Текст книги "Дикие питомцы"

6

В шестом классе нам в первый же день учебы задали написать сочинение «Как я провел лето». Когда я проснулась, Тесс уже ушла на работу. Деньги на проезд она оставила на кухонной стойке. Рядом, под старомодным диспенсером для хлопьев, который я купила после того, как мы посмотрели «Тельму и Луизу», лежала записка: «Вернусь к семи. Приготовь что-нибудь». В диспенсере пестрели «Фруктовые камешки». Омерзительно питательные. Тесс ест цветные хлопья только в двух случаях: если на душе у нее паршиво или если она недавно занималась сексом. Мое сочинение лежало на кухонном столе, там же, где я оставила его накануне вечером. Тесс сначала нацарапала под текстом «2». А потом ручкой другого цвета переправила оценку на «3-», подписав внизу: «Неточно. (Ограниченный словарный запас?)». От выражений типа «эмоциональный труд» Тесс всегда вздрагивает. А при упоминании «интерсекционального феминизма» ее бросает в дрожь.

Поездки в Мумбаи мало чем смахивали на беззаботные летние каникулы. «Хоть раз видела, чтобы я там попивала пина-коладу?» Но не ехать было нельзя. На обратном пути с Тесс в самолете всегда приключалась истерика, она принималась хихикать от радости, что все закончилось, и никак не могла успокоиться. А во время посадки заставляла меня поклясться, что я больше не позволю ей покупать туда билеты. «Это болезнь. Если бы я подсела на азартные игры, ты же. не знаю. накапала бы на меня в социальную службу? Откажись садиться в самолет. Ори, что тебя увозят насильно, устрой себе какую-нибудь травму.»

Готовиться к этим ежегодным путешествиям мы начинали за несколько недель: собирали школьные табели, делали прививки, стриглись. Тесс врывалась ко мне среди ночи, внезапно вспомнив, о чем еще ни в коем случае нельзя говорить бабуле и дедуле. Открывала шкаф с нашими индийскими нарядами и рассматривала их, сдвинув брови, как всегда делала, когда думала на хинди. «Не любую одежду можно считать костюмом, Айрис». Я сидела на полу и пересчитывала таблетки от малярии. Тесс запихивала в чемоданы кашемировые носки, упаковки овсяных хлебцев и имбирного печенья, потом вытряхивала все обратно и начинала метаться по комнатам, пылко произнося самообличительные речи. «Зачем я все это делаю? Нет, ты ответь! Что это, вина выжившего?» Риторические вопросы – ее конек. По дороге в Гатвик она напряженно молчала, а в дьюти-фри покупала бутылку «Джонни Уокера». В самолете нам подавали «коронационного цыпленка». Тесс презрительно фыркала и отказывалась понимать, что стюардесса не несет ответственности за эту «жалкую попытку культурной апроприации, которая, кстати говоря, омерзительно воняет». На шестом часу полета она выдергивала у меня из уха наушник. «Пора спать». Первый предложенный нам номер в отеле она всегда отвергала, жалуясь на невозможные сквозняки, на второй, так уж и быть, соглашалась. Потом мы ехали в квартиру на Малабар-Хилл, по дороге заскакивали за цветами, и Тесс, выбирая самый свежий букет, обнюхивала все ведра в лавке на предмет химикатов. Бабуля всегда обзывала срезанные цветы «умирающими растениями». В такси Тесс отказывалась пристегиваться и, сердито глядя в окно, подхватывала меня каждый раз, когда водитель нажимал на тормоз. Мои легкие заполнял грязный воздух.

5 июля 2007

Тесс открыла все окна в номере отеля. Я чувствовала на языке вкус уличного воздуха – темного, солоноватого, подрагивающего от стрекота цикад. Тесс выключила кондиционер и попросила принести вентиляторы. К ужину мы уже опоздали. Бабуля наверняка будет выглядывать нас с балкона.

Тесс укладывала волосы перед зеркалом, а я бродила по номеру с двумя узкими кроватями.

Я спрашивала, нельзя ли нам занять номер с одной кроватью, двуспальной, чтобы мне лучше спалось. Но она ответила:

Мало тебе было обосноваться в моей утробе?

Я вспыхнула. Зажмурилась и представила, что я ее племянница. Из Тесс вышла бы чудесная тетя, из тех, к которым племянницы всегда просятся пожить.

