Текст книги "Дети богини Кали"

– Все наши усилия направлены на воспитание основных социальных навыков. Сегодня вы лично пообщаетесь с воспитанниками Норда, и сможете сделать вывод об эффективности нашей работы, – Аманда Крис держалась безупречно, она не выдавала волнения ни единым движением брови – долгие годы разнообразного руководства сделали своё дело. В шестнадцать лет, бросив школу, Аманда организовала свою фирму по производству печенья, полный провал на этом поприще ничуть её не смутил, и спустя год она попробовала ещё раз – создала предприятие, занимающееся устройством и обслуживанием корпоративов, у неё даже появились помощницы – девочки с которыми она училась. Постепенно Аманда набиралась опыта, бизнес её от раза к разу становился всё крупнее… С Афиной они познакомились в Университете. На заре создания проекта «Искусственный эндометрий» Аманда в него не верила, про себя посмеиваясь над «витающей в облаках» учёной подругой, у неё была тогда уже своя достаточно крупная фирма, производящая бытовую технику. Когда же Афина предложила ей всё бросить и возглавить один из сегментов её экспериментального проекта, финансируемого из бюджета государства, они чуть не поссорились. «Да ты что, сдурела? Какая из меня чиновница, я всю жизнь занимаюсь бизнесом… Ты втягиваешь меня в какую-то авантюру!» Правда, потом остыла, приняла предложение. Как раз так совпало, что в связи с экономическим кризисом её прибыли резко снизились, и Аманда, пока не стало совсем поздно, быстренько продала фирму. «Искусственный эндометрий» впоследствии она даже полюбила. Это был принципиально новый для неё вид деятельности, но настолько более приятный, мирный по сравнению с постоянными битвами за сделки, материалы, цены, что Аманда искренне кайфовала на работе и делала своё дело, что называется «с огоньком». Навыки, принесённые ею из мира бизнеса, тоже без дела не валялись.

Сенаторана Анна Роуз внимательно слушала и верила тому, что говорила Аманда. Эта женщина знала, как разговаривать с теми, от кого целиком и полностью зависит судьба дела, вверенного ей.

– А замечали ли вы, госпожа Крис, в процессе общения с воспитанниками, что их поведение отличается от поведения нормальных, в смысле естественно рожденных детей? Ведь насколько я знаю, до открытия проекта вы неоднократно принимали участие в работе благотворительного фонда «Доброе Слово», и вам приходилось много общаться со школьниками.

– Не замечала никаких отличий, сенаторана Роуз. Это обыкновенные дети.

– Афина, позвольте теперь задать вопрос вам. Как они появляются на свет? Плоды развиваются в инкубаторах? Расскажите более подробно о своей, самой первой стадии проекта.

– Охотно, сенатор. Зародыши развиваются в матке коровы. Обыкновенной сельскохозяйственной коровы.

– Коровы?! О, Всемогущая!

– Это не должно шокировать вас, – продолжала Афина, – корова была выбрана нами в связи с тем, что срок беременности у неё хорошо совпадает со сроком беременности у здоровой женщины, это первое, второе, размеры матки коровы позволяют одновременно выращивать до восьми полноценно развитых маленьких человечков. Это очень экономично. Кроме того, корова – животное спокойное, то есть риск травмирования для эмбрионов минимален.

– Позвольте, но ведь коровы так сильно отличаются от людей, они травоядные… Не сказывается ли это на развитии плодов?

– В действительности, госпожа Роуз, разница не такая уж большая. Все крупные млекопитающие очень близки друг к другу по структуре генома. А что касается пищи… В период столь необыкновенной беременности корова получает специальные комбикорма, разработанные в нашем институте, они содержат особые белки, поступающие непосредственно в кровь животного, такие белки распознаются тканями искусственного эндометрия, выращенного в коровьей матке и взаимодействуют с ними… я не буду вдаваться в детали… это все очень сложные биохимические процессы… Вас ведь интересует итог: в организме коровы создаются условия максимально приближенные к условиям в женском организме!

