Текст книги "Творчество и потенциал. Выпуск 1/2024"

Лидия Гортинская

С тихим шелестом перекатывались песчинки, гонимые волей стихии. Ветер шелестел ими в разные стороны, поднимая небольшие вихри, а волны создавали целые узоры под водой.

На пустынном пляже сидели двое.

– Я тебя не люблю, – сказала она.

Он молча рассматривал небо, собирающееся всхлипнуть дождем, далекую башню Лахта-центра, протыкающую тучу, и думал о прошлом.

Двадцать лет назад, когда редкое северное солнце нещадно грело тех, кто ловил его недолгие часы, на пляж пришла она.

Он играл в волейбол, сильные подачи поднимали мяч прямо в синее небо, откуда тот спускался быстрой ракетой, чтобы вновь взлететь. И тут он увидел, как она, в ярко-желтом купальнике, встала в круг. Засмотревшись, он пропустил мяч, влетевший ему точно в глаз. У нее до сих пор сильные руки, особенно это видно, когда она лихо управляется с тележкой в супермаркете.

– Сильно? – спросила она его, сидящего на песке.

– До свадьбы заживет, – улыбнулся он. Глаз медленно заплывал. Ее красотой он тогда любовался одним глазом. Внезапно небо фыркнуло, заволокло тучами, и на песок упал дождь.

– У меня машина, поедем в кафе? – пригласил он ее.

Она кивнула и взяла свою сумочку.

До свадьбы синяк не зажил.

Двадцать лет пронеслись ураганом песка, чувств, эмоций, счастья. Теперь они сидели на пустынном пляже.

Она взяла его за руку. Вдруг небо задумалось, нахмурилось и выплюнуло дождь прямо на них.

– У меня машина, поедем в кафе? – улыбнулся он.

Она кивнула и взяла свою сумочку.

– Понимаешь, это что-то сильнее любви, я не могу объяснить, что это и как, но я думаю, что ты понимаешь, – держа его за руку в машине, прошептала она.

– У меня то же самое, – ответил он.

Песок все так же лежал на пляже, по нему отплясывали капли дождя свое медленное чувственное танго. Каждая песчинка знала свое место в танце, на пляже, чувствовала все, что приносят стихии.

Так и каждый человек под действием чувств-стихий находит свое место в мире.

Я сидел в темной комнате, раздвинув шторы, чтобы свет фонарей освещал хотя бы небольшой прямоугольник пола. По углам прятались тени, я их не боялся, тени в моей душе все равно были страшнее.

Финальную битву я проиграл. Любовь всей моей этой жизни снова ушла к нему, все повторяется на протяжении каждого оборота, я ничего не могу с этим поделать. Да, я гордец. Моя гордость стала причиной гибели моего учителя, его любимая женщина прокляла меня в момент своей смерти от разбитого сердца. Теперь я рождаюсь снова и снова, пока меня не полюбит женщина, в которой родилась душа дочери моего учителя. В этот раз снова не повезло – она ушла к нему, к тому герою с чистым сердцем, который никогда не предаст никого – по ее мнению. А мне остается писать стихи и грустить.

Куча бумажек со стихами валялась в углу, надо было их сжечь, да у меня не поднялась рука. Сейчас я готов к последнему стиху, а затем – уходить. Я всегда уходил на красную луну, это казалось мне романтичным и каким-то правильным. Демон уходит в ночь.

Я достал чернильницу с красной жидкостью – это была кровь, моя кровь. Почему-то для стихов кровь никогда не застывала, когда я сцеживал ее из ран, нанесенных мне жизнью. Взял перо и вывел:

 
«Одно ребро, не ставшее тобой,
Решил вырезать острым ножом.
Уровень океана вразнобой
Удвоился и поглотил все. Ключом
К боли станут три четверти сердца,
Стоп-слóва позволь забыть структуру,
Гнев пятого громовержца
Принесет великую бурю.
Шестая жизнь – это синусоида
Между двумя прямыми,
Не жди седьмого астероида,
Им не стать бесконечными кривыми.
Медленно тянут осколки боли
Где-то в районе горла.
Посыпь на рану девять щепоток соли,
Десять слов заговора.
Больше не приходи
В тихий мой райский ад.
“Все уже впереди”, —
Гласит на стене плакат».
 