Теперь я смотрела, как она с хладнокровием, граничащим с враждебностью, вдевает в уши золотые серьги. Потом красит губы ярко-красной помадой и промакивает их салфеткой.

Что скажешь?

Прямо Вавилонская блудница.

Не сводя глаз с зеркала, она послала мне воздушный поцелуй.

Час спустя машина резко свернула на подъездную дорожку. Привратники приветственно сложили руки. Тесс тоже поздоровалась и плотнее запахнулась в пашмину, несмотря на восьмидесятиградусную жару. Мы молча поднялись по ступенькам. Она позвонила, а потом сунула мне в руки цветы, со стеблей которых капала вода. Я чувствовала, как она все сильнее напрягается, и жалела, что нам нельзя поменяться телами. Тесс поспешно достала из сумки платок и стерла с губ помаду, прошептав: Не стоит давать им в руки дополнительное оружие.

Боже, Бети, она что, голодом тебя морит? Ништа, ребенок просто кожа да кости.

Привет, мам. Тесс прошла мимо бабули, на ходу сунув мешок с подарками под столик.

В последний наш приезд бабуля вручила Тесс кремы от «La Mer», которые та подарила ей прошлым летом. Прямо в том же пакетике. А что, лучше б они у меня без дела валялись? Такие дорогие! Деньги счет любят, ты теперь единственный добытчик в семье. А мне-то, старухе, они на что?

Запах лизола и средства от комаров мешался в квартире с ароматом сандала. Тесс попросила содовой с лаймом и подошла обнять сидевшего в кресле дедулю.

Самир, содовой с лаймом!

Мама, я уже попросила.

Он тебя не понимает.

Я тоже обняла дедулю. Я там отложил несколько книг. Ты потом поднимись в мой кабинет. Там светло, просторно… А самое лучшее, что моей жене с ее больными ногами туда теперь ходу нет, по лестнице ей ни за что не подняться!

Я поморщилась.

Раньше бабуля и дедуля измеряли мой рост у стенки в комнате на втором этаже. Но теперь там все безнадежно отсырело. Им остались две спальни и гостиная внизу. Чтобы размяться, дедуля ходил взад-вперед по подъездной дорожке. А бабуля наблюдала за ним из-за занавески.

Высокая, как эвкалипт, – сказал дедуля.

Она пошла ростом в своего отца, Нахин. И ямочки тоже от него. Бабуля ущипнула меня за щеку.

Потом рухнула в кресло, взяла с блюда карамельку и принялась гонять ее во рту. Я подсела к стоявшему в центре комнаты стеклянному столику. Сколько же тут было разных коробочек! От одной пахло тамариндом, из другой сыпались засахаренные семена фенхеля. Я сунула щепотку в рот, и они тут же позастревали у меня в зубах.

Айрис, они же пыльные. Сто лет уже там валяются.

Только посмотри на эти костлявые коленки, – сказала бабуля.

Тесс принесла из прихожей цветы, привычно потянулась за вазой.

Пока она наливала в нее воду, бабуля причитала: Этим и Самир может заняться. Ребенку нужно поесть.

Айрис, взгляни-ка на этот красный цветок. Правда, очень красивый?

Только слегка аляповатый, верно? – подмигнула мне бабуля.

Мне подумалось, что она таким странным провокационным способом пытается со мной сдружиться. Но когда я позже поделилась этой мыслью с Тесс, она на несколько дней перестала со мной разговаривать.

10 августа 2011

Тесс не разрешила мне пойти на похороны дедули, потому что его сжигали на погребальном костре. Я сидела в квартире и раскладывала пасьянс. Тишину за ужином нарушало только жужжание висевшего над столом вентилятора. Бабуля есть отказалась, но потом все время таскала кусочки роти с тарелки Тесс. И выносила ей мозг из-за Рэя.

Какой пример ты подаешь ребенку? Они с Тесс обменялись взглядами.

Мам, он ушел шесть лет назад.

Я просто спрашиваю, что же ты будешь делать.

Даже не знаю. Покупать лотерейные билеты. Подметать опавшие листья. Курить, пока не посинеет воздух. Пить абрикосовый бренди в ванне и смотреть, как сморщиваются пальцы на ногах.