– Но, Афина… Вы уверены, что это этично? Большинство людей отпугивает именно моральный аспект проекта. Вот лично вы, – Анна Роуз повернулась к одной из заместительниц директриссы, довольно молодой ещё женщине, – вы хотели бы, чтобы вашего ребенка вынашивала корова?

– Не слишком, – немного робея перед сенатораной ответила та.

– Вот видите! Я не могу поверить, что подобный способ появления на свет никак не отражается на их интеллектуальных и духовных качествах. И большинство людей в нашей стране не может!

– Однако, законопроект всё же предложен Народным Советом. Кто, как не они, лучше всего отражают общественное мнение, – возразила Афина, – Среда, в которой вы вращаетесь, состоит из представителей крупного бизнеса, политиков, знаменитостей – все это более чем хорошо обеспеченные люди, а в Народном Совете большинство принадлежит социал-демократической партии, левым, и они стремятся удешевить альтернативную репродукцию, сделать её доступной среднестатистическим и даже малообеспеченным семьям. Закон всегда оставляет возможность выбора способа репродукции, и, к примеру, вы, госпожа Роуз, спокойно сможете нанять суррогатную мать, если захотите размножиться, или даже попробовать родить, если вам захочется приключений, никто не запрещает… Но подумайте о наших соотечественницах, добывающих на жизнь тяжелым физическим трудом. Для любой из них беременность равносильна потере работы. Квоты на материнство за государственный счёт ждут годами, а суррогатную мать по контракту могут позволить себе далеко не все. «Искусственный эндометрий» сделает родительство доступным для всех. Не понимаю, за что такое важное и нужное дело штурмуют со всех сторон!  Речь ведь идет о предоставлении гражданам нашей страны дополнительных свобод…

– А сами суррогатные матери? Как государственные, так и от различных коммерческих фирм? – вмешалась сенаторана Гилберт, перед этим она активно обсуждала что-то с Амандой Крис, –  Вы хоть представляете, какое количество рабочих мест мы потеряем, если примем этот закон? Они ведь на куски нас разорвут. Начнутся массовые беспорядки. Знаете ли вы, что штат государственных суррогатных матерей по численности превосходит действующую армию?

– Я понимаю вашу тревогу, госпожа Гилберт. Но народ и так недоволен. Малообеспеченные семьи в большинстве случаев имеют трудности с воспроизведением потомства. Они жалуются на очереди за квотами, на различные бюрократические препоны при оформлении этих квот… Разумеется, переход к повсеместному внедрению центров репродукции должен быть постепенным, увольнять действующих суррогатных матерей нужды нет, можно просто не набирать новых, дождаться естественного сокращения их числа. Вот, кстати, и моральный аспект выгодности проекта. Вам не кажется, дамы, что само наличие штата суррогатных матерей – не этично? Женщина – это свободное, высокоразвитое мыслящее существо, и оно не должно использоваться в современном обществе в качестве инкубатора. Таково моё глубокое убеждение. Кроме того, медицинский аспект. Знаете ли вы, какова средняя продолжительность жизни суррогатной матери? Она почти на двадцать процентов ниже средней. Это очень тяжелый труд. За свою жизнь суррогатная мать, работающая по контракту, вынашивает в среднем от восьми до двенадцати беременностей, в зависимости от общего состояния здоровья. У многих отказывают почки, сердце, печень, возникают осложнения, связанные с кровеносной системой, варикоз, нарушается обмен веществ. Вот вы бы хотели быть суррогатной матерью, госпожа Гилберт? А у многих просто нет выбора. Иначе их семьи будут голодать. Понимаете меня? Существующая система альтернативной репродукции нуждается в усовершенствовании, и в свете этого со стороны государства разумно было бы повернуться лицом к проекту…

– Спасибо, Афина, – Аманда Крис жестом предложила дамам остановиться, –  Мы на месте. Сейчас мы встретимся с ними…

– Позвольте напоследок ещё один вопрос, – робко вступила в диалог молодая женщина-зам, – а что происходит потом с коровой?

