Текст книги "Тайные свидетели Азизы. Книга 2. Адель"

Глава 2
Руки Ангела

Агафья Алексеевна Стасина (урождённая Пичканова) была из семьи обедневших русских дворян. Как правило, Пичкановы не оставляли поколениям своих потомков значимых материальных благ. В их семьях не прививали детям здорового прагматизма. Зато высоко ценили и берегли безупречную нравственность, высокие моральные принципы и, конечно, православную веру.

Глава семьи служил в Кронштадте артиллерийским кондуктором Российского императорского флота. Мама от Свято-Троицкой общины сестёр милосердия служила медсестрой в Николаевском военно-сухопутном госпитале на Суворовском проспекте, дом 63, Санкт-Петербурга. Они снимали недешёвую и очень уютную квартиру недалеко от госпиталя, в Заячьем переулке. Их семья, как, впрочем, и многие другие семьи балтийских моряков, разрывалась между Кронштадтом и Санкт-Петербургом. Агафья была старшей из пятерых детей Пичкановых, поэтому на её плечах лежала забота о младших братьях и сёстрах, с чем неизбалованная Аганюшка успешно справлялась.

Особенно ей нравилось готовить обед в воскресенье – единственный день в неделю, когда родители и дети, вернувшись из церкви со службы, могли собраться вместе за обеденным столом. Обычно это был украинский борщ или русские пирожки. Агафья делала это вдохновенно, внося в известные рецепты собственные творческие находки. Например, борщ она варила только в толстостенном чугунном казане с плотно прилегающей крышкой. Как правило, мясной бульон для борща Агафья готовила из парной телятины с мозговой косточкой. После того как бульон закипит, она снимала пенку и к мясу в казан отправляла стебли сельдерея и петрушки, цельную луковицу-шалот, предварительно воткнув в неё две гвоздики (это был её «секрет производства»), две половинки моркови, предварительно обжаренные на сухой сковородке (это было второе её «ноу-хау»), горошек белого и чёрного перца, лавровый лист, семена кинзы и множество разнообразных специй, задача которых – подчеркнуть свойства варёного мяса. Убавляла огонь, чтобы бульон не сильно кипел. Через час удаляла из него специи, которые к этому времени уже отдали все свои ароматы, но не успели ещё принять на себя аромат мяса. Дальше мясо будет вариться в гордом одиночестве на медленном огне ещё час. После этого оно вынималось, а сам бульон аккуратно процеживался. Чтобы осветлить, Агафья разбивала в него сырое яйцо и хорошенько его помешивала. Яйцо собирало на себя всяческую взвесь, и бульон снова процеживался. Ароматный, прозрачный бульон всегда получался слегка морковного цвета. Свёклу она резала крупной соломкой, а морковь – кружочками. Эти ингредиенты опускались в кипящий бульон первыми. Буквально через минуту в казан шла паприка, картофелина, нарезанная на несколько неровных частей, листья капусты, порезанные широкими лентами без твёрдой кочерыжки, и зажарка. Эту зажарку из спелых помидоров без кожицы (её не переваривает желудок), мелко нарезанного лука, острого перчика чили и домашней томатной пасты Агафья делала на топлёном масле, сюда же выдавливала половинку лимона. В конце этого ритуала в казан опускались куски сваренной телятины, заранее сваренная красная фасоль и зелень. Потом, в почти готовом борще, Агафья размешивала чайную ложку кашицы из маленького кусочка копчёного сала, толчённого с зубчиком чеснока и крупной соли. Сверху выкладывала тонко порезанный спелый помидор без кожицы. Огонь убирался, и казан закрывался крышкой. Борщ будет томиться, пока не остынет.

Обычно Агафья варила борщ в субботу вечером, чтобы он был готов к воскресному обеду. Суп подавался с домашней сметаной и бородинским хлебом, натёртым чесноком.

Семье нравилась такая еда, и каждое воскресенье превращалось в настоящий праздник.

