Текст книги "Хватит ныть. Начни просить"

Время от времени люди кричали обидные вещи в мою сторону, иногда с тротуара, иногда из проходящей мимо толпы. Наиболее частые оскорбления звучали примерно так (еще лучше представить их с бостонским акцентом, с которым их обычно и произносили):

– Красивый костюм, чертова слабоумная!

– Эй, детка, я бы женился на твоей заднице!

– Сгинь отсюда, урод!

– Сейчас что, Хэллоуин? Ха-ха-ха!!!

Несколько раз в мой адрес летели оскорбления с привкусом восьмидесятых:

– Займись уже делом!

А один раз мне крикнули из окна проезжающей машины:

– Найди себе нормальную работу!

Из всех оскорблений самым обидным было именно последнее. Это было публичное унижение. Я приняла это близко к сердцу. У меня была работа. Я делала свою работу. Это была странная работа. Это была работа, которую я взяла из воздуха. Но я работала, и люди мне платили. Разве это не делало ее работой? Пока мое лицо горело от обиды, я знала, что она дает мне постоянный заработок, поэтому от оскорбления: «Найди себе нормальную работу!» – было еще больнее.

«Я зарабатываю деньги, возможно, даже больше, чем ты, придурок», – думала я в свою защиту.

* * *

Социолог и лектор на конференции TED Брене Браун, изучает стыд, достоинство, смелость и уязвимость. Недавно она выпустила книгу «Великие дерзания[8]8
  Daring Greaty (англ.).


[Закрыть]». Я случайно наткнулась на нее в книжном магазине, когда только начала писать эту книгу. Я была поражена, сколько общего

у наших книг. Я написала ей в Twitter, расхваливала ее работу. Попросила составить предисловие к моей книге[9]9
  Она согласилась. Если вы еще не прочитали предисловие, то вернитесь к началу и сделайте это. Оно великолепно.


[Закрыть]. Она писала:

«Восприятие уязвимости как слабости – это наиболее распространенный и опасный миф. Мы всю жизнь пытаемся отстраниться, защитить себя от чувства уязвимости или от того, что тебя считают слишком эмоциональным. Мы радуемся, когда у других получается хуже скрыть свои чувства. Мы доходим до той точки, когда позволяем страху и беспокойству затуманить рассудок. Мы принимаем решения, руководствовуясь смелостью и дерзаниям, скрытыми под уязвимостью».

Если следовать этой логике, то можно предположить, что вероятность того, что кто-то выкрикнет: «Найди себе нормальную работу!» – из окна проезжающей машины косвенно пропорционально их собственному деструктивному страху встать на этот метафорический ящик.

Или проще говоря, ненависть есть страх.

* * *

Мы с Джозефом расстались.

Мой парень, Джон, иногда приходил посмотреть, как я изображаю статую. Он играл на скрипке. Я обожала дарить цветы людям, которых я любила.

Я накопила четыреста долларов, чтобы поехать в отпуск с ним и его семьей. Я отдала ему наличные, чтобы он забронировал билеты. Но потом мы решили, что мне не стоит ехать из-за наших размолвок.

У меня был отличный день. Один молодой человек подарил мне оригами в виде журавля. Его я спрятала в складках своего платья. Джон пришел послать мне воздушный поцелуй, поздороваться. Дождь шел всего пару минут, я даже не успела намокнуть. Я спустилась в подвал Toscanini's, села на пол и начала считать свой заработок. К моему удивлению, я нашла пачку купюр, обмотанную резинкой. Я побежала наверх и позвонила Джону.

– Ты не поверишь, но кто-то оставил мне четыреста долларов в моей шляпе.

– Ох, Аманда, – сказал он.

– Что? Это потрясающе! Представляешь, что кому-то настолько понравилось?

– Ох, Аманда.

– Что?

– Ох… Аманда.

– Что?