Афина снисходительно улыбнулась.

– Ничего страшного, поверьте. Она продолжает существовать в своем привычном качестве сельскохозяйственного животного. Ей дают специальные препараты, под воздействием которых искусственный эндометрий отторгается и выводится из её организма. То есть проект милосерден даже по отношению к коровам.

Двери приемного зала распахнулись. В его центре возле импровизированной сцены полукругом стояли мягкие кресла для гостей. Дети, ерзающие на своих местах в ожидании торжественного события, помещались на стульчиках, установленных в несколько рядов вдоль стен.

– Добро пожаловать в Норд, дамы.

И сотни маленьких ладошек замелькали в воздухе, приветствуя, согласно полученным инструкциям, высокопоставленных гостий аплодисментами. В отличие от более старших воспитанников, получивших запечатанные конверты, из которых приглашения содержала лишь некоторая часть, малыши, отобранные для этих смотрин, были предупреждены заранее. Культурный руководитель регулярно собирал их в актовом зале, разучивая с ними стихи, песенки, постановочные сценки, и теперь они с трогательной старательностью, точно дрессированные обезьянки, продемонстрировали представительницам власти тщательно отрепетированный мини-спектакль по сюжету известной сказки.

– Они очень милы, не правда ли?

– Соглашусь с вами, и, главное, пока я не замечаю никаких явных признаков того, что они появились на свет из коровьей утробы. Живые, сообразительные, некоторые из них даже шалят… – произнося это сенаторана Роуз смотрела в сторону ряда стульев, где должны были смирно сидеть, ожидая своей очереди, дети, не задействованные в проигрываемой части представления, – значит, у них имеется самостоятельное мышление, – в поле её зрения как раз попала Аделаида, она не сидела, как полагается, а стояла коленками на своем стуле и, вытянув шейку, высматривала что-то в окне.

– Госпожа Крис, вы позволите? Я хотела бы поговорить с этой девочкой. Мне интересно, как они ведут себя в процессе общения.

– Разумеется, госпожа Роуз. Я сейчас позову её.

Девочка нисколько не испугалась, когда её попросили подойти к креслам, где сидели высокопоставленные особы. Она держала себя на удивление спокойно и свободно, несмотря на все усилия культурного руководителя, который, всячески призывая малышей в столь знаменательный день не баловаться и строго следовать инструкциям, внушил им едва ли не суеверный трепет перед делегатами.

– Здравствуйте, – сказала Ада, заправляя за ухо выбившуюся из косички прядь.

– Привет, – вложив в это слово всю ласковость, на которую только была способна, ответила сенаторана Роуз, – как тебя зовут?

– Ада.

– Очень приятно. Я – Анна-Генриетта Роуз, – представительница власти протянула девочке руку для пожатия совсем так же как протягивала её равным себе высоким особам.

Малышка, немного робея, приблизилась, и взяв руку сенатораны двумя своими аккуратно её покачала.

– А почему двумя? – удивилась та.

– Но ведь ваша рука такая большая, – со всей серьезностью пояснила Ада, – на такую руку одной моей не хватит…

Аманда Крис Крис и Афина Тьюри заулыбались.

– Что ты там увлеченно высматривала, в окне? Птиц? – снова обратилась сенаторана Роуз к девочке.

– Нет. За мной должна прийти моя сестра. Я её жду.

– Сестра?! – это заявление было настолько неожиданным для Анны Роуз, что её холодная выдержка большого политика, воспитанная годами подковерных игр, на миг изменила ей.

– Да! Она обещала встретить меня и скоро уже придет. Ей четырнадцать, она почти совсем взрослая.

– Очень хорошо иметь старшую сестру, не правда ли? – справившись с собой, ровным светским тоном спросила сенаторана Роуз, – ты ведь любишь её?

– Очень, особенно когда она меня не причесывает, – Ада немного подумала и добавила, – Нет. Вообще люблю. Всегда.

