Текст книги "Контурные карты для взрослых (сборник)"

«Понимаешь, я уже нахожусь не в той ситуации, когда могу помочь сама себе. Должен появиться тот, кто спасет меня. Ради будущего. Тот, кто вытащит меня из этого зала ожидания, сядет со мной в поезд, чтобы ранним утром следующего дня, за одну остановку до станции «Счастье», разбудить поцелуем: «Милая, нам скоро выходить». Но это может произойти, только если там, наверху, смилуются…»

Приземленная по жизни, Ирма подхохотнула и затихла, посмотрела на меня долгим недоуменным взглядом. А потом, затушив сигарету, заявила: «Мать, по-моему, у тебя крыша едет. Может, тебе потрахаться как следует? Какие спасители, какие, на хрен поезда? Ты вообще знаешь, где живешь? В Москве! В городе, где не хиляют сантименты, слезы и прочая слабохарактерная хуйня. Вот я к Олегу вернулась. Поняла, наконец, что он хороший мужик, хотя и любовник без фантазии, да и денег особых не зарабатывает. Главное, что на него можно положиться! Он не бросит меня, если вдруг завтра помирать буду. Любит… А ты? Сидишь здесь, ахинею несешь об остановках. Если ты сама себе не поможешь, родная, тебе никто не поможет!»

Я слушала подругу и неожиданно на память пришли слова Пруста, которым зачитывалась на первом курсе института: «Мы живем с теми, кого не любим, кого заставляем жить с нами, только чтобы убить невыносимую любовь». Но я не хотела принимать такую реальность!

Спустя четыре месяца Ирма вдрызг разругалась со своим Олегом, меня повысили в должности, а еще через месяц появился ты, тот самый спаситель. Без белого коня, звенящих доспехов, титула престолонаследника. Но какое значение это имело? Ты вернул меня из моего персонального ада, вернул в мир, где люди живут с чистым сердцем и открытыми глазами…

* * *

А потом случился Стамбул. Тебе предложили там работу, мы в один день собрались и уехали, прихватив с собой Тома. Помнишь, какое с ним было приключение на таможне?.. Так мы перевернули исписанную страницу, начали жизнь с чистого листа. Никаких черновиков, все – набело. Отважно. Так правильнее: невозможно быть предусмотрительным, следуя за счастьем. Нужно прожить каждую секунду сполна. Если любишь, то не станешь тратить силы на чрезмерное обдумывание, взвешивание, планирование. Сердце само укажет дорогу. А не послушаешься его – любовь перетечет в размеренные, но рутинные и угнетающие отношения. Полный экспромт – вот что должно служить фоном настоящим чувствам. Без страховки.

В любви не только можно, но и нужно верить в невозможное, невероятное, а также в неправдоподобное, немыслимое, недоказанное. Слишком рассудительными и приземленными мы стали, слишком боимся ошибиться, а если все же ошибаемся, то слишком долго не можем себя простить. Мы не задумываемся над тем, что так из жизни улетучиваются ее прелесть, легкость, – неужели совсем скоро мы будем летать только самолетами?..

Стамбул стал нашим городом. В первый же день он пленил наши сердца бархатными закатами, суетливым галдежом чаек, перламутровыми водами Босфора, солидными гудками паромов, яркостью весенних тюльпанов. Расположения Стамбула – шумного мегаполиса почти с пятнадцатимиллионным населением – не надо завоевывать. В этом городе нет недоверчивости Москвы, которая, словно побитая прохожими псина, не сразу подпускает к себе улыбчивых людей, желающих с ней подружиться. Москва долго присматривается, скалится по причине обостренного инстинкта самосохранения, одновременно виляя ободранным хвостом, и только потом, если получит подтверждение твоих добрых намерений, потихоньку подпускает к себе, давая лишь незначительную надежду, боясь обмануться.

