Текст книги "Воспоминание об эвакуации во время Второй мировой войны"

Бомбежка

22 июля 1942 года днем немцы начали бомбить г. Фролово. Я заранее предупредила детей, чтобы, услышав тревогу, они бежали домой, ко мне. В тот день дети играли во дворе. Лева и Неля, услышав сирену, сразу же прибежали домой. Я поспешила вынести из дома больного 11-месячного Юру. Бомбы взрывались где-то в районе вокзала. А дом наш находился совсем близко от него. Стали бомбить и центр города. Самолеты летали низко над городом и наводили ужас на людей, которые прятались, кто как мог, стараясь как-то спастись, защититься. В небольшой яме нашего двора, возле акации, я уложила детей, а сама, распростерла руки, укрывая их от возможных осколков. Малыши от страха дрожали. Будучи от природы трусливой, я почему-то в эти страшные минуты не терялась и думала только о том, как спасти детей. Это придавало мне силы, делало меня выносливее. Я успокаивала их, говорила, что немцы бомбят вокзал далеко от нас, что бомбежка скоро кончится, а с нами ничего не случится. Но между тем бомбы взрывались все ближе и ближе, и все сильнее слышался нарастающий рокот моторов. А когда от снаряда разлетелся соседский дом и осколки стекла и досок вперемежку с камнями и землей как град посыпались на нас, я совсем потеряла надежду на спасение. «Непременно погибнем», – первое, что мелькнуло в голове.

После очередной передышки фашистские самолеты вновь стали летать над городом, на сей раз совсем близко, казалось бы, специально выбирая наше место для сбрасывания бомб. Во время передышки я заметила, что люди, перепрыгивая через заборы и не выходя на улицу, а прижимаясь к домам, уходили из районов центра и вокзала куда-то подальше. Это, пожалуй, было единственным спасением, но я не могла идти за ними: с детьми быстро не побежишь. Но и оставаться на месте тоже было весьма опасно. Нужно было что-то срочно предпринять. Взяла Юру на руки, а Леве и Нелли сказала, чтобы шли за мной. Пригнувшись к земле, прошли в соседний двор. Там никого не было. Оглядываясь, осторожно вышли на улицу. Куда идти, как найти безопасное место, чтоб уберечь детей?

А самолеты все продолжали низко кружиться над нами. Мне казалось, что вот-вот заметят, как я с детьми съежилась у будки, и начнут стрелять в нас. Затаив дыхание, похолодев от страха, я прижала к себе детей. Потом набралась сил, подняла голову к небу и с облегчением увидела, что самолеты пролетели мимо, а, стало быть, на нас уже бомбы не сбросят. Чуть успокоившись, перебежали к противоположному двору. Там стоял кирпичный дом. Это был дом колхозника, у стен которого лежали женщины и дети. Не успели мы подойти к дому, как вновь послышался взрыв бомб. Я сразу же уложила детей, прикрыла их собой с мыслью, «что бы ни случилось, пусть со всеми сразу». Потом мы перешли во двор этого дома и возле плетня решили переждать бомбежку вместе с другими жителями города, которые там уже находились. Долго мы еще лежали в таком положении, лицом к земле. Ухо резал свист падавших бомб, и каждый раз казалось, что летят она именно на нас. От страха холодный пот тек по лицу, а я съежилась, затаив дыхание. Бомбы свистели казалось беспрерывно. Смерть висела над нами. «Конец, не спасемся», – думала я. Кругом слышался вопль, плач, крики. Наверное, кого-то ранило из лежащих рядом, а может кто-то и погиб. А фашисты все бомбили и бомбили. Не успевали передохнуть от одного налета, как

начинался второй. Лева и Неля от страха съежились у меня под руками, затаив дыхание. Но не плакали. Маленький больной Юра, которому не было еще и года, тоже молчал. Видимо мое напряжение передалось и ему.