Я уставилась в тарелку, в луже мангового соуса бился в агонии комар. В прежние времена британцы, отправляясь играть в гольф, одних местных ребятишек нанимали носить за ними клюшки, а других – служить обмазанной джемом приманкой для комаров. В итоге самих игроков насекомые не кусали, а мальчишкам после игры позволялось унести на себе весь джем домой, своим семьям. Не знаю, правда, как они после его с себя соскребали. Интересно, переставали ли они чувствовать боль после пятого или шестого укуса? Или с каждым новым только сильнее предвкушали, как будут есть сладкое?

Тесс тоже заметила комара. Бабуля сплюнула в носовой платок и затряслась в приступе кашля. Тесс раздавила комара салфеткой и скатала в шарик. Я посмотрела на чайную ложку. Отраженная в ней тусклая лампочка была похожа на луну.

7

На творческом семинаре мы по-прежнему присматриваемся друг к другу, еще не все принесли для обсуждения свои работы.

Еще мы выбираем, на кого из героев литературных произведений хотели бы быть похожими. Я говорю, что хотела бы походить на манекенщицу из рассказа Джин Рис.

К тому моменту, как лист с графиком обсуждений доходит до меня, место остается только на следующей неделе. Я вписываю свою фамилию и внезапно чувствую, что у меня онемела левая половина лица.

Пишу Нэнси, что, кажется, у меня случился инсульт.

Нэнси отвечает: Ты что, почувствовала запах подгоревших тостов? У меня сто раз такое бывало, и все время оказывалось, что это и правда подгорели тосты.

Звоню Рэю. Он говорит, что все равно давно пора было зарегистрировать меня в Американской системе здравоохранения.

О здешней медицине можно говорить что угодно. Но, по сути, она что-то вроде Швейцарии: великолепна, если тебе по карману.

На МРТ в понедельник я отправляюсь вместе с Лекси. Мне велят надеть больничную сорочку. Лекси отводит глаза, а потом садится рядом с томографом и утыкается в «Вог». Врач вручает мне беруши, но почему-то не предупреждает, что внутри все равно будет ужасно шумно.

Я лежу в трубе уже минут десять, когда Лекси вдруг бесстрастно замечает – какие у тебя с такого ракурса худые бедра.

Я начинаю безудержно хохотать. А электронный голос произносит: пожалуйста, постарайтесь не шевелиться.

Через несколько дней приходит имейл от Рэя. Тема: поговорил с врачом, так как ты вписана в мою страховку. Никаких нарушений не обнаружено. Давай рассмотрим другие варианты.

В теле письма ссылка на статью о взаимосвязи между талантом и психическими расстройствами. Рассказываю об этом Эзре, а он в ответ хохочет.

Отсмеявшись, выговаривает – извини, просто как-то не ожидал. Так что, у тебя психическое расстройство?

Что за возмутительный вопрос! Уж он-то должен знать, что никакого расстройства у меня нет.

Тебе не обязательно жить в моей голове, отвечаю я.

Эзра стирает полосу пыли с моего лица на экране и говорит – голова вроде та же, что и несколько недель назад.

* * *

После творческого семинара мы идем в «Закусочную Тома». Левая рука у меня как будто спит. Я укладываю ее на колени, в пальцах покалывает. Заказываю веганский бургер, стакан воды и слушаю, как все обсуждают убийство Кита Л. Скотта и протесты в Северной Каролине.

Он держал в руках книгу, возмущается Конрад. Бэсси начинает перечислять всех убитых полицейскими безоружных темнокожих. В горле у меня застрял какой-то комок, и я барабаню пальцами по шее, надеясь, что от этого он растворится. Потом прошу официантку принести мне еще воды, и та беспомощно оглядывается на моих спутников.

Кувшин воды, пожалуйста, повторяет Сэм.

Ах, воды, с облегчением вздыхает она.

Я бросаю Сэму благодарный взгляд. Трудно быть иностранкой!

Дело не в акценте, заверяет Сэм. Просто ты слишком тихо говоришь.