* * *

В 1983 году Льюис Хайд опубликовал прекрасную книгу «Дар», которая затрагивает трудную тему традиционной экономики дарения. Он объясняет термин «индейский даритель». Большинство людей считают его оскорблением. «Индийский даритель» – это тот, кто дарит подарок, а потом хочет вернуть его обратно. Термин придумали пуритане. Вождь племени индейцев обычно приглашал англичанина к себе и по-дружески предлагал покурить трубку, потом он дарил ее. Трубка была маленьким, но очень ценным предметом для вождя, способом задабривания. Этот символ передается от племени к племени, она никогда никому не «принадлежала». Англичанин не понимал этого, он просто радовался подарку. Он был в полном замешательстве, когда спустя несколько месяцев к нему приходил вождь, чтобы забрать трубку. Англичанин не мог понять, насколько нужно быть невоспитанным, чтобы забрать вещь, которая принадлежала ему.

В заключении Хайд писал: «Противопоставлением «Индейскому дарителю» может стать нечто вроде «белолицего собственника», то есть человека, чей инстинкт призывал убирать вещь из кругооборота. Индейский даритель (по крайне мере в оригинале) понимал основную ценность подарка. Все, что мы подарили, должно быть опять подарено, не сохранено. Сущность подарка состоит в том, что он не должен оставаться на месте».

Я сходила с ума в своем ужасном доме в Сомервилле. Мой сосед и я готовы были убить друг друга. Я хотела тайно создать что-то вроде чудаковатого творческого сообщества, но у меня было всего триста долларов, и я не знала, с чего начать. Я нашла уже существующее сообщество. Мой друг, Роб Чалфен, который в Кембридже славился самой большой коллекцией виниловых пластинок и книг издательства New Directions в мягкой обложке, пригласил меня на прощальную вечеринку его подруги. Я искала себе новое жилье, и у меня появился шанс его найти.

The Cloud Club представляет собой четырехэтажный кирпичный таунхаус, окутанный глицинией, огромное основание которой изгибалося прямо над большой дубовой входной дверью. Приходилось нагибаться, чтобы зайти внутрь.

Я поднялась по шатающейся лестнице и попала в коридор с блеклыми зеркалами, сюрреалистическими картинами и мигающими рождественскими гирляндами. Пустые позолоченные рамы и перевернутые картины висели под странными углами. Гости собирались в уютной, слабоосве-щенной кухне с камином в стиле 1890-х. Меня окружали доносящиеся отовсюду звоны бокалов, зажженные сигареты и разговоры музыкантов, режиссеров, работников секс-бизнеса, активистов и художников.

На верхнем этаже, в комнате с большим количеством оленьих рогов, растений, мечей и старых ковров, вечеринка была в самом разгаре. Гости взбирались в спальню с геодезическим куполом, который был сделан вручную, по огромному дереву, которое находилось прямо в центре комнаты. Раздвижные двери вели на крышу со старыми раковинами и гниющими скульптурами. Они возвышались над сияющим ночным видом Бостона. А самой большой драгоценностью стало хрупкое маленькое пианино в углу комнаты. Я сделала глубокий вдох. Я была дома.

Роб представил меня писательнице Энни, которая как раз и уезжала, и я упомянула, что ищу жилье.

– А эти апартаменты свободны?

– Иди поговори с Ли, – засмеялась она. – Возможно.

Я шла по коридору, повсюду были белые, скрученные, странные фигуры, которые были вылеплены прямо в стенах. Я прошла через двойные двери, они выглядели, как двери из парижского бара Серебряного века. Я была настолько влюблена в этот дом, что готова была целовать каждую доску и дверную ручку. Я выросла в полуразрушенном доме моих родителей. Они пытались все мое детство привести его в порядок. Этот дом был мне по душе.

Я нерешительно постучала и вошла, Ли сидел в кресле, которое сделал сам в пещеровидной комнате с антропоморфическими статуями и грудами блокнотов. Он писал на желтой бумаге: «Сдается комната, по рыночной цене, скидка артистам». Очевидно, он хотел спуститься с этой табличкой вниз и повесить на комнату Энни. В своей ковбойской шляпе он был похож на Гэндальфа с доброй улыбкой, в рубашке в цветочек, с длинной белой бородой и грубыми, но аккуратными руками, которые поднимали немало тяжестей и занимались тонкой работой.

– Подождите, – сказала я.

– Да? – ответил он, улыбаясь.