Я закончил писать, перо упало, мне показалось, что оно жгло мои пальцы. Конечно, я лгал сам себе. Я все свои жизни буду ее искать, а это стихотворение лишь моя слабость. Да, у зла тоже есть слабости.

Кто-то потом найдет эти бумажки и выкинет в мусор. А я в это время буду рождаться снова в поисках ее – чистой любви, которая выведет меня из круга перерождений.

Михаил Жинжеров

В поэме Уильяма Джонса «Каисса, или Игра в шахматы» дриада Каисса обещает богу войны Марсу, что ответит на его привязанность, если он сумеет придумать достаточно занимательную игру, и Марс изобретает шахматы.

Май 196х года. Чернигов. Парк имени Коцюбинского. Природа полна неги и любви. Первые нежно-зелёные листики с каплями росы, как ожерелья из изумруда и жемчуга. На клумбах, будто красавицы на балу, разодетые в жёлтые и красные одежды тюльпаны. Запах сирени волнует кровь, манит, возбуждает. Страстно воркуют голуби, воробьи гоняются за воробьихами, и щемит сердце от чудных трелей соловья у памятника Пушкину.

На скамейках девичья прелесть о чём-то шепчется между собой и бросает робкие взгляды на проходящих мимо парней, которые дефилируют с гордо поднятой головой и ищут повод для знакомства.

Но шахматные соревнования проходят в любое время года и в любую погоду. В глубине парка в открытом павильоне игроки сражались за доской в последний день чемпионата г. Чернигова. Шахматисты, погружённые в сложные лабиринты мыслей и расчётов, как будто не замечали волшебной красоты окружающего мира. Но и они были возбуждены и, несмотря на строгие шахматные и турнирные правила, способны на неадекватные поступки.

За одним из столиков встречались два перворазрядника, два бесшабашных тридцатилетних холостяка, задиры и гуляки. Один из них, Николай, был знаменит тем, что однажды в драке откусил своему противнику палец, другой – Леонид – славился своими скандалами, был очень нервным и несдержанным и даже находился под наблюдением психдиспансера, что, однако, не мешало ему изредка принимать участие в шахматных баталиях местного уровня. Оба соперника имели определённые достижения в шахматах. Результат партии был важен для обоих. Победитель выполнял заветную норму кандидата в мастера спорта.

Партия длилась уже более двух часов и проходила в сложной борьбе, но с определённым перевесом Николая, который, погрузившись в расчёты и блуждая мыслями в лабиринтах сложных комбинаций, искал путь к победе. Леонид нервничал и в возбуждении, взяв в руки шахматные часы, тихонько постукивал ими по столу. Внезапно вскочив, он ударил часами по голове соперника. Николай не сразу понял, что произошло. Такого варианта он не предусматривал в своих расчётах. Когда он наконец разобрался в ситуации, судья турнира и подоспевший милиционер уже уводили его противника. Оскорблённый Николай ринулся в драку, но другой милиционер и участники чемпионата, зная взрывной характер известного забияки, крепко держали его за руки. Несмотря на то, что в партии ему присудили победу, Николай чувствовал себя обиженным и никак не мог успокоиться.

К нему подошёл один из его приятелей и болельщиков.

– Брось, Колька, – сказал он, – Лёнька от тебя никуда не денется. Кандидата ты выполнил, на закрытии соревнований тебе делать нечего. Пошли к моему куму. У него день рождения.

От дармовой выпивки Николай никогда не отказывался.

– А ничего, что меня не приглашали? – всё же спросил он.

– Да ты что? Васька – вот такой мужик! – показал большой палец приятель.

Василий проживал на окраине города. Когда приятели зашли в дом, веселье было в самом разгаре. Хорошо подвыпивший хозяин обрадовался новым гостям.

– Штрафную! – заорал он.

