Текст книги "Человек с картинки (сборник)"

Забыл ли я о Саше? Не думаю, чтобы совсем однозначно. Скорее всего, мне просто было не до нее. Я даже не помню, мелькала ли у меня когда-нибудь мысль позвонить ей. Я занимался своими делами и не думал о том, что не звонил ей уже целый год.

Странно, я даже ни разу не упомянул, каким родом деятельности я занимался. Но это не имеет значения. Особенно это стало неважно после того, как однажды случайно я увидел на улице ее.

Этот день я запомню навсегда. Это произошло, когда лето еще не утратило свою силу и баловало петербуржцев погожими деньками.

Я сидел в машине и курил, ожидая Люду. Она была в гостях у своей подруги, а я собирался встретить ее и отвезти домой.

Люда задерживалась, и в этом, наверное, была ее роковая ошибка. Я сидел, посматривая по сторонам – мне было скучно ждать. Недалеко на площади толпились люди. Лица их были радостны. Я с любопытством принялся разглядывать объект их внимания, отчего мне самому стало радостно. Это была молодая пара – жених и невеста. Глядя на них, мне стало легко и светло на душе. Мне было приятно смотреть на жениха – светловолосого парня лет двадцати с добродушной улыбкой. Он с обожанием смотрел на свою молодую жену, словно он обрел величайшее сокровище, какого ни у кого в мире больше нет и не будет. Я наблюдал за ним и думал о том, что совсем скоро и я также буду смотреть на Люду, наряженную в пышное белое платье, и держать ее за руку – нежно и осторожно, словно она – это прекраснейшее видение, которое может растаять, рассыпаться от любого неосторожного движения.

Из задумчивости меня вывела невеста. До этого момента я не мог разглядеть лица этого нежного хрупкого цветочка, но тут она повернулась ко мне в пол-оборота, и сердце мое среагировало быстрее, чем я смог это понять.

Она не видела меня. Она улыбалась такой светлой и открытой улыбкой, какой я никогда у нее не замечал – из-за невнимательности ли, или она просто еще никогда так не улыбалась. Не спорю, я не заслуживал такой улыбки самого прелестного в мире существа. Она смотрела, казалось бы, в мою сторону, близоруко щуря светлые глаза, но все равно не могла меня приметить, она была слишком счастлива, чтобы обращать внимание на серое, низкое и пустое, недостойное ее окружение. Особенно же ей не было дела до взъерошенного, невыспавшегося неудачника, теребившего сигарету в душном салоне прокуренной машины. Я, как зачарованный, глядел на нее и не мог оторваться. Я не мог наглядеться ею, я не видел ничего вокруг, целый мир поблек, преклонившись перед ее красотой. Перед глазами у меня плыло, я ослеп, для меня никого не существовало, кроме нее.

Сашенька. Как ты была прекрасна! Дорогой мой, милый человек, в этом мире нет ничего, ничего не существует, кроме твоего юного лица, такого знакомого, чуть повзрослевшего и ставшего еще красивее. Все в тебе – твои светлые легкие волосы, твоя ослепительная улыбка, затмевающая даже летнее солнце, твой ясный, чистый взгляд – все было такое до боли знакомое, такое родное, такое твое!.. Прекраснейшее видение, дай прикоснуться, дай только дотронуться до тебя, ощутить, осязать твое земное существование!

Прекраснейшая, еще более прекрасная в этом белом свадебном платье! Я никогда не забуду, как увидел тебя здесь, и снова и снова, как в замедленной съемке, будет видеться мне божественное движение твоей головы, когда я узнал в тебе тебя, и игривый прищур твоих глаз навсегда отпечатается в моей памяти неизгладимым, неискоренимым воспоминанием.

Я смотрел на тебя и понимал, что ты дороже мне всех на свете, что я рвусь к тебе всеми помыслами, всеми порывами моего крепкого молодого сердца, и готов прямо сейчас выпрыгнуть из машины и бежать к тебе, и кричать об этом, кричать на весь мир, кричать так, чтобы ты об этом услышала, чтобы снизошла до того, чтобы твой слух обратил внимание на мой жалкий писк.

