Текст книги "Золотой дурман. Книга вторая"

– Ну чо, пошли обедать? – услышал он сзади себя голос Антипа. – Вон сколь перелопатил, добра половина будет.

Мирон воткнул вилы в землю, поднял сброшенную рубашку и вытер сбегающий струйками по лицу пот.

____________________

Батарашки* – глаза.

Ободняло* – время ближе к полудню.

– Погоди, ещё немного поработаю, – тяжело дыша, ответил он.

– Да куды ты так в чистяки махашь-то? Смотрю – только подавашки мелькають. Успешь ишшо наработашси, – Антип выдернул вилы и кинул к стене сарая. – Пошли! – категорично повторил он.

– Давайте, проходьте, – засуетилась Авдотья. – Щас я шарбы* налью, а там и каша подоспет.

– Постный день сегодни, – пояснил хозяин. – Шшарбу похлебам.

Прочитав Отче Наш и поклонившись, Антип дал знак к трапезе.

– Ну, давайте, чем Бог послал, – произнёс он, опускаясь на грубо сколоченный стул, и все трое молча стали хлебать рыбный суп.

– Авдотья, принеси-ка травянушки. С устатку-то оно хорошо будет, – кивнул Антип жене.

Аромат целебных трав приятно разбежался по телу Мирона. В памяти вновь всплыл образ Марьяны. Эти чудно пахнущие травы возвратили его мысли в то место, где он случайно встретил свою лесную фею.

– Что-то Марьяны не видно, – после обеда решился расспросить Антипа Мирон.

– А чо тебе Марьянка сдалася? – хитро улыбнулся он. – Серафима её к себе призвала для помочи.

– Да так… Куда, думаю, подевалась? – то сводя, то разводя руками, потупил взгляд Мирон.

– Вижу, неспроста спрашивашь, – прищурил глаза Антип. – Чево енто тебя так враз передёрнуло*?

– Да вот, травки у меня закончились, – замялся Мирон – Ты бы объяснил, где эта Серафима живёт, да коня бы дал. А я только туда и назад.

– А-а… Ну-да! Травки закончилися… Коня, значить, надо… Стало быть, к Серафиме собралси, – почесывая затылок, повторил просьбу Мирона Антип.

– Я только туда и назад, – с просящим взглядом уточнил Мирон.

– Чево енто ты вот так вот выкручиваиси?! Травки у него закончилися! Да ты, почитай, ужо две недели, как их не пьёшь. Ишь – заделье нашёл. Скажи прямо, что Марьянку хошь увидать.

________________

Шарба* – уха.

Передёрнуть* – о человеке с постным лицом.

Мирон слегка покраснел, выдавая тем самым истинную причину своей просьбы.

– Эх, Мирон, Мирон, – вздохнул Антип, – крепко, видать, тебя девка зацепила. Не одному парню она голову вскружила. Вон, и мои троя – Гурьян, Ермолай, Харитон – все батарашки проглядели, когда Евсей её от свояченицы привёз.

– Ну и?!.. вскинул глаза Мирон.

– Чево – ну-и?!.. Не крещёная по нашей вере она была – мирская, считай. Ну, мы своих быстро оженили от греха подальше – они погодки, так друг за другом свадьбы и сыграли. По первости аргужем* жили, пристрой к избе задумали делать. Только стал я замечать: как пойдуть куды из селения, так завсегда Евсееву избу за угол захватят – тянеть их к Марьянке. Потолковали мы с Авдотьей, да и порешили, что лучше им подале поселиться. Вот и срубили они себе избы вёрст сорок отсель. Кедрова падь – место обозвали. Уж шибко там кедру с ядрёным орехом много. Да так, мало-помалу, и ужамкались* – живут ноне куды с добром.

– Ну, так сам говоришь, что не крещёная. А чего тогда меня удерживаешь? – глядя в глаза Антипу, произнёс Мирон.

– А то и удёрживаю, что сладка ягода, да не по зубам. Не сегодни – завтри Марьянка крещение примет. Да, почитай, уже по нашим устоям живёть. Вот вскорости наставник приедить – и окрестим её по истинной вере. А с мирскими нам не можна.

Всё перемешалось в голове у Мирона. Он не мог сообразить, что ответить на слова Антипа. Вот так просто промолчать? Нет… он пойдёт до конца, а там – как Бог даст.

– Ну так что – дашь коня?! – твёрдым голосом повторил он свою просьбу.

– А чево не дать – бери любого… Обскажу, как Серафиму сыскать. Я тебе своё слово сказал, а ежели не хошь моего совету послушать – езжай, трандило тебе в лоб*.

____________________

 
Аргужем* – все вместе.
Трандило тебе в лоб* – выражение недовольства.
Ужамкались* – успокоились.
 

– Пошли, провожу, – поднялся Антип. – Вон туды поедешь, – прикрываясь одной рукой от слепящих лучей, другой – махнул он в сторону солнца и обстоятельно объяснил, как добраться до Серафимы:

– Сперва тайгой пойдёшь, а дале – как выйдешь в долину, так и придёрживайся солнца. Вдалеке увидишь берёзову забоку*, вот туды и направляйси, там натакаисся на небольшу речушку, её и будешь держаться. Выведет она тебя к мельнице-мутовке, а от её – смотри: дорога наезжанна прямо в поселье Устина Агапова приведёть.