– Ты меня с ней познакомишь?

Малышка кивнула.

– Ну, а теперь ступай к своему месту, я очень рада была знакомству.

– Поразительно… – прошептала Анна Роуз, глядя в спину уходящего ребенка, – сиротка, рожденная коровой. Одна-одинешенька в целом мире. Как жестоко! Вот и миг незримого провала вашего проекта, Афина.

– Ошибаетесь, госпожа Роуз. Это – миг его славы. Способность проявлять родственные чувства к существу, генетически неродственному – признак нахождения на самой высокой ступени морально-этического развития. Это значит, что мы сумеем, в конечном итоге, построить общество, где человек человеку – сестра… Понимаете меня?

–

Выходя из приемного зала сенаторана Анна Роуз сразу заметила невысокую девушку-подростка, навстречу которой побежала Аделаида.

– Извините, дамы, но мне необходимо на это взглянуть, – она оставила своих спутниц и приблизилась к детям.

– Ну что, как всё прошло? Ты прочитала стишок? – спрашивала Онки у своей маленькой подруги, заботливо поправляя белые банты у неё на голове.

– Она разговаривала со мной… – загадочным шепотом сообщила ей Ада, привстав на цыпочки, чтобы Онки было лучше слышно.

– Ух ты, обалдеть! Не страшно было?

– А зачем меня бояться, я же не зверь какой? – подобрав для этого случая самую приветливую из своих улыбок, обратилась к девочкам возникшая подле них сенаторана Роуз.

От неожиданности Онки прижала Аделаиду к себе, и этот жест, невольный, инстинктивный, сразу выдал незаметную на первый взгляд глубину отношений между девочками, ведь в случае опасности живое существо всегда стремиться защитить тех, кого ощущает самыми близкими.

Анна Роуз почувствовала неловкость. Улыбка медленно растворялась на лице сенатораны, пока она разглядывала Онки; та, гладя по головке обнимающую её Аду, решительно подняла на представительницу власти взгляд, вопросительный, с легким оттенком недовольства – кто посмел вторгнуться в нерушимый союз двух сестер?

– Вы немного напугали нас, – сказала Онки. Она отвела глаза и с любопытством посмотрела куда-то за спину Анны Роуз – у противоположной стены широкого коридора, стараясь оставаться незаметными, прохаживались туда-сюда две девушки в черных костюмах, – мы тоже не звери, но вы же ходите повсюду в сопровождении охраны, – добавила она.

– Ты очень внимательная девочка, – заметила ей сенаторана, – дело в том, что я должна вести себя в соответствии с занимаемым постом. Есть определенные предписания для властей. Мне обязательно иметь личную охрану.

Аделаида и Онки жадно разглядывали девушек у противоположной стены.

– Думаешь, они вооружены? – шепотом спросила малышка.

– Уверена, просто оружие у них хорошо замаскировано, – так же тихо ответила ей Онки.

– Твоя маленькая воспитанница называет тебя сестрой, – продолжала сенаторана Роуз, – расскажите, пожалуйста, мне об этом более подробно, вы так играете?

– Да, – ответила Онки, – это что-то вроде ролевой игры, правда, не мы её придумали, мне рассказал о ней один мальчик… Она помогает нам не чувствовать себя одинокими, мы ведь знаем, что появились на свет в рамках специального проекта, знаем, что у нас нет родителей, и вообще никаких родственников нет, знаем, что каждый из нас возник в ходе случайного слияния двух здоровых гамет. Вот у вас есть власть, госпожа Роуз, почему вы не сделаете так, чтобы нас, искусственно выводимых, как-нибудь метили, соседние эмбрионы, скажем, или эмбрионы из яйцеклеток одной женщины… Чтобы у нас было хоть какое-то подобие родства между собой, условные ниточки, связывающие нас друг с другом.