– Не дописывайте эту табличку.

– Почему нет? – спросил он.

– Я здесь. Я хочу здесь жить.

Он посмеялся, взял мой номер телефона и сказал приходить завтра.

– Посмотрим, – сказал он.

Ли не пускал жильцов просто так, даже по рекомендации друзей. Ты должен был приехать с чемоданом, общаться и пожить с ним какое-то неопределенное время, и только после этого «тайного эстетического» теста, как называли его мои будущие сожители, тебе будет дозволено считаться членом семейства.

Я заявилась на следующий день с двумя коробками одежды, зубной щеткой и связкой книг, уверенная, что останусь. Это сработало.

Ли создал the Cloud Club в 1970-х, он хотел, чтобы его окружала творческая семья. Тогда у него не было денег.

Он жил в фургоне (разрисованном, как он всегда любил напоминать, картинками из «Алисы в стране чудес», а его следующий фургон был разрисован образами Синих Злюк из «Желтой подводной лодки»), и ему нужно было занять первый взнос за дом, примерно девять тысяч долларов. У его друга Брайана были такие деньги.

Брайану и Ли сейчас за семьдесят, и они до сих пор очень хорошие друзья. Благодаря тому займу, более ста разных артистов за последние сорок лет назвали это место своим домом. Ли был неизменным волшебным арендодателем. Его любимым местом был любой угол, спрятанный от взглядов, там он мог снимать происходящее на видео. Ли – непрофессиональный артист, он самоучка. Он архитектор, художник и скульптор. The Cloud Club – его искусство, и нам довелось в нем побывать.

Обычно там живут восемь человек, у каждого свои маленькие апартаменты с кухней и ванной комнатой. В основном, никто не запирает двери. У нас были общий автомобиль, стиральная машина, сушилка. Мы по очереди покупали порошки, задний двор тоже был общим. Моя соседка Мали – певица и садовод по совместительству, – выращивала капусту и раздавала ее всем в доме.

С самого начала существования the Cloud Club Ли брал с жильцов треть рыночной стоимости жилья. Он всячески поощрял вечеринки мызыкальных групп, с которыми мы были знакомы, девушек-поэтов, барабанщиков. Он разрешал использовать пространство для собраний и концертов. Он никогда не брал за это деньги. Он радовался, когда видел, что место было наполнено жизнью. Он снимал все происходящее и выкладывал на YouTube. И хотел чувствовать происходящее. У него было достаточно денег, чтобы покрыть все расходы.

У людей подобных Ли другое отношение ко всеобщему вниманию. Они предпочитают играть второстепенную роль. Такие люди получают удовольствие от того, что «держат» свет для других. Они в этом преуспевают. Ли – сочетание творческого дворецкого (он частенько удивлял меня тарелкой с фруктами, когда я сочиняла музыку) и мастера на все руки (если его попросить, он научит всему, что касается сантехники, проводов или запаивания, но я никогда не спрашивала). В глубине души он любит быть полезным всем жильцам дома, и он светится от гордости, когда наше искусство процветает. Его покровительство может проявляться в странных и неожиданных формах:

– Нет, Ли, мне не нужны семьдесят пачек розовой бумаги, которую ты нашел на помойке. Зачем ты сложил их на моей кухне?

Но помимо дешевой ренты, эксцентричного пространства, пачек бумаги и не заканчивающегося веретена творческих жильцов, его подарок был чем-то большим, это было трудно увидеть. The Cloud Club был его вариацией подаренного цветка, своеобразного подарка миру. Каждый, кто проходил мимо этой огромной глицинии и кто входил через скрипучие входные двери, чувствовал этот подарок. Сам Ли – интроверт (он даже называет себя «отшельником»), но его дом говорит за него. Он создан его руками. Это место, в котором мы можем почувствовать связь друг с другом.

* * *

Я рассталась с Джоном.

Иногда мой парень Блейк приходил посмотреть на меня. Он учился на последнем курсе Массачусетского технологического университета, он питал особую страсть к живописи и души не чаял в своих аквариумах с рыбами-клоунами. Еще у него был осьминог.

