Текст книги "Золотой дурман. Книга вторая"

Работы начинались, когда солнце, просушив округу от сырости утреннего тумана, прогревало землю, поднявшись над верхушками деревьев. Всё выше, по ходу работы, поднимались в гору орешники, всё ниже становились произрастающие там кедры, всё тяжелее давили на спины заполненные крупными шишками кули.

Огромные валуны и невысокие скалы вставали препятствием между кедрами, создавая дополнительные трудности.

– Хороший орех пошёл, да только как взять его. Ишь, сколь каменьев повылазило, – пробираясь с тяжёлой ношей по узкой кромке скалы, с недовольством высказался Антип.

– Давай мешок! – бросив колот, полез ему навстречу Мирон.

– Да погодь ты!.. Здесь не развернёшьси, – топчась на небольшом пятачке, пробовал сбросить куль Антип.

– Ай!.. Нога меж каменьев застряла, – охами и стонами закончил он свою речь. Мирон кое-как дотянулся до Антипа, подхватил у него мешок с шишками и помог ему спуститься.

– Тьфу ты, зараза!.. Однако ногу порешил, – опираясь на плечо Мирона, охал тот.

Закинув на спину мешок и поддерживая Антипа, Мирон направился к избушке.

– Тятенька, чево с тобой?! – бросив шелушить орехи, вскочил им навстречу Ермолай.

– Чево кондыбаш-то*?

– Чево, чево… Не вишь чо ли – итить не могу. Нога меж каменьев застряла, а тут ишшо мешок в сторону тянить, ерыхнулся* с ним – кабы не Мирон, так и сбрякал бы оттель.

Ермолай подхватил отца с другой стороны и помог Мирону завести его в избушку.

– Ой, как нога вспухла! – осторожно стянув сапог, вскрикнул Ермолай.

– Давай-ка я тебя к себе домой свезу. Отлежисси маленько, Аграфёна каки травки поприкладыват. Апосля со всеми и уедешь.

– Чево это я у тебя без дела разлёживаться буду?! – с недовольством отказался Антип.

– Всё – крышка баушкиным пирожкам! Домой надоть – там делов хватат: пимы починить, да Мирону чего сгоношить. Куды ж он в зиму в сапогах-то.

– Ну, как хошь, – махнул рукой Ермолай.

– Давай, я тебе палочки с обеих сторон привяжу, чобы ноге покой был.

Да батожок сгоношу, а Мирон тебя до дому проводит.

– А-а, – неопределённо отмахнулся Антип. – Без палочков доеду.

Ермолай всё же выстругал две дощечки и привязал по обеим сторонам больной ноги, изладил батожок и помог Антипу забраться в седло.

– Ай! – хлопнул он по холке жеребца и долго стоял, провожая взглядом отца.

Уже затемно они добрались до скита. Мирон ссадил Антипа с лошади и, придерживая, проводил в избу.

– Ох-ти мнеченьки! – вскинула руки Авдотья, разглядев в тусклом свете свечей прыгающего на одной ноге мужа.

– Ты иде это так угробилси? – подхватила она его под руку и помогла дойти до лавки.

– Ясно дело, иде – с кулём шишек едва с кручи не брякнулси, – тяжело опустившись на лавку, ответил Антип.

– И чо тебя туды понесло… – покачала головой Авдотья. – Не молодой ужо.

__________________

Кондыбать* – хромать.

Ерыхнуться* – резко качнуться.

– У меня где-то пихтовое масло осталось, – подошёл Мирон к висевшей около печи полочке.

Бабка Серафима давала переломы мазать, – вытащил он небольшую глиняную черепушку. – Да вот тут ещё кой-какие снадобья, – выставил он на лавку с пяток таких же баночек.

– Ну вот! А говорил, что травки закончилися, – лукаво подмигнул Антип.

Мирон закашлялся, словно поперхнувшись, и отвернулся в сторону, почувствовав неудобство.

– Да ладныть… – примирительно произнёс Антип. – Твоё от тебя никуды не уйдёть…

– Ух, как в нос шибануло! – задёргал он ноздрями, когда Авдотья обильно смазала ногу пихтовым маслом.

– Ничего, недельку другу полежишь – заживёть как на собаке… Не ко времени тебя угораздило ногу порешить, – с укором закончила она.

