Текст книги "Юмористический журнал «Сатирикон». № 1 2024"

Сергей Гороховир

«Мудрый кот…»

 
Мудрый кот
Рыжий кот
Ухо порвано
Живот
пообвис
И шерсть торчком
Слыл он славным
пацаном
Наплодил котят
в округе
Были счастливы
подруги!
 

«На работу бегемоту…»

 
На работу бегемоту,
ох, не хочется ходить…
Без работы бегемоту
распрекрасно в джунглях жить!
 
 
Он лежит себе в болоте,
когда жарко на дворе
Или бродит без заботы,
разевая пасть мечте…
 

«Что вам, братцы, приготовить?..»

 
Что вам, братцы, приготовить?
Чем вас, дамы, угостить?
Я могу прилично пловить
И, к тому ещё, борщить
Кашить, сушить и пельменить
Пошашлычить, пришурпить
Начаёвнить, уваренить
Запеканить, обтортить!..
 

«Вдеть нитку в иголку…»

 
Вдеть нитку в иголку
стараюсь без толку
Очки на носу
распаляют подколку
Трёт кончик о губы
слюнявый язык
Но мимо заветного ушка
тык… тык…
 

«Я хотел бы вдоволь денег…»

 
Я хотел бы вдоволь денег
Да в волшебном кошельке
Чтоб без устали монетки
в нём звенели…
Э-ге-ге!
 
 
А ещё б хотел здоровье
раздобыть, как у быка
Чтобы жить себе привольно
долго-долго…
Ха-ха-ха!
 
 
И любимую в придачу,
чтоб рожала крепышей
И удачу за удачей…
Эх, браток,
полней налей!
 

Евгений Грачёв

Притчи для взрослых и детей

Вороватый мужичок решил стать честным-честным! Он на базар принёс огурцы, целых три мешка, большие-пребольшие. Вначале мужичок хотел их поменять, наверное, на три мешка золота, но у него как-то не получилось, и тогда он выложил портрет Губернатора из этих огурцов, ну чтобы жители Города знали того, кому они всем обязаны! Он выложил огурцы на площади! Получился красивый портрет с надписью: «Хозяин!»

– Какой я честный! – подумал мужик и куда-то исчез.

К зелёному портрету подошёл какой-то прохожий и сунул себе в карман самый толстый огурец! Весёлая тётя положила в корзинку пару пуплят! Какая-то кобыла схрупала остатки!

А вечером прохожего, тётю и даже кобылу задержала полиция – их посадили в тюрьму, к тому мужичку! Огурцы оказались – ворованные!

Теперь и вы знаете, куда приводит жадность.

Папа Демиду купил зелёный шар к празднику. Демид так обрадовался, так обнял этот шарик, крепко-крепко! И он лопнул. Ба-бах! В руке мальчика – зелёная ниточка. Демид от страха – заревел! Вернее, не от страха, а от обиды!

В комнату вошла бабушка, погладила Демида по растрёпанной голове и сказала:

– Иногда и радость огорчает!

Дедушка из магазина принёс две лопаты. Большую и маленькую. Большую себе, а маленькую внуку – вскапывать грядки на даче.

Первым копал дедушка, за ним – пыхтел внук.

– Смотри, деда, какой я сильный? – сказал внук и показал сломанный черенок.

Дедушка промолчал, а подошедшая бабушка заметила:

– Сила – это когда сила! А не шалость и глупость!

Один охотник хотел проучить другого охотника. Ну как проучить? Преподнести пример храбрости и отваги! Да такой пример, чтоб его трусливый товарищ запомнил на всю жизнь. Запомнил и больше никогда и ничего не боялся.

Храбрый охотник поймал ядовитую змею. И не только поймал, а зашил ей рот, чтобы она не могла никого укусить! Ну шутка такая!

Храбрый охотник пустил эту гадюку в землянку, где ночевал трусливый охотник. Пустил и ждёт, чтобы посмеяться над своим собратом. Сидит. Слушает. Тишина. Видит, кто-то вроде бы нырнул в землянку, ну типа шнурка. Кто бы это мог? Да, видимо, померещилось!

