Текст книги "Дом в небе"

Глава 10. Фотоаппарат и планы

Из Эфиопии, следуя своему первоначальному плану, я отправилась в Каир, а Найджел улетел в Лондон, где должен был окончательно порвать с Джейн. Затем он вернется в Австралию, а я получу рабочую визу и присоединюсь к нему. Я купила мобильный телефон, чтобы он звонил мне, и он звонил почти ежедневно. Наши разговоры длились недолго – мы, как всегда, экономили, – но зато были полны любви. Чем дольше длилась разлука, тем больше я его любила. Скажи мне кто-нибудь раньше, что я побегу за парнем в Австралию, я бы не поверила, а теперь с радостью предвкушала эту перспективу.

Однажды он позвонил и расплакался в трубку. Правда вылетела из него, как пробка из бутылки. Оказывается, в Лондоне у него нет подруги. Женщина по имени Джейн, о которой он мне рассказывал, это его жена. Они вместе десять лет, но поженились только год назад. Найджел говорил, что их брак – это ошибка и они все равно разведутся, что он очень виноват передо мной, утаив от меня эту подробность, и тем самым совершил еще большую ошибку. Он говорил жалобным тоном, задыхаясь от рыданий. Я тоже начала всхлипывать. А через пару минут без предупреждения дала отбой.

Я стояла у окна, глядя на желтоватые небоскребы Каира, пока мои планы рушились, а сердце рвалось на куски. Неужели это правда? И как можно было так сглупить? Пять месяцев нашего знакомства пронеслись у меня в голове. Как я могла не заподозрить, что он женат?

Земля покачнулась у меня под ногами. Я чувствовала себя обманутой и покинутой. Следующие несколько месяцев я провела как в тумане – Египет, Иордания, Ливан, Сирия. Я мало что запоминала. В Дамаске, например, мне запомнился только огромный запутанный рынок, где продаются разные блестящие штучки – стеклянные бусы, шлепанцы со стразами, шелк, шитый золотом. Найджел звонил постоянно. Я не брала трубку. В минуты слабости я просматривала фотографии из Эфиопии, вглядывалась в его лицо, ища признаки вины и обмана. Я дошла до того, что как-то раз в интернет-кафе стала искать в Гугле информацию о его жене. Что она за человек? Я примеряла всем характеристики – ей, себе, Найджелу: хороший, плохой, злой, невинный, тупой, виновный, – пока окончательно не запуталась. Наверное, определение жертвы подходило каждому из нас. А может быть, и нет.

* * *

Я залечила свою сердечную рану единственным из известных мне способов: стала строить планы, большие планы. Я купила новый фотоаппарат, профессиональный, модернизированную копию того, что Найджел брал с собой в Эфиопию. В некотором роде, при моих скромных финансах, это была нелепая покупка, но я рассматривала это как инвестицию в будущее. Ведь у Найджела получилось. Фотография приносила ему доход, достаточный для путешествия длиной в несколько месяцев. Чем я хуже Найджела? Я путешествую, а в мире полно журналов о путешествиях. Кто сказал, что я не смогу продать свои фотографии в какой-нибудь из них? Я не думала о карьере фотографа, меня интересовал дополнительный заработок, чтобы можно было реже возвращаться домой для пополнения счета в банке. Фотоаппарат служил мне утешением, вместилищем моей мечты.

Я вернулась в Канаду и до конца 2006 года проработала официанткой. А между тем Найджел не оставлял попыток мне дозвониться. И однажды я ответила. Он был в Австралии, разводился с женой. Семья и друзья, сказал он, в бешенстве. И хотя все это было неудобно и странно, я стала с ним разговаривать, чувствуя смесь обиды и одиночества. Мне исполнилось двадцать пять лет. Я привыкла быстро зарабатывать в барах и затем медленно расходовать заработанное где-нибудь подальше от дома. Я умела жить на пятнадцать долларов в день, не ощущая голода и прочих неудобств. Восторг, что охватывал меня по приезде в новое место, был ни с чем не сравним. Но я взрослела, постепенно перерастая юношескую впечатлительность. Мне не хотелось сидеть в офисе, но оставаться официанткой тоже не хотелось. Я стала учиться фотографии, посещая занятия в колледже между рабочими сменами. Я лелеяла мечту о том, что однажды смогу называть себя фотографом. Это было бы здорово.