Он закончил университет и устроился на работу инженером, зарплата была хорошая, но у него не оставалось времени на искусство, поэтому он уволился и решил посвятить себя творчеству. Живопись не могла оплатить ренту. Ему нужно было что-то практичное. Чтобы зарабатывать деньги, он стал живой статуей на другом конце Гарвардской площади, он выбрал образ ангела с крыльями.

На нем была длинная белая роба и перчатки, он покрасил волосы в шокирующий белый цвет и сам смастерил огромные крылья из папье-маше и перьев. Они были восхитительными.

* * *

Невеста была заметной фигурой на площади. Но я чувствовала, когда меня игнорировали те, кто проходил мимо без единого взгляда в мою сторону. Я не принимала это близко к сердцу. По крайней мере, я старалась.

Многие люди спешили в школу или на работу, разговаривали с партнерами или были заняты чем-то еще. Меня игнорировали 99 % всех прохожих за всю мою пяти– или шестилетнюю карьеру Невесты. Это приравнивается к сознательному игнорированию несколькими миллионами людей. Вот почему я советую музыкантам уличные выступления, а не выступления в консерватории, особенно если они играют в стиле рок-н-ролл. Это опускает тебя с небес на землю, и ты становишься намного смелее.

Иногда был просто плохой день. Никто не останавливался.

Когда такое случалось, я начинала выступать ради собственного удовольствия. Я позволяла меланхолии и одиночеству захватить меня. Я наклоняла печально голову в одну сторону, немного опускала плечи и поднимала руки к небу, как бы говоря: «Почему, Господи, все меня покинули?»

Я могла убедить себя в том, что в модах[10]10
  (от англ. – Mods от Modernist, Modern) – британская молодежная субкультура, пришедшая на смену тедди-боям. После экономического бума в руках у «модов» оказалось много денег, которые они тратили исключительно на дорогие итальянские костюмы, музыку и книги. Ездили они на мотороллерах (Прим. пер.).


[Закрыть] не осталось ничего хорошего. Я позволяла небольшим слезинкам скатиться по щеке. Все происходящее показывало мне, насколько холодным и жестоким был мир.

* * *

Я решила взять Невесту в путешествие. Платье помещалось в ящик для инструментов, на нем я могла и стоять. Невеста позволила мне побывать в Ки-Уэсте, Лос-Анджелесе,

Вегасе, Нью-Йорке, Германии. Работа в разных городах и странах была трудной. Я привыкла к неспешному ритму Гарвардской площади. В первый день во Французском квартале в Новом Орлеане на меня не только кричали другие уличные артисты, но и угрожали, что подожгут мою фату. Несколькими минутами спустя около меня останавливалась туристическая карета, и лошади мочились на мое платье.

* * *

Мои руки обычно были подняты или сложены у сердца. Они никогда не были протянуты ради денег. Если люди пытались положить деньги мне в руки (что они часто пытались сделать) – это было неправильно и неудобно. Для денег лежала моя шляпа, а мои руки нуждались в чем-то большем.

Мадлен Дюплесси отправила мне эту историю в комментарии в моем блоге: «Когда я была маленькой, вышла статья о женщине, которая поехала в Индию заниматься благотворительностью. Все нищие дети приходили за едой и просили подаяния, протянув ладонь. После долгого дня она пошла домой, и там стоял ребенок с протянутыми руками. Сначала она думала, что он попрошайничает, но потом увидела, что его ладони смотрели друг на друга. Потом она поняла, что ребенок просился на руки, он хотел, чтобы его обняли. Она усыновила его». Мадлен поняла, что они все нуждались в пище. А этот ребенок хотел большего. Он хотел любви.

* * *

Я почувствовала себя настоящей благодаря Энтони. Он родился в 1948, он радовал меня историями из 60-х, из-за которых мое сердце хотело повернуть время вспять, чтобы пожить во времена, когда все путешествовали автостопом, курили гашиш, слушали Джони Митчелл на виниловых пластинках. Истории Энтони рисовали в моей подростковой голове диких, энергичных людей, которые создавали новую реальность, которые были против войны, которые бегали с перьями в волосах и с ножами в сапогах. Они разрушали систему, пытались заполучить столько девушек, сколько возможно, принимали наркотики и искали приключения. Я завидовала им.