От осколков одежда моя разорвалась. Наконец бомбежка прекратилась. Лева, сразу подняв голову, спросил. «Мам, ты жива, можешь говорить. А ну посмотри на меня, я не ранен?» Ему казалось, что когда при взрыве нас засыпало, его возможно ранило. Я успокоила его, и, оставив детей, пошла проверить состояние нашего дома. Все кругом было переворочено. Во дворе я увидела три воронки от разорвавшихся бомб. Одна из них именно там, где мы намечали построить бомбоубежище. Во время бомбежки стена дома с этой стороны была разрушена, были выбиты двери и окна, пол был покрыт землей, кругом валялись стекла. Осколками была разорвана вся висевшая на вешалке одежда. Я прошла в другую часть двора, где росли фруктовые деревья, и поразилась – деревья оголились, как осенью после листопада. По всему двору валялись осколки бомб разной величины.

Я не знала, куда делась бабушка Мироновна. Во время бомбежки я посоветовала ей отлежаться в яме. Она была очень напугана, все время стояла на коленях, крестилась и молилась, прося спасения. А потом исчезла. Вернулась с работы Анастасия Алексеевна, вся в пыли, мрачная. Она поинтересовалась бабушкой, детьми, и пошла искать своего сына-юношу, Володю. Еще до войны он повредил один глаз, который ему вынуждены были удалить. Поэтому его взяли на фронт позже. Как выяснилось, Володя был на вокзале, где в числе добровольцев устранял разрушения от бомбежки. Анастасия Алексеевна вернулась вместе с сыном. Лицо его было забинтовано. Уже темнело. Временами слышались отдельные взрывы. Сильно горело депо. Зарево было видно еще несколько дней.

Жители города начали покидать его, устраиваясь у родственников и знакомых в пригороде. Посоветовавшись, мы решили, что нужно выйти из центра города и устроиться у Володиного товарища, Саши, живущего с бабушкой на окраине города. Я взяла два узла и вместе с детьми пошла в сопровождении Володи к его товарищу. Было уже темно в разрушенном городе. Шли через руины, развалины домов, ямы, сломанные столбы. Ноги то и дело запутывались в оборванных проводах, от чего еще труднее было идти. А дорога была без малого два километра. На каждом шагу нас останавливали солдаты, требуя документы. С большим трудом добрались до дома Саши. Детей оставила там, а сама вернулась. В эту темную ночь я еще четыре раза прошла по той же дороге, пока не удалось перенести за город продукты, постель и некоторую теплую одежду для детей. Ночь прошла без сна.

Меня охватила тоска. Вокруг было пусто, безлюдно. Железная дорога окончательно прекратила работу. Двери и окна зданий были выбиты, шторы разорваны, мебель побита, дома были пусты, без хозяев. Горели вокзал и депо. Кругом были видны свежие следы бомбежки. Люди везли хоронить трупы погибших. Возле нашего дома я увидела военную грузовую машину и попросила помочь перевезти оставшиеся домашние вещи. Командир не отказал нам в просьбе. Таким образом я сумела перевезти почти все необходимые вещи за город. Для укрытия от бомбежки мы вырыли во дворе у Саши небольшую, но достаточно глубокую щель, замаскировав ее сверху ветками и травой.

После обустройства на новом месте к нам зашли наши знакомые – близкие родственники Рогачевых, Алексей Федорович и его жена Лидия Петровна. Они были на похоронах сестры Алексея Федоровича и ее 18-летней дочери. Нашлась и пропавшая Мироновна. Во время бомбежки она, растерявшись, с криком побежала во двор к соседке. Пожилая соседка силком втащила бабку в убежище. Однако Мироновна не подчинилась ей, и, уйдя за город, присоединилась к городским женщинам. И потом уже расспросами смогла найти нас.

Вражеские самолеты несколько раз в день бомбили город. Стоило услышать взрыв бомб, как мы с детьми сразу же прятались в наше бомбоубежище. Неля, напуганная первой бомбежкой, услышав гул самолетов, начинала плакать, бледнела и крепко прижималась ко мне. Меня это очень беспокоило: я боялась, как бы она не заболела. Но что можно было сделать? В начале войны горсовет и военкомат организовывали эвакуацию жителей. Теперь этой возможности уже не было. К тому же наступило время сбора урожая. Транспорта не хватало. Я еще раз попробовала обратиться в горсовет с просьбой помочь мне перевезти детей в какое-нибудь село, подальше от фронта.