– Чево это не ко времени? – удивлённо взглянул Антип на Авдотью. – Беда не выберат, кода случитса: ко времени али нет.

– А того – лезешь куды не попадя!.. Зерно надыть помолоть – мука вся закончилась. Теперь жди, када ты обыгаешься.

– Ну дык дошла бы до Савелия Бочкарёва, попросила на перво время – он не откажить.

– Да ходила ужо, брала. Последню муку сегодни изстряпала. Неловко опять итить просить.

– Давайте, я на мельницу съезжу, – вызвался Мирон.

– А ты хоть знашь, как оно зерно помолоть? – кряхтя, поудобней уселся на лавке Антип.

– Ну, так в чём тут хитрость? – удивился Мирон, – Ежели есть какая мудрёность – так обскажи.

– А кака ж там мудрённость? – пожал плечами Антип.

– Само главно пустить воду на черпалы, как только жернов закрутитьси – сыпь зерно в коробушку да поглядывай, чобы пуста не была. Апосля муку из ларя в мешки выгребешь – и всех делов-то, – развёл он руками.

– Хм! А как же воду на черпалы пустить? – озадаченно глянул Мирон.

– Увидишь жердь из полу торчить, верёвкой подвязана. Ты верёвку-то отвяжи, а жердь вниз осади, задвижка и перекроить обводной путь для воды. Побежить тогда она на мельнично колесо. Вроде и всё.

– Ну, так я завтра с утра и поеду, а к вечеру со своей мукой будем.

– И сколь же ты думашь до вечеру зерна помолоть? – взглянул на него Антип.

– С двумя кулями, поди, управлюсь, – бросил Мирон, ориентируясь на лежащие вокруг их смоленской усадьбы мельницы.

– Ишь ты, прыткай какой, – покачал головой Антип. – С двумя кулями абыдёнкой не выйдеть – ночевать на мельнице придётся, а поутру, ежели управишьси, возвернёсси.

– Что ж это за мельница? За день два куля не в силах помолоть.

– А нам хватат. Ето щас вот, закрутилися – с орехами связались, мука вся и вышла… Ну, хватить уже про енто – пошли вечерять, – опираясь на плечо Мирона, попытался подняться Антип.

– Давайтя, давайтя, проходите, – засуетилась Авдотья. – Шти ещё горячие, – схватила она ухват и поспешила к печке.

Проснулся Мирон от позывного чувства голода в желудке, вызванного, идущим из печи ароматом свежеиспечённых пирогов. В окнах едва забрезжил рассвет, наполняя горницу утренним полумраком. Сладко потянувшись, он уселся в постели.

– Проснулси? – не оборачиваясь от печки, произнесла Авдотья. – А я вот пирогов с капустой настряпала. Позавтракашь и с собой возьмёшь.

– А мука откуда? – протирая глаза, спросил Мирон.

– Осталося чуток. Под чистую без муки – тоже негоже.

– Ну да… – зевая, кивнул головой Мирон. – А для помола зерно где взять?

– В амбаре, в мешках стоить.

– Ну, я тогда Карьку возьму, он жеребец здоровый, не надсадится.

– Возьми и Бояна, на ём и поедешь. А Карька пущай в поводу идёть – мешки с мукой на ево обовьючишь, – послышался из соседней комнаты голос Антипа. – Да, ишшо: возьми жир – жировушка* там есть, только жиру долить.

___________________

Жировушка* – светильник.

Темно в мельнице – окнов нету… Дорогу помнишь? – помолчав немного, добавил он.

– Да, поди, не заблужусь.

– Ну, смотри…

Марьяна

«Та-ак… – постарался восстановить в уме ориентиры к мельнице Мирон. – Вроде как в ту сторону», – окинул он взглядом подступающие со всех сторон деревья. Изредка подгоняя Бояна и стараясь обходить высокие кустарники, обвешанные холодными каплями росы, Мирон отправился в путь.

Ёжась от промозглого осеннего утра, он выехал в долину, затянутую белой пеленой тумана.

«Где эта рощица с речушкой? – крутил он головой, соображая, в каком направлении продолжать путь. В прошлую поездку, всецело уйдя в мысли о встрече с Марьяной, он не отметил про себя ни одного ориентира и теперь старался угадать правильный курс. – Рощица, вроде как, в левой стороне долины, но до неё ехать не одну версту, – прикинул он. – Поеду-ка я прямо, а там сориентируюсь», – решил Мирон и, пришпорив Бояна, скрылся в опустившейся на землю утренней хмари.