В те дни, когда у меня занятия, я работаю в компьютерном классе. Сэм тоже часто тут бывает, потому что его соседка по квартире просто чокнутая. Он носит мне стаканчики с пахнущей хлоркой водой из кулера в коридоре. А выходя покурить, всегда спрашивает – захватить тебе что-нибудь? «Орео»? Конфетки? Еще он кидает мне ссылки на американские рассказы, которые все местные ребята прочли еще в школе. И пересылает свою переписку с нашими однокурсниками с пометкой «ВСЕГДА СОВРЕМЕННО И АКТУАЛЬНО». Бэсси подсчитал, что степень магистра изящных искусств обойдется нам в 167 долларов в час. Утром я лежала на полу и целых два часа не могла заставить себя подняться и раздернуть шторы. Тесс сказала бы, что это лень. Эти два часа стоили 334 доллара. Конрад постит статьи из «Нью-Йоркера» и «Атлантик» и предвыборный ролик Хилари Клинтон, где девушки смотрятся в зеркало под нарезку высказываний Трампа. Реми обновляет свой «Дневник Писателя». Сон: шесть часов. Спорт: один час. Мясо, секс, кофеин, алкоголь, порно: ноль часов.

Мне хочется переслать переписку Эзре, но он слишком многого не поймет. Открываю Спотифай. Эзра слушает Ника Кейва. Тоже его включаю. И перечитываю его последнее письмо.

28.09.16 21:04

От кого: [email protected]

Кому: [email protected]

Трансцендентальная медитация меня разочаровала. Оказалось, нужно нанять своего личного гуру, чтобы он разработал для тебя персональную мантру. Это слово, которое после никому нельзя говорить, не то оно потеряет свою… силу? Просто умора. Я за такое и цента не заплачу. Еще выдадут что-нибудь вроде «пицца». Лучше уж сам что-нибудь придумаю.

Я считаю, это совершенно нормально, не говорить всем и каждому, что у тебя есть парень. В конце концов, ты – девушка с британским акцентом, которая учится в преимущественно мужской группе, так что это даже полезно. Я и не ждал, что ты станешь писать о наших отношениях у себя на лбу.

И что же тут удивительного, что народ скептически реагирует, когда ты говоришь, что я солист в группе? Я бы на твоем месте вообще об этом помалкивал.

Расскажешь, когда мы прославимся. А пока говори, что я участвую в боях без правил.

Когда в Скайпе сбоит камера, Нэнси начинает обсуждать меня со своими рыбками. Они очень симпатичные, золотистые, но при этом какие-то потрепанные, как будто постоянно друг с другом дерутся.

Слыхали, ребята? – спрашивает она.

Сначала я думаю, что она меня не слышит, потом понимаю, что слышит, и тогда выключаю микрофон и начинаю ей подыгрывать. Так спокойнее, к тому же теперь она тоже не знает, слышу я ее или нет.

Мы часто играем с ней в такую игру: Нэнси вдруг останавливается на полуслове и замолкает, но губы ее продолжают шевелиться. Не поверите, что этот ублюдок сказал потом, – читаю я по губам.

Нэнси, говорю, я тебя не слышу. По ходу, Скайп завис.

В школе мы вечно дурачились перед камерами наблюдения. От основного здания к спортивным площадкам вел подземный переход, чтобы ученикам не приходилось переходить дорогу. Мы становились на край откоса и начинали спускаться, двигаясь, как в замедленной съемке. Я воображала, что бултыхаюсь в густом растворе, в стеклянной колбе, – грудная клетка, брюшко… Обычно кончалось все тем, что из школы присылали мастера чинить камеру. Это единственная игра, из которой я всегда выходила победителем. Кто-нибудь обязательно начинал ржать, и все остальные тоже раскалывались. Но мне удавалось себя загипнотизировать, и я потом до конца дня ходила, как в трансе. Правда, когда я пыталась проделать тот же фокус одна, мастера никогда не присылали.

Мы с Нэнси рассказываем друг другу, как любили развлекаться в детстве. Она училась в монастырской школе и лучше всех умела играть в игру «Айда к монахиням!». Монашки жили в отдельном здании, стоявшем на другой стороне поля, приближаться к нему строго воспрещалось. Но самые отчаянные ученицы умудрялись удрать из школы и забраться к ним через окно. Тем, кого застукают, грозило исключение. Но Нэнси никогда не ловили.

