Текст книги "Альманах Международной Академии наук и искусств «Словесность». Том 4"

 
Вороны раскричались, словно бабы
У панского горящего поместья.
Сковали тучи дали голубые,
Вплетая серый, жмут из поднебесья.
Солнце вдали, почти за горизонтом,
Тускнеет, взгляду навевая сырость.
И я пока живой, так, между прочим,
Во славу Богу и врагам в немилость!
 
 
Не дуйте свои щёки – на копейку
Дел ваших грешных по судьбе убогой!
Под песни воронья свались куплетом,
Шальная муза мыслью в рифме строгой.
Зачем налево, мне неинтересно,
Желания иссохли травной рванью,
Не напрягайтесь в глупости словесной,
Не рассыпайте соль по рваной ране.
 
 
Пошёл бы, да ногой в притоп, галопом,
Цепляясь об асфальт резиной жжёной.
Ну что так смотришь взглядом исподлобья,
Юродивый, с печалью обручённый?!
И не сверли мне душу, и так тошно,
Забыть бы мне тебя, тоска ты злая!
Налей-ка, чтобы муть пошла по сердцу.
Стакан в моей руке не знает края!
 

 
Как-то раз Пророк сказал мне, шедший из веков далёких,
Возжелавший пообщаться, приходя во снах глубоких:
«Что ты думаешь о смерти, если жил настолько мало,
Когда жизнь твоя мгновеньем неожиданно вдруг стала?»
 
 
Я ответил ему внятно: «Нет здесь выбора большого,
Разуверившись в скитаньях, Рая не ищу земного.
Всё, что мне судьба дарует, – в обезличенном страницы,
Навевающие тяжбой лишь мечты да небылицы.
Все желания, как ветер, без следа пропали в небе,
От наивности надежды под ногами только пепел.
Иллюзорные виденья – словно радуга цветная.
Лицезреешь, но не можешь тронуть, ясно ощущая.
Путь проторенной дороги в нашей жизни беспросветен,
Обесцвеченный тонами, он по сущности двухцветен.
Чёрный, белый – это гамма настроений в нашем мире,
От поездок в дальних странах до ключей в чужой квартире.
Страх и бедность, бездоходность стали мне давно друзьями,
Обвязав шальные думы отплетёнными жгутами.
Ничему уже не верю, не надеюсь, не мечтаю
И библейским словом Божьим мысль свою не ублажаю!»
И взмахнул Пророк рукою, мою зримость облачая
Своим взглядом в бесконечность, сердце жаром наполняя…
И картиной пред глазами открываются границы,
Где непознанное завтра осветило даль темницы:
Вижу будущность горящей – пламя огненной геенны
Поглотило безгранично мир духовный, все презренны!
Грешники стоят пред Богом, взоры наземь скорбно пали…
И нет неба голубого, свинцом тучи расписали.
Крики, стон, скулёж, рыданье по просторам льют безбрежно,
Всё вокруг в огне пылает – хаос, вызванный мятежно.
Нет спасенья даже твари, ползающей под ногами,
Василиск – и тот страдает на углях глубокой ямы.
Плач и страх – всё воедино спаяно под жаром пылким,
Оказался мир, что знаем, хрупким, ломаным и зыбким.
Средь огнища пред глазами слышу глас его спокойный,
Пробуждающий надежду из небес строкою вольной:
«Я есмь Альфа и Омега – слово разума живого,
В безграничности великой покаяния мирского!
Веды Истины, сокрытой от греховности живучей,
В каждом теле нарочитой, так желанной мысли жгучей.
Называемое Богом и поющее в сознанье,
Облачаемое верой в бытие и пониманье.
Раскрываю в подсознанье потаённые страницы,
Навевая в мирозданье восходящие зарницы.
Всей разумностью, сошедшей из вселенной бесконечной,
Открывающей незрячим смысл бытия извечный,
Истины венчая вечность без границы и без края,
Разъясняю, как должно быть в мире неземного рая!
В слове Нового Завета – книге писаной Господней —
Ты найдёшь на всё ответы без житейских сумасбродней.
Десять заповедей в текстах – это есть всему решенье,
Чти их – и проблем не будет для души твоей прощенья!
Я несу Господне слово тем, кто этого достоин,
Ибо будет тем спасенье, кто в смирении доволен!»
И ушёл Пророк под утро – в предрассветном часе раннем,
Светлым помыслы оставив, не объятые страданьем.
И безверие исчезло, чаянием воспарило.
Я увидел свет в тоннеле – там, где только тьмой стелило!
 