А ты с другим, а ты выходишь замуж за другого!

Я слегка очнулся, придя в себя только когда Саши уже не было на площади, и лишь только солнечный лучик резвился на том месте, где она стояла, а я даже не мог однозначно указать направление, в котором она скрылась.

– Здравствуй, милый, – Люда запрыгнула на соседнее сидение, – Давно ждешь?

Я рассеянно чмокнул девушку и принялся крутить головой, безнадежно пытаясь отыскать глазами моего ангела.

– Ты что? – Люда положила мне руку на плечо, – Что ты там такое увидел?

– Нет, ничего… – дрожащей рукой я завел машину. У меня, наверное, был вид человека, которого только что разбудили, и он еще не понимает, что происходит вокруг.

– Болик, – сказала Люда.

Я достал еще одну сигарету.

– Опять курить? – Люда возмущенно нахмурилась, но я уже чиркал зажигалкой.

– Фу, – она обиженно отвернулась, но я ничего не сказал, и она скоро забыла про свою обиду и начала что-то рассказывать. Всю дорогу до дома она болтала про подругу, у которой она только что была (в любом возрасте девчонки есть девчонки!), но я не слышал. Мои мысли были заняты Сашей. Я ехал и думал о своем, с трудом следя за дорогой.

– Болик! Ты меня не слушаешь? – Люда обратила ко мне расстроенное лицо, – Что случилось?

Я не знал, что ответить. Мы подъехали к дому. Я молчал. Люда рассерженно выпрыгнула из машины, с силой захлопнув дверь. Я не спешил ее догонять. Мне улыбались веселые Сашкины глаза. Я ясно видел, как она присела подле маленького, едва проглянувшего на свет цветочка мать-и-мачехи, радостно и осторожно дотрагиваясь до его малюсеньких желтеньких лепестков своим нежным пальчиком.

– Смотри, Болик! Он похож на маленького милого цыпленка, правда?

И Люда тут была ни при чем.

Отныне Саша занимала все мои мысли. Что бы я ни делал, куда бы ни шел, я видел взгляд ее веселых светлых глаз. Веселых. Ей было весело, она смеялась надо мной. Она шаловливо смотрела на меня, чуть прищурившись – и отворачивалась, не найдя во мне ничего, достойного ее внимания. Я совершенно не понимал, что происходит со мной и как мне жить дальше. Я думал и никак не мог определить, какое отношение имеет белое платье сероглазой девчонки к моей жизни. Но на душе у меня было неспокойно, и я просто боялся признаться себе в том, что она нужна мне больше, чем все, что у меня было и будет. Я метался, не находя себе места, совершенно не в состоянии был держать себя спокойно, стал задумчив и рассеян, что крайне раздражало Люду. Я не мог ни на чем сосредоточиться, работа не клеилась, я отговаривался перед девушкой тем, что совершенно устал и переутомился. Она настаивала на том, чтобы мы позволили себе отдых и уехали куда-нибудь, но я уверенно мотал головой – это было совершенно не то, что мне сейчас было нужно. А что именно было нужно, я не знал, об этом мне и предстояло подумать, только сделать это нужно было в одиночестве.

Люда обижалась, но мне все-таки удалось уговорить ее отдохнуть самой и поехать в гости к бабушке, ссылаясь на загруженность и посему отсутствие возможности уделять ей должное внимание. Я говорил, что мне необходимо спокойно разобраться в своих рабочих делах, чем я не имел не малейшего желания ее нервировать. В конце концов, мне удалось отправить ее к родственнице – к сентябрю, несколько обиженно сложив вещи, она покинула меня на некоторое время. Я вздохнул с облегчением. Люда больше не была мне помехой в моих раздумьях, и у меня было несколько недель, чтобы трезво обдумать беспокоивший меня один-единственный вопрос: что делать?