Оказывается, Нэнси начала встречаться с парнем по имени Пирс. Он часто водит ее в японскую кондитерскую «Минамото» и там угощает кингё – розовыми и зелеными шариками виноградного желе, внутри которых плавают золотые рыбки. Пирс пишет книгу о формах эпистолярных обращений в литературе девятнадцатого века. Нэнси познакомилась с ним на конференции. Он делал доклад о письмах Эдварда Лира. А в последний день представил ее всем как свою девушку. Ему сорок семь. И полное имя его Пирс Тэлби-Браун. Я сразу же бросаюсь гуглить.

Не доверяю людям, у которых в сети только черно-белые фото. Вид у Пирса холеный. Светлые волосы зачесаны со лба. Тонкие губы кривит усмешка.

Полагаю, это его лучшая фотография? – спрашиваю я.

Ой, ну конечно, все должны ориентироваться на твой вкус, огрызается она.

Я пожимаю плечами. У нас с Нэнси разные критерии. Ей повезло, она способна влюбляться в мужчин только за то, что они умные.

Я пересказываю ей, что Кеннеди говорил о своей жене, а она фыркает.

Твой Кеннеди – тот еще ходок. Он целый семестр преподавал в Тринити-колледже. В смысле, в том, который в Дублине. И моя подруга Ниф сказала, что как-то вечером он приставал к ней в «Дойлс».

Ты просто не слышала, как он рассказывает о своей жене, возражаю я.

Зачем бы Ниф сочинять?

Я не собираюсь спорить с Нэнси. Романтизм ей забыли вложить при сборке.

Оказывается, доктор Почтальон нажаловался ее научнику, что она агрессивно вела себя на семинаре.

То есть в работах им моя прямота нравится, говорит Нэнси. Но не дай бог я открою рот.

Она нервничает, потому что у них с Пирсом вскоре намечается первый секс. Я советую ей купить новое нижнее белье. И посылаю ссылки на комплекты от «Agent Provocateur».

Нэнси разглядывает их и морщится. Такое только ты можешь носить, говорит она. У тебя сисек нет.

Рассказываю ей, что перед отъездом в Нью-Йорк Эзра подарил мне золотой кулон с изображением Богоматери. (Он сказал – ты не обязана его носить.)

Покажи, требует Нэнси. Я придвигаюсь к экрану, и висящий на моей шее кулон кружит перед камерой. Это же чудесный медальон, охает Нэнси. Даже странно, что твой мужик не сказал: теперь Пречистая Дева приглядывает за тобой. Я все понимаю, церковный хор есть церковный хор. Но Эзра даже служкой не был. Я говорила тебе, что у нас за входной дверью стоит купель со святой водой?

Мы смотрим «Уитнэйл и я» и пьем водку, разбавленную витаминным напитком. Нэнси видит, что у меня он малиново-яблочный, и зеленеет от зависти. Она три супермаркета обошла, но так и не смогла такого найти. А мне Линдси оставила за холодильником целый ящик. Я начала составлять список всех поступков, за которые мне нужно ее поблагодарить, потому что не хочу делать это больше одного раза.

Пялюсь на Ричарда Э. Гранта.

Фу, извращенка, говорит Нэнси.

Почему?

Он же тощий, как труп. Мог бы своими тазовыми костями провертеть тебе дырки в бедрах.

Пытаюсь выбрать кого-нибудь покрепче. Роберт Дауни-младший.

Маньячка.

Ха-ха. Заметив выражение лица Нэнси, я добавляю – зато не скучно. Да и вообще, уж лучше быть маньячкой, чем страдать от депрессии. Тянусь за следующей бутылкой витаминизированного напитка и объясняю – электролиты.

Ты знаешь, перебивает Нэнси, что Рианне ставили капельницы от похмелья?

С Нэнси смотреть кино по Скайпу легче, чем с Эзрой. Ей не так важно, чтобы мы смеялись в одних и тех же местах. Выходя из комнаты, я не ставлю фильм на паузу, и потом она рассказывает мне, что произошло, пока меня не было. Иногда я выключаю звук и просто слушаю. Нэнси все делает громко. Я слышу, как гремят кубики льда у нее в стакане, как скрипит кусочек сладкого попкорна, когда она вытаскивает его из щели между зубами.

Лондон

Нужно поставить метку, чувак, не отстает Ндулу, барабаня пальцами по стеклу. Это же та самая. Все знаменитости на ней останавливаются.