И тут слышит вопли трусливого охотника, тот выбегает из землянки, белый как полотно, слов не может вымолвить, только руками машет!

– Что случилось? – спрашивает храбрый охотник. – Кто там?

– Змея, ядовитая! – отвечает трусливый охотник.

– Ха-ха-ха! – рассмеялся храбрый охотник и вошёл в землянку. Вошёл, и его укусила ядовитая змея, другая, которая приползла своей подруге на выручку.

Вот так вот, получается, со смертью – не шутят!

Ольга Гуро-Фролова

Интернет-стрекоза

 
Наивная, смешная, ранимая душа
Искала счастье в интернете, чуть дыша.
Куплеты лести отправляя тем, кто ждал.
И лайки ставила так щедро тут и там.
 
 
Где паутины нить, не жди глотка любви,
Потратив в поисках минуты, годы, дни,
Ища глотка знакомый вкус в картинной галерее,
На миг забыв о тянущей проблеме.
 
 
В листке анкеты нужная строка,
Где править возраст можно не раз, не три, не два,
Где имя, ник, любой на всякий вкус,
Зовёт отправиться тебя в интриги путь.
 
 
Ты начинала робко, с добрых нот,
      искала, что написано между строк,
Искала глаз знакомый блеск и радугу улыбки,
           листая судеб дивные картинки
И понимая, что всему черёд,
Удерживая грусти томный вздох,
 
 
Ты понимала, что не та тропа,
К которой ты так долго шла.
Ты обожглась собственной игрой,
Приблизив незнакомца пред собой,
 
 
Не разобрав, не разглядев его сполна,
Доверив душу, нежности ждала.
Надежда эта окрыляла быт
И мотыльком порхала в днях твоих.
 
 
Не видя глаз, писала строки ласки,
Не зная сердца, отдала своё,
Разлука стрекозой летала,
Оставив то, что не твоё,
 
 
Любовь не может стать привычкой,
И, открывая телефона календарь,
Ты время за чужой игрою теряла,
Не замечая настоящий кайф.
 

Ирина Коваленко

Марсик

Марсик совершенно обнаглел. Как он был хорош, когда сынишка принёс его, крошечного, завёрнутого в клетчатый шарф, домой. Пушистый комочек серебристого цвета. Можно ли было отнять его у мальчишки, который получил такой подарок от одноклассницы?

Но всё хорошее быстро проходит. Из маленького комочка Марсик превратился в огромного котяру, метящего углы так, как ему хочется, и когда хочется. Ему было совершенно наплевать на кошачьи наполнители и прочую ерунду, к которым его терпеливо приучали хозяева. Иногда только Николай Гаврилович, глава семьи, заставлял устыдиться домашнего монстра, и он царственно шествовал в ванную комнату, запрыгивал в раковину и в неё справлял свои простые кошачьи нужды.

Жена Гавриловича долго металась между любовью к сыну и вонью в квартире. Но Марсик не оценил её терпения, а начал с нею воевать, видимо вообразив, что своим именем имеет отношение к богу войны, однако это только ухудшило его положение на семейном фронте.

После очередных разодранных колготок и ползания на коленках по всем углам их небольшой квартиры Татьяна Петровна взмолилась:

– Коля! Больше не могу! Сделай что-нибудь, завези ты его куда подальше!

– А как же сын?

– Сейчас он на каникулах у бабушки, а когда вернётся, скажем: сбежал, мол, Марсик наш.

– Суровая ты женщина, Татьяна. Это же домашняя животина, как же он будет без нас?

– Подберёт кто-нибудь, купится на внешний холёный вид. Заранее жалко мне этого несчастного.

Николай Гаврилович был непростым человеком. Он мог, подобно птице, летать в небе, потому что работал пилотом в нашем авиаотряде, и на своей быстрокрылой ласточке бороздил просторы страны в разных направлениях.

– Ладно, отвезу в аэропорт, там хоть с голоду не помрёт. Местных кошачьих красавцев подкармливают сердобольные буфетчицы.

Их попытка не увенчалась успехом. Вечером того же дня Татьяна Петровна и Николай Гаврилович обнаружили под дверью своей квартиры орущего Марсика и, как потерпевшие поражение, а в глубине души восхищённые его возможностями ориентироваться, впустили героя домой.