Наши разговоры с Найджелом продолжались. Я гораздо больше смеялась и снова вернулась к мысли о том, что нам суждено быть вместе. А вдруг его отношения с женой были случайны, а наши с ним отношения, наоборот, предопределены судьбой? Он жил в доме, построенном собственными руками, и занимался любимым делом – работал фотографом в газете городка под названием Бундаберг. Мне казалось, что он ведет стабильную, взрослую жизнь. Узнав, что зимой 2007 года я планирую новую поездку в Азию, Найджел уговорил меня ненадолго заскочить в Австралию.

Я бы не сказала, что стоило мне его увидеть, как прежние чувства вспыхнули с новой силой – но они не замедлили вернуться.

Когда одним февральским утром я сошла с самолета в Сиднее, мной овладела паника. Я вынуждена была некоторое время прятаться в туалете, пока нервы не успокоились. Затем я вышла в зал прилета. Найджел обернулся и посмотрел на меня с улыбкой. Борода и загар, знакомые мне по Эфиопии, исчезли. На нем были новые джинсы и глаженая рубашка. Он обнял меня, крепко и уверенно, будто этим объятием помещая в свой мир.

Мы отправились в этакий свадебный тур по Восточной Австралии. У нас было две недели до моего отлета в Бангкок и затем в Дели, где я должна была встретиться с Келли Баркер, моей любимой попутчицей. Келли больше не работала в барах. Теперь она работала стюардессой, что было весьма кстати – она помогала мне получить скидку на билеты в Азию, и сама летала почти бесплатно.

А пока мы с Найджелом бродили по мосту Харбор, устраивали пикники в роскошных зеленых парках и ездили на пароме на пляж Мэнли попрыгать в волнах. Потом мы полетели на север, сняли каюту на небольшом чартерном катере и отправились на Большой Барьерный риф, где плавали с аквалангами под водой, среди флегматичных черепах и нервных скатов, рассматривая кораллы психоделической расцветки. Вечерами мы много пили, ели розовых креветок и крабов, макая сладкое мясо в расплавленное масло. И до полуночи засиживались на берегу под огромными звездами, вдыхая душистый запах моря. А потом, счастливые, ложились в постель.

И все-таки у меня случались приступы паранойи. Этот мужчина, с которым я познакомилась в путешествии и сейчас снова путешествую, как он относится к тому мужчине, у которого недавно была жена, квартира в Лондоне и совершенно иное будущее? Кто из них настоящий? Он изменился благодаря мне или воспользовался мной как предлогом, чтобы изменить свою жизнь? Мне никак не удавалось побороть сомнения. Впрочем, обломки первого брака Найджела казались не такими ужасными, если представлять его крушение как неизбежность, как предназначенное судьбой болезненное испытание, необходимое для того, чтобы обрести настоящую любовь. У нас все должно получиться, если мы любим друг друга. Так оно и было, но на этот раз я не обещала переехать к нему в Австралию. Я пыталась быть храброй, чтобы не быть слабой. Я ставила ему условия. Сказала, что завершу это путешествие по Азии, собираюсь снова съездить в Афганистан и пробыть там дольше, а когда вернусь домой, попытаюсь найти работу фотографа. Если он хочет, чтобы мы были вместе, пусть копит деньги и перебирается ко мне в Канаду. Словом, следующий шаг за ним. Если он решится, наша жизнь, сказала я, может быть сказочной.

Глава 11. Пропуск для прессы

Той весной я, как и планировала, поехала в Афганистан. Остановилась в гостинице «Мустафа» в центре Кабула, заплатила сразу за месяц и получила маленький номер с темным ковром и двуспальной кроватью под мягким розовым одеялом. Окно выходило на шумную площадь.

«Мустафа» – это знаменитый отель, где жили многочисленные иностранные журналисты, повалившие в страну с началом американского вторжения. Когда из города убрались талибы, здесь раньше, чем в прочих местах, начали продавать алкоголь. Война затянулась, и пресса рассосалась по городу: кто-то перебрался в посольства под охрану военных, а прочие – в другие гостиницы, превращенные в пресс-центры. Но многие организации не хотели держать постоянных корреспондентов в Афганистане, бросая все ресурсы на другую войну – в Ираке. В результате, как говорят, Афганистан превратился в рай для фрилансеров – конфликты здесь не прекращались, а журналистов было мало. И требования для начинающих здесь были не так высоки, как дома.