Время шло, а под ногами лошадей все ещё путалась мокрая от росы высокая трава. Судя по времени, он уже должен был упереться в речку, пересекающую рощицу, по его соображениям, она должна быть где-то рядом.

Мирон повернул коня влево, стараясь уловить шум воды, но, проехав совсем немного, заметил, что дорога приобрела каменистый характер и стала уходить вверх.

На возвышенности туман начал рассеиваться, окрашиваясь розовым цветом от первых лучей багряного диска, выглянувшего из-за гор.

«Нужно подняться выше, где нет тумана», – мелькнуло в голове Мирона, и он решительно ударил пятками в бока Бояна, сразу прибавившего ход…

Небольшие, уходящие вдаль скалы, зубьями выросли на верху возвышенности.

Мирон соскочил с лошади и быстро забрался на один из таких зубьев. Вся долина, всё ещё покрытая мглой, расстелилась перед ним как на ладони.

«Ага, вон, однако, та рощица», – разглядел он едва видневшийся в раскинувшемся озере тумана островок.

Оказывается, блуждая в пелене утренней хмари, он ушёл совершенно в другую сторону…

Донесшийся до его слуха стук копыт и приглушённый разговор оборвал его мысли. Мирон спустился вниз, взял под уздцы обеих лошадей и пристроился ближе к скале. Вскоре на тропе появились семеро всадников. Лениво погоняя своих лошадей, они о чём-то оживлённо разговаривали. Мирон кашлянул, привлекая к себе внимание, и разговор тут же оборвался. Инородцы разом повернули головы в сторону Мирона.

– Доброе утро, – слегка поклонившись, дружелюбно произнёс он. Всадники, улыбаясь и кланяясь в ответ, подъехали к Мирону.

– Эрзендэр*, – доброжелательно произнёс ехавший впереди пожилой алтаец.

– Сен кайдан келген*? – соскочил он с лошади и подошёл к Мирону.

Видя, что тот не понимает их языка, старшой повернулся к своим спутникам и они, размахивая руками, стали что-то обсуждать меж собой.

Странно! Но этот чужой язык был знаком ему. Где-то – и не раз – он уже слышал эти слова. Мирон силился понять суть разговора, но смысл, казалось бы, знакомых фраз терялся, не доходя до его сознания.

– Видать, этот русский впервой в наших краях. Я так понял, что он не понимает о чём с ним говорят, – объяснял пожилой иноверец своим товарищам.

– Ты прав, Тойпынак, мало кто знает дорогу в наши края. Как забрёл этот всадник сюда? Кто бывал здесь, понимали наш язык, – согласился с ним средних лет алтаец по имени Чагандай, держащий под уздцы коня Тойпынака.

– А ты помнишь, демечи, не так давно приезжали к нам трое русских казаков? Искали сбежавшего арестанта, – подал голос щупленький, невысокий паренёк, внимательно вглядываясь из-за лошади в лицо Мирона.

– Ну и чего? – бросил на него безразличный взгляд Тойпынак.

– А то, что похож он на арестанта, чей рисунок, оставил старший из тех троих.

__________________

Эрзендэр* – здравствуй (алтайский).

Сен кайдан келген*? – откуда ты приехал (алт.).

Инородцы враз забалагурили, искоса поглядывая на Мирона.

– А ты как думаешь? – украдкой взглянув на пришельца, спросил демечи Чагандая.

– А что тут думать? Мало ли чего показалось Амырчаку – все они, русские, на одно лицо. Да к тому же тот, со слов казаков, хорошо понимал наш язык. А этот, сам видишь, – только улыбается.

– А ты хоть имя арестанта помнишь? – стараясь выяснить до конца услышанное, спросил демечи Амырчака. – Ведь те приезжие как-то называли его. У нас-то голова уже не та – заботами забита, а ты молодой, память хорошая.

Амырчак почесал затылок, как бы что-то вспоминая.

– То ли Тирон, то ли Мурон, – неопределённо пожал он плечами. – У этих русских такие мудрёные имена…

– А помнишь, охотники наши Очы и Мунат на лошадь, упавшую с обрыва, набрели. Может, этот про неё что-то знает? Ведь на ней клеймо было – буквы русские, Мунат их хорошо запомнил – могу нарисовать, – Амырчак подобрал прутик и медленно, обдумывая каждое движение, стал выводить буквы Б и Г.

