Текст книги "Наследники дяди Гиляя"

Влад Маленко
Бедный Йорик

Таганская площадь

и Земляной вал, д. 76/21

Театр на Таганке

Таганка – место вихревое. Место маяковское и высоцкое. Хочу, чтоб здесь на площади стоял железный Любимов с фонарем-светофором и руководил движением машин.

Кстати, ведь только здесь, на Таганке да еще, может, в сквере на Маяковке остались редкие деревья от некогда оправдывающей свое название улицы Садовой.

Открою вам, ребятушки, секрет: между бывшей центральной тюрьмой и некогда великим театром располагается тайное московское солнечное сплетение улиц, улочек и улиц! Лучи их, как странные человеческие судьбы, расходятся в разные концы Москвы: Земляной вал, Воронцовка, Радищевка, Гончары, Каменщики, Товарищеский (некогда Чертов), сама Таганская улица, по которой можно выйти к Покровскому Монастырю, где всех страждущих ждет святая Матронушка…

Я еще помню, как в церкви Покровского монастыря шумела накуренная бильярдная.

Стекают улицы с поклонного холма Таганки, как патока с кулича. Опускают свои рукава в две реки: Москву и Яузу, где некогда сам мэр города Иван Калита ловил осетров для могучих татар. Сколько историй, связанных с этими местами, нарассказывали мне старожилы за долгих двадцать таганских лет.

Ресторан «Кама», любовно называемый Камушка, портвейные аппараты «хрипачи», голубятни, спрятанные в поросших березами и кленами дворах, торговые ряды, трамваи, некогда гремевшие рядом с театром, который носил сто лет назад название синема «Вулкан».

А сколько уже было моих собственных театральных приключений…

Было время – здесь знали меня все бандиты, торговцы и милиционеры. А когда-то, молодым совсем, ушастым пацаном бежал я с Таганки в самоволку, надев свитер, предложенный Леонидом Филатовым. Это, чтобы меня патруль не поймал.

Но об этом как-нибудь позже расскажу, а сегодня попотчую вас историей шекспировской и, как мне кажется, глубоко таганской! Театралам хорошо знакома фотография Гамлета-Высоцкого, держащего в руках череп. Свидетельствую: череп был настоящим.

Лет через двадцать после той фотосъемки мы репетировали шекспировские «Хроники». Играя шута, который, переходя из сцены в сцену, постепенно превращался в зловещего Ричарда, я попросил у реквизитора череп, чтобы, украсив его мыльной пеной, представить Любимову этюд. Поворчав, как всегда, реквизитор театра Лариса спустилась в свой подвальчик и через минуту уже несла на вытянутых руках странный целлофановый сверток, приговаривая:

– Тот самый, с которым наш Гамлет…

Мурашки неожиданно пробежали у меня по спине.

– Нет, Ларисочка! Мне бы школьный скелет, я с этим не выйду.

Человеческий череп унесли и достали инвентарь для кабинета биологии. Сцена получилась. Довольный режиссер подсказывал детали, фантазировал и готовил спектакль к выпуску. А за два дня до премьеры сорвалась с высоких конструкций и до полусмерти разбилась актриса Ира Линдт. Это было не первым происшествием за время репетиций, и, наверное, поэтому, следующим утром на пустой сцене появилась внушительная делегация священнослужителей. Возглавив Крестный ход, священники и дьяконы прошли по всем помещениям театра с молитвами, ладаном и святой водой. Мы следовали за ними, а когда спускались в подвалы, я вспомнил про череп.

– Лариса! Давайте его похороним, вернее, предадим земле. Он же – человеческие мощи, – обратился я к нашему реквизитору.

– Да, да, правильно. Но, с другой стороны, он – собственность театра, и, если кто-то узнает, – обязательно доложат шефу, раздуют скандал, понимаете, – занервничала та.

– А мы никому не скажем. Передадим череп батюшкам. Они знают, что делать дальше. Я договорюсь. Ларисочка, давайте его мне.

Как я и предполагал, один из священников – отец Геннадий идею одобрил, и уже через минуту я тайком передал ему пыльный сверток.

Так, целых девять лет составляя первому актеру компанию в знаменитой сцене и до конца века пролежав на реквизиторской полке, чья-то голова наконец-то отбыла в предназначенную для нее землю. Шекспировские же «Хроники» шли еще много лет. Но я уже не участвовал в этом спектакле.