Энтони вырос в Бостоне в большой итальяно-американской семье. Они сколотили состояние на недвижимости и продаже спиртных напитков. У него был спокойный, буддистский подход к жизни (он познакомил меня с йогой и научил медитации и общему понятию самоосознанности). Он был мастером боевых искусств. Энтони вооружал меня перцовым баллончиком перед тем, как я одна отправлялась в длительные поездки. Выставленные необычные орудия самозащиты в офисе, где он принимал пациентов, никогда меня не удивляли.

В моем голливудском биографическом фильме он бы был господином Мияги из фильма «Парень-каратист», но его бы сыграл Роберт Де Ниро. В одном из драматических флешбэков я рассказываю ему, что подверглась сексуальному насилию со стороны старшеклассника. Тогда он прищуривал глаза, в итальянской манере прикусывал язык и, поморщив нос, говорил:

«Я найду этого парня и изобью его до полусмерти…»

Потом он сложит руки в молитвенной позе йога над сердцем, наклонит голову и спокойно добавит:

«…со состраданием».

Мы делились историями по телефону, в длинных письмах, иногда напечатанных, иногда написанных от руки, и, наконец, (когда она появилась) по электронной почте. Когда мы могли, мы встречались – за кофе, за обедом, на прогулках.

Мы придумывали абсурдные скетчи и сценарии о моих любовниках, о наших друзьях, о наших соседях, о нас самих. В одном из скетчей главную роль играл мой худощавый парень (у которого была реальная склонность к ношению юбок). Он хотел добраться автостопом на грузовике до моего колледжа. Когда водитель грузовика понял, что он не девушка, он силой выкинул его с пассажирского сидения, потом произошел взрыв выхлопной трубы, и парня выбросило через окно. Его волшебным образом подхватил ветер, и он парил по небу, а потом пролетел через металлическую решетку над окном моего общежития прямо ко мне в кровать. Мы добавляли различные детали, когда разговаривали по телефону, придумывая совершенно абсурдных персонажей, и смеялись до упаду.

Но по мере того как я становилась старше, мы начали делиться реальными историями. Не только развлекательными, но и грустными. Жестокими, постыдными, страшными. Он рассказал мне всю свою жизнь, а я рассказала ему свою. Наша любовь не знала границ.

Энтони также был одним из моих покровителей. Он дарил мне книги по буддизму и карманные ножи. Порой он вкладывал в письмо новенькую стодолларовую купюру, когда знал, что у меня совсем нет денег. После колледжа, я жила от зарплаты статуи до зарплаты в стриптиз-клубе. Каждая купюра была на счету. Энтони оплачивал мою ренту. Один раз мне выписали штраф за превышение скорости на триста пятьдесят долларов, когда я спешила на работу. Я должна была позировать в художественном колледже. У меня было двести пятьдесят долларов на счету, а еще надо было платить триста пятьдесят долларов за квартиру. Я заняла деньги у Энтони.

– Я клянусь, я отдам все деньги, – обещала я.

– Я знаю, что отдашь, – ответил он.

Мы разговаривали о том, что случится, если он умрет. Он больше чем на двадцать пять лет старше меня, меня это очень волновало. Мы лежали на смежных диванах его кабинета. Я спросила у него, что мне сказать на его похоронах. Мне бьло необходимо это знать.

Он задумался… Сказал, чтобы я пришла с палкой.

– С какой палкой?

– С любой, – сказал он. – Ну знаешь, с палкой или веткой. С большой. Чтобы все видели.

– То есть ты имеешь в виду что-то природное? Не боевой посох, например. Ты имеешь в виду…

– Любую палку, – сказал он с раздражением. – Ветку с дерева. Универсальную палку. Я тут пытаюсь кое-что тебе сказать, клоун.

– Хорошо, – ответила я, выдыхая. – Ты умер, я на похоронах. Что мне делать с этой палкой?

– Ничего не говори, – сказал он мне. – Просто подними ее в воздух, сломай на две части и брось на пол.