Люда уехала, и сразу у меня в ушах стало тихо. Я остался наедине с серыми Сашкиными глазами.

Она так была мне нужна! Я кожей чувствовал ее тепло – и не мог избавиться от этого ощущения. Я вздрагивал оттого, что мне мерещилось ее неслышное дыхание, и я тревожно оглядывался, ежась от ее лукавого взгляда, а в ушах у меня звенел ее юный смех – громкий и заливистый – и некуда было деться от этого наваждения. Я вскакивал во сне от ощущения запаха ее волос, щекотавших мне ухо, пытаясь ухватиться за ее незримый образ, но она всегда ловко выскальзывала от меня, насмешливо поглядывая своими яркими глазами.

Я звал ее – она не приходила. Я сидел в своей тихой и пустой квартире, прислушиваясь, затаив дыхание и боясь пошевелиться, словно зверь, подстерегающий свою добычу, тщетно пытаясь различить чутким слухом звук ее шагов.

Что делать? Эта мысль беспрестанно вертелась в моей голове. И я выскакивал из дома, не в силах больше терпеть ее издевательского отсутствия, и не находил ничего лучшего, чем скитаться по улицам, всматриваясь в лица прохожих в надежде обнаружить ее милые черты.

По улицам проходило множество Саш. Они спешили куда-то, и целенаправленно бежали, и неспешно прогуливались, и раскрывали зонтики, пытаясь спрятаться от противного сырого дождя, и обходили лужи, зябко передергивая плечами, и переходили на другую сторону улицы, и посматривали вокруг, и шли, уставившись себе под ноги, и встречались с кем-то, и скрывались в незнакомых подъездах, и сворачивали на тротуар при виде моей машины, и шарахались от брызг, летевших из-под грязных колес. У меня голова шла кругом.

– Болик, – слышал я рядом с собой и вздрагивал от звука ее знакомого голоса, неожиданно прорезавшего тишину моего одиночества – вздрагивал и резко поворачивал голову – но на соседнем сидении машины никого не было.

Я сходил с ума.

Я не понимал, зачем мне все это надо, что происходит, но ясно осознавал, что не могу иначе.

Я даже не думал о том, чтобы ей позвонить, это казалось мне неразумным, ведь у нее есть другой, ведь она замужем, и я не решался это сделать, да и сохранился ли у меня номер ее телефона?

Я так и не мог придумать ничего, кроме как таскаться по улицам в беспрестанных поисках, но все было напрасно. Она словно в воду канула. Мир жил своей жизнью – спокойной и суетной, словно ее и не было на свете, хотя мне казалось противоестественным не ведать о ее существовании, ибо она – это самое чистое и совершенное, что возможно отыскать в этом мире.

Я не знал ни ее фамилии, ни домашнего адреса. Я ничего не знал. Я не понимал, зачем я делаю все это, но только капли холодного пронизывающего дождя, бившего в лобовое стекло моей машины, были мне ответом. Вперед! – что-то гнало меня, и я не мог не подчиниться этому зову.

Где-то рядом – я знал – смеются Сашкины глаза, но я никак не мог их найти.

Наконец, ведомый каким-то смутным воспоминанием, я заехал в ее пустой дворик. Напрягая память, я припоминал дом и даже подъезд, но этаж? Квартира?

Я остановился близ ее подъезда – вот здесь, вот здесь, взбежав по ступенькам, она помахала мне рукой! – и так началось новое время – время моего ожидания.

Каждое утро я подъезжал к ее дому и становился так, чтобы подъезд был в поле моего зрения, и сидел так до самого вечера. Внутрь заходить я не решался, да и в этом, наверное, не было смысла. Я не мог ничем заниматься, и я так и проводил целые дни, просиживая с раннего утра и до самого позднего вечера в унылом салоне машины, не спуская глаз с заветных ступенек. Я сидел в машине, курил и ждал, и размышлял о ней. Я не знал – может, меня уже выгнали с работы. Я ни разу не вспомнил о Люде. Но это все было неважно, я не мог ни о чем думать, кроме нее.