Гостям налили по стакану водки.

– Нет! – завопил вдруг хозяин. – Пусть выпьют мою, фирменную!

– Да ты что, сдурел? – испугалась хозяйка. – От твоей самогонки и слон сдохнет.

Приятель Николая, зная по опыту убойную силу хозяйской самогонки, от неё отказался, но Николая, более 10 лет проработавшего на музыкальной фабрике и перепробовавшего всевозможнейшие лаки и растворители, никакая самогонка не могла испугать.

– Наливай, – смело сказал он.

Хозяин, сам испугавшийся своего предложения, достал бутылку с мутной жидкостью.

– Подожди, разведу, – сказал он.

Но Николай презрительно взглянул на него и открыл бутылку. Жуткий запах ударил в ноздри. Некоторые гости зажали носы. Николай налил в стакан смердящий напиток и, подавляя сопротивление организма, опрокинул его в свою тренированную глотку. После этого он выпил стакан воды и закусил огурцом.

Гости застыли в изумлении. Первым очнулся хозяин.

– Вот это мужик! – завопил он. – Да ты для меня после этого первый человек, да я для тебя…

Он не находил слов и оглядывался, думая, чем бы отблагодарить так понравившегося ему гостя.

И вдруг придумал:

– Я тебе отдам свою дочку. Старшая – подпорченная, с дитём. Забирай младшую.

– Да ты что, изверг! – запричитала жена. – Машеньку, красавицу – за алкаша!

– Молчи, убью! – глаза Василия налились кровью. – Кто тут хозяин? Машка, сюда!

Он вытащил за руку семнадцатилетнюю дочку.

– Вот тебе муж. Совет вам да любовь.

Машенька подняла голову и посмотрела на Николая полными слёз глазами. Не такого мужа видела она в своих девичьих мечтах. Но слово отца в семье было непререкаемым.

От такой красоты Николай мигом протрезвел.

– Я буду любить тебя, – только и смог сказать он.

Затем он потащил девушку на сеновал.

– Смотри, обидишь дочку – убью! – закричал ему вслед опомнившийся Василий.

На следующее утро Николай с Машей подали заявление в загс. В загсе Николай обнаружил, что потерял ручные часы «Победа», подарок за отличную работу, которыми очень гордился. Но он не жалел о потере. Ему досталось сокровище, о котором он даже не мечтал.

На Леонида Николай больше не сердился и даже пригласил его к себе на свадьбу.

Молодые жили дружно. Николай зарабатывал хорошо, жену любил и баловал и даже пить стал меньше.

Вот так Каисса привела Николая к Гименею.

Год спустя весной я встретил Николая с женой. Они сидели в парке на скамейке, и Николай качал детскую коляску. Юная статная красавица казалась дочерью коренастого, с ранней сединой рабочего.

– Кто у тебя? – спросил я.

– Сын, – с гордостью ответил Николай.

Родители смотрели на ребёнка, и в их взглядах было столько любви, что у меня, человека не слишком сентиментального, на глазах выступили слёзы.

Какие разные дороги ведут к счастью.

Я родился в городе Чернигове в 1947 году. Город был почти полностью разрушен во время войны и ещё не восстановлен. Год был голодный. Питались чем придётся. Варили щи из щавля, крапивы, лопухов. Держали огороды. Рассказывали, как однажды мой отец где-то вычитал, что можно питаться корнями лилии – кувшинки, и чуть не отравил всю семью.

Но постепенно люди обживались, заводили огороды. У многих появились сараи с курами, утками, гусями и индюшками. Некоторые держали коз. Один сосед выращивал кабана. Я хорошо помню, как этого кабана пытались зарезать, а он вырвался и бегал окровавленный по двору, пока кто-то не пристрелил его из охотничьего ружья.

На улице было несколько одноэтажных домов с садами. В садах росли яблони, груши, вишни, сливы, абрикосы. Сады были огорожены высокими заборами. В некоторых дворах держали собак. Это не мешало пацанам иногда совершать налёты на соседские сады. Но это случалось редко. Фруктов было много, и стоили они дёшево. Возле нашего двора также росла ничейная груша с очень вкусными, хоть и мелкими плодами.

