Текст книги "Тушеная свинина"

Глава 3

Когда Цзяцзя проснулась, было еще темно. Она села и попыталась нащупать ногами тапочки. Их не было. Сунула руку под кровать и поискала там, но ничего не нашла. Она посмотрела вниз, на пол, и обнаружила, что пола больше не существует, а на смену ему пришла поверхность глубокого моря, словно она сидела, свесив ноги с борта корабля, и смотрела на отражение беззвездного неба в воде. Темнота колыхалась, как шелк. Она поднялась с кровати, ступила на то, что раньше было полом, и провалилась во внезапный влажный холод, который, несомненно, был студеной водой. Она тут же повернулась, чтобы схватиться за кровать, но той уже не было. Погрузившись в воду, она поискала хоть что-нибудь, за что можно ухватиться, задержала дыхание и поплыла, все глубже и глубже.

Время стало расплывчатым и неуместным. Цзяцзя не знала, куда плывет. Она не видела собственного тела. Если она спустится, то найдет ли вновь землю, добравшись до основания здания? Стоит попробовать, подумала она. Казалось, прошло много времени, но наконец в воду проник белый луч света. Солнце! Должно быть, это вдалеке встает солнце. Преломленный свет казался чужим, словно из другого измерения, но Цзяцзя все равно поплыла к нему, рывками сбрасывая с себя пижаму и вполголоса взывая о помощи.

Приближаясь к свету, она заметила под собой маленькое серебряное существо, плавающее кругами. Ей показалось, что она разглядела крошечную рыбку с острым хвостом, сверкающим блестками. Рыбка совершала яростные движения – малек, только что научившийся пользоваться плавниками.

Цзяцзя снова сосредоточилась на свете и устремилась к нему, оставив серебристую рыбку позади. Свет становился все ярче. Она вышла из воды и обнаружила, что сидит на полу в собственной квартире, голая, окоченевшая от холода. Рядом лежала скомканная пижама. Утреннее солнце пробивалось сквозь шторы, небо теперь было бледно-голубым, и группа женщин средних лет уже собралась под окнами в парке, танцуя под диско.

Глаза Цзяцзя постепенно привыкли к свету. Ее трясло. Машинально она потянулась к рисунку на прикроватном столике. С облегчением обнаружив, что он сухой, она прислонилась головой к кровати и внимательно посмотрела на человека-рыбу. В его глазах она увидела безжизненность, как у преследуемой жертвы, которая уже сдалась.

Цзяцзя сложила рисунок, хотя и не могла выбросить его из памяти. Вода – что это было? Она уже не помнила, как выглядела эта вода, и лишь ощущала жгучий холод, оставшийся на коже. Должно быть, ночью сломался обогреватель, вот и ледяная стужа. Квартира слишком большая. Цзяцзя решила, что должна уехать из нее как можно скорей. Трудно выносить царящее в ней одиночество.

Она не помнила, когда в последний раз признавалась себе, что действительно чего-то боится. Не потому что никогда не испытывала страха, конечно же, испытывала, но очень рано поняла, что ее слабость приведет лишь к дополнительным сложностям для семьи: новому беспокойству за бабушку, новым тревогам за тетю, новым ночным перешептываниям между ними обоими.

Ее мать умерла в день, когда Цзяцзя пошла в среднюю школу.

В тот вечер, заглянув через дверь в спальню, где бабушка молча рыдала в подушку, свесив ноги с края кровати, Цзяцзя научилась делать то же самое.

Теперь она попыталась встать, но обнаружила, что не может собраться с силами. Она завернулась в пуховое одеяло и несколько часов просидела на деревянном полу, желая, чтобы день остановился и подождал ее. Она закрыла глаза и попыталась вспомнить мать. Уже давно она этого не делала. Воспоминания были отрывочными и слабыми, как всегда. Цзяцзя была уверена, что когда-то они казались реальными и в одно время – отчетливыми и ясными. Но когда? Теперь она не могла этого сказать. Она не могла вспомнить подробности, только знала, что они были.