Александр Чистяков
Борис Вахнюк и «Часовые памяти»

Пушечная улица, д. 9/6

Центральный дом

работников искусств

 
Мне говорят: «Какой резон
В твоих палатках на снегу?»
Мне говорят: «Не тот сезон», —
А я иначе не могу…
 

Каждый раз, выходя на Кузнецком мосту, я напеваю эту песню. Про себя. Ибо после юбилея Бори Вахнюка в 2003-м в ЦДРИ публично я гитару в руки не беру.

Центральный дом работников искусств видал в своих стенах немало знаменитых и просто талантливых. Здесь начинался в середине нулевых Всероссийский фестиваль молодых поэтов «Мцыри», поднимаясь от полуподвального Каминного зала с каждым годом выше на этаж – к Овальному, Малому и Большому на пятом.

Отсюда в 2005 году отправился в последний путь великий бард и открыватель талантов Борис Савельевич Вахнюк. Однокурсник Визбора, один из основателей Грушинского фестиваля и автор первых песен Аллы Пугачёвой. Да-да, во всех её официальных биографиях написано, что начинала она с песен бардов. Наберите в сети «Пугачёва – Вахнюк», вывалится немало треков. Савелич и в нулевых подарил ей несколько песен, и даже Филипп что-то пел.

А когда-то, в прошлом веке, в эпоху великих строек, Борис Вахнюк работал в культовом комсомольском журнале «Кругозор» – единственном журнале с мягкими пластинками. Ну, кроме «Колобка» – детского приложения к «Кругозору». Кстати, именно на пластиночке «Кругозора» впервые в Советском союзе вышли записи «Битлз». Вот и девятнадцатилетнюю Аллу комсомольцы впервые услышали благодаря «Кругозору».

Уже популярный в те годы бард Боря Вахнюк жить не мог без путешествий, мотался с журналистскими заданиями на БАМ и в нефтяные посёлки Сибири. Вот туда с агитбригадами «Кругозора» и ездила на первые свои концерты будущая примадонна.

Надо сказать, что друга она не забыла и году, кажется в 99-м, узнав, что Савелич на старости лет обзавёлся помимо внучки еще двумя дочками и сыном, пришла к Лужкову, топнула ножкой и пробила многодетному «молодому» отцу пятикомнатную квартиру в Новокосино.

А в начале «нулевых» уже я возил Савелича по стране с писательской акцией «Книги – детским домам России». Тула, Смоленск, Калуга и даже далекий нефтяной пупок России – западносибирский Когалым…

В 2003-м Вахнюк пригласил меня и Мишу Зубова, как самых юных друзей, выступить на его юбилее в Большом зале ЦДРИ. Я долго готовился, отрепетировал программу в две песни и два стиха ровно на семь минут. За кулисами нервничал, думал, что как молодого меня запустят вначале – на разогрев. Но вот уже и Юрий Лорес спел, и Фетисов – легендарный министр спорта речугу толкнул, и даже Александр Иванов спел свою «Олесю», раскрыв тайну, что много лет назад посвятил эту песню старшей дочке Бориса Вахнюка, и Олеся-вахнючка подарила ему роскошный букет. Вот уж когда я совсем решил, что про меня забыли и успокоил нервишки закулисным фуршетом, Савелич вдруг объявил меня. Сидевший уже битый час на сцене юбиляр вдруг поднялся мне навстречу, обнял и прошептал на ушко: «Саш, подержи их минут пятнадцать, пойду я рюмаху махну».

Провала в моих импровизация никто вроде бы и не заметил. Хлопали не хуже, чем другим… А я дрожал, потел, и путался пальцами в струнах…

Потом, через пару дней, когда я попенял Вахнюку на такую подставу, он мне ответил:

– Бард из тебя никакой. Ты же поэт. Вот и читай стихи без балалайки. С тех пор я выхожу на сцену без гитары…

* * *

А когда Борис Савелич погиб в июне 2005-го, Алла Пугачёва отменила авиарейс на гастроли в Израиль, чтобы проводить его в последний путь.

Прощание с Борисом Вахнюком проходило 6 июня в Овальном зале ЦДРИ. А вечером, там же, только в Каминном зале, назначен был первый форум гражданской поэзии «Часовые памяти», где Боря должен был председательствовать в жюри.

Уже и не помню, кто сообщил мне за два дня до этого, что Вахнюка и его малолетних дочек сбил какой-то урод на модной машине. Да и не зачем помнить плохих вестников.

Я тут же стал звонить старшим дочерям. Соболезнования, слёзы… Некролог в газете «Труд». А вот, когда я сказал, что поэтический форум в день похорон хочу отменить, Татьяна Вахнюк мне ответила:

– Боря тебе бы этого не простил.