Инородец, улыбаясь, подошёл к Мирону:

– Демечи… Тойпынак… – хлопая себя по груди, произнёс он.

Поняв, что от него хотят, Мирон назвал своё имя. Показывая на выведенные на песке буквы и на холку лошади, демечи сводидил и разводил руками, как бы объясняя свой вопрос.

Мирон никак не мог уразуметь, что от него хотят инородцы, и только улыбался, пожимая плечами. Демечи махнул рукой и так же, знаками, постарался выяснить, откуда пришёл русский. Мирон утвердительно закивал головой, взял его за руку и подвел к открытому месту, с которого просматривалась вся долина. Мирон осмотрелся и указал в сторону, откуда, по его предположениям, он выбрался на эту возвышенность.

Тойпынак устремил испуганный взгляд на начинающую освобождаться от пелены тумана низменность.

– Дёк, дёк*! – со страхом в голосе указал он на показавшиеся зелёные островки долины.

– Дьарабас онден бадып*! – потянул он назад Мирона. Тот, ничего не понимая, пошёл вслед за иноверцем.

– Этот парень объяснил мне, что пришёл со стороны Чёрного озера, – доложил демичи своим спутникам. Инородцы враз встревоженно зашептались.

– Может быть заблудился? – высказал мнение товарищей Чилекей. – Он объяснил тебе, что там его дом?

– Да… Он шёл из своего дома и потерял дорогу в тумане, – ответил Тойпынак.

– Скажи ему, чтобы уходил, иначе накликает беду, – враждебно взглянув на Мирона, воскликнул Чагандай.

– Пусть уходит, пусть уходит… – поддержали его спутники, собираясь скорее избавиться от этого посланника злых духов.

Мирон, видя недовольные взгляды инородцев, доброжелательно распрощался и повернул назад. Теперь он знал, в какую сторону ему ехать, отметив про себя с вершины возвышенности небольшой островок деревьев на горизонте.

Туман рассеялся, и пригретая солнцем растительность наполнила пьянящем ароматом зелени утреннюю землю. Мирон, подгоняя Бояна, вскорости добрался до берёзовой рощицы, от которой без труда отыскал дорогу к мельнице-мутовке. Сбросив мешки, он стреножил лошадей, освежился вытекающей из-под мельницы студёной водой и прошёл во внутреннее помещение. Мирон остановился у порога и не спеша огляделся. Настоявшийся запах зерна ударил ему в нос, из-под ног с писком разбежались полевые мыши, подъедающие остатки кое-где рассыпанной ржи. Когда глаза постепенно привыкли к полумраку, он отыскал жировушку, заправил её и зажёг огонь. Небольшое помещение окрасилось тусклым багряным светом, выхватившим из темноты толстые брёвна стен мельницы. Мирон, освещая жировушкой, осмотрел немудрёное устройство строения.

________________________

Дёк, дёк*! – нет, нет!

Дьарабас онден бадып* – нельзя туда ходить.

– До чего всё просто, – произнёс он вслух. – Вода, протекая под мельницей, крутит лопасти, а насаженная на них ось вращает жернов – вот и всё.

«Только почему Антип назвал её мутовкой?» – пожал плечами Мирон.

Следуя совету Антипа, он отыскал задвижку и, освободив верёвку, с силой придавил вниз, торчащую из-под пола жердь. Верхний жернов со скрипом сдвинулся с места и, ускоряя вращение, загромыхал по плоскому, неподвижному камню.

– Ну вот, похоже, что заработала, – облегчённо вздохнул Мирон, наполнив зерном коробушку. – Вроде всё правильно сделал, – заключил он, наблюдая, как мука тоненькой струйкой потекла в стоявший внизу ларь.

На глаза ему попался большой, медный чайник, видать, оставленный здесь случайно для нужд мукомолов.

«Вот это хорошо! Сейчас и чайку вскипятим – самое время пообедать».

– Мирон схватил чайник и направился к выходу. – «Кабы голову не расшибить», – нагнулся он в низком дверном проёме.