Во второй половине дня Цзяцзя решила пойти к бабушке. Хотелось отвлечься, подняться с пола и чем-то занять голову. Она оделась и села в сто тридцать девятый автобус, идущий к проспекту Цзяньгомэнь. Ехать было дольше, чем на метро, но она чувствовала себя лучше на земле: здесь было легче дышать. Цзяцзя сумела найти место в конце салона, рядом с матерью и девочкой. Мать держала на коленях школьную сумку, и у ее ног стояло несколько пластиковых пакетов с продуктами. Во время путешествия они почти не разговаривали, только однажды мать открутила крышку термоса, налила в нее немного чаю и поднесла к губам дочери.

– Тебе надо больше пить, – сказала она.

Девочка, не отрывая глаз от лежавшей на коленях книжки с картинками, открыла рот, чтобы мать ее напоила. Цзяцзя вышла из автобуса, а они поехали дальше.

Цзяцзя росла у бабушки и тети. Их маленькая трехкомнатная квартира с окнами во двор находилась на втором этаже старого кирпичного здания. Сначала в ней жили бабушка и дедушка. Прежний работодатель передал им квартиру в пожизненное пользование, и, когда дедушка умер, тетя переехала туда, чтобы заботиться о бабушке. Потом тетя вышла замуж за Ли Чана, и он тоже поселился там. С годами во дворе стало тесно от припаркованных машин, а велосипедов было уже меньше, чем в детстве Цзяцзя. Как раз в момент, когда Цзяцзя приблизилась к воротам, из них вышли несколько женщин. Она их не знала. В детстве ей казалось, что семьи, живущие в этом доме, никогда его не покинут. Они представлялись такой же неотъемлемой его частью, как растущие под окном деревья.

Цзяцзя толкнула металлическую дверь, прошла по вестибюлю, включила свет и поднялась по лестнице. На стенах пролетов висело несколько рекламных объявлений, причем новые были приклеены поверх старых. Кто-то написал от руки: «Прокат автомобилей» – и указал рядом номер телефона.

Она постучала, тетя открыла дверь и поздоровалась с племянницей.

– Посмотри на мой новый аквариум! – похвасталась тетя и посторонилась, чтобы Цзяцзя могла протиснуться в комнату мимо обувного шкафчика.

В гостиной стоял большой аквариум, сантиметров на тридцать выше Цзяцзя. В нем с потерянным и оторопелым видом плавали рыбки разных пород с большими круглыми глазами. Однако даже их присутствие не мешало аквариуму выглядеть до странности пустым.

– Не добавить ли туда каких-нибудь кораллов? – спросила Цзяцзя, кладя сумочку на диван.

– Завтра их привезут, – сообщила тетя, глядя на аквариум с гордостью, словно на своего ребенка.

Бабушка Цзяцзя, покачивая головой, мелкими шажками вышла из своей комнаты.

– Мы всего-навсего обычная семья, живущая в нормальной квартире, – хрипло произнесла бабушка, и лицо ее недовольно сморщилось. – Цзяцзя, у твоей тети что ни день, то новая идея. Бедняжка, видишь ли, старается идти в ногу со временем. Посмотри, сколько места занимает эта штуковина.

– Ли Чан сейчас на совещании, – пояснила тетя, не обращая внимания на старуху. – Мы с ним работаем над одним проектом, связанным с кино. Когда получу свою долю, постараюсь купить тебе миленькую квартирку и аквариум, как этот. Сумма должна быть большая.

Тетя села и принялась ополаскивать чайные чашки и укладывать их в кипяток.

– Квартира, в которой ты сейчас живешь, для тебя слишком велика. Ты должна ее продать и вложить вырученные деньги в наш проект, – продолжила она, после чего деревянными щипцами вытащила из кипятка три чашки. – Фильм принесет кучу денег. Вчера вечером мы с твоим дядей сняли номер во «Временах года», чтобы отпраздновать сделку. Больше тысячи юаней за ночь! Мы с Ли Чаном даже не думали, что вестибюль окажется таким красивым. Жаль, что сейчас зима, иначе мы выпили бы на террасе.

– Я думала, вы открываете ресторан, – сказала Цзяцзя.

– Мы решили, что лучше заняться тем, в чем Ли Чан хорошо разбирается, – объяснила тетя. – Идея с рестораном была несколько легкомысленной.

Своими авантюрами тетя никогда не могла заработать на ту жизнь, которой желала. Чэнь Хан всегда ее критиковал. Он воздевал палец, качал головой и заявлял, что тетя Цзяцзя метит чересчур высоко, слишком нетерпелива и идеализирует деньги. «Если на деньгах зацикливаться, ничего не заработаешь», – обычно говаривал он, коля орехи. Но разве он не был таким же?