Стамбул – другой. Он первым протягивает руки, распахивает объятия, улыбается, благодушно щурится, приглашает задержаться в гостях. «Вы же еще не отведали фирменный сютлач![1]1
  Турецкий десерт из риса и молока, наподобие рисовой каши.


[Закрыть] Как можно уйти без угощения?!» Такому радушному хозяину трудно отказать. Поэтому тот, кто хоть раз побывал в Стамбуле, непременно постарается приехать туда снова. Туристы даже монетку не бросают в великий пролив – они и так уверены в своем скорейшем возвращении…

Рецепт сютлача:

1 литр теплого молока

1,5 стакана риса

5 стаканов воды

2 столовые ложки рисовой муки

1 стакан сахарной пудры

молотая корица для украшения

Рис, желательно круглый, тщательно промываем, засыпаем в кастрюлю и заливаем литром воды. Периодически помешивая, провариваем до полного выпаривания жидкости. Затем вливаем в него теплое молоко. Помешав хорошенько, доводим до кипения.

В миске смешиваем рисовую муку со стаканом холодной воды. Взяв из кастрюльки два половника закипающего молока, добавляем его в эту смесь из рисовой муки, которая должна прогреться. Затем заливаем этой смесью рисовую кашу и, помешивая, варим ее на медленном огне; через десять минут добавляем туда же сахарную пудру. Даем каше закипеть. Сютлач готов. Разливаем его по глубоким пиалам, а когда он остынет, посыпаем сверху корицей.

В Стамбуле почти всегда такое высокое, звонкое небо, такая очаровательная погода, что долго находиться в четырех стенах просто невозможно. В выходные дни мы с тобой редко ходили куда-то целенаправленно. Целые часы проводили на набережной, наблюдали за снующими туда-сюда пешеходами. За ленивыми кошками. За крикливыми чайками. Они кружили над нами, ожидая момента соревнования, когда одной из них удастся проявить наибольшую ловкость и подхватить на лету очередной кусочек симита.[2]2
  Турецкий бублик, усыпанный семенами кунжута.


[Закрыть]

Рецепт симита:

1 кг муки

40 г дрожжи (свежие)

1 ст.л. соли

200 г маргарина

1 ст.л. сахара

подсолнечное масло

2 яйца

100 г кунжута

Сначала разводим дрожжи, добавив в них одну ложку сахара, полстакана теплой воды, чуть-чуть муки. Потом всю опару солим, смешиваем с размягченным маргарином, добавляем в муку и хорошенько замешиваем тесто. Если понадобится, добавляем еще воды. Тесто должно быть плотным, но упругим. Накрываем его полотенцем, даем постоять полчаса при комнатной температуре. Затем отрезаем кусочек теста, скручиваем в колбаску и придаем ему форму всем известного бублика…

Смазываем симиты яичным желтком (можно добавить в него одну чайную ложку куркумы, разведенной в половине стакана теплой воды) и щедро обваливаем в кунжуте. Выкладываем наши бублики на противень, покрытый промасленным пергаментом, даем им постоять еще 10 минут, после чего отправляем в разогретую духовку.

Выпекать симиты следует 20–25 минут при температуре 180 градусов. Готовые симиты должны быть золотисто-коричневого цвета.

Если в животах наших начинало урчать от голода (а иначе мы бы и не вспомнили о необходимости поесть), мы забегали в ближайшую кафешку под открытым небом, где подавали сочную рыбу, приготовленную прямо тут же на углях. Затем брали с собой по стаканчику густого прохладного айрана[3]3
  Прохладительный напиток из йогурта с добавлением соли и мяты.


[Закрыть] и продолжали путешествие по волшебному городу, который одинаково рад своим и чужим, богатым и бедным и где никто не чувствует себя одиноким.

Уютные переулки с резвой ребятней, проникновенная музыка азана с верхушек мечетей, кричащие во все горло продавцы всякой снеди, дукканы[4]4
  Лавки (араб.).