Все когда-то ломается.

* * *

Я не могла долго встречаться с парнями. Отношения обычно длились около года, а когда все становилось серьезно, я сбегала в ужасе. Независимой быть у меня не очень получалось. Я не могла проводить ночь в одиночестве, звонила своим бывшим. Они все мне говорили, что у меня был страх близости, но я яростно это отрицала. Я жаждала ее как наркоманка. Проблема была в том, что я хотела близости так же, как я ненавидела обязательства. Работа в качестве живой статуи идеально мне подходила.

* * *

Мне нравились от руки написанные записки, которые люди не ленились писать и оставляли в моей шляпе.

«Ты красивая».

«Спасибо, ты изменила мой день».

«Я в течение часа наблюдал за тобой».

«Я люблю тебя».

Невесту было так легко любить.

Она была молчалива.

Она была смущенной, безобидной, блаженной… она любила людей и дарила им цветы.

Она была идеальна.

Потому что. кто знает?

Она могла быть чем угодно.

Кем угодно.

В реальной жизни меня совсем нельзя было назвать спокойной, тем более идеальной. Я болтала без остановки, ярко одевалась. Красила волосы в фиолетовый, красный и зеленый, постоянно врезалась на своем велосипеде в машины, заводила назойливые разговоры с незнакомцами и в свободное время играла на пианино в своей спальне, во все горло орала свои песни о боли.

Помню одного очень симпатичного мужчину лет сорока или пятидесяти, который все лето давал мне по двадцать долларов каждый раз, как видел меня. Мое боковое зрение работало отлично, и обычно я видела, какие купюры люди оставляют в шляпе, если только они тщательно не скрывали это.

Спустя некоторое время я начала узнавать его и даже ждала его. Мы обменивались улыбками каждый раз, когда он проходи мимо. Это были милые, тихие секретные отношения.

К концу лета он однажды дождался, пока я раздала весь букет, потом робко подошел ко мне и спросил, не выпью ли я с ним чашечку кофе.

– Конечно, – ответила я.

Я подумала, что это меньшее, что я могу сделать. Меня поразило, что он спросил.

Я вернулась в магазин, переоделась, и мы сели на веранде кафе и болтали о жизни. Он был инженером-хими-ком из Массачусетского технологического университета, он был немного грустным. Он нервничал, с ним было нелегко разговаривать. Я рассказала ему о своей жизни, о музыке, о моих ненормальных соседях, о жизни в Германии, о том, каково быть статуей. Он рассказал о своем неудачном браке. Два человека сидели в Au Bon Pain и делились деталями жизни. Он явно был безнадежно влюблен в Невесту. Встреча со мной, наверное, стала разочарованием. Я ушла с нашего свидания с чувством, что сломала что-то прекрасное.

Я хотела быть кем-то другим.

Так легче.

* * *

Хотя Невеста двигалась не очень-то и быстро, иногда казалось, что жизнь пролетала со скоростью света. Тридцать тайных романов с прохожими меньше, чем за семьдесят минут, плюс та боль, которая после них остается.

Я влюблена.

Никто меня не любит.

Я влюблена.

Никто меня не любит.

Я стояла подобно засохшему растению и ждала, когда меня польют. Приветствовалась любая поддержка. Это было так просто, реально, будто вся целостность человеческой природы сводилась к одной единственной идее. Ты чувствовал одиночество. А потом нет. Каждая пара глаз, смотрящих прямо на меня, напоминала: «Любовь все еще существует».

* * *

Мы с Нилом встретились уже после того, как моя карьера уличного артиста закончилась. Мы оба состояли в отношениях, и мы не считали друг друга привлекательными. Мне казалось, что он выглядит как сварливый старик с мешками под глазами, а я в его глазах выглядела как пухленький маленький мальчик. (Есть даже фотография с нашего первого знакомства, которая полностью это подтверждает.) Сейчас я считаю его удивительным красавцем, а он называет меня «самой красивой женщиной в мире». Любовь не знает границ, да?