Когда её несчастная маменька заразилась, выхаживая чахоточного солдата, и умерла, семья лишилась дополнительного заработка. Папенька оставил военную службу, и они переехали жить в скромную квартиру в доме на углу Кирочной улицы и Литейного проспекта. Папенька на дому пытался давать частные уроки по математике и черчению будущим прапорщикам Николаевской инженерной академии, однако соискателей, к сожалению, было маловато. Дети росли, и папенькиного пенсиона и заработков уже не хватало, чтобы мало-мальски сводить концы с концами. Когда у папеньки появились первые симптомы волчанки, он и вовсе «потерялся» – впору хоть руки на себя наложить. Агафья по собственной инициативе устроилась на работу помощником акушера в Мариинский родовспомогательный дом. Здесь деньги платили небольшие, но всё же заработок. Казалось, что жизнь может постепенно наладиться. Болезнь папеньки прогрессировала. Приняли решение весной всей семьёй переехать жить в Крым, подальше от болотного климата Санкт-Петербурга. Папенька списался с дальними родственниками в Крыму, и семья готовилась к переезду. Агафья наотрез отказалась перебираться. В Сырную седмицу (Масленицу) отец объявил семнадцатилетней писаной красавице Агафье, что выдаёт её замуж за бывшего своего сослуживца Станислава Стасина – мичмана Российского императорского флота. Девушка заявила, что замуж не пойдёт, потому что не любит никакого Стасина. На что ответ был прост: «Эка невидаль. На Руси отродясь девицы замуж не шли по любви, только по настоянию родителей. Я на этот брак тебя благословлю, а дальше стерпится – слюбится». Она напомнила родному отцу старую русскую поговорку: «На Масленицу жениться – с бедой породниться». Но папенька не желал слушать возражений. Ничего не поделаешь, такова участь обездоленных русских женщин.

14 февраля, в канун Сретения Господня, в день, когда православная традиция Руси вообще запрещает освящать браки, Агафью Алексеевну без любви и по принуждению тайно обвенчали, а по её мнению – просто продали доброму и порядочному человеку, бездетному вдовцу Станиславу Стасину. Агафья жалела одинокого и беззащитного Станислава и потому смирилась со своей судьбой. Никакой свадьбы не было. Посидели семейным кругом и рано разошлись спать. Утром жених отбыл с командой других моряков во Владивосток на воссоединение с основным экипажем эскадренного броненосца «Петропавловск», уходившего под командованием адмирала Макарова на Русско-японскую войну.

Через месяц Алексей Пичканов вместе с четырьмя детьми выехал из Санкт-Петербурга в Крым, в здоровый климат Бельбекской долины.

О том, что невеста забеременела в первую и единственную брачную ночь, не догадывались ни Агафья, ни её муж. Уже через четыре недели беременности Агафья вздумала не рожать, хотя и знала, что в России женщина, умышленно погубившая зачатый в утробе плод, подлежит осуждению как за совершённое смертоубийство. Позже, всю оставшуюся жизнь, Агафья будет искать, но так и не найдёт ответ на вопрос: как случилось, что она решилась на аборт? Кто втемяшил в её красивую головку эту сатанинскую мысль? Объективно у неё не было оснований не желать ребёнка. Она как-то вдруг, неожиданно, ни с того ни с сего замыслила сотворить столь тяжкий и непростительный грех. Совершая этот безбожный поступок, она, не ведая этого, услужила Сатане, и он «наградил» её бесплодием. Грешной Агафье не суждено знать сакральный замысел Творца, толкнувшего её чистую душу на смертный грех детоубийства.

Пройдёт время, и у Агафьи возникнет душевная и даже физическая потребность общаться с новорождёнными детьми. Она желала видеть, слышать и прикасаться к самому очевидному и значительному проявлению Бога на Земле. Агафья считала, что новорождённое дитя есть абсолютно чистое, не испачканное лживыми догмами совершенство. И поэтому в первые минуты появления дитятка в неизвестном, а порой и враждебном ему мире этот ангел нуждается в истинной заботе и настоящей бескорыстной любви, такой любви, какую желала и могла дать сама Агафья. Порой ей приходила мысль, что, может быть, она убила собственное дитя ради спасения других детских жизней? А может быть, ради какой-то одной конкретной жизни? Агафья надеялась, что со временем ей откроется это. Но всё это будет потом, а сейчас она уже купила у знакомого провизора заморское снадобье, гарантирующее прерывание беременности.

На следующий день после принятия этой нерусской дряни у неё начались тошнота, рвота, диарея и в конце концов вышли окровавленные куски нерождённого ребёнка. Не поверив в эффективность сатанинского зелья, она явилась в подпольный абортарий. Прекрасно осознавая, что, добровольно идя на аборт, она покушалась на свою собственную жизнь – тяжелейший из грехов, подлежащий наложению епитимьи. На всю оставшуюся жизнь выжженным на душе тавро сохранила её память: шесть ступенек в тёмный подвал, наполненный под потолок гнойным запахом греха; толстую «чёрную» акушерку с «глазами санпаку», в замызганной маске на носу и забрызганном кровью клеёнчатом переднике мясника; введённый ей внутрь трижды проклятый гинекологический корнцанг и непереносимый скрип скобления, напоминающий шаги человека, идущего в мороз по снегу: хруст, хруст, хруст, хруст.