[Закрыть] Египетского базара под бахромчатыми занавесями из связок сушеного инжира, чернослива и яблок, древние хамамы с маленькими окошечками в живописных куполах (после этих бань чувствуешь себя ящерицей, сменившей кожу) – все это Стамбул.

В Стамбуле моя жизнь неожиданно сделала резкий поворот, превратилась в перенасыщенный событиями поток, где новые герои, новая обстановка, новые чувства сменяли друг друга как в калейдоскопе, а я оставалась прежней, успевая лишь запоминать имена, места и постоянно ощущая солнечный вкус счастья. Я поверила этому городу. Он навечно останется для меня беззаветно любимым…

Ах, Стамбул… Теперь берега моего сердца омываются не только любовью, но и морем. Точнее, проливом – Босфором. Самым разговорчивым водоемом на планете. Когда ты уезжаешь по делам, Босфор разделяет мою тоску по тебе. Похлопотав дома в утренние часы, я тщательно выбираю одежду понаряднее, прихватываю с собой горчичного цвета палантин – пригодится от прибрежного ветра, бросаю в сумку два грейпфрута и спешу туда, где начинается умиротворение. Я, словно старушка по уехавшему на край света сыну, безумно истосковалась по этому чувству. За все прожитые в Москве годы. Мне так хочется уютного, а не гнетущего одиночества! Особенно после бесконечных заказов, оплаченных счетов, занудливых клиентов, разбросанных по столам документов…

Бледно-розовый нектар стекает по замерзшим пальцам, которыми я сковыриваю грейпфрутовую кожуру. Осенний ветер пробирает насквозь, пальцы деревенеют, а мне совсем не холодно. Продолжаю чистить цитрусовый мячик, впиваюсь губами в его красную мякоть с привкусом горечи. Она меня тоже не расстраивает. Это ведь не отчаянная горечь упущений прошлого, а разумная горечь, позволяющая ценить обретения настоящего…

* * *

Уже полгода… Скажи, что слышишь меня, и мне этого будет достаточно. Мне хватит и тени твоих рук, объятия которых спасали меня от ветров безвременья, или малейшего сходства шелка с россыпью твоих кудрей, которые я так любила наматывать на пальцы в лунные ночи. Мне хочется так эгоистично, так по-детски, чтобы ты вернулся ко мне, в этот обезумевший мир, защитил, уберег меня от бессмысленных невзгод. Понимаю, что я сама же их и порождаю, ведомая тоскою. И я использую любой повод обратиться к тебе, зацепиться за тебя…

Эй, колючая взвесь моего сердца, откажись хотя бы на мгновение от своих картонных воспоминаний, позволь мне протянуть прошлое через настоящее – в будущее, переступить через знаки препинания. Мне сейчас нужно выбраться из неопределенного пространства, в котором нет настоящих связей, где даже бесконтактные смесители разубеждают в силе прикосновения, где общение с себе подобными превратилось в тягостную обязанность и напоминает манипуляции горе-мастера с режущими инструментами: и дела не сделает, и материал изведет, и себя покалечит…

Я не убегаю от правды. Я принимаю ее. Просто сильно скучаю по тебе, хоть и хорохорюсь, держусь, и угольки, дарившие прежде энергичное живое пламя, еще тлеют в моем настоящем… Двери распахиваются перед нами лишь один раз, в остальное время их приходится открывать самим…

* * *

Его, счастье, легко почувствовать, увидеть – достаточно посидеть часок-другой у сердца Босфора. Понаблюдать за тем, как густой туман Золотого Рога по мере пробуждения дня сливается с низкими белоснежными облаками. Покормить любопытных чаек, не прекращающих свой галдеж никогда; из-за него даже послеполуденный азан, разливающийся по Стамбулу, не слышен. Выпечь блинчики на водной глади самого душевного на земле пролива, в который, наконец, вернулись некогда обиженные дельфины. Полюбоваться Девичьей башней, увековеченной бесчисленное количество раз на открытках, в книгах. Ее лирическая красота в рассветный и закатный часы даже самого нечувствительного человека заставляет хвататься за фотоаппарат.