Однажды по дороге встретила знакомого железнодорожника с женой. Они весело и живо беседовали. Я была настолько подавлена всем случившимся в эти дни, что меня просто поразило их, как мне показалось, равнодушие к происходящему: в столь суровые, роковые дни, когда гибнут тысячи людей, могли ли еще улыбаться!? Для меня это было чудовищно и возмутительно.

В горсовете мне, конечно, отказали; все машины были заняты. Оборвалась и эта надежда. По дороге домой мне встретилась знакомая женщина, Надежда Ивановна (фамилию не помню). Зная, что мне трудно приходится с тремя детьми, она пожалела меня и предложила отдать на усыновление ее брату, работавшему в военкомате Фролово, моего младшего сына Юру. Она уверяла меня, что этим в некоторой степени облегчится мое состояние. Я стояла молча. И заплакала. «Никого из детей никому и никогда я не отдам, вместе и жить будем и умирать». Расстроенная и обиженная ушла.

В доме Саши мы прожили около двух недель, почти все время были одни. Анастасия Алексеевна, будучи начальником связи, имела специальный пост, где она должна была находиться почти каждый день и непременно ночью. Мироновна ушла к родственнице в соседнее село. Таким образом, я с детьми была дома совершенно одна, почти беспомощная. Ночью совсем не спалось. Было слышно, как по улице проходила техника, шли люди. Я была в неведении, наши ли движутся, или это уже немцы занимают город.

Как я представляла, немцы могли придти с минуты на минуту, выбить дверь и убить меня и детей. Я осторожно подходила к окну, чтоб определить, хотя бы по одежде и голосам, кто идет, но в темноте ничего нельзя было распознать. А страх во мне постоянно нарастал. Передовая, казалось, была почти рядом с нами. В этих тревогах проводила все ночи. Утром я узнавала, что ночью шли наши части. Мне было мучительно больно видеть, как молодежь идет в объятья смерти, оставив своих матерей, сестер, жен и детей. Думала, что и мой муж, Христофор, в эти дни участвует в сражениях. Эти тяжелые мысли ни на минуту не покидали меня.

Чтобы обезопасить себя решила воспользоваться возможностью выехать из города в колхоз Чернушки, который находился недалеко от Фролово. Здесь также было не легко: колхоз жил военной жизнью. Куда бы ни бросала взор – все напоминало о фронте. Колхоз мало чем походил на колхоз: военные, госпиталь, беженцы… Много было раненых. В садах и лесах стояли замаскированные танки, машины.

Мы устроились в одном из сараев. С нами переехала и Анастасия Алексеевна. Все труднее становилось с продуктами питания. Анастасия Алексеевна, когда оставалась дома, смотрела за детьми, а я шила и взамен получала немножечко молока, масло, яйца. На том и держались. Питались мы вместе с Анастасией Алексеевной. Ночью, во время воздушной тревоги, уходили с детьми в вырытое нами убежище. Юра постепенно поправлялся. Я пребывала в неопределенности: оставаться здесь или уходить подальше от фронта. Надо было подумать о детях, прокормить их. Не решались ни вопросы работы, ни питания, ни топлива. Враг пока что бомбил только город, но каждую минуту мог появиться и в районе колхоза. А впереди зима. Помимо прочего, очень тревожно было состояние Нелли. Она, каждый раз услышав гул самолета, от страха бледнела и дрожала. Могли быть тяжелые последствия. И я решила любыми средствами, хотя бы через Среднюю Азию и Каспийское море, добраться до Армении, где жили родственники, и где было бы легче пережить с детьми время войны. Анастасия Алексеевна обратилась к руководству за разрешением эвакуироваться вглубь тыла. Но ей отказали: было строжайшее распоряжение, запрещающее работникам железных дорог и связи уходить с работы. А мне одной с детьми пуститься в столь дальний и полный опасностей путь было очень тревожно. Правда, возникла и другая возможность. Как-то к нам пришла жена заведующего финотделом, Анна Карповна Шишкина и предложила мне ехать вместе с ней. У нее была дочь подросткового возраста, Нина. Я знала Анну как женщину эгоистичную, с тяжелым характером, и вначале не приняла ее предложение, да мне и не советовали. Но положение становилось все более тяжелым и безысходным. Анастасия Алексеевна, в конце концов, решила на случай, если железная дорога не восстановится, с сыном добровольно уйти на фронт. Это была смелая партийная женщина.