В мае 2007 года Кабул напоминал сад камней в удешевленном варианте: полуразрушенные дома советского стиля плюс буйно цветущие рынки. Пыль, точно вторая кожа, покрывала лица детей, продающих на улице жевательную резинку и старые карты. Свежий высокогорный воздух был отравлен вонью сотен дизельных генераторов, которые были призваны возместить людям отсутствие инфраструктуры.

С собой у меня были визитки: «Аманда Линдаут, независимый фотограф» – по-английски и на дари, самом распространенном языке Афганистана. Для контакта я указала электронный адрес, мой новый афганский номер телефона и совала свои визитки буквально каждому встречному. В «Мустафе» я познакомилась с фотожурналистом из Англии по имени Джейсон Хоуи, который в одиночку проехал охваченную войной Колумбию, побывал на арабо-израильской войне в Ливане в 2006 году и в Ираке. Сейчас его путь лежал в провинцию Гильменд, где находились британские войска. Он объяснил мне принципы фриланса. Ты планируешь все самостоятельно, платишь за все из своего кармана и действуешь на свой страх и риск. У тебя нет ни медицинской страховки, ни карьерных перспектив, ни сбережений. Ты придумываешь для себя задания, хватаешься за любую возможность заработать. Меня это совершенно не пугало. Не так уж много отличий от жизни бродяги-путешественника.

Я фотографировала все, что попадалось на глаза, хотя с людьми возникали трудности. Например, женщины, даже будучи скрытыми под паранджой, всегда отворачивались от моего фотоаппарата, а мужчины злобно таращились прямо в объектив. Я нашла Амануддина, торговца коврами, с которым познакомилась два года назад. Он перебрался из Пешавара в Кабул и открыл тут магазин. Я попросила его отвезти меня к кучис, одному из кочевых народов Афганистана. Кучис раскинули свой табор на бурых холмах у южной границы города. В том же районе был и его семейный дом, где я останавливалась в прошлый свой приезд.

Кучис – это многочисленный народ пуштунского происхождения, живущий в Афганистане повсюду. Некоторые племена кучис ведут оседлый образ жизни, другим по душе сезонное кочевание. Кучис можно увидеть бредущими по обочинам дорог где-нибудь в глуши, с отарой овец – женщины в ярких шерстяных платьях с широкими рукавами, расшитыми на груди бисером, и мужчины в шарфах и традиционных паколях, похожих на грибные шляпки.

Несколько сотен кучис, обитающие в глубоких долинах позади дома Амануддина, спали в разноцветных шатрах из шерсти. Местные – афганцы с жильем и землей – терпели их, но общаться с ними брезговали. Кучис напоминали мне аборигенов в Канаде, независимых и не вписавшихся в цивилизацию и потому ставших изгоями.

Собрав все свое оборудование, а также амбиции фотографа-новичка, желающего доказать, что он чего-то стоит, я предложила Амануддину провести ночь в таборе кучис.

– А это еще зачем? – резко ответил он.

Моя идея ему совершенно не понравилась. Он предпочел бы посидеть на тенистом берегу озера Каргха, поедая из газеты бараний кебаб и слушая музыку Болливуда. В его понимании так было куда интереснее. Словом, Амануддин был не тот проводник, который готов на любые жертвы во имя туризма. Но все-таки он обещал проводить меня в табор кучис и объяснить им, кто я такая и чего мне надо.

Когда мы добрались туда, солнце уж клонилось за горы, окрашивая все вокруг в мягкий блекло-сливовый цвет. Пастухи гнали овец и коз в лагерь. Издали эта пасторальная сцена вызывала умиление, но вблизи вонь, исходящая от сотен животных, просто валила с ног. Из-под навеса вышел человек в тюрбане, свободных белых одеждах и буром жилете и направился к нам. Это был вожак племени, который представился Матином. Матин и Амануддин коротко переговорили по-пуштунски, и первый отвел меня к шатру, принадлежащему его сестре, сказав, что в этом шатре я буду спать. Амануддин все пытался отговорить меня, убеждал, что ночевать тут небезопасно, но я упрямо стояла на своем. На прощание он обнял меня за плечи, словно говоря: что ж, в случае чего пеняй на себя, пообещал вернуться за мной утром и, прежде чем тьма поглотила холмы, успел исчезнуть из вида.