Потом сутки, проведённые на ночном горшке, полностью очистили не только её тело, но и сознание, одурманенное умышленным детоубийством. Только сейчас она поняла глубину своего грехопадения и решила принять монашеский постриг. Она бежала с глаз долой от людей, но это была лишь попытка бегства от себя самой. Она уехала трудницей в недавно открывшийся Барятинский Софийский женский монастырь Елецкой епархии, чтобы в страданиях замаливать свой смертный грех. Здесь она познакомилась и подружилась с раскаявшейся в своих грехах послушницей сестрой Фисой – чистейшей души человеком, в миру Анфисой Яковлевой – неулыбчивой, но глубоко сострадающей падшим душам и убогим. Эти две родственные души раскаявшихся грешниц объединяло желание до конца пройти весь тернистый путь христианского обоготворения самой Любви к ближнему.

В монастыре Агафья приняла известие о трагической гибели своего мужа Станислава Стасина, канувшего в морскую пучину вместе с шестьюстами моряками эскадренного броненосца «Петропавловск» во главе с адмиралом Макаровым. Она считала себя причастной к гибели ни в чём не повинных людей. Это глубокое чувство вины долгое время терзало её душу. Когда-то, в первую брачную ночь, ложась в постель с нелюбимым мужчиной, она в сердцах пожелала ему смерти, а несчастный Стасин потянул за собой других. Почему в ту роковую ночь небеса не разверзлись и Господь Бог не покарал её за эти мысли? Ведь она знала, что любая мысль, как и слово, хорошее оно или плохое, отправляясь в Пространство, не исчезает бесследно и материализуется. Нате вам! Самое конкретное тому подтверждение! Несколько недель подряд, оставаясь по ночам в своей келье, она молилась за упокой души невинно погибших моряков. Это была её страшная тайна, которую она хранила до конца своей жизни.

Сестра Агафья слыла по всей епархии лучшей повитухой. В то время в России очень часто беспричинно, во сне, умирали дети десяти-двенадцати недель от рождения, и помогать приходу новой жизни – самое богоугодное дело. Её приглашали принимать роды во все соседние деревни и даже за глаза звали «повитуха – ангельские руки». Никому не было отказа, и денег за родовспоможение она не брала. Добрые люди благодарили её по-разному: кто подарит платок, кто вязаные варежки из козьей шерсти, кто отрез добротного сукна на платье. Другой раз за принятую двойню подарили новую пару зимних английских офицерских ботинок и ещё полушубок из овчины. Но чаще всего давали молоко, масло, яйца, сало и другие продукты питания.

Однажды весной Агафья принимала роды поскрёбыша у одной немолодой женщины. Такие роды всегда трудные, с большим риском как для ребёнка, так и для матери. Но, слава Господу, всё обошлось благополучно. Агафья уже собралась уходить, как к ней вышла мать роженицы, слепая старушка – божий одуванчик, и протянула завёрнутого в шерстяную тряпочку щенка – месяц от роду:

– Возьми, сестра, на память эту девочку.

– Да куда мне её! Я же в монастыре живу, а за щенком уход нужен.

– Возьми. Она тебя не обременит. Полюбишь её, и однажды она спасёт тебе жизнь.

– Ну хорошо, коли так. Спасибо.

– Храни тебя Господь, милая.

Так в жизни Агафьи появилась Джильда – чистокровная немецкая овчарка. Скоро они действительно подружились и не мыслили жизни друг без друга.

В принципе, Агафья считала свою жизнь счастливой. Она делала богоугодное дело и этим была защищена от всякого рода собственной греховности. Пока не произошёл один случай.