Ей было уже семнадцать лет. Боже мой, уже семнадцать! Как она повзрослела. В этом году она должна была закончить школу, и где она теперь учится – я не мог этого знать. Я не знал, где ее найти.

А ведь когда-то она была моей. Так странно. Неужели было это? Было, было! Было время, милая, когда ты меня любила, когда привязалась ко мне всем своим еще почти детским сердечком, когда я мог держать тебя в своих объятьях, не боясь, что ты исчезнешь, растворишься, когда ты улыбалась только мне… Да что об этом и говорить! Было, было, я помню. А я упустил тебя, я тебя потерял – сам, по своей воле, по глупости. Как я мог? Неужели это навсегда? Неужели теперь золотое кольцо навеки закрыло от меня путь к твоему сердцу, и я захотел этого сам? Безумный! Мне вздумалось тогда, словно ты моя игрушка, я и предположить не мог, какую боль мне это принесет. Я так бессовестно обижал тебя, так унижал! Захочешь ли ты теперь когда-либо меня видеть? Простишь ли ты меня когда-нибудь? Милая! Как мог я бездумно смотреть в твои глаза, в которых застыла отчаянная грусть, не думая о том, как тебе, должно быть, хотелось заплакать от обиды? Но ты не плакала, ты никогда не плакала при мне, потому что – знаю – обещала, что не заплачешь. Как мог я не задумываться о том, сколько раз горько плакала ты, когда я не вижу? Как мог я быть таким жестоким? Любимая, пусть каждая слезинка, упавшая с твоих ресниц, вечно причиняет мне боль, оставив незаживающую рану на моем нерадивом сердце, пусть слезы твои, высохнув, навсегда отпечатаются шрамами на моей искалеченной душе!

Я ждал тебя. Имел ли я право ждать, что ты придешь? Но я ждал тебя, каждый день, до глубокой ночи. Но все было бесполезно. Я не замечал, как пролетали дни, но на деревьях лишь желтели листья, а износившиеся дворники противным скрипом царапали стекло машины, напоминая жалко стонущего от боли животного, обессилевшего и сдавшегося, подчинившегося своей судьбе – а ты все не приходила.

Однажды, когда дождь лил особенно сильно, я отважился зайти в твой подъезд – не знаю зачем, все было заведомо бессмысленно. Я нерешительно поднялся по ступенькам, повторяя твои изящные движения, бережно хранящиеся в моем сердце, своими неуклюжими грузными перевалками. Следом за мной, видимо, все еще надеясь уцелеть после дождя, забежал щупленький мальчик лет девяти. Что-то дрогнуло в моем измученном сердце, и я нахмурился, что-то припоминая.

– Миша! – позвал я.

Я не знаю, почему я решил, что именно этот мальчишка – ее младший брат, ведь я никогда его не видел, был только наслышан о нем – в те минуты, когда я отвозил Сашу поближе к дому – но только я угадал, потому что паренек замер, вопросительно глядя на меня исподлобья серыми глазами.

– Привет, – постарался сказать я как можно дружелюбнее и протянул ему руку для пожатия, – А где Сашка? Она дома?

Мальчик по-прежнему глядел на меня недоверчиво.

– Она тут больше не живет, – буркнул он, – Саша вышла замуж, и они с Алешей переехали.

С Алешей! С Алешей! Это резануло мне слух так, что мне стало трудно дышать. С Алешей! Действительно, ведь у нее теперь есть муж, что же странного в том, что она теперь здесь не проживает? Почему я об этом не подумал? Я совсем потерял голову. Или, может, эта мысль приходила мне в голову, не могла не приходить, но просто я всеми силами пытался отогнать ее от себя, не в силах смириться с мыслью, что у нее есть другой, отчаянно цепляясь за невнятную и необоснованную надежду?

– А не подскажешь, куда? – сказал я и доброжелательно улыбнулся, но мальчик все еще смотрел угрюмо.