Сестра вожака – женщина лет сорока, с загорелым обветренным лицом и двумя растрепанными черными косами, в красном платье с нашитыми поверх заплатами зеленой шерсти – откинула полог. Матин громко произнес ее имя: Маркам. Затем мое имя: Алмонда. Потом он приложил ладонь к сердцу – я догадалась, что он желает мне спокойной ночи, и повторила его жест.

Мариам махнула рукой, приглашая меня в шатер. Внутри был небольшой очаг, где горел огонь. Двое ее детей играли на ковре, постеленном прямо на землю. У дальней стены стояли два аккуратных холщовых мешка с вещами. Мариам приготовила ужин: рис, густой йогурт и наан. Тарелок не было, все ели прямо из кастрюль, запивая пищу сладким теплым чаем. После еды хозяйка подмела земляной пол и достала из мешков толстые шерстяные одеяла.

Мы с Мариам долго не спали. Лежали рядом в темноте, освещенные оранжевыми отблесками пламени, и разговаривали – каждая на своем языке, находчиво и неустанно жестикулируя. Мы говорили о наших семьях, о войне, и та крупица понимания, которая на самом деле была возможна между нами, превращалась в нечто большее, очень значительное. Если Мариам все-таки не удавалось мне чего-то объяснить, она со смехом брала меня за руку: мол, ничего страшного, мы ведь просто общаемся. Потом я уснула и время от времени чувствовала сквозь сон, как она поправляет мне одеяло, чтобы я не замерзла.

Утром я была вознаграждена за свою смелость. Когда я вышла из темноты под белое слепящее солнце, Мариам и ее золовки – старшие женщины, одобрительно защелкавшие языками при моем появлении, – погладили меня по волосам и прицепили мне на рубашку несколько амулетов из бисера. Потом стали демонстрировать собственные сокровища – тяжелые каменные ожерелья из Саудовской Аравии, браслеты с кусочками лазури, серебряные серьги в форме полумесяца.

Когда немного погодя я достала фотоаппарат, они восприняли это на удивление спокойно. Глядя в видоискатель, я навела на женщин объектив, но никто даже не вздрогнул. Ни одна не отвернулась, не попыталась спрятать детей, не бросила на меня враждебного взгляда. В ту самую секунду, когда я появилась из шатра с Мариам и детьми, они поняли, что я не представляю для них опасности, и потому ничего не боялись. Мужчины пили чай под навесом. Женщины выстраивали коз для утренней дойки. Старуха, сидящая на корточках у одного из шатров, подняла на меня глаза – я была поражена и в этот момент успела нажать на спуск.

Эта фотография – портрет пожилой женщины с лицом, покрытом сетью морщин и удивительно ясными глазами – стала первым из моих опубликованных снимков. Несколько недель спустя он появился на обложке местного журнала для экспатов. Редактору журнала так понравилась фотография, что она попросила у меня разрешения распечатать ее и повесить у себя дома в гостиной, а потом предложила мне написать свои впечатления о кучис. Материал получился на три страницы. Итого три страницы текста и восемь фотографий.

По стандартам крупной журналистики это было ничтожно – пара публикаций в низкобюджетном англоязычном ежемесячнике, где печатались обзоры ресторанов, культурных событий, а большую часть занимали всевозможные объявления, рекламирующие все на свете – от карт «Виза» до собак и бронированных автомобилей. Но для меня это было большое достижение. Настоящая работа, деньги – награда за смелость и дополнительный повод оставаться в стране.

Воодушевленная первым успехом, я принялась изучать веб-сайты новостных журналов и газет, стараясь уяснить, что люди фотографируют и какие статьи пишут. Я знакомилась со всеми, кто приезжал в «Мустафу», спрашивала, где они были и что видели. Я пачками рассылала имейлы издателям в Торонто и Нью-Йорк, вкладывая снимки, сделанные во время вылазок в провинции, куда я ездила вместе с благотворительными организациями или другими фрилансерами из «Мустафы». Изредка приходил ответ или предложение быть на связи, но никто не хотел публиковать мои снимки. Всех интересовали только военные фотографии.

Любой инициативный фрилансер стремится получить от редактора или фоторедактора письмо о намерениях – несколько строк на официальном бланке или имейл с официальным адресом, где говорится, что редактору интересно было бы, например, почитать ваш материал о том, как опиумные плантаторы стали выращивать фисташки, или увидеть фотографии с таджикской границы. Подобные письма, в общем, ничего не значат – в смысле, не гарантируют публикацию, но при общении с чиновниками и привратниками всякого рода они, случается, серьезно помогают.