Её пригласили на приём родов в далёкую от монастыря деревню. Это были первые роды молодой женщины – писаной красавицы. Вокруг роженицы суетились соседки, в сторонке стоял озабоченный муж. Ещё бы, для этой семьи это был долгожданный ребёнок. Говоря современным языком – в силу генетических особенностей супругов вероятность рождения у них ребёнка была крайне мала. Они это знали, и все соседи и родственники это знали, но не знали, как им помочь. Молодожёнов любили и как-то очень по-русски жалели, моля Бога послать им ребёночка. Бог услышал, и женщина забеременела первый и, наверное, последний раз. Всё было хорошо, и вот настал день, когда надо рожать. При осмотре будущей мамы Агафья пришла к выводу, что самостоятельно родить эта женщина не сможет. У неё анатомически узкий таз, а ребёнок слишком большой и не сможет пройти через узкое костное кольцо. Кроме того, возможно, плацента расположена на пути прохода ребёнка. Отошли воды, и настал критический момент принимать решение, кому спасать жизнь – матери или малышу. Если немедленно не сделать выбор, могут умереть оба. Из всех присутствующих никто не хотел брать на себя эту пагубу предпочтения, заведомо отказывая кому-то в жизни. Все вдруг отступили и посмотрели на Агафью, ожидая её вердикт. Та буквально застыла под их взорами. Внутри Агафьи всё вопило: «Почему именно мне надо выбирать, кому жить, а кому нет?! Почему я должна принять на душу этот грех?! За что?!» В ответ холодные бессердечные взгляды: «Если спасёшь ребёнка – ты виновна в том, что не спасла мать. Если спасёшь мать – ты виновна в том, что не спасла ребёнка». Эти дьявольские взоры оставили на сердце Агафьи глубокие раны, не зажившие до конца её жизни. Не дай вам Бог когда-нибудь столкнуться с такой дилеммой. Через полчаса Агафья извлекла из мёртвого тела женщины чудную девочку весом почти пять килограммов.

Монахини женского монастыря жили по заветам своих предков: «Руки в работе, а сердце с Богом». Они жили, отгородившись от мирских страстей, с открытыми друг другу сердцами, без лени, зависти и лжи. Но окружающий мир жил по своим законам и правилам. Каждая из них по-своему и все они вместе наблюдали, как стремительно меняется жизнь за стенами их обители. Они были уверены в том, что пришло безбожное время всех пороков, время торжества чудовищ, за которым наступает конец света. Каждый день они смиренно ожидали ниспослания им последнего земного испытания и молились за спасение своей души.

В конце января 1918 года Барятинский Софийский женский монастырь был разграблен бандой прихожан местного храма. Обитель была разорена, украдены запасы продовольствия, угнан скот, изнасилованы и убиты многие монахини. Трудница Агафья вместе с сестрой Фисой защищали монастырский иконостас. Предчувствуя беду, мудрая Фиса подозвала к себе Агафью и, надевая на неё свой нательный крестик, сказала: «Отдаю тебе свою жизнь. Ничего не бойся, Христос с тобой!» – и отправила сестру Агафью с главной святыней, Ахтырской иконой Божьей Матери, в подвал монастыря, а сама преградила путь бегущему за ними бандиту. Сестра Фиса стояла, словно христианский крест, вытянувшись во весь рост и широко раскинув руки, когда злодей вонзил в неё остро отточенный толстый железный прут. От неожиданности Анфиса вскрикнула и, широко раскрыв глаза, замерла. Убийца обомлел, когда увидел улыбку на устах проклятой монашки и своё отражение в её затухающих зрачках. В это мгновение сестра Фиса, словно Иисус, прощала его. Через неделю, поймав на грудь смертоносную пулю от хорунжего Пичканова из карательного отряда генерала Бутова, этот грешник вспомнит глаза и посмертную улыбку убиенной послушницы Фисы и, искренне раскаявшись в содеянном злодеянии, будет прощён. Божья тварь Анфиса найдёт своё успокоение, потому что, жертвуя своей жизнью, она спасла заблудшую душу православного отрока. Спустя годы на смертном одре Агафья, вспоминая этот эпизод своей жизни, поняла, что не она прятала икону, а монастырская святыня привела её в подвал, пряча Агафью от безбожников.