 
В тишине, разлитой на исходе дня,
Распустила кудри Ива у пруда.
Ветром обласкала косы над водой,
Отразилась в глади тихой, расписной.
В предзакатном плачет чистою слезой,
То ль грустит, то ль шутит пред ночною мглой.
Шелестом, чуть слышным для моей души,
Шепчет тихо, сладко: «Стой, не уходи!»
 
 
Может, мне сегодня хочет рассказать,
Как ей одиноко у пруда стоять.
Навевает грустью лёгкой и благой,
По сердцу лаская нежностью большой.
Ты не плачь, родная, не роняй слезу,
Я ведь, дорогая, тоже так живу.
Мыслью нежеланной полнит разум мой.
Сердцу одиноко – потерял покой!
 
 
Не скорби, не надо, не роняй слезу,
Я с тобою рядом, я же здесь стою!
Будем в небо вместе мы с тобой смотреть,
Будем с тобой рядом о хорошем петь…
И шепнула тихо Ива у пруда:
«Потому и плачу – вижу здесь тебя!
Ты один приходишь летом и зимой,
Ты один остался, друг мой дорогой!
 
 
Не ищи ты снова, не пытайся вновь,
Смирись, потерял ты навсегда любовь…»
 

 
Я бегу по кустам, по лесам и опушке,
Снова в снах я лечу эхом птицы кукушки.
Словно воздух земля, мне легко и блаженно,
Это время моё – оно благословенно!
 
 
Подо мной детвора бегает, веселится,
Я читаю стихи… будто мне и не снится.
Когда время придёт и я петь перестану,
Кто-то мысль обретёт, ту, что я здесь оставлю!
 
 
Прежде чем окажусь на кладбищенском месте,
Сердцем верю душе: мы всегда будем вместе —
Я и жизнь моя, по которой летаю,
Я и доля моя, где уже не страдаю.
 
 
Тебя встретить хочу, небо синего края,
Чтоб летать над землёй и читать стихи Рая.
По кустам и лесам, и на летней опушке.
И вокруг детвора… и я – эхом кукушки!
 

 
На берег выйду, сяду у обрыва
Под луч последний солнца на закате,
В блаженный вечер даль взором окину,
Красой природы по холсту во злате.
Шумом реки чуть уловимым зримо
Перелистаю в памяти страницы,
Сонмы поймав без грусти и печали,
Рисуя образ сказочной Жар-птицы.
 
 
Какую песню мне споёшь сегодня,
Заря, по поздней осени печальной?
Залив по небу бархатом игриво
В безбрежности необозримой, тайной.
Лелеющей чертою горизонта,
Беспечностью и праздностью своею,
Что скажешь мне, когда так одиноко
И кружит ворон над судьбой моею?
 
 
Тревог вздремнувших струн, прошу, не трогай,
Боль не буди, что разлеглась по сердцу!
Достаточно мне было в жизни горя
И скорби, что закрыла к счастью дверцу.
Наполни чистотой воспоминаний,
Унынию не дай проснуться снова,
Налейся в душу музой сладострастной
С колоколов церковных перезвона!
 
 
Обильно радостью плесни мне, не жалея,
Улыбкой награди, чтоб страсть была блаженна!
Веру зажги огнём небесным Прометея,
Жар погасив бокалом нежного сотерна!
 

 
На грани стоя сумасшествия
И в обе стороны смотря,
Не понимаю, где возмездие,
А где желанного стезя.
И там, и там – букеты алые
В сплетеньях вычурных корзин,
И в мыслях нет предубеждения,
Как и для радости причин.
 
 
Куда мне дальше в безрассудности,
Доставшейся на склоне лет,
И с ложью заклеймённой совестью,
Когда стал близким другом бред!
Звучит растрёпанно дыхание
Глубоким стоном из груди,
Найдётся ль место покаянию
Для бренной, страждущей души.
 
 
Стою в раздумье безысходности,
Смотрю по обе стороны:
Без страсти, без любви, без гордости,
Всё позабылось позади.
Бессилье, на плечо мне севшее,
Не шепчет больше ничего.
Куда идти, в какую сторону,
Когда всё стало… всё равно!
 

 
Расцвела белоснежная вишня,
Утро майским рассветом обняв.
Несказанной строкою вдохнула,
В голубую небесную гладь.
В думу светлую бросила краски,
Облачила белёсым вокруг,
Распустив по душе ароматом,
Как под летним дождём пышный луг.
 