Два дня Марсик отходил от личных впечатлений по освоению местности, на третий начал мстить: разодрал оконные занавески, столкнул с подоконника горшки с любимой геранью Татьяны Петровны. Об амбре в квартире говорить не приходится: у Марсика, видимо, развилось недержание мочи. В довершение своих подвигов он запрыгнул на голову к Татьяне Петровне, когда она пришла с работы, и изобразил рысь. Бедная женщина упала в обморок.

Вечером, хлюпая носом, прижавшись к мужу, Татьяна Петровна причитала:

– Не могу я больше, Ко-леч-ка-а-а!

– Танюша, он же такой молодец, смотри, откуда вернулся. Наши мужики сегодня после разбора полётов восхищались. Вася Шевченко сказал: «Редкий кот!»

– Нет, Колечка-а-а, или он, или я, как хочешь, завези! У нас с ним полная идиосинкразия!

– Чего, чего?!

– Несовместимость! Полная!

– Фу-ты, ну-ты! Чего он тебя так невзлюбил? Хорошая ты у меня женщина.

Гаврилович гладил жену по голове, одновременно вытирая своё мокрое от её слёз плечо.

– А-а-а-а…

– Ладно, ладно, завезу, успокойся только. Завтра в Одессу лечу, туда завезу.

В Одессу ласточка Гавриловича прилетела в полдень, потом предстоял Львов. Оглядываясь по сторонам, он прямо на взлётной полосе выпустил Марсика из своей спортивной сумки. В это время неподалёку родной «однополчанин» Василий Егорович Шевченко глушил мотор своего самолёта, прибывшего тоже в Одессу из Киева. Василию Егоровичу очень хорошо были видны действия Гаврилыча, и он стал толкать в бок своего напарника:

– Гляди, Серёга, Гаврилыч кота выпустил.

Василий Егорович был человеком неординарным, с юмором на «ты».

От его шуточек и подколов умирал со смеху весь авиаотряд. И надо же было именно ему сейчас оказаться по соседству с самолётом Гаврилыча.

– Серёга, давай Гаврилыча подколем. Выходи, хватай его кота и привезём ему домой. Вот хохма будет! Мы ж сейчас назад полетим, а ему ещё во Львов.

Сказано – сделано. Одуревший от перелёта Марсик ещё в себя не пришёл, как в скором времени улетел домой, где был заботливо доставлен Василием Егоровичем к хозяйскому подъезду.

После работы Татьяна Петровна вновь обнаружила Марсика под дверью. Он был какой-то неузнаваемо тихий, даже не мяукал.

«Надо же, – подумала она, – опять его, наверное, Коля в аэропорту выпустил».

Делать было нечего, она впустила кота. Впереди два выходных дня, и Татьяна Петровна, как было договорено с мужем, уехала на дачу, насыпав домашнему варвару побольше корма.

Вечером Гаврилыч вернулся домой, и первое, что он увидел, не включая свет: на столе в кухне сидел Марсик, глаза его светились зловещим зелёным светом, а шерсть стояла дыбом.

Страшный крик Гаврилыча слышал весь подъезд…

После очередных утренних разборов лётчики, подмигивая друг другу, спрашивали у Гаврилыча:

– Слушай, что с тобой?

– Да у меня что-то с головой не в порядке, – тихо жаловался бедолага. – Завёз кота в Одессу. А он дома оказался.

Спустя несколько дней пилоты и сам Василий Егорович уже рассказывали Гаврилычу о своей шутке. Но произошло что-то необратимое, Николай Гаврилович так и не смог вникнуть в обстоятельства происшедшего и, говорят, вскоре уволился из авиаотряда.