На рынке покупали молоко, сметану, творог, некоторые мясные продукты.

Мы, семья из 10 человек, жили в одной комнате, к которой прилагались кухонька с русской печью, чуланчик и погреб. И мы ещё жили «как буржуи». Наша улица состояла из двух кварталов, в соседнем квартале стоял один-единственный дом-барак, в котором многочисленные семьи, с разным количеством детей, отделялись друг от друга простынями или одеялами. Ни о каких удобствах даже не думали: деревянные туалеты стояли за сараями во дворах, воду носили из водопроводных колонок за квартал-два от дворов. Дома отапливали дровами, еду готовили на печах. Электричества не было. Вечером читали при свете керосиновых ламп. Во многих семьях появились керогазы.

Наша улица называлась Зелёная. Она выходила к речушке Стрижени. За речушкой был лесной массив Еловщина, а за ним начинались Яцевские леса. Из лесу иногда приходили ежи, белки, прилетали лесные птицы. Улица недаром называлась Зелёной. Многие имели огороды. Было много мышей и крыс, а по вечерам летали летучие мыши. Против грызунов многие семьи держали котов, очень успешно на них охотившихся. Я запомнил один случай. У нас была кошка Мурза. Как и все коты в нашем дворе, она постоянно жила на улице, и только в плохую погоду её забирали в дом. У нас также был сарай, в котором бабушка держала кур и уток. Затем появились хори и начали душить кур. Тогда бабушка заперла в сарае на ночь кошку. Утром мы обнаружили в сарае пять задушенных хорей и кошку с окровавленной мордой.

И дети и животные в то время умели постоять за себя, а коты и собаки ничем не напоминали изнеженных домашних любимцев нашего времени.

В детстве моим лучшим другом был соседский Вовка – семилетний отчаянный парнишка, стройный и ловкий. Мы с азартом играли в многочисленные детские игры: ножички, стукалку, городки (почему-то они у нас назывались «попки»), козла, свинью и многие другие, и, конечно, футбол. Кроме того, мы очень любили животных. Правда, любовь у Вовки была какая-то зверская, с оттенками садизма. Например, он любил помогать соседкам резать кур. Для этого у него был свой способ. Он клал курицу на пенёк и одним ударом топорика отсекал ей голову. Также он очень любил стрелять в животных. Наверное, ему перешли гены каких-то предков-охотников.

У Вовки на огороде стояла небольшая беседка с маленьким столиком и двумя скамейками. Однажды мы с Вовкой сидели за столиком в беседке и играли в дурака.

– Смотри, белка, – вдруг закричал Вовка.

Под высокой грушей сидела рыжая белочка. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь листву дерева, переливались на её шкурке, как огненные искорки. Белочка подняла лапки к голове и кокетливо посмотрела на мальчиков, как будто хотела сказать: «Видите, какая я красивая». Мы забыли про игру и молча любовались зверьком.

Вдруг белка сорвалась с места и бросилась к забору. За ней гнался Вовкин кот Мурзик. Белка прыгнула на забор, кот – за ней. Ударом лапы он сбросил белку с забора и прыгнул на неё. Когда мы подбежали, красивый зверёк был уже мёртвым. Кот поднял окровавленную морду и злобно зашипел. Вовка ударил его ногой.

Белку закопали за огородами на пустыре. Во дворе к Вовке подошла соседка Мария Ивановна.

– Вовка, помоги мне зарезать курицу, – попросила она.

– Не буду, – буркнул Вовка.

Затем он вытащил из кармана любимую рогатку, на рукоятке которой были вырезаны его инициалы В. К., и, размахнувшись, выбросил её за забор на улицу.

С тех пор он никогда больше не стрелял по воробьям и лягушкам и не помогал соседкам резать кур.