 
Ветерок, осторожно лаская
Лепестков снежных райскую плоть,
Косы в дрожь бризом чудно сплетает,
Навевая страстям сумасбродь.
Заигрался с ней, будто с невестой,
Да по раннему, да поутру…
Околдован я этой красою,
С места вовсе сойти не могу!
 
 
И невмочь мне, чтоб не любоваться,
Вишня, вишенка – бела фата!
Как наполнила нежностью сладкой
Моё сердце твоя красота!
Жизнью, празднуя, негой объяла,
От природы – живой разговор,
И в симфонии одой сказала,
Разбудив птичий песенный хор.
 
 
Ох ты, вишня моя – моя муза!
Детский сон, позабытый вдали,
И не брызжет по мыслям о тяжком,
Снова хочется петь о любви!
Будь же, милая, благословенна!
Плачу болью твоей красоты…
К устью раннего майского света,
В небеса мою душу возьми!
 

 
Наполню свои строки в скорби
Слезами узника души,
Рукой метаясь по бумаге,
Как в яме зверь, в лесной глуши.
И чёрной вязью слов нетленных
В вуали бреда своего
Впишу на выжженных страницах,
Смотря бессмертию в лицо.
 
 
И на пределе вдохновений,
Невидимых живущих сил
Паду покорно на колени,
Смиренно голову склонив.
Среди крестов, теней былого,
Рук распахнувших в тишине,
Не вспомню, сколько было горя,
Испитого в моей судьбе!
 
 
Обманутой надежды грёзы
Давно исчезли в небесах,
Под пасмурной в судьбе погодой
Гоняет ветром только страх.
В испуге неопределённость
Застыла паузой внутри.
От прошлого, того, что помню,
Огонь и пепел позади.
 
 
Галлюцинаций и сомнений,
Бед и тревог незримый путь,
Дурной бездарностью режима
Клеймом поставлен мне на грудь.
И в утонувшем небосводе
Пока живой ещё мечты,
Пытая память новой строчкой,
Боюсь к безумию прийти.
 

 
Что сказать хочешь мне, гость непрошеный,
Постучавшийся поздно в ночи,
Потревожив моё одиночество
На просторах безудержной тьмы?
Али жаждешь испить моей горести,
Расстелившей по сердцу сполна,
Коли ищешь безумства упрямого,
Чтоб до самого петь до утра.
 
 
Не коси глаза в сторону, видится
Твоя суть, что прогнила насквозь.
Заблудился во лжи ты прокуренной,
Понадеявшийся на авось.
Не мечтается больше, не верится
В светлый образ чистейшей любви
В суете праздной, ленью подкованной,
На дорогах злосчастной судьбы.
 
 
Ты снуёшь, как собака плешивая,
Уповая на совесть других,
В душу словом своим безответственным
Лезешь в сказах совсем не благих.
Под раскисшею блёклостью нечисти
Своих мыслей ты всех превозмог.
Не ищи во мне искры прощения,
Тебя может простить только Бог!
 

 
Бывало в жизни, просыпаясь,
Не вспомнить, кто с тобой лежит!
И незнакомая квартира,
И с бодуна башка трещит…
И не до шуток без одежды,
И неудобно за вопрос:
«Откуда ты такая, леди?
Как чёрт меня сюда занёс?».
 

 
В летнем саду под шум цикад сварливых,
Теплом налитых августовских дней,
Грудь наполняет свежестью великой
В преддверье тихом сладостных страстей.
С просторов зримых, веянных погодой,
Оставив в прошлом то, чего чуть жаль,
Себе поверю, что пройдут невзгоды,
Раздумьем сладким бросив мысли вдаль.
 
 
Улыбкой в счастье суету оставлю,
Вдохну привольно, мягко, глубоко.
Вернётся вера с искренней молитвой,
Теплом согреет тело, как вино.
В очарованье, снизошедшем с неба,
Под россыпь жемчуга огней далёких звёзд
Шальная мысль, быть может, рядом где-то
Произнесёт нежданно в дивный вечер тост.
 
 
С дыханьем ветра, полетевшим к дому,
В надеждах нежных веру отыщу.
В мечтах благих – желанного, простого —
На душу негой чисто расстелю.
Отрадно сердцу в час такой блаженный,
Когда с небес струится благодать,
Когда душой ты слышишь глас Господень
И вновь надежду жаждешь отыскать.
 