Они едут в микроавтобусе уже три часа. А до Ньюкасла добираться еще четыре. Все это время Эзра борется с тошнотой. Даже рот лишний раз открыть боится, чтобы не заблевать всю приборную панель.

Все знаменитости останавливаются на заправке трассы М1, сухо замечает Макс.

Вообще-то они собирались ехать на поезде, передумали только пару дней назад. Эзра подсчитал, что сэкономят они только три часа, зато поездка обойдется в пятьсот фунтов. И напомнил Ндулу, как весело им было в прошлый раз. Сейчас Эзра раздраженно наблюдает в зеркало заднего вида, как Лукас убирает свое одеяло под переднее кресло. Он громче всех возмущался насчет микроавтобуса, а сам с пяти утра дрыхнет на заднем сиденье. Между Максом и Ндулу стоит такая гигантская колонка, что Ндулу из-за нее ничего не видно. Макс скачал себе шестичасовой курс японского и то вслух повторяет звуки, то принимается зачитывать выдержки из рекламных блогов. Он вызвался вести социальные сети группы.

Хоть не зря время потратим, продолжает он.

Ты что, в Гриндере пошерстил? – ухмыляется Ндулу. Серьезно? Уже назначил свидание на заправке? Вот извращенец.

Шея Макса покрывается красными пятнами. Он признался, что гей, только несколько лет назад. И хотя и приводил пару раз своего бойфренда Харуто на тусовки, обычно эту тему не обсуждает.

Лукас вытаскивает из ушей беруши и ревет – эй, притормози.

Водитель сердито оглядывается на него, потом резко сворачивает. Он разговаривает с женой по громкой связи, вот уже двадцать минут они орут друг на друга по-польски. Врубается радио.

Великобритания начнет официальные переговоры с ЕС по брекзиту в конце марта 2017 года, заявила премьер-министр Тереза Мэй.

Они вылезают из микроавтобуса, и Эзра сразу сует голову обратно в салон. Принести вам чего-нибудь?

Водитель награждает его долгим недовольным взглядом и наконец бурчит – корниш пасти[13]13
  Корниш пасти – круглый или овальный пирог с разными начинками.


[Закрыть].

По парковке все идут молча. Какие-то несчастные с виду семейки везут своих отпрысков, усадив их на сумки с колесиками. Эзра такого не одобряет. Как и дальнобойщиков, жующих бургеры прямо за рулем. Собирается дождь. На фоне хмурого неба ярко желтеет эмблема «Макдоналдса». Эзра хочет спросить, чем же эта заправка так знаменита, но тут Ндулу с разбегу втискивается между ними и, закинув руки им на шеи, отрывает ноги от земли.

Мы должны обращаться с Люсиндой, как с королевой, заявляет он.

Эзра, задохнувшись от неожиданности, отпихивает его. С кем?

С кем, передразнивает Ндулу, всплескивая руками. С кем!

Нельзя давать имя прокатной машине, ворчит Лукас.

Шшш, чувак, она же услышит, в притворном ужасе оглядывается на микроавтобус Ндулу.

Макс принимается перечислять группы, которые давали имена прокатным автомобилям.

А обязательно Люсинда? – перебивает Лукас.

Боишься, все подумают, что это в твою честь? – ухмыляется Ндулу.

А вдруг, если мы не дадим микроавтобусу имя, это принесет нам несчастье? – заявляет Макс. Тут как с пиратским кораблем.

Пфф, ни хрена вы не понимаете. Если Люсинда бросит нас раньше Ньюкасла, сами будете виноваты. Ндулу разворачивается к ним лицом и пятится спиной вперед. Итак, у Лукаса есть жевательные тянучки, а у Макса подушка для путешествий. Он щиплет Макса за руку и добавляет – чувак, отдай ее лучше Эзре, пусть уже прочувствует все свои обожаемые фазы сна.

Эзра хмурится. Он и правда в последнее время много рассуждал о фазах сна. Но хорошо, что Ндулу его простил. Эзра ведь пропустил вечеринку по случаю его дня рождения. Айрис в тот вечер нужно было отправить свою работу на творческий семинар до полуночи. Руки у нее так тряслись, что она не попадала по клавишам. Эзра прислал ей видеоролик о том, как делать бумажных журавликов. А сам сказал – давай, расскажи мне, о чем твоя история. И не спеши. Потом она складывала из бумаги кривобоких птичек и медленно пересказывала ему сюжет, а он за ней записывал. Ндулу все названивал, и в конце концов Эзра вырубил телефон и сунул его в ящик стола. Видишь? Мы в нашем личном часовом поясе. В нашем собственном пространственно-временном континууме.