Тот форум мы посвятили Борису Вахнюку, а через десять лет вышел шестой альманах «Часовые памяти» с его эпиграфом – напутствием нам и нашим новым «молодым»:

 
Только бы себя в себе вы дольше хранили,
Знали бы, что значит петь, а что подпевать.
Сменим мы друг друга, но пока не сменили —
Мы одна цепочка, и ее не порвать.
 

Александр Чистяков
Клавочка

Улица Зои и Александра

Космодемьянских, д. 4А

Школа № 717

В августе 1991 года в Москву вошли танки, а на Швивой горке мы копали… не окопы – нет!

Гончарную слободу мы раскапывали на задворках высотки, где кинотеатр «Иллюзион» на улице Володарского… Прямо за церковкой, где был «Союзмультфильм».

Тогда в Советском ещё союзе на лето брали в археологи всех, кто готов на досуге лопаткой помахать – если мужик, или косточки перемывать, если девочка… А косточки из-под лопат вылезали древние, времён Елены Глинской и сына её Иванушки. Платили археологам-любителям неплохо рублей по 70 в месяц, что для школьных или студенческих каникул было существенно.

Так вот, в Москву вошли танки. Рядом с нашим раскопом остановились два «Урала» и повылазили из них два взвода солдатиков.

Я в ту пору ещё сам полгода, как дембельнулся и помнил ещё, чем пахнут портянки, и что будут делать бойцы в центре города жарким днём, когда рядом в землице ковыряются школьницы и студентки.

В общем, пришлось мне научить наших очкариков-лаборантов крепко держать штыковые лопаты – штыками по направлению к условным защитникам… «Бодро, ничем не отвлекаясь и проходя по указанному маршруту…»

Две юных девчоночки-школьницы, любительницы истории, в пёстрых по августовской жаре купальниках подошли ко мне и спросили:

– Сан Саныч, а это война?

Я им, конечно, ответил в том смысле, что бойцы творят новую историю, а мы копаем пятнадцатый век, но предпочтительно будет всё-таки майки и джинсы надеть, чтоб не провоцировать спермотоксикоз бойцов ОСНАЗа НКВД…

Про НКВД я пошутил, а девки к слову прицепились и, перемывая кости овечек, скушанных гончарами времён Василия Тёмного, начали мне рассказывать про свою школьную учительницу из того самого ОСНАЗа и про майора Спрогиса, про технику подрывного дела, про партизан.

Вот и я не поверил. Так не бывает. В Москве грохотали танки, во дворе на Таганке высадились два взвода бойцов дивизии Дзержинского, а две симпатичных девятиклассницы рассказывают мне про Зою Космодемьянскую, про Яна Берзина и 41-й год…

Таких учителей истории даже по тем временам в Москве почти не было. Я знал только одну.

Её звали «Клавочка». Вот она ещё у мамы моей училкой была, а всё равно «Клавочка».

В 1991 году, когда появились частные школы с хорошими зарплатами для талантливых и, как правило, молодых преподавателей, Клавдию Александровну – старушку, ветерана Великой Отечественной войны пригласили учительницей в очень крутой лицей…

Это через 50 – ПЯТЬДЕСЯТ! – лет после начала войны…

Намного позже в 2005 году, когда мы отмечали 60 лет Победы, на торжественном вечере в Политехническом музее Клавдия Александровна, всё та же «Клавочка», давала интервью какому-то телеканалу. Маленькая, худенькая старушка, на которой жилетка, увешанная наградами, смотрелась, как ламинарный доспех, вот эта добрая и светлая старушка не потерялась в окружении Героев Советского Союза, Героев Соцтруда. Она погладила ладошкой самую зашарпанную и невзрачную медальку, висящую выше всех – там, где по статуту должна бы висеть золотая звезда…

– Знаете, ребятки, – сказала Клавдия Александровна, – вот эта медаль дороже всех!

Это была «Партизанская» медаль.

Около станции метро «Войковская» есть школа имени Зои Космодемьянской… А совсем рядом в пяти минутах ходьбы, на улице Зои и Александра Космодемьянских – в старых московских дворах есть другая школа под номером 717.

Каждая школа может похвастаться своими выпускниками…

А вот учителями?

Я не учился в той школе, я не прогуливал её уроки истории. Я и видел её всего несколько раз. Но я помню, что рядом со станцией «Войковская» есть школа, где почти полвека работала Клавдия Александровна Маркова – Герой Великой Отечественной войны, инструктор подрывного дела и просто Учитель – вот так с большой буквы.