Фёдор Залегин

Автор книги повестей и рассказов «Всего одни сутки» (Киев, «Радянський письменник», 1986). Автор сценария, оператор и режиссёр шести документальных фильмов, в том числе четырёх – о событиях в Чеченской Республике («Благими намерениями…», 1996; «Добром отодвигающие зло», 2001; «Город Солнца», 2002; «Мама Бирлант и её большая семья», 2004). Автор фотовыставки «Дети Чечни», прошедшей в 2001–2003 гг. в 40 крупных городах России от Калининграда до Южно-Сахалинска, а также в Польше (Варшава, Краков) и Венгрии (Будапешт). Автор романа «Немой крик» (Москва, «Перо», 2023; «ЛитРес», 2023).

(фрагмент романа «Пять дней недели», опубликовано в редакции автора)

…после гостиницы «Турист» она успела побывать дома, принять душ, полностью переодеться, преобразиться внешне и сменить свою повседневную сумочку на другую, новую и супермодную, и в его машине они по выработанной уже привычке не говорили ни слова о деле, и только на конспиративной квартире после манипуляций спеца со сканером («клопиков»-микрофончиков не оказалось) она, не вдаваясь в подробности, сухо и чётко доложила ему о своём – с намёка шефа – знакомстве на одном из утренних выездов их бригады «скорой» с неким Константином лет 35-ти, вероятнее всего бизнесменом при немалых деньгах, который пригласил её в средиземноморский или по островам Индонезии круиз, и что было бы неплохо отговорить его от Индонезии с её островами Ява и Бали, а предложить ему Атлантику с посещением курортов на карибском побережье Мексики, а потом и соседней с ней страны, где проживают и трудятся в одной из корпораций военно-промышленного комплекса потенциального недруга очень интересные для Управления человечки – ей это будет совсем не трудно, и бизнесмен наверняка согласится, а Наум Маркович – очень возможно – вообще будет несказанно рад…

Он смотрел на неё, видел неубывающее сияние в её глазах, понимал, что девочка влюбилась в этого неведомого ему Константина, и влюбилась очень и очень, и дело было совсем не в его деньгах, они всегда интересовали её постольку-поскольку, и не в обещанном бизнесменом восхитительном круизе, о котором можно только мечтать, а просто встретился ей мужчина, которого она давно, мучительно долго ждала, а уж его деньги и все связанные с ними всевозможные благости и удобства жизни были для неё не на втором и даже не на десятом месте, что позови её этот самый Константин вместо Кипра, Индонезии или курортов мексиканского побережья Карибского моря в самую захудалую деревеньку глубинной России, в таёжный скит или на обдуваемый студёными ветрами одинокий маяк на Крайнем Севере – она и туда с превеликой радостью поедет или полетит, лишь бы быть с ним рядом – и всё это уже было крайне опасно, и прежде всего потому, что этот её новый мужичок-нувориш с тугой мошной, натешившись с ней вдоль и поперёк, очень даже может продать её затем в какой-нибудь известный ему элитный бордель на Ближнем Востоке или в Юго-Восточной Азии (напоминать ей сейчас о подобных рисках было и бесполезно, и даже глупо – услыхать услышит, но тут же отметёт эту полную чушь, потому что её Константин на такое коварство не способен изначально); нешуточная угроза была и в том, что из-за этой её влюблённости Управление могло запросто и в один миг потерять очень ценного и перспективнейшего сотрудника в её лице – если уже не потеряло! – и как максимально аккуратно разрешить эту внезапно возникшую и охрененно серьёзную проблемищу в предельно короткий срок – он категорически не знал, в тьме неизвестностей и неопределённостей даже малейшего просвета не видел для её решения – ну не убивать же, в конце-то концов, этого бизнесмена и не запаивать же его в «одиночке» пожизненного заключения мордовских, вологодских или ещё каких-то там лагерей особо строгого режима…

Ещё никогда ранее он не видел и даже мельком не замечал в её глазах этого неиссякаемого, блистающего потока счастливой влюблённости, хотя, как непосредственный начальник, знал обо всех или почти всех её (да и других подчинённых тоже) увлечениях, любовишках и любовях, которые были ранее не такими уж и многочисленными, но очень даже разборчивыми, и определённо не столько удовольствия ради, как для физического и отчасти душевного здоровья – тихушники-умельцы из службы собственной безопасности различными способами и днём, и ночью негласно контролировали едва ли не каждый шаг, вздох и чих, а тем более звоночки, личные встречи и интернет-контакты всех сотрудников Управления (и его самого в том числе) – все об этом знали, но это своё знание не афишировали и относились к подобному недремлющему оку и уху УСБ с должным пониманием – таковы уж были не очень приятные, но необходимые издержки производства, если можно было их так назвать.