Мы сидели вечером возле сарая на траве, грустные и озабоченные. Володя, узнав откуда-то новость о боях, булавками и красной ниткой проводил на карте линию фронта. Я с ужасом смотрела на карту – как много территории занял враг, как много городов разрушено. И конца этому аду, казалось, не видно. Когда же, наконец, иссякнут силы фашистов? Лева рассказывал: «мы играли в траве с детьми и увидели, как два милиционера вели человека с завязанными руками. Говорили, что это шпион». Потом, помолчав, добавил: «На том поле, куда наши самолеты сели, один летчик нас спросил, где находится штаб такой-то войсковой части, много ли в наших домах военных, где замаскированы танки и многое другое. Мы сказали, что ничего не знаем, и у нас никого нет. Летчик остался доволен нашим ответом. Наверное, он хотел узнать, предупредили ли нас дома о том, что нужно молчать». Мы беседовали под звуками взрывов бомб, залпов орудий, видели в небе самолеты, наши и вражеские. Вдали на горизонте виднелись языки пожара, которые в вечерней мгле выглядели еще ярче. Что именно горело, мы не знали.

Спали в Чернушках на полу, одна постель на двоих; в одну ночь рядом с тетей Настей ложилась Нелли, в другую – Лева. Вечером решали, кто в этот день будет спать рядом с тетей. Впрочем, вряд ли это назовешь сном: днем и ночью слышался шум боев.

В эту ночь никак не спалось и по другой причине. То была последняя ночь в Чернушках. На следующий день мы должны были выехать. Вынужденно я все же согласилась на поездку вместе с Анной. Предчувствия не давали покоя. Я так и не сомкнула глаз в ожидании рассвета. Наутро мы должны были на военной машине переброситься в Камышин, а оттуда продолжить дорогу поездом.

Мне было бы намного легче, если бы в дороге спутницей моей была честная добрая женщина, но что поделаешь – война не оставила выбора, а уехать было необходимо.

Дорога, пересадки, мучения.

На карте подчеркнуты города, в которых пришлось побывать.

Машина пришла вовремя. Дети плакали, не хотели расставаться с тетей Настей, а Неля крепко обвила ее своими ручонками. Пришлось силой отнимать и усаживать в машину. Машина тронулась, а Анастасия Алексеевна, вся в слезах, еще долго махала нам вслед рукой. Были уже сумерки, когда машина остановилась на берегу Волги. Вдали послышалась сирена тревоги. Мы с детьми поспешили залезть в находящиеся возле дороги разного рода ямы, которые были для нас убежищем. Вскоре, однако, дальние взрывы бомб прекратились. Кое-как провели и эту ночь. Когда въехали в город, то первое, что бросилось в глаза – это огромное количество военных. До этого мы никогда не видели такую массу военных и техники.

Как же выбраться отсюда? Нас обещали довезти только до Камышина. Но где взять машину, чтобы ехать дальше? Две ночи провели мы в одном из дворов в Камышине. Переживания были те же, что и во Фролово, потому что каждый час, каждую минуту город мог быть подвергнут бомбардировке. Когда военные машины, которые возили оружие и продукты на передовую, шли обратно в сторону Саратова, мы, для того, чтобы хотя бы на несколько километров приблизиться к нему, показывали командиру пропуск, разрешение на эвакуацию и умоляли взять нас с собой. Здесь, однако, надо сказать, что машины далеко не всегда могли брать людей. К тому же это было совсем небезопасно: немецкие самолеты в первую очередь преследовали именно военные машины. А те из них, на которых не было людей, могли быстрее удалиться. Тем не менее, нас брали. И всякий раз, когда возникала тревога, машины останавливались. Анна с дочкой Ниной быстро спрыгивали и бежали в кусты, а мне надо было спустить на землю Леву и Нелю, да сказать им, чтоб уходили подальше от машины, пока я спущусь с Юрой. Дети не уходили, ждали меня.