– А что насчет тебя, моя дорогая, какие у тебя планы? – спросила тетя, поднимая глаза от чашек на племянницу.

– Я ищу кого-нибудь, кто согласится снять или купить мою квартиру. А еще я подумываю снова заняться живописью, – сообщила Цзяцзя, – и продавать картины.

– Ой, лучше найди стабильную работу, – посоветовала бабушка, медленно обходя стол шаркающей походкой, чтобы сесть рядом с дочерью. Желтые тапочки в горошек она носила уже больше десяти лет, а когда у нее возникли проблемы с коленями, пришила к подошвам ткань, чтобы передвигаться, скользя ногами по полу. – Я всегда это говорила, помнишь? – со вздохом добавила бабушка.

Цзяцзя, конечно, помнила, как же иначе. Бабушка всегда рекомендовала учиться чему-то, что даст гарантию занятости. Что даст «миску риса», так она это называла. Цзяцзя глубоко вздохнула, хорошо понимая: никаких споров из-за ее работы больше быть не должно. Старуха и так пережила слишком многое. Все, что могла сказать Цзяцзя, позволь она себе открыть рот, было бы чересчур злым. Поэтому она ничего не ответила. Ей пришлось взять себя в руки. Она не могла допустить, чтобы тетя и бабушка заметили ее неуверенность.

– Позволь мне спросить Ли Чана, нет ли у него чего-нибудь для тебя, – предложила тетя.

– Не забудь убедиться, что работа надежная и ее не обманут, – добавила бабушка.

– Мама… – снова начала тетя. – Я понимаю, тебе не нравится Ли Чан, но он знает много богатых людей, которые могли бы заказать у Цзяцзя картину.

– Я больше не буду вмешиваться, – проговорила бабушка с несчастным выражением лица. – Да, я не знаю, как устроен сегодняшний мир. Но надежнее всего заниматься ремеслом. Посмотри на себя и на Ли Чана, который до сих пор живет в моей квартире. А ему пора бы иметь собственный дом.

Затем, качая головой, бабушка встала и удалилась в кухню, чтобы приготовить еду.

– Останься на ужин, Цзяцзя, – предложила тетя.

В начале десятого вечера Цзяцзя забрела в бар Лео. Сначала она молчала: в ее голове бродило слишком много мыслей, чтобы их можно было выразить словами. Выйдя из бабушкиного дома, она вдруг поняла, что не обязана подчиняться чужим правилам. Она больше не ребенок, и мнение бабушки, каким бы обоснованным оно ни казалось, осталось за дверью ее квартиры. Теперь Цзяцзя могла идти куда угодно, ни перед кем не отчитываясь. Могла заниматься искусством, и рядом больше не было Чэнь Хана, чтобы указывать, как плохо это выглядит в глазах окружающих. Ей захотелось хорошего шампанского.

Она подозвала Лео.

– Бокал самого лучшего шампанского, пожалуйста, – попросила она.

– Вот этого? – Он открыл меню и указал название. – Обычно его продают бутылками. Но я могу налить бокал. Похоже, у вас сегодня праздник.

– О, тогда не возражаю против целой бутылки вот этого!

Она засмеялась и постучала пальцем по строчке меню.

Если она решила зарабатывать на жизнь живописью, то позволит себе разгуливать по дому в огромной футболке не по размеру, неумытой и коротко стриженной. Правда, и в этом случае она представляла себе рядом кого-то, кто, несмотря ни на что, обеспечивал бы ей комфорт и приносил еду из любого понравившегося ресторана, даже с другого конца города. Да! У нее появятся новые воспоминания, и в них будет присутствовать еще кто-то, с кем она поселится в новом доме. Эти воспоминания и станут питать ее творчество.

Лео вернулся с бутылкой и осторожно открыл ее. Послышалось тихое шипение. Он наполнил бокал шампанским – холодным, золотистым.

– Вы любите живопись? – спросила Цзяцзя.

– Я всегда больше интересовался музыкой.

– Тогда вы напишете для меня песню? – рассмеялась она.