Побывав в башне впервые и услышав ее легенду, я вспомнила, как в детстве мама взяла меня с собой в командировку, в Баку. В том солнечном городе тоже есть круглая башня с удивительно похожей историей: когда-то в ней жил овдовевший хан со своей единственной дочерью, и дочь, влюбившаяся в простого рабочего, от невозможности быть с ним вместе бросилась с верхушки башни в Каспий. В тот раз, маленькой девочкой, я стояла посреди круглого помещения и недоумевала: как можно жить в доме без углов?! Ведь не зря говорят, что у каждого человека в жизни должен быть свой угол. И только здесь, в стамбульской башне, спустя двадцать лет, я осознала, что свой угол можно обрести, даже если вся твоя жизнь – бесконечный вираж круглых стен. Мы в силах создавать свои углы сами.

* * *

Милый, моя жизнь начинается в миг, когда просыпаешься ты. Я целую тебя с утренней голодной радостью, ты вдыхаешь запах моих волос, а потом я уношусь на кухню невесомой феей, чтобы приготовить тебе завтрак. Сколько души, сколько страсти кулинарной вкладываю я в это действо. Ты будешь запивать крепчайшим чаем тосты с медом, цеплять на вилку оливку, деловито выбирать кусочек сыра, а я – откажусь от всего. Буду питаться привкусом твоих губ, который не восполнит никакой кофеин…

Босой и еще сонный ты идешь вслед за мной. «Люблю смотреть, как ты готовишь. Для меня». А я, дуреха, по уши влюбленная, теряюсь, предательски краснея. Почему-то на кухне я становлюсь уязвимой. Может, оттого, что боюсь разочаровать тебя своей стряпней? Ты садишься на табуретку, привычно начинаешь мешать мне. Жонглируешь яблоками, притягиваешь к себе за край пижамы: «Ну хоть один поцелуйчик!», а уж он непременно перерастает в нечто большее – стремительное, безудержное, как кипящий чайник на плите.

Мы окунаемся в любовь, гренки непременно подгорают, вода, в которой варятся яйца, конечно же выкипает. Всмятку, как ты любишь, не получается. Я переживаю, злюсь на себя, а ты целуешь меня в затылок, льстец прекрасный, со словами, попадающими прицельно в сердце: «То, что приготовила ты, – самое вкусное!»…

Милый мой, честно скажу, я никогда не верила в существование таких мужчин, как ты. С шестнадцати лет мне везло исключительно на идиотов. Ходила по городу-полю, а под ноги попадались одни сорняки. Нет чтобы обойти их или затоптать, жалея девушек, идущих следом за мной! Наоборот, я срывала эти сорняки, разглядывала их, пыталась полюбить, вопреки колючкам, воображала нежными цветочками… По девичьей глупости или врожденной наивности? Не знаю. Факт остается фактом: таких псевдоцветочков я насобирала целую корзину.

Хорошо, что в конце концов, пережив и несправедливость, и предательства, поняла, что природу сорняков не изменишь. Научилась говорить категорично: «Мужики – козлы», но и из этой фразы непроизвольно убирала местоимение «все». А вдруг не все? Вдруг есть хоть один, которому можно доверять? Тогда я не понимала еще, как искать, где. Но сейчас я знаю точно: все эти бугристые дороги вели меня в твои объятия…

Мы не доносили завтрак до столовой. Уплетали его там же, где он готовился. Садились на величественный подоконник кухонного окна, расставляли разноцветные тарелки, кружки между ног и кормили друг друга, щурясь под лучами июньского солнца. Я забывала о своем обете не есть, не пить во имя сохранения привкуса твоих губ. Как же иначе, когда каждый кусочек тоста с пармезаном доставался мне с любимых рук?

Съедали приготовленное, а потом, допивая остывший чай из сиреневых кружек, планировали, как уедем в город у моря, где будем растить надежды, воздвигать замки из мокрого песка, склеивать мгновения в увлекательную ленту жизни и готовить свое будущее, не сверяясь ни с какими рецептами.