Ещё его исподволь, но всё более всерьёз начинало злить то, что она не знала и не удосужилась узнать ни фамилии бизнесмена (что ж, понятное дело, когда ты или тебя динь-динь – фамилии не спрашивают), ни какие-либо другие данные о нём (хотя бы из его паспорта, который вполне может оказаться липовым), и фотографии его у неё не оказалось (щёлкнуть-то она его сумела, да только он отобрал у неё её смартфон, чтобы она никому не звонила, и вручил ей свой, где на счёте полный минус и работать он может только на приём – SIM-карта там наверняка левая, да и сам телефон приобретался тоже хрен знает кем и когда) – и всё это, вместе взятое, уже напрягало, и чем дальше – тем больше, потому что этот её Константин определённо не был просто «богатеньким Буратино» с приставкой «лох», а предпринимал продуманные попытки не засветиться ни самому, ни ей с ним, и тем самым чётко обозначил себя как очень серьёзный объект, требующий детальной разработки – да только как его разрабатывать, ежели о нём абсолютно ничего неизвестно, кроме имени, которое – очень даже может быть – всего лишь очередная развесистая клюква и ветвистая лапша на уши наивненькой девочке, которая с головой нырнула в любовь как в омут, о чём когда-то весьма изящно напевала Аллочка Пугачёва – нырнула, нисколечко не задумываясь о возможных опасностях водных глубин с их водоворотами, камнями, брошенными обрывками рыболовных сетей и источенными водой на пику корневищами или ветками затонувшего дерева, на которые тело туполобого ныряльщика нанизывается, как пойманная бабочка на булавку – и затаённо счастлива была в этом своём безрассудстве любви, и проявлялось оно всего лишь в сиянии глаз, но зато как, как проявлялось…

В её предложении изменить маршрут этого их вояжа с последующим вероятным пока лишь знакомством с забугорной роднёй Наума Марковича был определённый смысл, имелось рациональное зёрнышко, но оно было ничтожно маленьким, крохотным, одним-единственным каратом ценности в многотонных глыбах сложностей, опасностей и просто бесперспективности; результативность такого эксперимента теоретически могла бы быть только при условии, что его исполнителем изначально стал бы ювелир разведки с немалым и ранее успешным опытом работы, но уж никак не юная пигалица, вполне пригодная своими недюжинными талантами для серьёзных дел и делишек пока лишь в пределах великолепно знакомой ей родимой державы, а вот с особенностями и тонкостями даже простого пребывания за рубежом не в качестве туриста осведомлённая чисто теоретически – её экскурсии вместе с другими курсантами в «испанскую деревню» в подмосковных лесах, «мини-Манхэттен» на волжском берегу и прочие учебные центры Управления были краткосрочными и чисто ознакомительными, к серьёзной работе по ту сторону границы её ещё никто не готовил и вроде бы в ближайшее время это и не планировалось, а жёсткий метод обучения типа «бросить в воду, чтобы научилась плавать – а если и утонет, то не жалко» никоим образом к ней был неприменим, такими уникумами разбрасываться способны только полные идиоты, и вообще это её вполне понятное желание совместить приятное с полезным в нынешней ситуации никак не прокатывало, было чистейшей воды ничем не оправданным авантюризмом, если не сказать, что полной глупостью, которая запросто – как два пальца обоссать! – могла привести к очень серьёзным и крайне нежелательным последствиям не только для неё самой, но и для всего Управления в целом.