Обычно Цзяцзя не смеялась на людях, но ей хотелось быть кокетливой, игривой. Она не могла припомнить, когда в последний раз вела себя так: смеясь не в ответ на что-либо, а приглашая кого-то в ближний круг не чужих ей людей. Лео улыбнулся в ответ, чтобы соответствовать ожиданиям, сопроводив улыбку легким смешком.

– Вы когда-нибудь писали песни для своих подруг? – спросила она.

– Один раз, для последней. Но ей не понравилось.

– Расскажите о ней.

– Ну… – Он поискал лаконичный ответ на неопределенный вопрос. – Она была как тяжелое похмелье.

– Значит, у вас от нее болела голова.

– Часто. И очень сильно.

– Вы ее понимали? Я имею в виду, вы действительно понимали, кто она и почему делает то, что делает?

– Оттого, что вы понимаете кого-то из близких людей, иметь с ними дело не легче.

Лео поставил бутылку в ведерко со льдом и накрыл салфеткой.

Цзяцзя на мгновение задумалась.

– Я никогда не понимала мужа, – призналась она.

– Он был сложным человеком?

– Вовсе нет. Он вырос в бедной, но заурядной семье, много работал, преуспел в бизнесе, женился на мне, а потом умер. Все просто, правда? Но я не понимала его простоты.

– Вам этого хочется? Простоты?

– Я больше не уверена.

Она сделала глоток шампанского. Пузырьки сначала придали ему очень сильный вкус, похожий на громкий аккорд в начале симфонии, но вскоре, почти сразу, кончиком языка она ощутила всю гармонию напитка.

Лео вопросительно посмотрел, ожидая продолжения.

– Всю жизнь я словно поднималась на стену башни, – объяснила Цзяцзя, ставя бокал на стойку. – Мое тело всегда было параллельно земле. А потом раз! Мир повернулся, я стою прямо, а башня лежит на земле плашмя. Все стало по-другому, но моя голова снова поднята, и я иду вперед. На самом же деле я даже не знаю, в какую сторону идти. Понимаете, к чему я клоню? А шампанское хорошее, очень хорошее, должна вам сказать.

Прежде чем Лео успел ответить, вошли еще несколько посетителей, и Цзяцзя жестом дала понять, что разговор можно прервать. Это оказалась компания из четырех человек: двое мужчин и две женщины. Под распахнутыми пальто у обоих кавалеров виднелись костюмы – один серый, другой темно-синий, – но галстуки после работы они сняли. Женщина пониже сняла шубу и осталась в яркой блузе с декольте. Она вела себя шумно. Не успев усесться, заявила, что она адвокат.

– У тех парней не было ни единого шанса, – похвасталась она. – Мне все равно, если ты дерешься перед клубом, но если ты бьешь моего друга у меня на глазах, ты ведешь себя глупо. Я позаботилась, чтобы малый получил заслуженный срок.

– Однако он был довольно молод, верно? – спросила другая женщина.

– Парню было восемнадцать. Приехал на «Мазерати». – Она достала тонкую сигару. – Его родители приходили с извинениями и просили все уладить. «Нам очень жаль, однако наш мальчик и так получил урок». Но я ответила: «Нет уж, он получит полный курс коррекционного образования, в котором нуждается». – Она громко захохотала и добавила: – Видели бы вы их лица!

Посетители рассмеялись и заказали выпивку. Лео подошел к Цзяцзя и тихо спросил, не беспокоит ли ее шумная компания.

– Совсем наоборот, – шепнула она в ответ. – Пусть разговаривают, они забавные.

Когда бар закрылся, Цзяцзя все еще сидела на своем табурете. Четверка запоздалых посетителей ушла. Женщина так и не смогла прикурить сигару. Оставшуюся часть вечера Лео был занят приготовлением коктейлей. Цзяцзя время от времени наблюдала за его двигающимися пальцами: хозяин бара обладал довольно заурядной внешностью, но ей нравилось, как он работал руками. Лео, наверное, надежный человек, подумала она, и так предан любимому делу. Его движения казались отточенными – в них чувствовалась та легкость, которая достигается только после многих лет практики.

Лео протер последний столик и вернулся к стойке. Затем он переложил сумку Цзяцзя и сел на соседний табурет – удивительное проявление близости со стороны мужчины, который держался на вежливом расстоянии от других. Цзяцзя повернулась лицом к нему.

– Я допила бутылку, – сообщила она. – Мне пора уходить.

– Останьтесь и выпейте со мной еще.