Александр Чистяков
Не по сценарию

Новая площадь, д. 3/4

Политехнический музей,

подъезд 9, Большая аудитория

«Должен ли сын героем стать, если отец – герой?» Александра Пахмутова написала эту песню на стихи Сергея Гребенникова, про космонавта Александра Лавейкина, отец которого – Герой Советского Союза Иван Павлович Лавейкин был одним из прототипов знаменитого «Маэстро».

Давным-давно, уже давно… в 2002 году в Политехническом музее – в том самом легендарном «девятом зале» я проводил торжественный вечер из цикла «Герои Отчизны», который мы делали для школьников вместе с Московским советом ветеранов. Первые два ряда знаменитого Большого зала Политеха были заполнены «легендами». От золотых звёзд в глазах пестрило. Про каждого можно книги и песни писать.

Герой России Пётр Степанович Дейнекин, бывший главком ВВС, рассказывал про лучшие в мире самолёты, а его учитель Герой Советского Союза Василий Васильевич Решетников, бомбивший Яссы ещё в июне 1941-го, ехидно подсмеивался и поддакивал: «Правильно, мол, мы – летуны покруче гусар будем»… Только понять, что ты общаешься с настоящим героем можно только один на один.

А я, как ведущий на сцене – мальчишка молодой, приглашал к микрофону очередных почетных гостей, объявлял музыкальные номера и думал скорее о предстоящем фуршете. О золотых звёздах на погонах и пиджаках тогда мне как-то не думалось. Работа у меня такая – помнить сценарий, и правильно произносить слова.

И вот когда оркестр Академии имени Жуковского жухнул вдруг «Господа офицеры» Олега Газманова, я впервые в жизни увидел «волну» не на стадионе, а в академическом зале…

Ну, вот как на футбольных матчах фанаты встают друг за другом и орут название любимой команды. По телевизору или, когда сидишь на трибуне, этого не понять, а вот когда эта «волна» разом встающих людей катится на тебя – вот тогда это круто!

Это было не по сценарию! Это ведь не гимн, и для них не господа, а товарищи и даже не «офицеры», а командиры…

Под такую песню вставать, по идее, не надо. Но 300 школьников, которые пришли на мероприятие решили иначе. На дальних рядах, на галерке, сидели детдомовские ребятишки, они встали первыми. А за ними кадеты, суворовцы…

Эти ребята теперь сами взрослые папы и мамы, а тогда, они совершили свой первый, пусть маленький, но настоящий поступок…

Они встали!

А в первых рядах большой аудитории Политеха сидели герои и ветераны, которые сразу и не поняли, что происходит. Услышали шум, начали оглядываться назад-наверх и тоже встали под слова:

 
«За Россию и свободу до конца!»
 

Знаменитые авиаконструкторы – Константин Васильченко и Генрих Новожилов, космонавты Георгий Гречко и Александр Лавейкин, Герои Соцтруда, ткачихи и метростроевцы – все они – великие и легендарные оглянулись на девчонок и мальчишек, которые приняли попсовую песню, как гимн.

Тогда и Герои – седые, старенькие, блестящие наградами – все они встали!

Они встали и дослушали песню стоя.

Потому, что за их спинами встали дети и пели:

 
«…Заставляя в унисон звучать сердца».
 

С тех пор я не могу, не смею, не имею права судить популярных композиторов. Я знаю, что не всё бывает по сценарию, а в искусстве есть только один критерий – настоящее или нет.

Александр Чистяков
Привет от мастера

Тверской бульвар, д. 25

Литературный институт

им. Горького

Несколько лет назад, уже после смерти Владимира Ивановича Фирсова встретил я в центре Москвы Наташку – свою однокурсницу по Литинституту.

Двадцать лет почти не виделись. Она обабилась как-то, но и похорошела. Ничего не осталось от капризной актриски и фотомодели, которую я в расцвете студенческого романа звал «Хрустальной Дурандот». В глазах – миндалевидных синих омутах – пропала искрящаяся чертовщинка, сшибавшая, бывало, наповал и тупых спортсменов охранников и мудрых профессоров. Она пришла в Литинститут, немного поучившись в Ярославском театральном, знаменитом Волковском, училище, и прекрасно разыгрывала то трагическую героиню, то киплинговскую кошку.