Дин Котов

Спунеризмы

 
На важные темы писал я стихи,
Позвольте на шутки теперь перейти!
Язык заплетался, смешались слова…
И вот спунеризмы явились тогда!
Был «мишевый плюшка», конечно, – медведь.
«Запарный словас» – это надо иметь!
В карман положили «платовый носок»…
Нет, не носок, а, точнее, платок.
А «лупчатый рек» не кладите в суп мне!
Как «кос наш и пёт», я не ем лук вообще!
– «Шампан ли стаканского» выпил с утра,
Что так перепутал ты эти слова?
– Ну нет! «Стёкл как трезвышко» я!
Такая словесная вышла игра.
Я в детстве спасибо всегда говорил:
– «Слай чадкий»!
И маме улыбку дарил.
Немного устала моя «говора»,
Ведь «головящею» стала она.
– Тьфу-тьфу! Снова глупость пустую несу!
Не надо! Всю славу Творцу воздаю!
 

Григорий Кушнер

Зачётная неделя

Когда Сеня был молодым, он жил в Свердловске и учился в Горном институте. Был декабрь, приближался новый, 1972 год, а с ним и сессия. Настроение у Сени было отвратительное. У него не были сданы зачёты. А без этого, как известно, к сессии не допускают. Всё могло закончиться в лучшем случае академическим отпуском, а в худшем – непобедимой Советской армией. Выход, конечно, был… и выход надёжный и испытанный, который всегда снимал все вопросы деканата… Нужен был больничный. Ну, казалось бы, что проще? Сколько раз Сеня получал эти липовые больничные: и врач был знакомый, и такса была необременительная. Но в этот раз он решение вопроса затянул, знакомый врач уехал из города, а другой выдавать больничный категорически отказался. На Сенины жалобы, а также на простодушный вопрос «Что же мне теперь делать?!» врач ответил непререкаемым тоном: «Заболеть». И Сеня начал честно пытаться заболеть: и босиком по снегу ходил, и разгорячённый в окно высовывался, и мороженое ел на улице – ничего его не брало. Перед сном он даже как будто бы начал молиться. Как это делается, он, конечно, точно не знал, но как-то так по-своему просил у судьбы больничный. Но и тут, разумеется, ничего не получалось. Начал Сеня судьбу свою поругивать и в грубой форме требовать у неё объяснений.

Тут звонит один из Сениных приятелей и спрашивает, где тот собирается встречать Новый год.

– Да какой Новый год, – отвечает Сеня, – у меня зачёты не сданы.

– Ну и что? – говорит приятель. – У меня тоже не сданы, пошли в общежитие пединститута, меня пригласили.

Сеня отказывался недолго, и 31 декабря часов в восемь вечера они пришли на встречу Нового года. Заходят они в комнату и видят волшебную картину. Накрытый стол, за столом восемь девиц и ни одного парня.

– И сразу же, – говорит Сеня, – девицы начали нас натуральным образом спаивать. Наливают просто одну за другой; правда, и закуску подкладывают, но сильно частят.

Неизвестно, сколько прошло времени, но, скорее всего, не так уж и много, захотели приятели в туалет. На их этаже был только женский туалет, и девицы идти туда не разрешили. Пришлось подниматься на другой – мужской этаж. Сеня, по сравнению с приятелем, человек субтильный, преодолевая препятствие в виде двух лестничных пролётов, от товарища сильно отстал, да и на этаже всё больше под ноги смотрел. А когда голову поднял, товарища его уже били. И били довольно сильно. Впоследствии оказалось, что на этом этаже жили студенты физкультурного факультета, а приятели всё больше специализировались в преферансе. Сеня потом говорил: «Если бы я не был таким пьяным, я бы в жизни не вмешался…» Но сила инерции несла его вперёд, и с криком «Я за друга всех порву» он ринулся в бой. Через пару секунд он оказался на полу, рядом с приятелем, и тут же, как при замедленной съёмке, увидел, как к его лицу приближается чей-то ботинок неправдоподобно большого размера. Сеня, как ему показалось, сделал сальто, а придя в себя, увидел, что бить их уже перестали. Он растолкал приятеля, и они в полном изумлении пошли в туалет. Ну сделали все дела, умылись, выходят… А в туалете, надо сказать, было темно, в коридоре же – светло. Только они выходят в коридор, их опять начинают избивать. И ведь бьют, сволочи, профессионально – только по челюсти. Зашли они опять в туалет… в туалете не бьют. Опять умылись, выходят – в коридоре опять бить начинают. Так они ходили туда-сюда – в темноте умоются, на свету – получат.