Собрав хворост, Мирон разжёг костёр и нарвал растущей в изобилии душицы. И вот он уже с аппетитом уплетал Авдотьины пироги, запивая их кружкой ароматного чая. Тишина и умиротворённость окружающей природы безмятежностью отразились в его душе. Наевшись, Мирон развалился на лужайке и устремил мечтательный взгляд в голубое, с плывущими белыми облачками, небо. Там, в вышине, зорко выискивая добычу, величаво парили орлы, всем своим видом показывая: «Вот она, свобода, где властвует только один закон – закон силы!».

Шелест листьев берёз от лёгкого дуновения ветерка, пение птиц, доносившееся из подступающей к мельнице тайги, тихий шёпот бегущей неподалёку реки – что ещё нужно, чтобы полностью расслабиться и дать волю своим мечтам… Мирон мысленно перенёсся к лесному озеру – туда, где он случайно встретил Марьяну. Но тут же неприятным холодком пробежали слова, сказанные дедом Гордеем.

«А может, несерьёзно всё с этим Фадейкой? – подсказал ему внутренний голос. – Ведь судя по тому, как Евсей отчитал навязчивого жениха, вряд ли он был доволен его ухаживаниями за Марьяной».

Проблеск появившейся надежды прогнал душевный холодок, вселяя уверенность в сердце. Как всё-таки мало нужно, чтобы человек поверил в лучшее: одно мгновение, один намёк, и он, цепляясь за него как за спасительную соломинку, в мыслях уже рисует себе желаемое как сбывшуюся мечту. Так и Мирон, уцепившись за появившуюся надежду, строил для себя радужные картины, с лёгкостью поверив своему внутреннему голосу.

Крики встревоженных птиц, взлетевших из перелеска – там, где он оставил пастись лошадей, оторвали его от сладостных мыслей.

«Уж не зверь ли какой потревожил мирно поющих птиц? Как там кони?» – вскочил Мирон.

Он поднял валявшуюся оглоблю и быстрым шагом направился к перелеску.

Огромный орёл, наступив когтистой лапой на жертву и горделиво подняв голову, с тревогой следил за приближающимся к нему человеком. Но вот он взмахнул крыльями и, тяжело поднявшись над поляной, полетел к лесу, унося в лапах пойманную добычу.

«Однако опасно здесь лошадей оставлять – тайга полна зверья. Кто его знает, не бродит ли поблизости медведь или волк? Да и к вечеру время идёт…»

Мирон снял путы и отвёл коней в пристроенную к мельнице сараюшку. Здесь он нашёл запас овса – видимо, помещение было предназначено для лошадей – так что до утра он мог быть спокоен. Подперев открытую дверь, чтобы как-то осветить помещение, Мирон вошёл внутрь. Свет из дверного проёма широкой полосой падал на жернова и стоящий под ними ларь. Последние остатки зерна, высыпавшиеся на вибрирующее решето, струйкой сыпались в отверстие подвижного жернова.

Мирон наполнил коробушку рожью: «Теперь, судя по всему, хватит до полуночи, а там домолоть остатки – и утром в обратный путь… Та-ак, а где же мне прикорнуть? Неплохо бы поспать часок, другой, – почесывая затылок, оглядел он небольшое помещение мельницы. – На полу?..» – но его не очень-то радовало соседство шныряющих в поисках пищи мышей.

У стены Мирон заметил какую-то сломанную конструкцию, напоминающую лежанку. Пришлось брать топор и идти рубить жерди, чтобы привести в нормальное состояние спальное место. Уже затемно, натаскав еловых веток, Мирон удобно расположился на мягкой подстилке и быстро уснул, убаюканный ароматом хвои. Проснувшись среди ночи, он попытался нашарить рукой жировушку, но, видать, во время обустройства ночлега куда-то нечаянно спихнул её. На ощупь добравшись до коробушки, он увидел, что та пуста и жернов вхолостую громыхает по неподвижному камню. Осторожно ступая в темноте, Мирон открыл входную дверь, но безлунная ночь еле освещала пространство вокруг дверного проёма. Едва разглядев в темноте мешок с зерном, он высыпал остатки ржи в коробушку. И тут почувствовал, что мука пересыпается через край наполненного ларя. Не найдя черпака, Мирон пригоршнями стал ссыпать перемолотое зерно в куль, время от времени отрясая голову от сыплющейся сверху муки.