– К сожалению, нет у меня такой власти, – задумчиво произнесла сенаторана, – я могу только проголосовать «за» или «против» данного проекта, вон, видишь ту женщину с рыжими волосами, – она указала взглядом на раскрытые двери приемного зала, возле которых стояли Элен Гилберт, Аманда Крис, её замы и Афина Тьюри, – это – руководитель проекта, я обязательно передам ей твои пожелания… Ты, кстати, получила приглашение на официальную беседу для старших воспитанников?

– Не знаю. Я пока не распечатывала конверт. Кроме того, какое теперь это имеет значение, если вы уже разговариваете со мной?

– Что правда, то правда. Спасибо, что ответила на мои вопросы.

Аманда Крис отделилась от своих сопровождающих и подошла к сенаторане Роуз и детям.

– Мне нравится эта девочка, – сказала Анна, обращаясь непосредственно к директриссе так, как будто бы воспитанниц уже не было здесь, – кто она?

Твердый звонкий голосок заставил обеих солидных дам на него обернуться.

– Меня зовут Онки Сакайо, госпожа Роуз. Запомните, пожалуйста.

Несколько дней спустя после посещения высокопоставленными особами образовательно-воспитательной зоны Норд, прибираясь у себя на письменном столе, она нашла тот самый белый нераспечатанный конверт, в котором могло содержаться приглашение на пресловутую официальную беседу для подростков. Так и не раскрыв, Онки скомкала его и выбросила в мусорную корзину.

–

Малколм, разумеется, не собирался ни в чём сознаваться – цветные модные галстуки, шейные платки, которых у него был полный шкаф, словно дивные тропические бабочки, каждое утро, сменяя друг друга и, казалось, не повторяясь, появлялись при белом цветке воротничка его ученической рубашки. Слухи слухами, но, как говорится, не пойман – не вор.

Мидж ушла в армию, а Белка, чей авторитет был не настолько высок, своими притязаниями не смогла отпугнуть всех претенденток на сердце красавца Малколма, и самые решительные из них частенько дарили ему плюшевые игрушки – они успели заполонить почти всю комнату юноши – приглашали его на танцы или водили в «ресторан» – так шутливо называли воспитанники детское кафе с мороженым, пышками и лимонадом на территории Норда – поскольку выходить за ворота без специальной увольнительной карточки категорически запрещалось, это кафе и собственный нордовский небольшой кинозал были самыми популярными местами романтических свиданий старшеклассников.

Онки безумно стыдилась своей новоприобретенной привычки – думать о Малколме перед сном – она считала это вполне естественное следствие наступления переходного возраста непростительной слабостью и всячески пыталась побороть. «Настырные гормоны пытаются диктовать мне свои условия? Вот уж – дудки!» Но чем больше усилий она прикладывала к такому странному перетягиванию каната, тем хуже у неё выходило.  Разумеется, Онки ни с кем не делилась своими переживаниями и не предпринимала каких-либо попыток сблизиться с Малколмом, ей пока этого не требовалось, вполне достаточным казалось снова и снова разглядывать в подробностях случайную, но поразительно четкую фотографию в памяти: яркий свет из ворот гаража бесцеремонно вырывает из полумрака тело юноши, нежное, ослепительное; в наготе есть какая-то беззащитность, обезоруживающая, обескураживающая, её невозможно судить, оценивать, во всяком случае сразу, в тот миг, когда видишь, можно только раскрыть глаза – ещё шире, так широко и резко, что щеточки-ресницы невзначай кольнут подбровья – и смотреть, жадно, неистово, во все глаза…

В один из дней Малколм сам подошёл к Онки в столовой.

– Это правда, что у тебя уровень А по точным наукам?

– Вечно ты мешаешь мне есть, – буркнула Онки недовольно, отодвигая миску с салатом, – у меня, вообще говоря, уровень А по всем предметам, а почему ты спрашиваешь?