Мы познакомились по электронной почте благодаря моему другу Джейсону Уэбли, его я встретила на Австралийском фестивале. Я выступала в роли Невесты, а он перекрикивал аккордеон своими полупиратскими песнями. Я какое-то время жила на яхте Джейсона в Сиэтле, как раз в это же время Нил выложил в своем блоге видео Джейсона. Количество просмотров увеличилось на десятки тысяч.

– Ты знаешь Нила Геймана? – спросил Джейсон. Мы тогда работали над весьма странным совместным проектом Evelyn Evelyn. Песни были основаны только на игре слов. Мы писали, играли и пели как сиамские близняшки.

– Нил Гейман… Это не тот, кто пишет комиксы? Это тот чувак, который написал «Песочного человека»? Я никогда не читала его работы, но кое-что слышала о нем.

– Да, это он! Он выложил вчера в своем блоге мое анимационное видео «Одиннадцать святых», и оно набрало пятьдесят тысяч просмотров. Я написал ему благодарственное письмо, и он ответил мне через десять минут. Мне показалось, что он очень хороший парень.

Несколько дней спустя мы с Джейсоном работали над сценарием радиопьесы для нашего альбома, это были десять минут выдуманной истории об ужасном детстве близняшек (их мать умерла при родах, за этим следовала работа в цирке и череда неподобающих опекунов и т. д.). Мы получали огромное удовольствие от работы, придумывали абсурдные детали, но хотели, чтобы кто-нибудь проверил нашу основную сюжетную линию. Джейсон предложил попросить Нила.

– Но он же известный! – удивилась я. – А почему нет? Дерзай. Спроси.

Хуже бы от этого не было. Он спросил. Нил согласился, просмотрел нашу пьесу и предложил внести пару изменений. Я с благодарностями написала ему письмо. В то время он находился в Ирландии. Там он жил один в чужом доме и пытался закончить книгу о маленьком мальчике, живущем на кладбище. Он целую неделю болел гриппом. Несколько дней спустя я поинтересовалась, как его здоровье. А еще через несколько дней я спросила, кто он на самом деле. Он начал рассказывать мне о своей жизни, о своей книге, гриппе и разводе. Я рассказала ему о своей жизни, карьере и проблеме со звукозаписывающей компанией.

Тогда я не покладая рук работала над книгой для фанатов. Это был сборник жутких фотографий для моего нового альбома Who Killed Amanda Palmer[11]11
  «Кто убил Аманду Палмер» (Прим. пер.).


[Закрыть]. Я была в восторге от концепта, у меня уже были пять или шесть отличных фотографий мертвой, обнаженной Аманды (я естественно покопалась в архивах и включила фотографии мертвой, обнаженной Аманды из моей диссертации в художественном колледже), но моя компания сказала, что у них не было бюджета, чтобы включить фотографии в CD-диски. Я не стала с ними спорить, решила издать отдельную книгу с фотографиями и продавать прямо с моего сайта как дополнение к альбому. Мне показалось, что будет весело и полезно, если известный писатель напишет подписи под фотографиями. Я спросила Нила. Он согласился. Спустя несколько месяцев он прилетел в Бостон, чтобы поработать над книгой. Он сказал, что не хочет писать маленькие подписи. По его словам, фотографии выглядели как целые истории, а это должно было занять больше времени. Он хотел встретиться с трупом вживую.

В первый день знакомства мы пошли погулять в городской сад, чтобы познакомиться получше. Я спросила его про жизнь. Я была удивлена прямолинейностью Нила. На первый взгляд он казался робким и сдержанным. У него был непростой период в жизни. У нас была платоническая дружба. Мы закончили работу над книгой, но оставались на связи, при этом каждый жил своей жизнью. Я выпустила свой альбом и отправилась на гастроли. Спустя несколько месяцев мы оба оказались в Нью-Йорке как раз на день его рождения, договорились встретиться и выпить по чашечке кофе. Я была в растерянности, не знала, что ему подарить. Что можно подарить Нилу Гейману, известному писателю-фантасту? Особую ручку? Необычный ежедневник? Зуб Тираннозавра? Карту черной дыры? Невесту! Это был идеальный подарок. Когда я рассказывала про Невесту, он был в восторге, он даже отправил мне историю, которую написал когда-то о живой статуе-мужчине. Он преследовал женщин и писал им жуткие письма. Он тайным образом оставлял письма в их квартирах.