Мы завершали наши разговоры тем, что закуривали одну сигарету на двоих, словно ею скрепляли наши планы, а потом ты бежал в душ и на работу, а я, создавая живописные композиции из мыльной пены, отмывала посуду и пела Rosie’s lullaby Норы Джонс. She walked by the ocean… And waited for a star… To carry her away.[5]5
  Она гуляла у океана и ждала звезду, чтобы поймать ее (англ.).


[Закрыть] Меня так вдохновляла эта иллюзорная реальность, мой мальчик!

Я хочу зажмуриться изо всех сил, крепко обнять свои колени и опрокинуться в то гулкое измерение, в котором прошлое не пересекается с настоящим. Там, кстати, пахнет гречишным медом. Пойдем со мной?.. Никто из нас не особенный, но мы мало в чем похожи. И это хорошо. Меня всегда чертовски манили противоречия…

* * *

Заполняю квадратики сканворда буквами, они складываются в твое имя. Это мой ответ на все вопросы. Что же будет дальше, мой вечный мальчик? Я знаю, что будет дальше, ведь я сама написала сценарий. Наверное, впервые в жизни знаю, чего хочу, жду. Я не испытываю больше сомнений, только уверенность, готовность идти дальше. Мне тем интереснее, какое именно будущее случится, оттого, что случится оно вопреки всем моим планам, предположениям. Что ж, жизнь учит держать удар. Делать лимонад из лимонов. Ведь нам всегда достается именно то, чего мы хотели получить, другой вопрос, что на складе не оказалось вещи нужного размера или цвета…

* * *

Весь ужас, все горе и отчаяние этих дней, милый, я хочу сохранить в себе. С тобой, как и прежде, буду делить только свет и любовь. В среду турецкие газеты посвятили тебе несколько строк в хрониках дорожных происшествий. Неужели судьба не могла заготовить для тебя иного повода появиться на страницах газет? Они написали «скончался на месте». Ты! Что знают газетчики о смерти и о том, где ты сейчас! В тот злополучный день небо было таким же, как всегда, высоким, а Босфор – таким же ласковым, как обычно… Прошу, дождись меня там!

* * *

Я люблю писать о том, что было, так, как будто это происходит сейчас. И будет происходить вечно. Тоскующая женщина непредсказуема. Тоскующая женщина – как кубик Рубика, который может собрать лишь один-единственный человек.

* * *

То, что убило тебя, не убило нас. Это была боль большой потери, пропитанная одними слезами. Слезы прозрачны – они не оставляют после себя следов. А потом ты словно бы вернулся и стал чем-то другим – стал частью моей жизни, ее направляющей силой, основанием. Одно скажу: внезапно наступил конец тому, что казалось неизменным, бесконечным, а потом совершился какой-то поворот, за которым началась новая, другая, жизнь. Другая, о которой мы мечтали, – на морском берегу, в собственном доме. В нашем доме. Правда, ты будешь присутствовать в ней по-другому – будешь вести и поддерживать меня, а я буду продолжать жить за тебя и за себя.

* * *

Я тут подумала, знаешь, ведь мы каждую ночь видим удивительные, необычные сны, так почему нам кажется, что день реальнее ночи? Может, это днем мы видим бесконечные сны и только ночью проживаем настоящую жизнь? В моих снах ты излучаешь спокойный свет, подолгу молча смотришь на меня, а потом уходишь вдоль кромки моря…

Спустя четыре года…

Кемер, лето 2009

Новый дневник. Новые надежды. Новый, третий десяток жизни. Я все еще дышу. Все еще с тобою. Теперь ты окончательно переселился в мое сердце. И ты снова спасаешь меня, снова уступаешь мне свое место в очереди, как в тот, первый день нашего знакомства…