– Я… – Малколм покаянно понурил свою стильно убранную голову, – у меня… короче… проблемы… я по математике едва дотягиваю до уровня G, меня перевели в группу для малышей, сижу там, как дурак, с двенадцатилетними, да и то ни черта не понимаю… Мне нужна твоя помощь, Онки. Позанимайся со мной, пожалуйста…

– С какой радости? – осведомилась она пренебрежительно, – в Норде как в джунглях, естественный отбор, здесь каждый сам за себя, не можешь – иди мести улицы или торговать в супермаркет.

Её слова прозвучали жёстко – словно прокатилась по асфальту пустая жестяная банка.

– Но …ведь Рите же ты помогаешь? – робко заметил Малколм.

Онки подняла на него непонимающий взгляд.

– Рита – моя лучшая подруга. Кроме того, помощь я ей оказываю относительную, так, отвечу на пару вопросов, в репетиторы к ней я не нанималась.

Малколм так и стоял потупившись. Он молчал, но не уходил, Онки выжидающе барабанила по столу пальцами – говори, дескать, уже что-нибудь, или вали, чего встал?

– Рита подруга… Ну а я?

Он взглянул на неё как-то по-особенному, просительно и в тоже время многообещающе; в этом взгляде соединились его подкупающая, тешущая самолюбие слабость перед нею, потребность в помощи, и тайная власть, о которой он, вероятно, мог догадываться; должно быть, это было излюбленным его оружием – так смотреть, и, скорее всего, мало кому удавалось перед ним устоять…

Онки удивилась.

– Ты? Не знаю… Мы слишком мало знакомы, – она сохранила безразличный тон, но взгляд Малколма взволновал её – выстрел Амура, невидимая стрела, пущенная точно в цель. Он не мог быть уверен в том, что попал, но природная интуиция подсказывала: если повторить попытку, это вполне может произойти…

Малколм опустил свои длинные ресницы и снова поднял их; в его взгляде, будто в некой мифической субстанции перемешанной этим движением, что-то неуловимо переменилось; да, такие глаза как у него, загадочные, большие, аквамариновые, воистину могут стать оружием пострашнее термоядерной бомбы: одним взглядом способны они хоть разрушить, хоть воссоздать великую империю, хоть начать, хоть остановить войну – стоит только взглянуть в глаза нужному человеку, с этой опиумной нежностью, с этим лукавым обещанием всех земных блаженств за проданную душу…

Онки почувствовала себя не в своей тарелке; она отвела взгляд, но он как назло тут же уперся в узелок сиреневого галстука, потом скользнул по стройной шейке Малколма с едва заметным бугорком кадыка, по его точеному подбородку, скуле, остановился и чуточку задержался возле губ.

– Ладно, хрен с тобой, – грубовато подытожила Онки, – только у меня есть несколько условий.

– Как скажешь, так и будет.

– Так вот… Первое – заниматься мы будем по вечерам, больше времени у меня нет, потому придется немного потеснить разного рода потехи, – она красноречиво взглянула на него, – ты меня понял, я надеюсь, второе – мы будем говорить только о математике, и больше ни о чём, ни одного лишнего слова, ясно?

Малколм кивнул.

– И, наконец, последнее, но самое главное условие: не предлагать мне никакой награды. Я всё равно ничего не возьму. Мы договорились? Если да, то жди меня сегодня около семи в детском кафе, заказ оплачиваем пополам.

В это время к столику приблизился Саймон Сайгон. Ни Онки, ни Малколм прежде не замечали его – вполне возможно, что он давно уже стоял в стороне и наблюдал за ними – тихо, вдумчиво – и они оба – два силуэта – жили какой-то отдельной жизнью в непостижимом мире его воображения, двигались, отражаясь, словно в стеклянном ёлочном украшении, в глянцевой поверхности его крупных зрачков.

– Идем уже, а то ты опять опоздаешь на занятия… Горе мне с тобой, – посетовал Саймон с забавной в его лета важностью.

– Ой, да, совсем забыл. У меня же семинар по отечественной литературе… – с очаровательным удивлением спохватился Малколм, так, будто бы он никогда прежде ни о чем подобном не слыхивал, и оно его настолько мало волнует, что вообще не понятно, зачем при нём это упоминают.