Он не стал высказывать ей все эти свои непричёсанные мысли, жалел её, берёг, насколько это было возможно, стараясь максимально оттянуть на неопределимый заранее срок ту далеко не самую лучшую и для него самого минуту, когда он будет вынужден поставить её перед жёстким фактом, напомнив об уже известном ей, но всё ещё не принятом ею близко к сердцу незыблемом установлении, что их Служба – не какая-нибудь «шарашкина контора», не психдиспансер и не детский сад, где каждый может делать всё, что ему вздумается и как захочется, и что все в этой структуре, стоящей и явно, и скрытно на страже и защите интересов государства, обязаны руководствоваться не эмоциями и своими – даже самыми благими – хотениями и желаниями, а приказом и долгом.

Именно так – приказом и долгом.

– Хорошо, – сказал он, – надо хорошенько подумать над твоей в целом весьма неплохой идеей. Но в первую очередь мне очень нужно знать, кто он и что он, этот твой новый знакомый.

– Я сразу постараюсь вам всё сообщить, как только что-то узнаю, – пообещала она, вставая с дивана. – Разрешите идти, товарищ полковник?

Он кивнул:

– Ты только телефон не выключай.

Она легонько улыбнулась, и улыбку эту можно было истолковать как угодно, в том числе и так: «Ну ты и тупой…», и сказала:

– Не буду. Я же жду от него звонка.

И она ушла, унося в себе много чего невысказанного, а в новенькой изящной сумочке – искусно запрятанный спецом (и от неё самой в том числе) новейший «маячок» с очень даже приличным радиусом действия, не позволяющим потерять её в московском многолюдье ни троим пешим топтунам, ни «наружке» на двух машинах, и главнейшая задача у всех у них была одна – зафиксировать в конце-то концов на фото (а ещё лучше – на видео) в максимально возможных ракурсах её встречу с этим – так-его-растак-и-перетак! – Константином-«Буратином» с тугой мошной, которого он уже ненавидел хотя бы только за то, что этот нувориш – пусть даже и не зная об этом – собрался умыкнуть лично у него его лучшую подопечную, а у всемогущего Управления в целом – перспективнейшую сотрудницу; спецы в машинах «наружки» заодно были готовы зафиксировать и его звонок на её телефон.

А тут ещё и «Киргиза» тогда другая «наружка» в очередной раз потеряла – он засветился только у могилы Скворцова, а затем снова испарился.

Надо было ему изначально к «зелёным» новичкам с Высших академических курсов приставить двух-трёх опытных топтунов – да понадеялся, что возможный непрофессионализм в «наружке» молодёжь компенсирует избытком рвения.

Ошибся.

Когда работающая «под прикрытием» администраторша в гостинице «Турист» сбросила ему на телефон фото закамуфлированного «Киргиза», которого примчались искать орёлики из ЧОПа «Беркут», он и предположить не мог, что Костя и есть тот самый «богатенький Буратино», о котором ему поведала «Лучезарная» – в «Туристе» Чекалин не фиксировался ни под каким видом, следовательно, он никак не мог находиться в этой гостинице, если только администраторша или дежурная по четвёртому корпусу, где не было зарегистрировано ни одного постояльца по имени Константин, не получила от него некую взятку, или кто-то из них – его давняя постельная знакомая, что совсем нельзя было исключать при его-то внешности, обаятельной наглости и отточенном умении кадрить – надо будет и с этими гостиничными легкодамами («Дашь?» – «Тебе? Легко!») разобраться, записи с видеокамер просмотреть, но всё это потом, потом, позже…

Звонок на её телефон был зафиксирован в 15.43, и был он непродолжительным и быстрым:

– Привет. Ты где?

– В Доме Книги была, теперь по Волхонке иду в сторону Лужников.

– Ты всё взяла, что я просил?

– Да.

– Срочно бери такси. Я буду ждать тебя возле входа к собору князя Игоря Черниговского на Патриаршем Подворье в Переделкино.

– Уж не собрался ли ты вести меня под венец? – вроде бы как сыронизировала она, но её Константин уже отключился.