В тот момент, когда Агафья уже находилась с иконой в подвале, у входа разорвалась бомба. Агафья была заживо замурована в тёмном помещении без воды, без еды и без надежды на вызволение. Она с благодарностью приняла это как очищение своей души от греховности, как последнее испытание, дарованное ей Господом Богом перед встречей с ним. Постепенно глаза привыкли к темноте, и Агафья, установив перед собой икону, принялась молиться. Опасаясь привлечь к себе внимание христопродавцев, она тихо шептала молитвы одну за другой до тех пор, пока не падала от усталости и напряжения. Поспав неизвестно сколько времени, она принималась молиться сызнова. На девятый день своего заточения Агафья услышала глухой стук в дверь и далёкий лай Джильды. Она подошла к металлической двери и из последних сил ударила в неё попавшим под руку железным прутом. Громкий звон эхом прокатился по подвалу и вырвался наружу. Наверху ей ответили. Меньше чем через час дверь отворилась, и на обессилевшую Агафью, радостно повизгивая, прыгнула Джильда, облизывая её лицо. Вслед за собакой в подвал вошёл мужчина в форме казачьего офицера. Это был холостяк Савелий Несторович Пичканов, однофамилец Агафьи из армии генерала Бутова. Он рассказал, что проезжал окольной, нехоженой дорогой мимо монастыря, когда под коня выскочила немецкая овчарка и своим поведением позвала его за собой. Так он оказался у заваленного входа в подвал.

На следующий день сестра Фиса была похоронена по православному обряду на монастырском кладбище, а невенчанные супруги Пичкановы и собака Джильда продолжили свой путь с армией генерала Бутова. Это была счастливая семья до тех пор, пока не погиб Савелий Несторович в бою под Актюбинском. Армия генерала Бутова отступила в Семиречье. В Джаркенте Агафья решила, что не поедет в Китай и если не будет возвращаться в красный Петроград, то останется здесь насовсем. Так провидение подвело Агафью Алексеевну Пичканову к главному событию её жизни.

За день до выступления армии в сторону Китая в фельдшерский пункт девушка привезла мальчика-сироту, которому какой-то человек своим сапогом отрубил палец руки.

Армейский фельдшер Павел Дубов зашил больному рану, а Агафья сделала перевязку и дала мальчику снотворное. С этой минуты его будет лечить сон. Дубов поблагодарил за грамотно оказанную первую медицинскую помощь и обещал присмотреть за мальчиком, которого звали Коля. Доставившую Колю в медпункт звали Адель. Этой удивительно красивой девушке органично подходило явно нерусское имя, и вся она была изысканно хороша. Казалось, что она была если не с другой планеты, то точно не из России, хотя и говорила на блестящем русском. Потом выяснилось, что Адель не просто из России, но из Санкт-Петербурга, или Петрограда, как сейчас говорят. Более того, они даже жили недалеко друг от друга в Адмиралтейском округе. Они с Агафьей быстро подружились.

Позже Адель познакомила её с Чанышевым, Хамсой и другими людьми. Агафья дорожила дружбой с ними, и они отвечали ей взаимностью. Один раз в месяц, а иногда и чаще друзья устраивали воскресный обед русской кухни. В этот день Агафья готовила им либо борщ, либо пирожки с капустой, картошкой, говяжьей печенью или солёными груздями. Летом это был суп со щавелём или молодой крапивой, а также пирожки с зелёным луком и яйцами. Её пирожки Чанышев называл «антигуманной пищей», потому что они готовились на кислом тесте, а это было вредно для желудка, но при этом он ел их наравне с остальными, потому что это было вкусно. Со временем Агафья не только стала активной участницей важных событий их жизни, но и разделила их мировоззрение. Однако всё же некоторые взгляды новых друзей на природу вещей были за пределами её понимания.

Она, безусловно, была порядочным человеком с открытым, чистым сердцем. Но, как сказал однажды Чанышев, в её голове было много лишнего, наносного. Он считал, что Агафья неоправданно большое значение в своей жизни придавала религии или по крайней мере некоторым её догмам. Однажды Чанышев прочёл на эту тему целую лекцию: «Религия даёт каждому рабу Божьему надежду на то, что его загробная жизнь будет непременно лучше настоящей, земной. Это заблуждение или даже заведомая религиозная ложь, которая заставляет верующих выстраивать свою жизнь по принципу „всё потом“. Священнослужители считают, что у человека обязательно будет и любовь, и достаток, и уважение, и всё остальное, что составляет счастье, но потом. Поэтому, образно говоря, человек откладывает свою жизнь на потом. Более того, православие предполагает, что страдания – обязательный и даже главный атрибут жизни любого человека. Это лишает необходимости стремиться к счастью сегодня, прямо сейчас. Православный не ожидает радости бытия в каждое мгновение текущей жизни, а если такое неожиданно всё же случается, это пугает его и он немедленно должен плюнуть через плечо, чтобы „не сглазить“».

Чанышев считал, что изменить такое мировоззрение Агафье уже нельзя, да и не нужно.