Неизвестно как, но приятелю удалось мимо их мучителей пройти, а Сеня замешкался. Остался он один, ходит по туалету, размышляет. Умылся несколько раз, в окно посмотрел. Нет, в туалете не бьют… Но выходить ведь как-то надо.

Тут то ли дело к двенадцати шло, то ли по другой причине, но из коридора все ушли, и Сене удалось добраться до нижнего этажа. Заходит в комнату, там дым коромыслом. Все, и приятель громче всех, Сеню приветствуют и удивляются, где это он так долго пропадал… Ну дальше всё было бы хорошо, если бы не было так больно целоваться: челюсть болела. Просто весь праздник, можно сказать, Сене испортила.

Утром пошёл он к хирургу, и после рентгена обнаружилась в болящей челюсти трещина. Решили его положить в стационар.

Стационар… какое чудесное слово. Это же серьёзный больничный, причём настоящий – не подкопаешься.

В больнице Сеню решили лечить по экспериментальной методике: не надевать гипсовую повязку, а положить между верхними и нижними зубами специальный клей, который намертво зафиксирует челюсти.

А ему было всё равно – душа пела… Больничный!

Да… а дальше начались проблемы. Палата была, что называется, тяжёлой. У всех были всякие серьёзные травмы, в основном связанные с празднованием Нового года, и родственники оттуда почти не выходили, постоянно принося в огромных количествах разнообразную еду…

– У нас все припасы выкладывали на стол, и раздавался крик: «Слетайся!..» – говорит Сеня. – Ну я слечусь, глазами похлопаю, слюноотделение зафиксирую, а жевать-то не могу. А есть хотелось просто страшно.

В больнице, когда этот эксперимент затевали, как-то забыли, что три недели голодать всё-таки тяжело. Тем более в такой психотравмирующей обстановке. Ту кашицу, что заливали три раза в день между зубами, Сеня пищей считать категорически отказывался.

Он отнюдь не был похож на того легендарного красноармейца, который много недель вёз в Петроград продукты, по своей честности падал в голодные обмороки посреди продуктового изобилия, но не сдавался. Сеня уже через неделю начал просить врача отпустить его в Нижний Тагил к тётке. Говорил, что, мол, тётка его сама врач и за ним присмотрит, что было, надо сказать, полным враньём. Врач вначале ни в какую не соглашался, но больница была перегружена, и он, взяв с Сени расписку, его отпустил.

Тётка встретила племянника, как водится, полным холодильником еды, посетовала, что Сеня получил такую тяжёлую травму, перевозя в такси чужую магнитолу, и теперь не сможет вовремя сдать сессию. Пожалела его и уложила спать. А Сеня, надо сказать, эту экспериментальную замазку между зубами давно ковырял и чувствовал, что вот-вот она ему поддастся. И вот… Что значит родные стены! В первую же ночь у тётки замазку он содрал. Утром тётка встала – холодильник пустой, а Сеня имел возможность при желании получить ещё один больничный.

С тех пор Сеня не то чтобы шепелявит, но немножко пришепётывает – замазку-то нельзя было трогать, а через три недели она сама должна была отпасть. Сессию Сеня сдал и через некоторое время уехал по распределению в Карелию, где с ним тоже происходили разные интересные истории. А судьбу он больше никогда ни о чём не просил: как-то она не так всё понимает или пошутить любит…

Адмиральская жена
Быль

Декабрь, половина двенадцатого ночи, перрон Московского вокзала в Ленинграде. Адмирал Виктор (тогда капитан первого ранга) с женой и младшей дочерью Викой, которой было тогда шесть лет, едет к месту службы в Мурманск. К мурманскому составу прицеплен специальный штабной вагон и вагон для проживания офицеров с семьями.