– И ты ничего не прочитал, – немилосердно констатировал Саймон, – у него одни девчонки на уме, – пояснил он, обращаясь уже к Онки, – а ты что, тоже записалась в отряд его почитательниц? Поздравляю! Ты тысяча там… какая-то в списке, то есть первая от конца.

Онки немало удивило, что даже давешняя оплеуха не смогла отбить у этого странного мальчишки охоту говорит ей колкости. Но, надо отдать должное, меткие, поразительно точно ведь формулирует, гад, и не по годам много видит.

Демонстративно проигнорировав нелестное замечание, и намеренно глядя поверх русой головки Саймона, она обратилась к Малколму:

– С таким отношением к учебе далеко не уедешь.

Затем она, по-прежнему избегая смотреть в сторону Саймона, взглянула на часы и произнесла подчеркнуто деловито:

– Мне пора. Моё время, прошу заметить, дорого стоит.

И пошла прочь, чувствуя на своей спине неотрывные взгляды: недоуменный – Малколма, и спокойный, немного насмешливый – она была в этом абсолютно уверена – Сайгона…

И почему только её так и подмывает в его присутствии вести себя порой до смешного неестественно, что-то изображать, кидать понты, лезть вон из кожи? Кто он вообще? Что он такое?

ГЛАВА 5

К началу весны всеми доступными средствами: подтягиваниями на перекладине, употреблением минерального комплекса, украденного в кабинете медицинского сопровождения, и – да, да! – каждодневными утренними молитвами: просыпаясь заранее Онки вставала на колени возле кровати и шепотом обращалась неведомо к кому – ей удалось-таки выжать из своего организма ещё два несчастных сантиметра.

«Ну, пожалуйста, ну чего вам стоит, не знаю уж, кто вы там, феи, которые по ночам прилетают к детям и прикасаются к ним, чтобы они росли, росто-боги, осыпающие малышей невидимой волшебной пыльцой, или просто бездушные гормоны у меня в крови, я вас очень прошу, помогите мне, я так хочу вырасти…»

Холодный пол хищно вонзался в острые коленки Онки, она стояла так до боли, до ощущения покалывания в затекших членах, сложив ладони перед грудью в трогательном молитвенном жесте. В высокое окно заглядывала луна, поворачивая то одной, то другой щекой свое меланхолично-бледное лицо, но она, к сожалению, ничем не могла помочь босой девчонке в длинной ночнушке в мелкий голубой горошек.

– Сакайо, сто семьдесят ровно, – спортивная руководительница по своему обыкновению подтрунивала над воспитанницами, – не кисни, – она грубовато хлопнула девчонку по плечу, –  армейские штаны всегда закатать можно, беда если коротки – враг сразу узнает нашу стратегическую тайну – носки в вооруженных силах белые… Ха-ха-ха!

Несколько девчонок подхватило её гортанный гогот.

Онки терпеть не могла эту самодовольную накачанную девицу, которая считала, что хорошая физическая форма – главное достоинство человека. Но, надо отдать должное, за своим телом она действительно следила: крупные – будто тучи – бицепсы туго натягивали рукава расстегнутой спортивной кофты, короткий облегающий топ не скрывал живота – пожалуй, таким прессом – «кубиками» – не так уж грешно кичиться…

– Да иди ты, – за все годы измерения роста и этих постоянных шуточек Онки огрызнулась впервые, достало, что называется.