Когда они возвращаются, в минивэне воняет еще хуже – вишневой газировкой, мочой и немытыми ногами. В последний раз, когда они брали в прокат автомобиль, Айрис сказала, что в салоне пахнет средством для снятия лака. Это мет, возразил Лукас.

Айрис закатила глаза и написала Эзре на руке: «И когда это Лукас пробовал мет?!!»

Эзра открывает окно. Когда сидишь впереди, есть хоть какая-то иллюзия контроля над ситуацией. Он воображает, что сам ведет машину: в случае чего перехватит руль. Но от вида встречных автомобилей его укачивает. Эзре как-то не по себе от того, что их возит человек, которому они так явно не нравятся, и он старается вести себя дружелюбно.

Нравится вам водить микроавтобус?

Их подрезает синий «Вольво». Шофер яростно гудит.

В твоей стране что, до сих пор ослы по дорогам ходят? – орет он.

В зеркале заднего вида Эзра замечает застывшую улыбку Макса, и на секунду его накрывает такая тоска по Айрис, что сводит живот. Если бы они сейчас встретились глазами, он бы точно рассмеялся. Водитель, ругаясь, разворачивает свой пирожок. По салону разносится запах несвежего мяса. И Эзра вдруг понимает, что страшно голоден. Он оборачивается посмотреть, не осталось ли чего-нибудь съестного на заднем сиденье, и натыкается на сердитый взгляд Лукаса. Тот уже несколько дней нарывается.

Все началось пару недель назад, в три часа ночи. Сначала Ндулу придумал последовательность аккордов. Потом Макс сел за установку и стучал, пока у него не заболели руки. Лукас подключил записанные во время прогулок по Лондону звуки города – у него на ноутбуке их четыреста гигабайт, только он никому их не показывает. А после они с Эзрой две ночи подряд сводили звуковые дорожки и отшлифовывали переходы.

Эзра обнаружил, что вокал легче записывать вдвоем, тогда получается, что они оба слышат один и тот же звук. Потом они разошлись по домам поспать и в следующие дни обменялись примерно сотней сообщений. Впервые их всех накрыло вдохновением одновременно, впервые группа работала слаженно, как единый организм, – раньше Эзре приходилось просто ставить остальных перед свершившимся фактом. Потом Эзра исчез и, как не уставал повторять Лукас, «не выходил на связь целых семьдесят два часа». Вырубил телефон, довел песню до ума и отправил ее Долли. А та ответила: «Великолепно!!!»

На следующий день Эзра разослал готовый трек всем ребятам. В студии надолго повисло молчание, он же пока делал вид, что загружает обновление на ноутбук. Прошла пара минут, зажужжали, включаясь, динамики. Ндулу сел, склонил голову и принялся внимательно слушать. Краем глаза Эзра видел, как Макс вертит головой и примирительно всем улыбается, хотя на него вроде как никто и не смотрит. Лукас же сидел бледный и измученный. Эзра слышал, как он дробит песню на части. И все равно звучала она замечательно. Он так и светился от гордости. Когда перед припевом повисла долгая пауза, Лукас вздрогнул, но так ничего и не сказал, пока не прослушал композицию до конца. Потом встал, поправил наушники и потряс головой, вроде как одновременно и восхищенный, и оскорбленный этакой дерзостью от коллеги по цеху.

Какого хрена, Эзра?

Да брось, стараясь сохранить невозмутимый тон, отозвался он. Посмотри на Ндулу!

Тот двигал руками так, словно играл на воображаемой гитаре. Лукас обернулся, и тогда Ндулу выпрямился и потянулся за настоящим инструментом. Эзра уже понимал, что выиграл, и потому старался говорить совершенно бесстрастно.

Тебе что, не понравилось?

Не в этом дело, рявкнул Лукас.

Что ж, сказал Макс, если это… наш хит…

Ты не имел права так поступать, кипятился Лукас. Мы все корпели над ней по пятьдесят-шестьдесят часов.