Единственное письмо о намерениях, которое я когда-либо получала, раздобыл Энтони Малони, один из постояльцев «Мустафы». С этим бледным англичанином-заикой мы познакомились в баре. Он был один из тех коротко стриженных мужчин в замшевых туфлях песочного цвета, что ошивались в вестибюле на первом этаже и называли себя «рекрутерами частной охранной службы». Он жил в шикарном особняке в пригороде Кабула и имел штат прислуги. Он знал больших людей. Он устраивал вечеринки. Он вполголоса вел какие-то переговоры по мобильному телефону.

Однажды в баре за кружкой пива он сказал, что если мне нужна официальная бумага о командировке в зону военных действий, то он мне поможет. Через несколько дней он принес мне письмо от приятеля, редактора журнала «Комбат энд Сервайвал», который писал, что хотел бы получить от меня фотографии канадских военных в действии. Это письмо стало моим пропуском на войну.

В ту же неделю я отправилась в Кандагар.

«Комбат энд Сервайвал» – это журнал для солдат – как нынешних, так и бывших, а также всех, кто по какой-либо причине помешан на войне и воинской службе. Там печатаются обзоры боевой техники и репортажи мужественных военных корреспондентов, находящихся на передовой в Сербии и Центральной Африке. Мне не было дела до публикаций «Комбат энд Сервайвал», мне просто хотелось попасть туда, где происходит что-то стоящее внимания, что делает новости.

Я прилетела в Кандагар в конце июля. На улице было сто пятнадцать градусов. Помимо аппаратуры с собой у меня был огромный голубой бронежилет, который мне подарил Абдулла – добрый менеджер в «Мустафе», вытащив его из кладовки для забытых постояльцами вещей.

Я немного волновалась, подходя к канадской пресс-палатке. Там была съемочная группа «Глобал Ньюс», «КанВестМедиа» и еще сотрудник Си-ти-ви. Серьезные репортеры, занятые серьезной работой, с кейсами, набитыми аппаратурой, с телефонами спутниковой связи, в пуленепробиваемых очках и касках.

Вслед за мной в палатку впорхнула темноволосая женщина в длинной белоснежной блузе – свежая, точно только что из душа, и явно чувствующая себя тут как дома. Я сразу ее узнала – Мелисса Фанг, репортер «Канадиан Бродкаст Корпорейшн». Я много раз видела ее по телевизору, а сейчас она в двух шагах – миниатюрная, уверенная в себе, – деловито переговаривается со своим оператором через видеомонитор на штативе.

Я чувствовала себя как новенькая в школьной столовой. Когда заполняла обязательную анкету, содержащую среди всего прочего зловещее требование указать контакты ближайших родственников, ко мне подошел один из репортеров «Глобал Ньюс» и представился. Его звали Фрэнсис Сильваджио. С напускной важностью я назвалась фотографом из Кабула, прибывшим сюда по заданию «Комбат энд Сервайвал». Слушая меня, он косился на мой огромный бронежилет, точно позаимствованный у Супермена, что лежал на земле рядом с рюкзаком.

– Что это? – спросил Фрэнсис.

Я робко пояснила, что это бронежилет, но только старый и слишком большой для меня, так как в моей кабульской гостинице другого не нашлось.

Фрэнсис удивленно поднял брови.

– Я фрилансер, – прибавила я, будто это было неочевидно.

Ожидала, что он снисходительно усмехнется или будет искать способа быстрее закончить разговор, но ошибалась.

– Знаете, – сказал Фрэнсис, – у нас тут где-то был лишний бронежилет. Мне кажется, он будет вам впору.

И вскоре благодаря «Глобал Ньюс» я получила удобный и сравнительно небольшой жилет «Кевлар» цвета сухой листвы. В нем я почувствовала себя не хуже других. Ну а после того, как в пресс-центре мне выдали каску, я и вовсе перестала выделяться на общем фоне. Вскоре в числе других журналистов я отправилась на базу передового отряда канадского контингента близ местечка Масум-Гхар. В новостях Масум-Гхар называли не иначе как «цитадель Талибана». Дорога туда занимала полтора часа. Мы должны были ехать в колонне легких БТР. Перед выездом один из офицеров провел с нами краткую беседу. Он громким отрывистым голосом предупредил нас об опасности подорваться на мине.