«Ну, теперь до утра можно спать», – оттащил он в сторону наполненный мешок, забрался в своё хвойное ложе и тут же уснул…

Тревожное ржание лошадей нарушило его безмятежный сон. Мирон потряс головой, соображая, где находится.

«Кто же мог потревожить лошадей?» – присев на лежанке, забеспокоился он.

Узкие полоски света, пробиваясь сквозь щели двери, яркими лучиками легли на пол мельницы, создавая полумрак внутри помещения. Нащупав топор, не отошедший ещё ото сна, Мирон, пошатываясь, подошёл к двери. Резко распахнув её, он вышел наружу, стараясь разглядеть нарушителя спокойствия. После темноты утреннее солнце пеленой застлало глаза. Сквозь выступившие слёзы, щурясь от яркого света, он едва заметил причину беспокойства: в утренних лучах зари, грациозно сидящая на вороном жеребце дама, отвернувшись, устремила взгляд на просыпающуюся после ночи затуманенную долину. Лошадь склонилась к прозрачному ручью и, фыркая, жадно пила воду.

Мирон тряхнул головой, стараясь убедиться, что это не сон.

Незнакомка почувствовав на себе взгляд, резко повернулась в его сторону.

– Ой, Господи! – перекрестясь, испуганно произнесла она голосом Марьяны. – Кто вы?

– М-мирон Кир-рьянов, – опешил стоявший в дверях человек с топором.

Наездница какое-то время пристальным взглядом изучала Мирона.

– Что с вами?! – широко открыв удивлённые глаза, наконец вымолвила она.

– Как что? – пожал плечами Мирон. – Вот, Антип попросил зерно перемолоть…

Весёлые, озорные огоньки вспыхнули в глазах Марьяны. Её звонкий смех, прокатившись по лужайке, ещё больше смутил Мирона.

– Вы на себя взгляните! – произнесла она, весело смеясь.

Мирон, ничего не понимая, оглядел обсыпанную мукой одежду.

– Что вы одежду разглядываете? К воде подойдите, – всё ещё улыбаясь, кивнула Марьяна на небольшую заводь с неподвижным зеркалом воды. – Топор-то бросьте, вы что, дрова собрались рубить?

– Лошади заржали, ну, я и подумал, уж не зверь ли какой их потревожил, – бросив топор, наклонился к воде Мирон. – Что это?! – невольно шарахнувшись от собственного отражения, произнёс он.

Отражаясь с поверхности, на него смотрела: белая, обсыпанная мукой, с горящими белками глаз физиономия. Всклоченные, словно напудренные волосы и борода довершали это страшноватое зрелище.

– Это, видать, ночью в муке измазался. Не нашёл жировушки и черпака – пришлось в темноте из ларя в мешок выгребать, а тут ещё сверху, из-под жернова, прямо на голову сыплется, – смывая с себя остатки муки, объяснял Мирон.

– А вы как здесь оказались? – подняв голову от воды, спросил он.

– Я от Серафимы еду, дедоньку хочу попроведовать. Как он там один управляется? Да вот, Черныш пить захотел, я и подъехала к этому ручейку.

– Я это заметил – жарко с утра… Может, вместе поедем? – с надеждой получить положительный ответ произнёс Мирон. – Конь ваш уже напился, а я мигом – только муку из ларя выгребу.

– ???.. – едва заметно пожала плечами Марьяна.

Подхватив по пути топор, он чуть ли не бегом кинулся в мельницу. Помещение едва освещалось через открытую дверь. В полумраке наспех опростав ларь, Мирон задвинул задвижку, пустив воду в обход лопастей, и, убедившись, что жернов остановился, вытащил оба куля наружу.

Из сараюшки слышалось нетерпеливое ржание просящихся на свободу, лошадей.

– Сейчас, потерпите немного, – навьючивал он мешки на Карьку.

Мирон запрыгнул в седло Бояна и подъехал к ожидавшей его Марьяне.

– Ну вот, я и готов.

– Ай! – легко ударила Черныша в бока Марьяна каблуками мягких, обтягивающих ноги сапог. Тот, заржав, слегка поднялся на дыбы и, сдерживаемый уздой, зашагал рядом с Бояном.

Ехали молча, Мирон не находил слов, чтобы начать разговор. Он всё ещё не мог поверить, что вот так, неожиданно, встретит Марьяну. Его вчерашние мечты вдруг нежданно-негаданно стали вырисовываться в реальность.