Они обсуждали эту тему несколько месяцев, заходили то с одного, то с другого бока. Стоило ей всплыть в очередной раз, как Ндулу принимался считать ворон, а Макс тут же с головой уходил в какое-нибудь занятие. Временами Макс звал Ндулу посмотреть в интернете новый усилитель, а тому в ответ срочно приспичивало показать ему ролик на Ютубе. Когда страсти долго не утихали, Макс обычно заявлял, что его вполне устраивает быть просто частью группы, что вносить свой вклад – уже классно. А Ндулу подхватывал – да ладно вам, парни, это ведь жизнь, наша жизнь. Если уловка срабатывала, Лукас и Эзра начинали злиться уже на Макса с Ндулу, и гроза стихала. Если же нет – парни просто испарялись, а Лукас и Эзра продолжали шипеть друг на друга.

Ндулу? – многозначительно произнес Лукас, словно напоминая о каком-то прежнем разговоре.

Эзра увидел, как тот покачал головой, и у него скрутило живот – их много, а он один. Он на секунду задержал дыхание, но тут Ндулу начал наигрывать басовую партию.

Круто, наконец выдал он. Сам знаешь, что круто.

А Макс захлопал в ладоши. Лучше бы он за Эзру не вступался.

Кто-нибудь хочет чаю? – спросил Макс. Или сквоша?

Мне нужно покурить, буркнул Лукас и вышел.

В тот вечер по дороге домой Эзра позвонил Айрис, чтобы выпустить пар. Ему срочно нужно было успокоиться, чтобы мать не догадалась, что с ним что-то не так.

А то снова начнет вытаскивать старые пластинки Леонарда Коэна и Дилана.

Мог бы попросить Лукаса о помощи. Сказать, что без него тебе не справиться, отозвалась Айрис. Эзра расхохотался, делая вид, что принял ее слова за шутку. Хотя она уже не первый раз советовала ему так поступить.

Не понимаю, что смешного в том, чтобы признаться, что Лукас тебе нужен. Ты сам мне это сто раз говорил.

Никогда я такого не говорил, фыркнул Эзра. И вообще извини, что побеспокоил.

Айрис вздохнула. Да я же не к тому. Потом с минуту помолчала и добавила, меняя тему, – знаешь забавный факт? Когда Кит Ричардс написал в своей биографии, что у Мика Джаггера «стручок мелкий», тот отказывался ехать в турне, пока Ричардс публично перед ним не извинится.

Эзра против воли смеется и вдруг понимает, что на душе у него и правда стало легче. Классно, отвечает он. Ты мне очень помогла. Спасибо.

Парни в микроавтобусе обсуждают, что бы они сделали, если бы попали в «Тачку на прокачку». Ндулу хочет «Шевроле Экспресс». Лукаса интересует экономия бензина. Макс вспоминает «мутированные автомобили» на фестивале «Burning Man». Сам он там никогда не бывал, но много читал в газетах.

Пуленепробиваемые окна, вставляет Ндулу, и лазертаг.

Кровати, встревает Лукас. Нам нужны кровати.

Потом все спорят о том, кому какая койка достанется.

Не стану я спать под Максом, вопит Ндулу. Чувак, от тебя воняет.

Эзра наблюдает, как он дурачится. Ему известно, что Ндулу сильно переживает за младшую сестру, но со стороны так никогда не подумаешь. Диагноза двенадцатилетней Райи Ндулу ему не называл, но Эзра погуглил и подозревает, что у нее лейкемия. Ндулу рассказывает ему о поездках в больницу так буднично, словно перечисляет успехи футбольной команды, за которую они оба болеют. Речь об этом он заводит, когда они вместе идут куда-то или едут в автобусе – в общем, в такие моменты, когда не нужно смотреть друг другу в глаза. Наверное, Ндулу говорит об этом именно с ним, а не с другими, из-за Джесс. Эзре было пять, когда она умерла. Джесс родилась недоношенной. Вся фиолетовая, она была похожа на личинку. Именно это он и сказал, когда впервые ее увидел. До сих пор помнит, какое у матери сделалось лицо. Однажды он признался в этом на исповеди, но священник заверил его, что это не грех. Большую часть жизни Джесс провела, подсоединенная к аппарату, который Эзра до сих пор мысленно называет механическим сердцем.