Перегнувшись через стойку, он достал бутылку бренди и два бокала.

Они молча выпили.

– Как вы думаете, я красивая? – спросила Цзяцзя.

– Ты как вода. Твоя красота мягка и спокойна.

– Тогда ты проведешь со мной ночь? Думаю, это станет хорошим воспоминанием для нас обоих.

Тротуар был мокрым от растаявшего снега, но местами покрылся ледяной коркой: температура падала. Лео закрыл бар, и они оба направились в сторону квартиры Цзяцзя. Относительно чистый дневной воздух улетучился, и город скрылся за пеленой смога.

Глава 4

Проходя мимо консьержа, Цзяцзя ускорила шаг и оставила Лео позади. Консьерж поздоровался, но она спрятала подбородок в складки шарфа и, не останавливаясь, прошла к лифту.

Поднимался лифт долго, и все это время они молчали. Вдали от бара уверенность Лео в себе куда-то подевалась, и на его лице отразилась тревога. Он будто стал меньше ростом. Войдя в квартиру, он медленно снял пальто и застыл с ним в руках, хотя Цзяцзя бросила свое на диван.

Заметив смущение гостя, она одной рукой взяла пальто Лео, а другой ободряюще коснулась его локтя. В ответ он притянул ее к себе, как будто теперь мог перестать притворяться робким. Она почувствовала, как ее грудь прижалась к его груди, а его губы потянулись к ее. Его дыхание отдавало свежей мятой, и она смутилась, подумав, что ее собственное пахнет алкоголем. Она не видела, чтобы он ел что-то мятное.

Тепло от его рук, прикасавшихся к коже, просачивалось в поры, словно вода. Как будто объятия этого мужчины разбудили какое-то тайное место внутри нее, до которого прежде никто не добирался. Она никогда не испытывала такой тоски по чужому телу. Это не имело отношения к плоти и выходило за пределы сознания, не было ни похотью, ни любовью. Пожалуй, подумала она, такое состояние лучше всего описать как впечатление одинокого путника в пустыне, измученного и опустошенного, от вдруг расцветшего перед ним прекрасного персикового дерева, усыпанного плодами.

Но едва Лео уложил ее в постель, Цзяцзя захлестнула волна вины. Кто-то вторгся в пространство Чэнь Хана, единственной защитницей которого оставалась теперь она. Цзяцзя хотела не думать, прогнать эту мысль, но, прижавшись спиной к холодному шелку простыней, которые делила с мужем, почувствовала, будто изменяет Чэнь Хану. Лео в отличие от нее не колебался ни секунды. Он снял галстук-бабочку, жилет и рубашку, но брюки оставил, ожидая, что их снимет она. Цзяцзя провела руками по его бедрам и коснулась возбужденного члена, все время избегая встречаться с Лео взглядом.

Все в Лео напоминало о муже, делая его присутствие почти осязаемым, и Цзяцзя поневоле принялась их сравнивать. Кожа Лео была плотнее, кости острее, руки крупнее. Очертания тела в темноте казались странными и чужими. Он снял с нее брюки, прежде чем расстегнуть блузку – Чэнь Хан сделал бы наоборот. И ощущение, возникшее, когда он входил в нее, отличалось от того, которое она знала. То, как он двигался на ней, то, как напрягались его мускулы, было тоже совершенно другим.

И тем не менее она с силой притянула к себе его – незнакомца, коснувшегося части ее тела, полностью отделенной от окружающего мира.

Когда Цзяцзя проснулась, Лео уже не было в комнате. Сначала она подумала, что он ушел, но потом услышала его шаги на кухне. Ей хотелось побыть одной. Она быстро умылась и оделась, а когда вошла в кухню, то увидела, что Лео купил яйца и уже варит их.

– У меня есть яйца, – сказала Цзяцзя. – Они в холодильнике.

– Я купил и другую еду.

Она посмотрела на часы. Больше одиннадцати.

– В какое время ты должен быть в баре, чтобы подготовиться к открытию? – спросила она.

– Не раньше четырех-пяти. У тебя хорошая картина.

Он указал на стену за диваном.

– О, – смущенно произнесла она. – Спасибо.

Она не знала, почему решила не говорить, что она художница и сама написала эту картину. Во всяком случае, это не была та вещь, которой она особенно гордилась. Никто раньше не хвалил эту картину – она повесила ее всего два дня назад, чтобы заменить ту, которую Чэнь Хан купил в художественной галерее на Рю-дю-Бак в Париже.