 
С кудрявых яблонь с шелестом манящим,
Под ароматом яблок наливных,
Слезой ланиты мягко омывая,
Взгрустнув, вдруг вспомнишь о годах былых.
Откроет память прошлого страницы
В летах минувших, словно один день,
Той безмятежностью прекрасного в природе,
Когда ты слышишь, как поёт Орфей!
 

 
Чарующих три слова —
Любовь, Надежда, Вера,
В дыхании Господнем,
Под Ангела крылом.
Несите Благодатью
Душе свет чистый неба,
В голубизне цветущей,
Нам, греющим огнём.
 

MakSP

Луганск

Сергей Павлович Макеев родился 20 апреля 1972 года в п.г.т. Успенка Лутугинского района Луганской области. Поэт, писатель и художник. Проживает на Донбассе, в г. Лутугино Луганской области. Часто печатается в литературных газетах и журналах. В 2010 году публиковался в литературном альманахе «Спутник+», в 2011-м – в сборнике «Российские поэты» проекта «Стихи. ру», там же публиковался в 2017 и 2019 годах. Стал номинантом премии «Наследие», награжден дипломом номинанта и дважды – значком-орденом. Имеет свои страницы на сайтах «Стихи, ру» и «Проза. ру». В 2018-м печатался в коллективном литературном сборнике «[С] МЫСЛители». Издавался в литературном журнале-альманахе «Современникъ» в 2019 году от Российского союза писателей.

…На свете нет ничего ярче,

Чем жизнь прекрасная, изволь…

А в ней любовь, с которой жарче,

Что будоражит в жилах кровь…

Интересной и загадочной оказывается порой жизнь. Даже в страшные дни, окутанные смертью, случаются минуты просветления, которые дают надежду на что-то лучшее в этом безумном мире.

– Эй, матка, давай яйки, молоко, немец недалеко! – Так, с издёвкой, солдаты рейха выгоняли на двор людей и скотину, «шмонали» дома и усадьбы. Зимой при сорокаградусном морозе заставляли людей работать и рыть окопы. Грудных детей своих матери сносили в самый большой окоп, с ними немцы разрешали оставлять для кормежки одну из крупных женщин, у которой был свой грудничок, и она всех кормила грудью по очереди. Очень всё-таки хотелось верить, что это кошмарный сон, что вот-вот всё закончится и станет вновь как прежде. Но со временем начинало казаться, что этому не будет конца…

Понимала это и двадцатисемилетняя женщина Мария, жена бывшего секретаря исполкома, а теперь, в войну, офицера, капитана, и мать троих детей. Терпеливо несла она свою горькую ношу. Бесконечная стирка и уборка, обслуживание немецких оккупантов превратили молодую женщину в рабыню.

Случилось так, что в дом к Марии поселили унтер-офицера Гауфмана, молодого красавца, который уже многое повидал за свою не очень долгую, но также несвободную жизнь. Их встреча была как яркая вспышка среди хаоса и страха, всей этой войны.

– Гутентаг, фрау Мария, – неожиданно для неё и, по-видимому, для самого себя произнёс он, встретив её в первый раз.

Испугавшись такого внимания со стороны немецкого офицера, Мария робко и невнятно проронила в ответ:

– Здравствуйте, – и как можно быстрее попыталась скрыться с его глаз долой. Ведь неизвестно, что именно притягивало к ней Гауфмана, что у него было на уме. Даже позже, потом, когда они иногда встречались, Марию била страшная дрожь – то ли от страха, то ли от смятения. Но молодые годы брали своё. Кровь играла, а красота её расцветала.

Однажды при встрече у них, как обычно, завязался разговор.

– Добрый день, фрау Мария, – поприветствовал её Гауфман.

– Добрый день, хер комендант, – ответила Мария и привычно засуетилась.

Заметив волнение девушки, капитан начал уводить разговор в более спокойное русло, стараясь снять напряжение, но у него не очень это получалось.

– Киндер, детям вашим, сколько им?

– Моим? Они ещё маленькие, – с опаской ответила она.

– У меня тоже есть дети. Двое, дома сейчас, наверное, скучают…

Мария испугалась, что следующий вопрос будет о её муже. Она напряглась, будто в ожидании приговора. К счастью, такого вопроса не прозвучало. Видимо, он и сам догадался об этом и решил не усугублять волнение и не напрягать молодую женщину.

Однажды случилось событие, подвергшее опасности жизнь Марии. Ничем нельзя было ей помочь. Иногда слуги бывают гораздо свирепее, чем сами хозяева.