Виктор уже в поезде, а Людмила, в красивом пальто, в модной шляпке, с коробкой в одной руке и Викиной рукой в другой, на высоких шпильках, с развевающимся красным шарфом, шествует по перрону. Впереди матросы катят тележку с багажом и несут в руках не поместившиеся на неё чемоданы. По другую сторону перрона стоит поезд, который должен вот-вот отправиться в Вологду. Людмила вместе с коробкой, Викой, шляпой и шарфом заходит вместо мурманского в вологодский поезд. На просьбу проводницы показать билет отвечает: «Какой билет, милочка?!» – и гордо продвигается в глубину вагона. Та бежит за ней и требует показать билет. Людмила опять отвечает так, как это и положено пассажирке литерного вагона, чем вызывает у проводницы сильное покраснение лица. Поезд в это время уже идёт несколько минут. Так они и едут: проводница кричит, Людмила ищет офицерские купе и скоро начинает понимать, что что-то идёт не так. Во-первых, проводница не должна так орать, во‑вторых, вагон не похож на литерный, в третьих, наконец, где же все офицеры? Она спрашивает, где штабной вагон. Проводница уже почти бьётся в истерике, но всё-таки Людмиле удаётся разобрать, что штабного вагона здесь, похоже, нет. Тут она догадывается спросить, куда идёт поезд. Теперь всё сразу переменилось. Проводница начинает себя вести как баронесса, а Людмила готова начать биться в истерике.

Проводница и другие заинтересованные и заинтересовавшиеся лица начинают теснить Людмилу и Вику в сторону местонахождения начальника поезда. Она же, как истинная жена офицера, начинает искать стоп-кран. На её простодушный вопрос, где он находится, проводница, естественно, опять начинает кричать. Но что Людмиле проводница, когда она привыкла отбиваться от сексуальных домогательств командиров подводных атомоходов и заместителей командующих флотом! Она входит в очередной тамбур, видит стоп-кран и, не задумываясь, срывает его. При этом, как потом выяснилось, делает это очень грамотно, нажимая его в несколько приёмов, чтобы ослабить эффект торможения. Поезд останавливается, дверь вагона открывается, и мама с дочкой и коробкой спрыгивают с последней ступеньки на землю в почти полную темноту, сопровождаемые благожелательными напутствиями пассажиров мужского пола и отборным матом проводницы.

При свете из окон отъезжающего вологодского поезда они находят соседний путь и начинают идти по шпалам в сторону Ленинграда. По шпалам идти неудобно, кто ходил, знает: наступать на каждую – шаг слишком мелкий (хотя для Вики как раз), идти через одну – довольно широко, да и шпильки не способствуют. Опять же и Вика начинает задавать неудобные вопросы типа: «Мамочка, что же мы теперь будем делать?» На что Людмила опять же, как жена офицера, бодро ей отвечает: «Успокойся, Викуся, сейчас остановим поезд и сядем к папочке».

Идут они, идут, а поезда что-то всё нет, Людмила начинает задумываться, а не свернул ли он уже куда-нибудь: всё-таки от города уже прилично успели отъехать. Начали они уставать, коробка по ногам бьёт, и решает Людмила её бросить. А тут и поезд какой-то показался. Мчится прямо на них и страшно светит фарой. Людмила снимает свой красивый красный шарф и начинает им размахивать. Она, пока шла, припомнила, что читала где-то, что сигнал к остановке поезда – круговые движения над головой желательно красным предметом. «А уж красные предметы в том, что на мне надето, есть всегда!» Видят, поезд и не думает как будто бы останавливаться.

Решили от греха подальше всё ж таки с рельсов сойти, но шарфом машут по-прежнему. И что вы думаете? Свистнул локомотив и стал тормозить. Остановился поезд. Двери все открылись, люди высовываются.

Люда у них спрашивает (не забыла на этот раз):

– Это Мурманский поезд?

– Мурманский, – говорят люди.

– О, Викуся, нам сюда.

Вот и матросики показались. Один выскочил, Вику на ступеньку подсадил, Людмилу сзади подтолкнул, чтобы на лесенку взобралась. А Люда ему говорит, чтобы сбегал вперёд за коробкой (не оставлять же её, раз уж всё так хорошо получилось).

Пришла Людмила в штабной вагон. Стоит её Виктор, галстук ослабил, за сердце держится:

– Ты поезд остановила?

– Я.

– Ну так и знал!!!

Теперь, когда дочери провожают Людмилу куда-нибудь, если она едет на поезде, непременно напоминают, где находится стоп-кран, а потом ещё и через стекло показывают, как надо его срывать.