На ее полотне была изображена гнедая лошадь на берегу моря, смотрящая на что-то, находящееся за рамой. Берег был илистым, каменистым, и на него набегали чересчур большие волны. Она никогда не умела писать волны правдоподобно, хотя морские пейзажи любила больше других. Студенткой она накопила на подработках деньги и поехала в Лондон, где провела немало часов в Национальной галерее, изучая картины, на которых изображались волны, и пытаясь их копировать, и все-таки так и не освоила необходимые приемы. По крайней мере, так, как ей хотелось. В движении океана и полупрозрачности воды присутствовало нечто, чего она не могла уловить. Какое-то равновесие между таинственностью и простотой. После окончания художественной школы она даже провела неделю в даосском храме, чтобы побольше узнать о нраве воды.

Поэтому она была удивлена, что кто-то счел ее картину хорошей.

– Кто выбрал картину? – спросил Лео.

– Я, – ответила она.

– Вообще-то, я не очень люблю океан, – проговорил он и передал ей пластиковую миску с теплым соевым молоком, пакетик жареных палочек из теста и тарелку с жареными корнями лотоса. – На самом деле особой причины для этого нет, просто в детстве он мне не нравился.

– Мой муж тоже не любил воду. Он говорил, это опасная и дикая субстанция. Между прочим, ее очень сложно рисовать.

Цзяцзя откусила кусочек жареной палочки и принялась жевать, рассматривая на ней след, оставленный зубами.

– Могу себе представить. – Лео немного поколебался и продолжил: – Это, наверное, требует большой практики. Один мой давний знакомый вырос неподалеку от побережья, его старик – рыбак. Парень учился в художественной школе и пишет невероятные морские пейзажи, это действительно непростое искусство. Он провел у воды всю свою жизнь. Правда, остальное получается у него не хуже.

– Его отец рыбак? И он позволил сыну выучиться на художника?

– Ну конечно нет! – Лео рассмеялся и покачал головой, о чем-то вспомнив. – Отец велел ему никогда больше не появляться в доме.

Отец Цзяцзя не возражал против ее обучения рисованию, но и не поддерживал ее. Хуже того – он был равнодушен. Отец ушел от матери Цзяцзя, когда дочери исполнилось пять лет, и потом, когда она жила с матерью, а затем с бабушкой, только один-два раза в год приглашал на обед. Когда она сказала ему, что поступила в Центральную академию изящных искусств, отец лишь улыбнулся и продолжил заказ блюд. Возможно, отец ее даже поздравил, но это не имело значения, потому что через год-другой он совершенно об этом забыл.

– Я тоже ходила в художественную школу, – призналась она Лео.

Он подошел сзади и коснулся ее плеч руками.

– Однажды я случайно подслушал, как ты говорила об этом в баре, – повинился он.

Внезапно Цзяцзя встревожила нежность Лео. Бурность прошлой ночи теперь исчезла, и его привязанность казалась неуместной. Она быстро доела завтрак и начала просматривать почту. Пришли ежемесячные счета за обслуживание дома и отопление – первые, которые она получила после смерти мужа. Среди квитанций лежал и счет за электричество. Правление дома, должно быть, не захотело нарушать ее траур и потому прислало счета на две недели позже обычного. Срок оплаты, однако, оставался прежним.

Она вскрыла конверты и, к своему ужасу, обнаружила, что итого нужно заплатить целых четыре тысячи юаней. Основную часть составляло отопление. Чэнь Хан всегда жаловался, что зимой приходится тратить чересчур много денег на отопление, но Цзяцзя постоянно поддерживала в комнатах комфортную температуру, так как не любила носить свитер в помещении. Муж также считал, что пал жертвой смога, – не столько из-за вреда, причиненного здоровью, сколько потому, что очистители воздуха потребляли много электроэнергии, и это увеличивало ежемесячные расходы. На том, чтобы очистители работали на полную мощность, настаивала Цзяцзя, и Чэнь Хан снисходил к ее слабостям.