– Ах ты, сука, русиш швайне, получи! – прокричал адъютант Гауфмана, при этом ударив Марию.

Как выяснилось позже, она постирала его белый подворотничок, который пришивается у солдат с внутренней стороны воротника на форме, но не пришила, а вроде как потеряла. Её даже, приговорённую, уже повели за это на расстрел.

К большому сожалению, Гауфман ничего сделать не мог, иначе бы это расценивалось как симпатия и пособничество врагу солдата рейха, и его могли бы не понять и доложить куда следует.

– Стойте, стойте! – закричала вдруг Анна, сестра Марии. Она нашла этот злосчастный подворотничок, который затерял сам солдат. Это спасло жизнь ее сестре. Гауфман попросил извинения у Марии за этот инцидент, конечно же, и кто его знает, как бы сложились отношения их в дальнейшем, если б встретились они в мирное время. Близился час освобождения от немецкого ига. Приближалось время Победы.

Когда немцы уходили, Гауфман принес на прощание детям Марии шоколад, который она так и не решилась дать им, опасаясь какого-нибудь подвоха с отравлением, а его подарок в виде ножа с открывалкой, ложкой и прочим – всё в одном – к сожалению, был потерян при их переезде на новое место жительства спустя время.

 
Тополь придорожный
Стройный, но печальный,
Стоит одиноко
Тополь придорожный,
Раненный глубоко…
Грусть его съедает,
Тоска душу гложет.
От боли его горькой
Ветер лишь укроет.
Там, у речки быстрой,
Голову склонивши,
Ива, вся раскосая,
Красы необъяснимой.
Только нет в том близости,
Нет любви завета.
Его порыв, застывши,
Не получил ответа.
Так в надежде жалостной
Любовь безответная
Живёт в нём, пропадая
С приходом рассвета.
 

 
Вышел чуть под хмелем
От друзей– знакомых,
Возвращался к дому
Под вечерни звоны.
Вдоволь нагулявшись,
Шёл златою рощей.
Там стройны берёзки
Да кудрявы клёны.
Одурев влеченьем
От прикрас воочию,
Целовал осину,
Как чью жену ночью…
Позабывшись кратко,
Заплутав в потёмках,
Будто зверь, слонялся
По чужим задворкам…
Не вернусь домой вновь,
Там изба пустая.
Что, душа, болишь так?
Знать, судьба такая.
 

 
Уже зорька с месяцем играется,
Вечерок мерцает в неглиже…
Истопи-ка баньку ты, красавица,
Перед сном чтоб легче на душе.
Исхлещи меня ручками белыми,
Веничком парным плоть исходи…
Мне испить бы зелья хмельного
И уснуть у тебя на груди.
Ах, как парились в ночь мы желанную,
Изнывая в истоме любви.
Вкусив сладость плода да запретного,
Лишь с рассветом уснули в тиши.
Поутру окунусь в речку быструю,
Гладь зеркальную нарушу, резвясь,
А потом тебя, такую чистую,
Поцелуями укрою, не скупясь.
 

Илья Морозов

Житомир

Автор трёхтомника стихов и поэм «По велению сердца», поэтического сборника «Не отрекайся от себя».

Финалист литературной премии «Наследие» 2013 года. По итогам Международного литературного конкурса награждён дипломом и медалью имени Мацуо Басё. Имеет диплом и медаль литературной премии им. Сергия Радонежского. Также награждён медалью за особые заслуги в укреплении дружбы и взаимопонимания между народами, орденом Святой Анны, медалью Петра I.

Член-корреспондент Международной Академии наук, литературы и искусств, член Интернационального Союза писателей и Российского союза писателей.

 
Когда я слышу песнь о Дне Победы:
О порохе, о радости в слезах —
Я вижу наши памятные вехи
И тех, кому обязан мир в веках!
 

(из стихов автора)

 
Был по долгу службы летом под Москвой,
Созерцал округу, не спешил домой…
Вдруг услышал трели птичьих голосов —
Будто бы свирели сказочных лесов!
Соловей печально дивну песнь завёл,
Я, ему внимая, на погост забрёл…
 
 
Во дворе покоя пышною листвой
Был объят могильный мрамор вековой;
Надо мной витали скорбны голоса,
А глаза впивались в лики, словеса…
 
 
Там меня пленила светлая плита —
Её отличала свежесть, чистота;
Ваза грёз с цветами в знак любви большой;
Надпись, как живому: «Милый, я с тобой!»
 