У Нила был обед с литературным агентом, и в четыре часа он был свободен. Я сказала ему приходить в Вашингтон-Сквер-парк, когда он закончит. Предупредила, что буду сидеть читать на скамейке. На дворе стоял ноябрь, было холодно, поэтому я не сразу поставила ящик перед пустым фонтаном. Переоделась за деревом в свое платье, которое не надевала несколько лет, вдыхая знакомый запах пота и макияжа. В 16.10 я поднялась на ящик. Подумала, что мне не придется ждать долго.

Спустя двадцать минут я начала дрожать и хотела отказаться от этой затеи, но я не желала портить сюрприз. Я уже слишком долго страдала, чтобы вот так все бросить. Может, он просто не мог меня найти. Несколько человек остановились, чтобы получить свой цветок. После получаса онемели мои пальцы, кисти, ноги и руки. Он появился спустя час в компании какой-то женщины, осторожно подошел ко мне:

– Аманда? Это ты?

Невеста не проронила ни слова. Я посмотрела на него и наклонила голову. Было странно. Он пришел не один, мне казалось, ему стыдно за меня. Я заметила, что его легко смутить.

Он положил доллар в мою шляпу, и я дала ему цветок. Я пыталась смотреть ему в глаза, он улыбнулся, а женщина отошла назад и смеялась над нашим обменом. Я спрыгнула на землю. Чувствовала, что смущаю его.

– Эм, Аманда, это Меррили, мой литературный агент! Меррили, это Аманда, рок-звезда. Помнишь книгу с фотографиями мертвой, обнаженной девушки?

Меррили улыбнулась.

Я убрала фату с лица, пожала ей руку.

– Привет.

Неудобство длилось еще несколько минут, пока мы с Нилом не направились в ближайшее кафе, где я пообещала купить ему горячий шоколад в честь его дня рождения. Я сняла парик. Нил помог мне тащить три ящика.

– Боже мой, ты замерзла, – сказал он. – У тебя зубы стучат, – он снял свое пальто и накинул его на мои плечи.

У меня не было наличных в кошельке, а в кафе не принимали карточки. Но моя Невеста только что заработала восемь долларов, и я настояла на том, чтобы купить горячий шоколад на эти деньги. Счет за два горячих шоколада составил одиннадцать долларов. Чертов Нью-Йорк. Я попросила у Нила недостающую сумму с извинениями.

– Все хорошо, – сказал он. – То, что ты сделала, было замечательно.

– Ой, спасибо. Да. Извини, что так вышло. Нужно было придумать что-то получше.

– Нет, – сказал он. – Это было идеально. На самом деле, мне кажется, что это лучшее, что для меня когда-либо делали.

– Что? Правда? – спросила я.

– Правда. И я кое-что решил.

– Что?

– Я решил, что никуда не поеду.

– Прости. Что?

– Я никуда не поеду, – повторил он.

– Я не понимаю, о чем ты, Нил.

– Я имею в виду, – говорил он все медленнее и медленнее, – что я. Никуда. Не. Поеду. Даже если на это уйдут годы. Думаю, я останусь здесь.

– В смысле? За этим столиком? – нервно пошутила я. – Ты никогда не уйдешь из этого кафе? Звучит очень по-геймановски.

– Нет, – сказал он прямо. – Я уйду из кафе. Но я не оставлю тебя. Вот что я имею в виду. Я никуда не уйду.

– Ох, – сказала я. – Понимаю. Думаю.

Я даже не могла ничего сказать после этого.

Мы оба состояли в отношениях, хотя не секрет, что все шло не так гладко. Мы разошлись, я шла по улице и думала: «Действительно ли случилось то, что я думаю? Известный писатель-фантаст Нил Гейман хочет со мной встречаться? Боже, он же намного старше. Я принялась считать. Шестнадцать лет. Ни за что. Это слишком. И он известен. Это, конечно, здорово, но нет. И он такой… странный… и он британец… и… не знаю. Он возненавидит меня, мою жизнь и моих друзей».