Я поспешно порылся в карманах и обрадовался, обнаружив там пару конфет. Я беспечно извлек их наружу.

– Миша, конфетку хочешь? Бери, вкусная.

Это подействовало, и ребенок, блеснув глазками, улыбнулся и взял сладости с моей огрубевшей ладони своей тонкой детской рукой.

(Как у нее… подумал я)

– Это совсем недалеко, в соседнем районе. А зачем тебе Саша?

Наболтать что-то было несложно, наивный ребенок (как она…) стал намного сговорчивее, и через десяток минут я уже подъезжал к ее новому дому. Найти его не составило мне труда, это оказалось действительно неподалеку.

На этот раз мне повезло больше – ждать не пришлось. Не успел я припарковать машину, как увидел Сашенькину светлую головку. Девушка бодро шагала по направлению к небольшому серому дому со старенькими обшарпанными стенами.

– Саша! – я резко выбежал из машины, хлопнув дверью, и бросился к ней. Я еще не знал, что я скажу, множество мыслей путалось в моей голове, но меня это не беспокоило – мне думалось, что сердце само найдет нужные слова.

– Саша! – я подбежал к ней, отчего девушка вздрогнула, и остановился, стараясь унять дрожь во всем теле, – Саша.

Ее светлые глаза расширились от удивления.

– Ой, Болик! Привет.

– Привет, – произнес я, отчего у меня все внутри перевернулось и замерло.

Привет… Мое сердце рвалось от нестерпимой, неописуемой нежности. Как много это значит – просто сказать человеку: привет.

Мы стояли друг напротив друга и просто глядели. Дождь слегка моросил, припорашивая ее легкие волосы и мои – взъерошенные. На ее тоненьком пальчике гордо блестело красивое золотое колечко. Пускай она была одета не в белое платье, а во вполне заурядную одежду, но все равно она была ангелом, самым прекрасным существом, которое способно открыться человеческому глазу – ангелом, спустившимся с неба и удостоившим меня своим взглядом. Я с трепетом смотрел в ее глаза, в надежде пытаясь увидеть в них что-нибудь, какой-нибудь знак, чтобы почувствовать, что ничего не прошло, ничего не забылось, что я нужен, что я любим… Но ее глаза молчали, она смотрела на меня спокойно, хоть и приветливо. Я смотрел и не мог увидеть ее прежнего, такого желанного восторга, которым она всегда светилась, и даже улыбка ее была едва различима, лишь уголки ее рта были слегка приподняты.

Что творилось в ее душе? Боль, гнев, грусть, презрение? Или все-таки рада была она меня видеть? Да как я мог это понять, если не мог разобрать даже того, что творилось в моей собственной душе.

– Как живешь? – спросил я Сашу и сам испугался звука своего голоса.

– У меня все прекрасно, – искренне ответила она, – А ты как?

– Хорошо.

Сколько мыслей моих рвалось сейчас наружу, сколько чувств переполняло мою непутевую душу! Я не могу без нее жить. Я дурак, я виноват, она злится на меня, и она права, права… Я, я… В голове все путалось и плыло. Я столько мечтал об этой встрече, столько раз видел в своих снах, а встретив, спрашиваю всего лишь: «Как жизнь?». Я ненормальный. Как жизнь… Все не то, все не то… Не это нужно… Нужно…

– Я люблю тебя.

– Что? – Саша удивилась еще больше. Было видно, что такого ответа она уж никак не ожидала.

– Я люблю тебя, – повторил я, – Люблю! Я ждал тебя. Я искал тебя. Я люблю, люблю тебя, Саша!

– Тш-ш… – она ласково перебила меня, – Болик, ты что? Мне тоже приятно тебя увидеть, но… Что ты?

Я молчал, повесив голову.

Она смотрела обеспокоено:

– Да что с тобой?

– Ничего, – ответил я, – Извини. Я хотел сказать… Извини за все. Иди. Тебя, наверное, ждут.