Даже в спокойное время, обычно, когда наступало утро, небо чистое, солнечное, воздух свежий, вокруг зелень, цветы, щебетанье птиц, меня в эти минуты ничего не привлекало. Я чувствовала, что у меня появилось какое-то внутреннее напряжение. Все время прислушивалась, все опасалась, что вдруг появятся немецкие самолеты.

Во время переезда надо было как-то пополнять запасы продуктов. Мы уходили в ближние села, обменивали одежду на продукты, и затем возвращались к машине. Как-то мы остановились в бывшем немецком селении Поволжья, жители которого были выселены. В селе было много украинских беженцев. Мы устроились недалеко от дороги, у стены какого-то дома. До Саратова было еще далеко. Я умыла, накормила детей. Предстоял дальний и трудный путь. Из-за большой скорости езды, от ударов перевозимых вещей и боеприпасов бока мои совсем посинели. Руки обычно были заняты: одной держала Юру, а другой – корзинку с маслом, боясь его разлить. Так и ехали в болтающейся по ухабам машине.

В этом немецком селе я взяла у сельчан дрова, молоко, приготовила обед, и накормила детей и Анну с дочерью. Но потом Анна почему-то круто изменилась, взяла два больших своих узла и отделилась от нас, будто бы мы и знакомы не были.

Темнело. Машин, еще не было. Я стояла с Юрой на руках и с детьми на краю дороги. Вдруг показалась грузовая машина. Я уже собиралась попросить шофера подвезти нас, как он, увидев детей и вещи, сам остановился. Из кабины вышел капитан и, обращаясь ко мне, спросил:

– Что вы хотите, гражданка?

– Если едете в сторону Саратова, возьмите нас, пожалуйста, с собой. Нам нужно добраться до Саратова, – попросила я.

Капитан сел в кабину и сказал, чтоб мы приготовились, пока он съездит за бензином. Но, сказал он, учтите, машина идет до Красноармейска, что примерно в 50 км от Саратова. Оттуда, конечно, легче будет на попутных машинах доехать до него. Я согласилась, и стала готовиться. Анна и дочь спали недалеко от нас на траве. Я разбудила ее и сказала, чтобы она тоже собралась. Через некоторое время пришла машина. Капитан приказал водителю помочь погрузить наши вещи, а сам подошел к детям и стал расспрашивать, откуда едете, где ваш отец. Он был украинец из города Ровно. Ничего не знал о своей семье. Скрывая расстройство, он сел в кабину. В машине была пожилая женщина с маленькой девочкой. Выяснилось, что это ее внучка и что во время бомбежки она потеряла невестку с другой внучкой. Она ехала в Красноармейск, надеясь среди беженцев отыскать пропавших родных. Мне была очень понятна ее печаль: правильно говорят, что человек может легче понять положение другого лишь тогда, когда с ним самим происходит нечто подобное.

По дороге Юра много плакал. Он был голоден, а кормить было нечем. В одном из проезжающих сел капитан вышел из машины и сам пошел по домам искать молоко. Он принес литр кипяченого молока и кусок хлеба. Юра поел, успокоился и заснул, а мы тронулись в путь. Так доехали до Красноармейска. Нас ссадили на центральной улице. Я подумала, что теперь будет легче добраться до Саратова, что основные трудности уже позади. Как – никак мы были недалеко от цели, а далее могли ехать уже поездом. Теперь надо было позаботиться о питании.

Обеспечив себя продуктами, начали ждать попутную машину. Грузовики шли в Саратов колоннами по 40—50 машин. Но ехали вразброску на большой скорости. Наконец, нам удалось поместиться вместе с несколькими другими семьями в предпоследней машине. Я быстро забросила вещи, поместила детей. Туда же села Анна с дочкой. Анна притворилась больной. Я чувствовала эту фальшь, но не подала виду. Думала, что не стоит обращать внимание на подобные «хитрости».