Теперь, когда его не стало, плата в четыре тысячи юаней в месяц до конца зимы означала, что Цзяцзя действительно должна начать зарабатывать. Неужели Чэнь Хан предвидел, что она окажется в такой ситуации? Думал ли он вообще об этом? Не выглядела ли безумием ее эфемерная надежда, что она сможет прокормиться картинами? Цзяцзя уже много лет не работала и, став женой Чэнь Хана, растеряла связи. Возможно, она не сможет ничего заработать.

Лео, должно быть, заметил на ее лице озабоченность.

– С тобой все в порядке? – спросил он.

– Да, – ответила она, не взглянув на него и не желая продолжать разговор, достала ручку и начала производить более тщательные подсчеты на отдельном листке бумаги.

– Ты живешь в этом районе? – спросила она Лео, складывая цифры и записывая результат.

– Нет, центр не для меня. Слишком дорого. Я живу немного дальше, недалеко от района посольств. Тоже дороговато, но…

– Ты прав. Мне одной не нужны четыре спальни, – перебила Цзяцзя. – Такую большую квартиру к тому же ужасно трудно убирать, – быстро добавила она, оправдываясь.

Лео начал рассказывать о районе, где жил, но Цзяцзя слушала рассеянно и либо отвечала отрывистыми репликами, либо вообще пропускала сказанное мимо ушей. Она выключила обогреватель и очиститель воздуха, а потом накинула на плечи свитер. Куря одну за одной, она принялась искать в интернете дешевую квартиру, которую могла бы снять. В конце концов Лео попрощался и направился в бар.

После того как дверь за ним закрылась, Цзяцзя выключила ноутбук и почувствовала облегчение, к которому примешивалось чувство покинутости. Она думала о том, что происходит вне стен ее квартиры, о том, как другие люди проводят свой день. К этому времени офисные работники уже должны были пойти на обеденный перерыв. Раньше Цзяцзя в это время навещала Чэнь Хана в офисе и обедала вместе с ним и его сотрудниками. Она никогда по-настоящему не наслаждалась едой – наспех перекусывала, а разговоры с мужем были полны лести, – но теперь ей почти захотелось сделать это снова. Ей не хватало чувства повседневности.

Она взяла тарелки, оставленные Лео на столе, и принялась их мыть. Корни лотоса напоминали призрачные лица с уставившимися на нее глазами. Лео не съел все жареные палочки из теста – ее муж был не таким, он доел бы все, что стояло на столе, даже если не был голодным. Независимо от того, сколько зарабатывал Чэнь Хан, он никогда не заказывал слишком много еды, если дело не касалось бизнеса, и когда делал чрезмерно большой заказ, обязательно просил скидку. При всем своем достатке он никогда не чувствовал себя богатым.

Цзяцзя заметила, что от нее пахнет сигаретами, и пошла в душ. Снимая одежду, она посмотрела на родимое пятно на внутренней стороне левого бедра. Размером со сливу, сероватое, похожее на воздушного змея. Она не думала о нем, когда была с Лео, что показалось странным: обычно она не забывала о пятне. Хотя Чэнь Хан никогда о нем не говорил, Цзяцзя живо помнила выражение лица мужа, когда тот впервые его заметил. Губы скривились, словно он увидел выбоину посреди дороги, после чего Чэнь Хан огляделся по сторонам и отвернулся. С тех пор всякий раз, когда они занимались любовью, до самой свадьбы, она пыталась прикрывать пятно рукой или одеждой, и скоро это стало для нее невыносимо. Поэтому Цзяцзя принялась искать для секса позы, в которых, как она думала, пятно не заметно. Она умоляла мужа попробовать их вместе с ней, притворяясь, что нуждается в них для собственного удовольствия.

Закрыв глаза, она впилась ногтями в родимое пятно и мысленно вернулась к телу Чэнь Хана, вспомнив его целиком – от лысеющей головы до плоского носа, до волос ниже пупка и до всего того, чему так отчаянно пыталась угодить. К собственному удивлению, она уже почти забыла вид обнаженного тела мужа. Перед глазами стояла только уродливая поза в ванне в последний день его жизни. Она снова подумала о Лео, с облегчением вспомнив, что тот не включил свет прошлой ночью. Она почти убедила себя, что уродливое темное пятно на ноге не будет иметь для него значения, что если он тот, кем ей представляется, оно, возможно, сможет для него потускнеть и даже исчезнуть. Она не могла сказать почему, но Лео казался человеком, который скорее исцеляет, чем ранит.