Если бы тогда «наружка» в машине сбросила ему не текст разговора, а звуковую запись, он бы сразу узнал этот весьма специфический голос «Киргиза» – и не было бы всей той хренотени, которая свалилась на него в последующие часы и определённо не могла закончиться ничем хорошим в кабинете у генерала завтрашним утром.

Если бы, да кабы, да поросли во рту грибы…

И придумал же какой-то долбостёб и лентяюга идиотскую эту поговорочку-скороговорочку, чтоб тебе пусто было, козёл!..

Никто из «наружки» за «Лучезарной» не знал, да и знать не мог, кто такой «Киргиз» и как он выглядит, и уж тем более именно его манера говорить была им неведома, они своё дело сделали – передали слова беседы по телефону – и одна из машин сразу рванула из Хамовников в Переделкино, чтобы заранее быть готовой к встрече любовничков и фиксации их на видео, а другая приняла в себя и пеших топтунов, дождалась, пока «Лучезарная» выловила такси, и двинулась за ним следом.

Его сразу напрягло, что этот долбаный Буратино просил её что-то взять – вероятно, дома – и она взяла, но ни словом не заикнулась об этом ему на конспиративной квартире – что, что, что он просил её взять??? и для чего? какие-то бумаги? документы? драгоценности? или… или оружие, которое – а почему бы и нет – придарил ей с барского плеча её горячо ненавидимый ею папочка или кто-то из предыдущих её хахалей? – и этот напряг вкупе с уже известным местом рандеву затмили для него мелькнувшее было желание запросить у «наружки» и звуковую запись разговора.

Всё опять оказалось сложнее, чем можно было предполагать – двое спецов под видом туристов с подобием любительских видеокамер, которые по начинке были совсем не для простачков, уже прогуливались возле входа с улицы к собору князя Игоря Черниговского, но стоило «Лучезарной» выйти из такси возле ближайшей остановки общественного транспорта, как около неё тут же затормозила другая машина из вездесущего «Яндекса», куда она после двухсекундного замешательства запрыгнула, водитель дал по газам и такси помчалось по улице Погодина; машина спецов на стоянке именно в это время оказалась заблокированной сверкающим внедорожником с накачано-губастой «белокурой Джози» за рулём, которая и водительские права, и саму возможность порулить крутой иномаркой определённо заработала качественной «любовью по-французски», а вторая машина сначала подзадержалась на одном из перекрёстков, а потом была вынуждена плестись за рейсовым автобусом, но сидящие в ней спецы даже не стали останавливаться возле входа на Патриаршее Подворье и сразу рванули вслед за удаляющимся «маячком» в сумочке «Лучезарной» – её телефон уже никак не фиксировался, определённо был не просто выключен, а этот Константин, который злил уже не только его всё больше и больше, наверняка вынул из него и батарейку.

Ему не сразу стало понятно, куда это они так торопятся – то ли опаздывают на какое-то важное мероприятие в Доме писателей, или кто-то ждёт их на Минском шоссе.

Оказалось, что ни то, ни другое.

Но их действительно ждали.

На вертолётной площадке в Переделках.

Когда машина «наружки», ориентируясь на «маячок» в сумочке «Лучезарной», выскочила туда с трассы, изящный четырёхместный «Robinson R44» с любовничками на борту уже поднимался в воздух и, огибая по широкой дуге территорию близкого аэропорта, исчез в небесных просторах; вскоре, удаляясь в южном направлении, перестал отслеживаться и сигнал «маячка».

Четверть часа ушло на то, чтобы получить заявленные пилотом данные маршрута полёта винтокрылой «стрекозы» – Переделки – Стародуб Брянской области – и фамилию пилота – это был бывший сотрудник Управления с оперативным псевдонимом «Клинч», который собственно боксом никогда не увлекался, но успел очень даже результативно полетать и в Юго-Восточной Азии, и в Африке, сумев за несколько лет освоить мастерское пилотирование почти всех типов боевых и транспортных вертолётов иностранного производства, включая легендарный «Апачи»; фамилии двух пассажиров его вертолёта зафиксированы не были.