Потом оказалось, что Анна приглянулась какому-то военному, командиру, и через некоторое время она вместе со своей дочкой перешла к нему в последнюю машину, перенеся туда свои вещи. Остались две семьи украинцев, одна еврейская семьи и мы, армяне. Это были семьи одной судьбы, одного положения. Мы познакомились.

Теперь, когда этот этап пути удачно завершался, задумалась о муже. Каково ему на передовой? Связь с Христофором была прервана. Я ничего не знала о нем и, скорее всего, еще долгое время не смогу узнать, пока где-нибудь не обоснуемся.

Грузовики перевозили на передовую боеприпасы. Поэтому имели определенное место назначения. Только нашей машине разрешили довезти нас до Саратова и вернуться. Не доезжая до города, однако, машина остановилась. Долго стояли, пока, наконец, не подъехала та, в которой находилась Анна. Она попросила нас взять и ее, так как только одной машине, в которой ехали мы, гражданские люди, разрешили доехать до города. Мои соседи не хотели принимать ее, мол, раз уж ушла к командиру, пусть там и остается. Мне пришлось уговорить их, чтоб уладить конфликт. Машина доставила нас в город. Высадили у какого-то дома и быстро развернулись.

Итак, мы в Саратове. Я осмотрелась вокруг и запомнила: дом №2, ул. Железнодорожная, – хотя, казалось бы, это мне ничего не давало. Было холодно, грязно, вечерело. Где проведем ночь? Меня это очень волновало. Среди детей, которые ехали с нами, самыми маленькими были мои. Я пошла по домам, просить о ночлеге. Все по каким-либо причинам отказывали. Расстроенная вернулась. Пришлось провести ночь под открытым небом, хотя было холодно и сыро. Детей накормила, тепло одела и приготовила постель прямо на улице, у стены дома. Поздно вечером пришла Анна с местной женщиной. Взяла свои вещи и ушла с дочерью, ничего не сказав. Я всю ночь не спала, укрывая детей и сторожа вещи. Это была не первая бессонная и холодная ночь, но показалась она мне длиннее и мучительнее прежних. Утром жители города, уходя на работу, смотрели на нас удивленно: как мы ночевали, когда вода и грязь на улице примерзли, пар идет от дыхания. Но что поделать?

С утра надо было пойти в пункт эвакуации, чтобы получить хлебную карточку и путевку с указанием следующей станции назначения. Там творилось что-то неописуемое. Народу тьма – приехавшие из Сталинграда, области, из других городов и сел. Везде огромные очереди. Станция эвакуации находилась в одной части города, а канцелярия милиции, где должны были скрепить путевку печатью, в противоположной. Пока исходила пешком и изъездила на транспорте весь город из конца в конец, чтоб добыть все необходимое, уже стемнело. Я была очень уставшей и голодной. Туфли сдавливали ноги, но я старалась не обращать на это внимание, так как сильно беспокоилась за детей и торопилась на Железнодорожную улицу, к дому №2. Наконец нашла улицу, а дом никак не могу найти. Дважды прошла по улице. Идти больше не могла, натертые ноги буквально подкашивались. Сняла туфли, и в одних чулках снова и снова обходила улицу в поисках дома №2. Страх охватил меня. Где же этот дом? Неужели я потеряла детей? Кое-как сдерживала себя. Осенний день быстро темнел. Когда утром я шла на станцию, то обратила внимание на то, что недалеко от нас была фабрика с красным флагом у ворот. Когда, наконец, обнаружила эту фабрику, обрадовалась – отсюда было уже легко найти дом. Как потом выяснилось, были две Железнодорожные улицы – 1-ая и 2-ая. Бедные мои дети весь день ждали меня. Нелли держала руку на чемодане, на нее уложила голову Юры и не двигалась, боясь разбудить братика. Лева сторожил вещи. Перед уходом я оставила им еду. Но в эту ночь нам, наконец-то, удалось заснуть под крышей. Сердобольная женщина из соседнего двора, увидев спящих на улице детей, сжалилась над нами. Пришла с дочерью, и пригласила нас к себе домой. Она очень тепло, заботливо отнеслась к нам.