Она повернулась и, глядя прямо в небольшие раскосые глаза спортсменки, единым духом выпалила:

– Я не виновата, что у меня такой рост, это генетика, мне просто не повезло; я не вписываюсь в ваши дурацкие стандарты, но это не значит, что я хуже, и ещё: я не пойду в армию, вообще никогда, я не ты, у меня есть мозги, я буду учиться в университете – в генеральном штабе такие нужнее, чем в качестве пушечного мяса…

Она спустилась с резиновой платформы ростомера и, не оглядываясь, пошла к своему шкафчику. Оторопевшая силачка смотрела ей вслед: никто ещё не отваживался так грубо ей отвечать, хотя она сама на правах старшей за малейшую проявленную слабость поливала девчонок грязью, гоняла их до седьмого пота, не делая никому поблажек, – в спортивном училище, а затем и в армии, ей внушали, что железная воля воспитывается только постоянными унижениями, и в своей педагогической практике она неотступно следовала этой формуле. Но сейчас, неожиданно столкнувшись с неприкрытым протестом, она не сумела повести себя верным образом: сдержаться, чтобы не уронить своё тренерское достоинство – ей в этом году стукнуло двадцать, она недавно только вернулась из армии и сама была почти девчонка.

– Ну-ну, – недобро процедила она вслед воспитаннице, во рту у которой только что обнаружился остренький язычок, – учи уроки усерднее, лупоглазая. Только учти – мальчики на ботанов не смотрят.

«Плюс один враг…» – с лёгкой досадой подумала Онки.

–

Покуда их старшие товарищи сидели за столиком голова к голове склонившись над учебником алгебры, Саймон Сайгон и Аделаида обычно либо играли во что-нибудь (им разрешалось побегать около кафе, далеко, разумеется от него не отходя), либо сидели и занимались каждый своим делом: Ада раскрашивала в альбоме военные самолеты, а Саймон, водя пальчиком по строчкам и бормоча себе под нос, читал детскую книжку.

Частые встречи постепенно примирили Онки и маленького воспитанника Малколма: их отношения стали гораздо ровнее, и, перестав непрерывно обмениваться шпильками, оба они заметили, что испытывают друг к другу отнюдь не неприязнь, а скорее напротив, симпатию, но какую-то особенную, колкую, как пузырьки лимонада, тревожную, готовую в любую минуту снова стать враждой…

– Прости, что я ударила тебя тогда, понимаешь…я… Я не хотела совсем… Просто так много всего произошло…

– Понятно, – серьезно ответил Саймон, – та оплеуха была адресована не мне.

– Вроде того, – Онки потупилась; до сих пор, вспоминая об этом, она чувствовала жгучий стыд.

– Забудем, – великодушно сказал мальчик, – я готов простить тебя.

Онки внимательно на него посмотрела; ему теперь шел девятый год, он был мал, но строение лица, форма глаз, благородное тонкокостное сложение, его запястье можно было легко обхватить двумя пальцами, – все это уже предвещало, что через несколько лет, когда он превратится из ребенка в юношу, то станет так же хорош как Малколм, если не красивее его…  Но Онки Сакайо в свои четырнадцать видеть так далеко вперед пока ещё не могла; детям не свойственно заглядывать в будущее с той пристрастностью, с которой делают это взрослые, и потому живут они гораздо счастливее.

Зимы в Новой Атлантиде стояли из года в год теплые, влажные, ветреные. Снега почти не случалось, ну а если уж он выпадал, то держался мало – пронесла искристая белая комета над землею свой мягкий хвост и пропала.

Каждый малюсенький шажок на пути к знаниям давался Малколму тяжело, как скалолазу метр отвесной кручи – и малышам приходилось подогу сидеть в детском кафе в ожидании своих опекунов – за время занятия они успевали порядком заскучать. На улицу выходить не хотелось – слякотные зимние дни совершенно не располагали к прогулкам. Ада частенько дремала, положив голову на руки, а Саймон прислушивался от нечего делать к тому, что говорила Онки. Учитель из неё был никудышный: она порой выходила из себя, кричала на Малколма, обзывала его пнём, дубиной, идиотом, негодующе вращала глазами, раздувала ноздри, словно разгневанный бык – всячески выражала свое недовольство его успехами. А он только покорно опускал роскошные ресницы, склоняясь над тетрадкой, в которой аккуратным почерком выведено было очередное неверное решение элементарной, по мнению Онки, задачки и печально вздыхал…