* * *

Сейчас я понимаю, как, оказывается, сильно соскучилась по вкусу ежедневной радости. Как в детстве, когда, догоняя мячик, оступаешься, падаешь на сухой летний асфальт, быстро вскакиваешь на ноги и, осмотрев коленки, с облегчением видишь, что, кроме пыли, на них нет ни крови, ни царапин. «Как хорошо!.. Значит, мама ругать не будет». Короткая мысль-вспышка приносит облегчение, а в кармане сатиновых шортиков имеются еще ириски, и мяч, колобок непослушный, наконец утихомирился у кромки тротуара…

Так неужели, чтобы вернуть вкус радости в каждое мгновение, нужно испить тридцать чашек горечи, выплакать тридцать литров слез? Наверное. Конечно, в моих тридцати литрах было много того, что окрыляло, вдохновляло, возрождало. Но жизнь учит нас противостоять, бороться, ценить то, что добыто с трудом, что делает из нас пусть и сильных, но – инвалидов. А впрочем, я не жалею, что все это случилось. Хуже было бы, если бы вообще ничего не случилось. И я бы не стала такой спокойной, рассудительной, зрелой женщиной. Я улыбаюсь себе в зеркале: «Вера, это же круто, ты теперь женщина с тридцатилетней историей! Как хороший коньяк. Столько и не живут, детка…»

По субботам рутинно наведываюсь в ту крошечную кафешку на перепутье трех дорог. На перепутье всегда кажется, что есть выбор, правда? Именно там, за кружкой пышного эспрессо, вспоминаю, что было в начале моего пути (а кажется, в другой жизни). О том, какой угловатой и дикой была. Как вспыхивала от двусмысленных шуточек одноклассников. О том, как читала в обледенелых троллейбусах умные книжки и выполняла «домашки», как носила на ладошках синие крестики – напоминалки о важных делах. Какие дела были для меня важными тогда?..

Как неумело подставляла под поцелуй губы в свой первый раз и как до ужаса стеснялась раздеваться. А потом сочиняла утомительно длинные стихи о том, что я готова зачерпнуть горстями утреннее небо, чтобы любовь моя, проснувшись, им умылась. И так далее, и так далее. О том, какой сложной столичной девочкой я была, в безразмерном свитере, с томиком Сартра под мышкой, как записывала в блокнот остроумные выражения, чтобы вставлять их в разговор при случае. То время состояло из массы ошибок, отвергнутых возможностей, досадно потерянных близких людей. И все же в нем было то, что испарилось сейчас, – очаровательное бесстрашие перед жизнью, бесшабашность… В тридцать наступает трезвость…

В тридцать вычеркиваешь из списка вредных привычек такой пункт, как «самообман». В тридцать окончательно уясняешь правила жизни и, перебирая старые фотографии времен вызывающей театральщины во внешности и поведении, грустно улыбаешься, только лишь удивляясь: «Ну надо же…» В тридцать перестаешь искать себе выражение через образ – хочешь, наоборот, дотянуть себя до выбранного образа. Транслировать в эфир свою благополучность. Дрессируешь себя: не огорчаться, сидеть с прямой спиной, выбирать здоровые блюда, не курить натощак. В тридцать все обиды, разочарования юности обесцениваются, воспоминания о них начинаются теперь с легких, ностальгических вводных слов «а помнишь…»

Сегодня, завершая эту повесть моей жизни, я чувствую себя умиротворенной, хотя и осталось еще над чем работать. Всему свое время. Я счастлива. Не слепо, по-настоящему. Да, я еще до конца не разучилась запивать сигареты крепким кофе, не начала есть вовремя и исключительно правильную пищу, не перестала скупать платья угрюмых цветов на сейлах. Зато я с гордостью говорю: «Я счастлива». Слова, которые не принято произносить вслух то ли потому, что само счастье – дефицитный товар, то ли из-за боязни сглазить…