– Э-э… М-мм… – несколько раз пытался что-то сказать Мирон, чувствуя, что необходимо нарушить тягостное молчание. Но всякий раз, как только он раскрывал рот, слова комом застревали в горле.

– Расскажите мне свою историю. Вы когда-то обещали, – не глядя на Мирона, подсказала выход Марьяна.

– Историю, историю… Ах да! Вы же ничего не знаете обо мне, – понемногу овладев собой, уверенней заговорил Мирон. – С чего бы начать?.. – задумался он.

– Начните с детства, ведь то, что в детстве заложено, то и прорастает в зрелости.

– Да, конечно, – согласился Мирон, размышляя какое-то время над содержанием рассказа.

– Моя гувернантка Анна Петровна, помимо обучения письму и арифметике, постаралась посеять во мне семена любви к окружающему миру, воспитав неприязнь ко лжи и приверженность к истине, – начал он свой рассказ.

– А что такое истина? Любой скажет вам, что он следует истине: но для кого-то истина и смысл жизни заключаются в богатстве, для кого-то – в карьере, а кто-то хитростью пробивает себе дорогу в жизни, считая, что это и есть суть бытия.

У нас же в доме, хотя и жили мы небедно, понятия о превосходстве богатства не ставились во главу угла. Честность и справедливость внушались мне с малых лет родителями и гувернанткой. Вот через эту справедливость мне пришлось уйти из колледжа, когда я высказал всю правду в глаза директору.

Но судьба была благосклонна ко мне, и, подготовившись самостоятельно, я продолжил обучение в Артиллерийском кадетском корпусе. Закончив с похвалой это учебное заведение, я сразу получил офицерское звание подпоручика. Все пророчили мне блестящую карьеру, но на этот раз судьба распорядилась иначе. Видать, Господь решил испытать меня, лишив в одночасье всего: карьеры, наследства, невесты.

И Мирон подробно рассказал о том, что случилось после пожара в имении Воронцовых.

– Последнее, что я помню – это холопы, подстриженные в рекруты, и я среди них. Да ещё последние слова барышни, которую я считал невестой. Она ни словом не обмолвилась о похищенных драгоценностях, а упрекнула меня в том, что я лишился наследства и карьеры. Тогда я понял, что вся её жизнь подчинена богатству и положению в обществе. К сожалению, она оказалась из тех девиц, для которых главное – выгодней выйти замуж.

Мирон замолчал, понуро опустив голову.

– Да, вы правы, – с нотками сочувствия ответила Марьяна. – Мне жаль таких людей, им неведомо истинное счастье. Вроде всё у них есть, а радости в жизни нет. Они себя ублажают и тем, и этим – но всё не то. Жизнь их до краёв наполнена жаждой наживы, а для духовного в ней места нет.

О таких людях очень верно словами известного поэта сказал мой учитель Илларион Тихонович:

Под камнем сим лежит богатства собиратель,

Который одному богатству был приятель,

Он редко вспоминал, что жизнь его кратка,

И часто вспоминал, что жизнь его сладка.

Осталось на земли его богатство цело,

И съедено в земли его червями тело;

Им нужды нет, каков был прежде он богат.

И тако ничего не снёс с собой во ад.

– Как точно сказано, и как верно вы это подметили, Марьяна, будто хорошо знаете этих людей.

– К сожалению – да. К нам, в Томске, захаживали и такие. Иногда тётушка устраивала вечеринки, где собиралась вся городская знать, среди которой находились и угодники, и льстецы. И хотя крёстная не очень-то привечала их, они всё равно приходили в наш дом – как к себе, не смущаясь тем, что хозяева им не очень-то рады.

Неприятно было смотреть, как они относились к окружающим: чем богаче и влиятельней был человек – тем шире становилась заискивающая улыбка на их лицах и ниже склонялась голова в угодническом поклоне, но ежели кто был ниже рангом и не так достаточен – таких они едва замечали, изредка удосуживая высокомерным взглядом. Эти люди готовы продать душу дьяволу за богатство и расположение влиятельных господ.

– Вот и меня причислили к таким, – тяжко вздохнул Мирон. – Ведь как ни крути, а выходит, что пропажа драгоценностей моих рук дело.