Ее не могут не ждать… Как не могут не любить.

Она взглянула на часы на хрупком изящном запястье:

– И в самом деле, пора. Алеша уже заждался. Как это мило – повидать тебя, – она улыбнулась чуть теплее, – Всего хорошего!

– Пока.

Сверкнув глазами, Саша скрылась в подъезде. Но не так, и не в том, и все было по-другому.

Я не знал, как жить. Все теперь было кончено. Впрочем, можно ли было ожидать, что все будет иначе? Я просто не хотел в это поверить. Я не хотел с этим смириться.

Я совсем забросил работу. Я расстался с приехавшей от бабушки Людой. Она плакала и не могла понять, что же случилось за то время, что ее не было в городе. Я не мог найти вразумительного объяснения. Я понимал, что так нельзя, что так не делается – быть вместе четыре года, чтобы потом вот так… Но я не мог по-другому. У меня просто не было ни на что сил.

Всхлипывая, Люда собрала вещи и ушла, а я остался один в полутемной квартире. Я постоянно курил и спал, а все остальное время находился в какой-то прострации. Я даже не мог ни о чем думать. Я слишком устал.

Бог знает, сколько времени я так провел – дни ли, недели? Я не мог сказать.

Изо дня в день я лежал на постели, безвольно свесив с нее руку – и молчал, и не было ни мыслей, ни воспоминаний, ни грез – и смотрел прямо перед собой. Сил шевелиться у меня не было. Пока однажды какая-то сила не подняла меня с кровати, и я вскочил, и, быстро схватив в охапку свою куртку, рванул к машине, и целенаправленно поехал к ней, механическими, бездушными движениями управляя машиной.

Бросив автомобиль, я распахнул убогенькую дверь затхлого подъезда, резко вбежал внутрь и нерешительно остановился на лестнице.

– Молодой человек, вы к кому? – я поднял глаза на лестничную клетку и увидел пожилую женщину с авоськами, которая копошилась перед дверью квартиры. Она смотрела на меня чуть испуганно.

– Я к Саше, – вежливо ответил я, – Могу я ее увидеть?

– К Шурочке? – взгляд ее потеплел при упоминании о ней, – Так ведь они же уехали.

– Куда? – я встрепенулся, – Когда?

– Да еще недели две назад. В Москву переехали.

– Зачем? – я не мог поверить услышанному, – Не может быть. Это какая-то ошибка! Зачем ей Москва?

– Вот именно, – недовольно проворчала бабуля, – Что Москва? Москва, Москва… Столица… Посбегали в столицу. А разве Петербург хуже?

– Не может быть! – я был в отчаянии.

– Да точно уехали, говорю тебе, – пожилая женщина разговорилась, – Шурочке вздумалось в Москве учиться, ну они с Алешей и убежали, он же для нее все сделает, всегда уступит. Парень-то хороший…

– Спасибо, – резко развернувшись, я побежал обратно к машине. Я уже знал, что делать. Забежав в первый попавшийся ларек, я купил какую-то шоколадную плиточку и поспешил вылавливать Мишку.

В скором времени я уже сидел в машине и курил, разглаживая на коленке смятую бумажку с адресом. Когда-то и она тоже… вот так… Дала мне листок с телефоном… И… выпрыгнула из моей машины…

Перед глазами все совсем закружилось. В горле пересохло. Одно я знал наверняка – я скоро ее увижу.

На землю падали багровые листья. Неужели в Москве их пряный цвет краше? Я прибегу к ней, я прилечу к ней из Питера, я найду ее и там, и буду кричать, и паду перед ней на колени, и обхвачу руками ее хрупкие ножки, и буду просить, буду отчаянно молить… И я буду просить ее мужа, парня с добродушной улыбкой, чтоб он отдал ее мне, вернул, ведь она моя, моя!

Саша! Ты слышишь, я люблю тебя!

Светлые глаза юного ангела насмешливо улыбались.

С ветки сорвался еще один багровый лист.

2005