Наутро мы должны были перебраться на вокзал, чтобы выехать в город Чимбай, который находился в Каракалпакии. Путевку в этот город нам выдали по моей просьбе. Мне казалось, что семье будет легче прожить в отдаленном городке – там будет проще приобретать продукты питания. На следующий день, когда мы подъехали к вокзалу, откуда-то появилась Анна Карповна. Она подошла к нам и предложила нам свою помощь. Вначале я очень удивилась. Потом поняла ее цель: она хотела пойти с дочкой в столовую, походить по вокзалу, а за вещами некому было следить. Не успела я опомниться, как Анна сложила свои вещи возле наших, и скрылась.

Из Саратова отправляли эвакуируемых партиями: не было возможности перевезти всех желающих сразу. Я попробовала было поместить детей в комнате «матери и ребенка». Там было довольно благоустроенно, выдавали специальное питание, был налажен уход за детьми. Если бы мне удалось поместить туда детей, они смогли бы до отъезда хоть немного отдохнуть. Но комната «матери и ребенка» была переполнена, и мне отказали. Потом, видя мое трудное положение, работавшая там медсестра решила помочь мне устроить детей. В дороге ноги Нелли покрылись ранами (фурункулами). Лева еще во Фролово, играя во дворе, железным прутом проколол насквозь левую стопу. Образовалась большая рана, которая все больше воспалялась. Закон строго запрещал помещать в детскую комнату детей с ранами. С этим медсестра ничего не могла поделать. Только Юру могли принять. Но оставлять его одного, мне не хотелось. Или всех, или никого, думала я. Чтобы как-то помочь матерям с детьми, местные власти распорядились, чтобы те, кто не смог устроиться в комнате «матери и ребенка», оставались в зале ожидания. Поскольку же в помещении не хватало мест для всех ожидающих, то остальные должны были оставаться на улице. Только через 8 дней, и то с большими трудностями, сумела достать билет на поезд. Часть груза, в основном теплые вещи, удалось отправить багажом до Аральска.

Детям никогда не приходилось ездить поездом. Они задавали множество вопросов, особенно, когда проезжали по большому мосту через Волгу. Более всего они боялись остаться одни. Когда на станциях мне надо было сойти, чтобы что-то купить или даже набрать кипятка, Неля плакала, просила меня остаться. «Не уходи, мы не будем просить кушать». Детей тревожило, что я не успею вернуться, и поезд уйдет без меня. Пришлось объяснять правила железной дороги. Лева был уже достаточно большим, ему было почти семь лет. Он был серьезным и умным мальчиком, и во всем помогал мне. Постепенно дети привыкли к новой обстановке. Я часто выходила на станциях и старалась быстро возвратиться, чтоб дети не волновались. А тем временем они стояли у окна и напряженно ждали, когда, наконец, я поднимусь в вагон; увидав меня, радовались и улыбались.

Как-то одна из спутниц предостерегла меня, что до Аральска покупать что-либо будет сложно, а до него еще далеко. Нужно на ближайшей станции набрать побольше продуктов. Я взяла чайник и пошла покупать молоко. Базар находился далеко от вокзала. Молоко купила быстро, но пока разменивала деньги, прошло немало времени. Побежала к вокзалу, однако не успела добежать до своего вагона, как поезд тронулся. В один миг подумала бросить чайник, лишь бы уцепиться за поручни. К счастью, на ступеньках предпоследнего вагона стоял человек, который протянул мне руку и помог подняться. Чтобы дойти до нашего места, нужно было пройти через ряд вагонов. Во время движения поезда сделать это было трудно. Вагоны были битком забиты, да и переходить из одного вагона в другой во время движения поезда мне никогда не приходилось. Пришлось терпеливо дожидаться следующей остановки. Все мысли были о детях. Как они, что с ними? Как только поезд остановился, я бросилась к нашему вагону. Когда поднялась, дети обрадованные закричали: «Мама пришла, мама пришла». Одна пожилая женщина мне потом сказала: «Когда поезд тронулся, а вы отстали, мы сильно заволновались, подумали, что остались на станции. Дочь ваша заплакала, а этот мальчик (показывала на Леву) молодец, сразу успокоил сестру:

– Не плачь, – сказал, – мы подождем до следующей станции. Если мама не придет, значит, она не смогла подняться в вагон. Тогда доедем до места, пойдем в милицию и сообщим об этом. Нас устроят, а мама приедет следующим поездом. И сразу стал считать и проверять вещи и узлы. Маленькие узлы сложил на полке, на них посадил младшего брата, а сам молча и грустно сел рядом, часто посматривая на верхнюю полку, где лежали остальные вещи. Мы были просто поражены.»

Другая женщина также была удивлена:

– А как девочка послушалась старшего брата – перестала плакать и принялась помогать ему укладывать вещи. Для нас это было поразительно.

Но я заранее детей предупредила, что может случиться в дороге, и как в случае чего им следует поступать.

Без приключений доехали до станции Илецкая Защита (Илецк). Это была узловая станция, где следовало сделать пересадку, чтобы поехать в Аральск. Здесь жизнь была совсем другой. Было мирно, горел свет, никакой светомаскировки, нет гула самолетов и грома взрывающихся бомб. По вечерам каждая семья собиралась у своего очага, спокойно спала под своей крышей. Конечно, и для них была война, и у них, как и у нас, на фронте были близкие люди, родные. Но после всего пережитого здесь все выглядело непривычно спокойным.

Выйдя из вагона, Анна, заметив нас, сразу же подошла, желая вновь присоединиться к нам. Конечно, ей было бы удобно время от времени пользоваться моей помощью. Но на сей раз, я решила положить конец нашим отношениям. Уж очень эгоистично она вела себя в пути.

Поезд из Илецка по пути в Ташкент проходил через Аральск. Было очень сложно закомпостировать билет, но не менее трудно было сесть на поезд с тремя детьми и множеством узлов и чемоданов. Вокзал был маленьким, без каких-либо удобств. Весь день люди проводили в очереди на улице, на холоде, а то и под дождем, чтобы заполучить билет. Чаще всего ожидания были напрасными: поезда приходили и уходили, а касса так и оставалась закрытой – в поездах не было свободных мест. Случайно я узнала, что есть специальная касса для военных. Приготовила аттестацию, что я жена офицера, и с Юрой на руках подошла туда. У кассы собралось много военных, но все, как только увидели меня с ребенком, расступились. Кассирша, проверив документы, тут же закомпостировала билет. Это было для нас неожиданной удачей.

Зная обычные порядки, я заранее приготовила водку и папиросы для носильщиков. Здесь даже с билетами было очень трудно сесть в поезд, и многие днями ждали удобного случая. Мне с детьми и вещами тем более было бы трудно, если не невозможно, втиснуться в поезд. Но вот носильщик заранее подвез вещи к нужному месту, откуда легко будет сесть в наш вагон. В 12 часов ночи прибыл поезд. Я быстро поднялась с детьми в тамбур и осталась стоять в проходе, так как внутренняя дверь в вагон была закрыта. Хотела было поместить вещи в проходе, но в это время пассажиры из других вагонов, не найдя там свободных мест, хлынули к нам. Поднялась женщина с двумя детьми и старик со своими узлами и чемоданами. Носильщик в темноте наши вещи передал этой женщине, а она, как было ей удобно, складывала их. Мне в темноте ничего не было видно. Женщина, получив вещи, заплатила носильщику, и тот скрылся. Чуть позже кто-то на перроне закричал: «Что в этом мешке?» Я почувствовала, что речь идет о моих вещах, и назвала содержимое, мешок передали мне. Потом кто-то выругался в адрес носильщика, после чего прозвучало: «лет пять тюрьмы заработал». Как потом выяснилось, во время посадки один из милиционеров, следящих за порядком, заметил, что носильщик, передавая вещи, один мешок толкнул под колеса вагона. Затем он взвалил этот мешок на плечи и пошел. Милиционер, заметив это, спросил его, что в мешке. Носильщик, конечно, не мог знать. Тогда-то стали искать хозяина.