 
Под плитою этой офицер лежал.
Мне его вдовицу сторож показал:
Женщина красивая, уж немалых лет,
Шла к могиле медленно и несла букет…
Разговор о воине – памятный, живой —
Не спеша закончили лишь перед грозой…
 
 
Он в Москве родился, на Лубянке жил,
Увлекался спортом, с девушкой дружил,
Обожал Есенина, старенький Арбат
И не раз восторженно рисовал закат.
 
 
Ратными традициями славилась семья:
Дед пал за Отечество, за Веру, за Царя…
А отец отдался весь эпохе той,
Когда залп «Авроры» звал к Мечте Святой!
 
 
Время шло… Призвали в армию юнца…
Вышел в офицеры, повторив отца.
С верною подругой, на коне лихом,
Защищал границу, честь и отчий дом!
 
 
Да, была огромною новая страна:
От Москвы до полюса пролегла она!
Жили не без трудностей, но в краю родном,
Славили Отечество песней и трудом,
Сеяли и строили – дел невпроворот.
Были все народности как один народ!
 
 
Но врагов тревожил столь богатый край —
Всех стремились ввергнуть в «буржуазный рай»!
Кончилось войною грозной мировой:
Появились «тигры» на земле родной…
Наш комбат был призван на священный бой
С поганью нацистской, с клятою ордой!
 
 
…Научились матери в муках нас рожать,
Но как можно чад своих… в пекло провожать?!
Плакала родимая, чувствуя, видать,
Что уж не придётся ей сына обнимать!
 
 
Он же лишь багрился – скуп мужик слезой —
Представлял свой первый рукопашный бой!
Обнял свою жёнку, но на этот раз
Ощутил лишь жалость к влаге её глаз;
 
 
Неуклюже вытер крепкою рукой
И сказал, вглядевшись: «Будь всегда такой!»
Лишь когда навстречу понеслась Москва,
На ходу сорвались главные слова!..
 
 
Он потом, в окопах, видел вновь и вновь
Слёзы старой мамы и… её любовь!
О боях неравных он не сообщал,
Лишь когда был ранен, строчку написал.
 
 
Наступали фрицы, были под Москвой —
Предстоял суровый, самый важный бой!..
Под Москвой стояли!.. Впереди был ад,
За спиной – Столица! «Ни шагу назад!..»
 
 
Плавились «максимы», «жалили» штыки,
«Плоть месили танки» – полегли полки!
Сталь врага повержена доблестью живой!
Вся армада сдержана, а потом – долой!
 
 
И мороз трескучий был за нас в бою,
Вместе защищали Землю-мать свою!
Вся Страна Советов укрепила дух —
Лютый враг подавлен, и Blitzkrieg потух!
 
 
Тыл весь всколыхнулся, когда Левитан
О Победе славной во весь глас вещал.
Засветились счастьем все – и стар и млад!
Воссиял над миром православный град!..
 
 
Писем уж не стало – сердце извела,
Ночи коротала – весточку ждала…
Наконец дождалась – то была «она»:
Милого не стало – забрала война!
 
 
Горе навалилось – свет померк дневной,
Чуть не удалилась к нему в мир иной!
Не могла смириться с тем, что друга нет,
Проклинала войны!.. Приняла… Завет…
 
 
Позже рассказали ей: ранен был в бою
За столицу звёздную – Родину свою…
Умирал без ладана: всё переживал,
Что врагу коварному больше не воздал!
Что косу завитую мало распускал
И что очи карие недоцеловал!..
 
 
В письмеце оплаканном скупо написал:
«Ты прости, любимая, очень уж устал,
Присмотри за матушкой, на Арбат сходи,
Не кручинься, милая», всё, мол, впереди…
 
 
А потом он снился, прямо как живой:
С ним она общалась будто молодой;
На Арбат ходили – всё как до войны…
И теперь, в могиле, он родней родных!..
 
 
Возвращаясь, думал, встреченный грозой:
«Войны оживают в памяти людской —
Где-то похоронку вдовы видят вновь,
И опять страданья – стынет в жилах кровь!
 
 
Кто-то с сердцем пламенным услыхал набат,
И идёт под пулями ветеран-комбат
С пистолетом поднятым, всех опередя:
«За Родину! За Сталина!» – жизни не щадя!
И нельзя не думать, как нам дальше жить
И кому в День Памяти светлый стих сложить!