– Если обойдется без повреждений, мы двигаемся дальше, – сказал он. – В противном случае экипаж подбитого БТР покидает машину и пересаживается в другие. Не исключены столкновения с боевиками.

Поскольку следующие несколько дней стабильной связи не ожидалось, репортеры торопились позвонить своим редакторам, обсуждая предстоящую поездку и сроки сдачи материала. А я вышла из палатки и позвонила в Австралию Найджелу. Мне было страшно.

Между нами росло отчуждение. Возобновившиеся отношения быстро выдыхались. Один разговор по телефону мог быть полон любви, вздохов и планов на будущее, а следующий – сухим и кратким. Теперь Найджел был официально в разводе, но вместо того чтобы чувствовать радость от предвкушения новой жизни, он чаще всего грустил. Я, с одной стороны, понимала, но, с другой стороны, понимать не хотела.

В Австралии был вечер.

– Собираюсь в поездку с военными, – сообщила я Найджелу, описала ему предыдущие события за день, свою каску, бронежилет, рассказала про «цитадель Талибана» и возможные мины на дороге.

Может быть, ему показалось, что я хвастаюсь. Наверное, так оно и было. В прошлый раз мы поссорились. Найджел давно уже обещал ко мне приехать, но билет покупать не торопился. Он обвинил меня в том, что я давлю на него. Я говорила, что он слишком податлив.

– Десять дней связи со мной не будет, – сказала я. – Но ты не беспокойся.

Он долго молчал. Я представила себе Найджела, сидящего за столом в чистой рубашке, редактирующего фотографии, отснятые за день в Бундаберге.

– О'кей, – холодно ответил он. – Смотри, чтобы тебя не убили.

И дал отбой.

Следующие восемь дней я провела среди военных. Это были парни примерно моего возраста, в основном из сельских районов Канады. Попадая в лагерь, сразу понимаешь, что война – это не только опасность, но и тяжелый труд. Солнце палит Южный Афганистан немилосердно, так что от жары раскаляется даже жидкое мыло и туалетные сиденья. Солдату приходится таскать на себе неподъемную экипировку и дышать вездесущей пылью. Люди были разные. Тут был классический пианист, боявшийся испортить руки, и молодой отец, носивший портреты своих детей на цепочке вместе с солдатским жетоном. Однажды я слышала, как двое парней во время дежурства по лагерю травят анекдоты о певице Нелли Фуртадо.

На третий день пришло известие, что трое канадцев подорвались на мине к юго-западу от Кандагара. Солдаты жили в хорошо укрепленном лагере – с библиотекой, телефонной связью, спутниковым телевидением и с поваром, готовившим яичницу на завтрак, но, конечно, выходили за его пределы для патрулирования зоны своей ответственности. Смерть подстерегала их на каждом шагу. Боевики прятались в тени деревьев, среди коричневых складок ближайших холмов, в деревнях – неотличимые от обычных мирных жителей, поскольку не носили униформу. Их оружием были в основном переносные ракетные установки и мины, которые они устанавливали вдоль дорог.

Определить, откуда грозит опасность, было невозможно. Опасность была повсюду, заставляя адреналиновые железы работать на износ. Верблюжьи пауки размером с чайное блюдце, трассирующие пули в ночном небе, плохие новости из дома, жуткая тишина на дороге – все за оградой лагеря могло обернуться катастрофой.

Для меня эти выходы были все равно что полеты в космос. Однажды утром мы вышли с группой пехотинцев, получивших приказ обследовать участок на некотором отдалении от лагеря, где предыдущим патрулем был замечен подозрительный провод. Путь туда лежал через виноградник. Солдаты были с автоматами, а я вооружена только фотоаппаратом. Мне было страшно, жутко. Я чувствовала себя совершенно беспомощной, хотя и шла в середине группы. Мы молча прыгали через глиняные стенки, разделявшие виноградник на квадраты. По мере приближения к подозрительному участку мои нервы натягивались все туже. Несколько афганских мальчиков наблюдали за нами, сидя в русле сухого ручья неподалеку. Интересно, что они знают, что видели? Не связаны ли они с боевиками? Наконец мы добрались до нужного места и смогли рассмотреть предмет, вызвавший переполох у нас в лагере: это был обрывок черной от солнца веревки, лежащий на дне канавы.