– Не говорите глупостей, – слегка засмущавшись, произнесла Марьяна. – Вы никогда не сделаете этого. На вас написано, что вы не такой человек.

– Благодарю за откровенность и доверие, – учтиво поклонился Мирон. – Немногие хорошо знающие меня близкие люди поверили в мою невиновность… Я так и думал, что вы не тот человек, который оценивает людей по положению в обществе. Поразило, с какой точностью вы описали этих алчных людишек, – помолчав немного, продолжил он начатую тему. – Похоже, у вас были неплохие учителя и достойные воспитатели. С каждым разом вы становитесь для меня всё большей загадкой, – с нотками неловкости в голосе произнёс Мирон.

– Расскажите мне свою историю, – помолчав немного, более решительным тоном попросил он. – Возможно, этим вы слегка приоткроете для меня занавес вашей тайны. Хотя Антип рассказал мне малость о вас…

– Ах, вот как!.. Значит, вы уже кое-что выяснили обо мне?! – перебив Мирона, недовольно отвернула Марьяна чуть порозовевшее личико.

– Поверьте мне, Антип поведал только, как люди вашей веры попали в эти края, совсем чуток упомянув о вас. Вы как были, так и остались для меня загадкой.

– В любой девушке есть какая-то загадка. И я такая же – как все другие, – всё ещё слегка смущаясь, простодушно ответила собеседница.

Мирон обескураженно повесил голову, боясь повторить свою просьбу, чтобы не показаться навязчивым. В воздухе вновь повисла тягостная тишина…

– Хорошо, если вам интересна моя история, тогда – слушайте, – после продолжительной паузы неожиданно произнесла спутница.

– Да, да, конечно! – оживился Мирон.

– Матушки своей я почти не помню, – с печалью в голосе, начала рассказ Марьяна. – В воспоминаниях осталось только что-то ласковое, нежное, – устремила она вдаль мечтательный взгляд, как бы переносясь в то далёкое время. – Мне было два годика, когда её не стало. Злые люди сгубили её. Мы так и не узнали истинную причину её смерти.

Вскоре, опасаясь за нас, тятенька бросил всё и подался в эти края. Меня же отвезли к крёстной в Томск. Не хотел тятенька брать меня с собой в далёкую неизведанную глушь, очень боялся за мою жизнь.

Тётушка Оксиния и её муж полюбили меня как родную дочь. Фрол Петрович торговал пушниной и часто уезжал на закуп. Своих детей у них не было, и тётушка решила самолично взрастить меня, отказавшись нанять няньку. Женщина высоких моральных устоев, она воспитывала меня в духе заповедей Господних и сделала всё, чтобы дать мне хорошее образование.

Первым моим учителем был дьяк Феофан. Взявшись позаниматься со мной письмом и арифметикой, он не очень-то старался, иногда по неделе не приходя на уроки.

Видя, что мои познания продвигаются весьма медленно, тётушка отказалась от его услуг, доверив моё обучение отставному унтер-офицеру Ивану Милославскому. Этот аккуратно приходил на уроки, но был большим любителем выпить. От него всегда несло вином, и я еле сдерживалась, чтобы не выбежать из комнаты, особенно когда он, наклонившись надо мной, начинал объяснять какой-либо урок.

Однажды, дав мне задание самостоятельно позаниматься над арифметической задачкой, он куда-то ушёл и вернулся только к концу занятий. Шатаясь, Милославский встал в дверном проёме и, ухватившись руками за косяки, уставился на меня пьяным прищуренным взглядом. В какую-то минуту он рванулся вперёд, но, запнувшись о порог, растянулся посреди комнаты. До смерти перепугавшись, я закричала вне себя от страха. Прибежавший на крик Савелий схватил его, как котёнка, за шиворот и, протащив через все комнаты, выкинул на улицу. В следующий раз, когда он только вошёл, крёстная тут же показала ему на дверь. И хотя он попытался убедить тётушку, что такого больше не повторится, Савелий так грозно взглянул на него, что Милославский, пятясь задом и кланяясь, быстро убрался восвояси.

Вот на этом моё обучение временно завершилось. Поиски нового наставника закончились ничем. Тётушка пыталась решить вопрос через знакомых, но вся томская знать испытывала те же самые трудности. Всё, чему они смогли научить своих чад, – едва писать и читать да немного арифметики – только на это и были способны здешние учителя…