На третьем курсе, помнится, задело этими искорками и меня. Увёл её у мальчика-мажора. Правда, через полгода бросил. А может, она меня… Только и успел научить богемную белоручку пельмени варить. А то всё у неё получалось, что «мышки снова шубки растеряли»…

Об этом мы долго смеялись в ресторанчике на Плющихе, где бывшая вегетарианка умело разделывала мраморное мясо. Располнела тростинка, а судя по тачке и шубке, удалось-таки рябинушке к дубу перебраться. Впрочем, это пошло ей на пользу. Округлившееся личико сгладило высокие скулы, а огромные восточного разреза глаза, хоть и потемнели, утратив васильковую синеву, но наполнились изнутри каким-то спокойным и ровным светом, какой бывает у любящих матерей. А может это она на меня, на юность нашу пиитическую смотрела, как на любимого ребёнка – не знаю.

Впрочем, о делах семейных мы как-то не говорили. Больше дурачились. Так, будто ей снова девятнадцать, а мне всего-то двадцать шесть. Я рассказывал ей сплетни про однокурсников – тех немногих, кто остался ещё в литературе или нашёлся в фейсбуке. Правда я быстро понял, что ей не особенно это всё интересно и она совсем не жалеет, что «в связи с положением мужа» не заводила аккаунтов в социальных сетях.

Казалось, что студенческое прошлое несостоявшейся актрисы, несостоявшейся поэтессы, вовсе её не задевает. И лишь под конец случайного нашего обеда, когда она стала все чаще поглядывать на свой айфон, она вдруг сказала:

– А, знаешь, смешно. Я сейчас заберу сына от репетитора по математике и повезу к литератору. И вот именно сегодня, как знала, прихватила ему показать вот это…

И она вдруг достала из сумки потрепанный томик Квятковского. Этот «Поэтический словарь» – настольную книгу поэта на все времена я узнал сразу. Когда-то и у меня был такой же, пока я не подарил его Илье Стечкину – вроде как ученику от учителя…

– Такой же, да не такой, – сказала Наташка. – Вот посмотри, тут на каждой страничке пометки нашего мастера. Вот вы с Максом у него в любимчиках ходили, а этот словарь он подарил именно мне. Вот сейчас сын стихи пишет. Он всё равно поступит в МГИМО, но и поэтом на старости лет может ещё стать успеет.

И тут зазвонил айфон. Она расплатилась за нас обоих и убежала, чтоб отвезти своего сына от математика к литератору. И я не успел ей сказать, что нельзя стать поэтом на пенсии, что искусство – это не замуж сходить. Что поэт – это призвание с молодых ногтей и на всю жизнь, что так могут рассуждать только неудавшиеся актриски и поэтесски…

Потом я понял, что это простая зависть. Не к её тачке и золотой кредитке, а к этому зелёному томику в потрепанном переплёте. «Поэтический словарь» Квятковского с пометками Владимира Ивановича Фирсова на полях. Мастера, которого уже пять лет нет с нами и не спросишь уже: «Почему?»

Под вечер, когда я уже хорошенько залил расстроенные чувства, в нижний буфет ЦДЛ заглянул Евгений Рейн. В Литинституте я у него не учился, хотя заглядывал пару раз и на его семинары. По традиции он снова узнал меня наполовину. Ровно настолько, чтобы не вспомнить сразу, как меня зовут, но твердо вспомнить, что я с радостью метнусь за графинчиком водки.

Вот под графинчик и бутербродик с рыбкой я и поведал старому мастеру про подарок его коллеги.

– Знаешь, – сказал Евгений Борисович, – это у Фирсова был такой педагогический приём. Он этих словарей раздарил студентам штук сто, наверное. И все с пометками на полях. Но с разными – для каждого своего ученика и его личных недостатков. Он выбирал себе студента – середнячка, не совсем бездарного, но и не поэта. Такого, чтобы хоть со словарём, но научился бы стихи неплохие писать. Из вашего семинара такой ещё есть у Луврикова. Я сам видел, как он Есину гордо показывал. На кафедре творчества все долго смеялись…

Я тогда успокоился. Гордился даже. Правда ведь, Макс Замшев, мой друг и главный фаворит на нашем семинаре, тоже такого подарочка не получил.

А потом я вспомнил историю своего словаря. Мне двадцатилетнему дембелю, еще до поступления в Литинститут подарил «Словарь Квятковского» мой первый учитель, прекрасный, но малоизвестный поэт Владимир Топоров. Володе же этот словарь ещё в Великом Новгороде подарил его наставник – «господин поэт» Великого Новгорода Игорь Таяновский… Я вот Илюхе Стечкину передарил…

Может, и нечем тут хвастаться, и Фирсов для меня словарика не заготовил просто потому, что у меня такой уже был?