* * *

Теперь у меня есть мандариновый сад. Так много спокойной уверенности в слове «теперь» – с него начинаются мои осуществленные мечты. Долго я шла к этому, не раз простужаясь на холодном ветру, вытряхивая камушки из туфель, путаясь и сбиваясь с пути. Теперь я провожу вечера с биноклем в руках в подвесном плетеном гамаке – охраняю вооруженным взглядом кусочек побережья Средиземного моря, вид на который выпал на долю балкона в моем старинном домике. Я приветствую горящее марево заката, расстегиваю верхние пуговицы клетчатой рубашки и вдыхаю прохладный бриз, смешавшийся с терпким ароматом недозрелых цитрусов, упиваясь масштабом собственного счастья.

За спиной шумно колышутся разноцветные блузки на балконной веревке, из недр гостиной доносятся творческие вздохи отсыревшего орехового пианино, а на старинном, видавшем виды дубовом столе (с приходом лета выношу его на балкон) остывает кружка травяного чая с цветочным медом.

Мой старый двухэтажный домик из побелевшего кирпича пережил многое, служил многим. Если прислушаться, то можно услышать у его стен десятки разных голосов. Лирические меццо-сопрано, грустные, отчаянные, принадлежащие женщинам разных поколений, вынужденным ждать и помнить, служить и прощать. Жизнерадостные баритоны добродушных и влюбленных в жизнь простоватых, хозяйственных мужчин. Писклявые детские голоса, капризные, бойкие, настойчивые. Плач бессонных младенцев, бархатные грудные ноты кормилиц, поющих колыбельные. Растресканные, будто старый сосуд, глухие старческие голоса, сетующие на неумолимый бег времени. Эхо бывших обитателей дома. Совсем не злое, спокойное, мирно живущее в этих стенах эхо. Я ничего против него не имею. Тем более, голоса эти почти не слышны из-за дыхания моря…

Долго решала – снять его или нет. В день по нескольку раз приходила к дому, оглядывала грустного, тоскующего по новым жителям старца. Конец моим визитам положила пожилая женщина с лицом, сияющим в обрамлении скромного платка. Появилась она буквально из ниоткуда и, словно прочитав мои мысли, сказала: «Не беспокойся, доченька, он добрый. В нем много счастья». Я еще подумала: правильно ли поняла ее слова, не услышала ли то, что хотела услышать? Да и была ли она вообще, эта пожилая женщина, или это мой мозг задымился в сорокаградусную жару?

Дом я сняла, а со временем решила его выкупить. Назвала его hombre.[6]6
  Дружище (исп.).


[Закрыть] Он действительно стал мне самым близким другом. На Востоке принято считать, что друзья – те, с кем тепло. В объятиях hombre я нашла настоящее семейное тепло, хотя сквозняки – неотъемлемая часть его истории…

Сегодня первая годовщина моего переезда сюда. Я с легкой тоской вспоминаю тот день, когда меня провожал дождливый Стамбул, и ту злодейку луну, катающуюся в иллюминаторе самолета, словно желток в огромной синей миске. Тоска по прошлому – как залежавшийся изюм. Ее смягчает живая вода настоящего…

* * *

По утрам вместе с Томом я спускаюсь к морю. День только пробуждается, купаясь в мутном белесом тумане, на который словно бы нанесли бледную мозаику с живописными орнаментами здешних мест. Кажется, что яркие краски никогда не смогут проступить сквозь утренний отвар. Но солнце наверху знает свою работу, оно расставит все по местам и совершит свой ежедневный круг почета, задавая ритм всей планете.

Иду по тропинке из выжженной травы, огибая кустарники диких роз. Мне жалко срывать миниатюрные бутончики, но иногда я все-таки не выдерживаю и отламываю пару колючих веточек с красно-бордовыми соцветиями на конце. Прячу их за спиной, будто готовлюсь сделать кому-то сюрприз. А потом оставляю розы на камнях побережья. Они будут смыты волной. Той же ночью, когда ветер наведается в Кемер, в мой турецкий город-спаситель у самого сердца Таврских гор.