С волнением в сердце направился Мирон к Серафиме, лишь отмечая про себя ориентиры, указанные Антипом. Прохлада хвойного леса, удерживаемая могучими кронами кедров и размашистыми лапами елей, сменилась жарким дыханием убегающей вдаль долины, прогретой нещадно палящим полуденным солнцем. А вон и берёзовая рощица, одиноким оазисом затерявшаяся в долине. Жёлтые краски наступающей осени подёрнули золотом кудрявые берёзы, обступающие спокойно протекающую через рощу небольшую горную речушку, умерившую свой буйный нрав в этой широкой долине. Направившись берегом, Мирон вскоре добрался до мельницы-мутовки, скрытой от глаз лиственницами и берёзами, разбросанными крохотными островками перед возвышающейся в недалече тайгой. Здесь, на невысокой возвышенности, река вновь набирала свою силу, уходя узеньким рукавом под мельницу и заставляя без устали работать мельничное колесо в дни помола зерна.

Маленькие полянки разбросанных пожелтевших стеблей овса и ржи окружали небольшое ладно срубленное строение. Хорошо заметная колея от тележных колёс уходила от него в тёмные дебри лиственницы и кедра. Видать, в последнее время после уборки урожая этим путём часто пользовались. Неширокой прогалиной следы от гружёных телег вели в поселье Устина Агапова. Вскоре тайга расступилась, и на открывшейся елани появился огороженный частоколом скит.

Мирон толкнул массивные бревенчатые ворота и к своему удовлетворению отметил, что они не заперты изнутри.

__________________

Забока* – лес около реки.

Проехав в сторону стоящих в отдалении изб, он заметил сидящего на бревне старичка, не по погоде одетого в потёртый зипун. Неподалёку от него пасся небольшой табун стреноженных лошадей.

– Добрый день, дедушка! – слегка наклонив голову, поприветствовал его Мирон.

– А ты кто таков? Откель будешь? – прищурив глаз, вместо приветствия ответил старик. – Видать, с ветру – нетутошний.

– Мирон я, Кирьянов. У Антипа Суртаева проживаю.

– Слыхал, слыхал… – пригладил рукой длинную седую бороду старик. – Гляжу, совсем обыгалси. А то Серафима сказывала, что тебя Евсей едва живого приташшил. Не думали, что подымисси.

– А не подскажешь ли, дедушка, где мне эту самую Серафиму найти? – спрыгнул Мирон с лошади и подошёл к старику.

– Вон её изба, – поднял дед, лежащий рядом с ним, батожок и ткнул им на крайний дом, выходящий огородом к лесу.

– Только я видал, вроде, она с утра с Марьянкой и Фадейкой в тайгу подалася.

– Как звать-то тебя? – учтиво спросил Мирон.

– Гордеем… – слегка наклонил голову старик.

– Благодарю тебя, Гордей, – вежливо произнёс гость. – А кто это – Фадейка?

– Как хто? Жаних Марьянкин! – взглянув на собеседника удивлёнными глазами, ответил Гордей.

– А что, у Марьяны есть жених?

– А как жа! – гордо поднял голову старик.

Мирон задумался, не зная, что ему предпринять. Ответ Гордея будто ушатом холодной воды окатил его с головы до ног, забравшись неприятным холодком в враз помрачневшую душу.

– А не знаешь, скоро ли они вернутся? – погрустневшим голосом продолжил Мирон.

– А откель мне знать? Ежелив недалече в тайгу пошла, то вот-вот назад должна придтить, а ежели в горы подалася – то жди только к ночи. Гордей опёрся обеими руками на палку и отвернулся в сторону пасущихся лошадей, давая понять, что добавить ему больше нечего.

– А чево тебе Серафима занадобилася? – после недолгого молчания вдруг спросил Гордей.

– Травки она мне для отвара давала. Так вот вчера последние допил.

– Фи-и! – присвистнул дед. – Делов-то!.. Езжай домой, а я, как Серафима вернётся, травки те спрошу, да и пошлю кого с ними.

– Не нужно, дед, я как-нибудь в следующий раз заеду, – замялся Мирон, не ожидая, что дело примет такой оборот. – Не к спеху мне те травки. Я так, по пути заскочил сюда. Взял у Антипа коня немного прогуляться, ну и вот… – развёл руками Мирон. – Назад, однако, пора.

– Как хошь… – безразличным тоном бросил Гордей. – Свой колокол, развернись да об угол, – добавил он, проворчав себе под нос…

«И зачем я у Антипа про Серафиму расспрашивал, да ещё про травки придумал», – размышлял про себя Мирон, лениво погоняя бегущую медленной рысью лошадь. Какое-то неподвластное чувство заставило его искать встречи с Марьяной, незаметно вошедшей в его жизнь. И вдруг, как гром среди ясного дня, слова Гордея: «жаних Марьянкин…».

Доехав до берёзовой рощицы, Мирон отпустил коня пастись, а сам сел на поросший травой бережок и задумчиво поглядывал на спокойное течение реки. Пожелтевшие листья, изредка срываясь, медленно опускались на водную гладь и, как маленькие кораблики, отправлялись в дальнее путешествие. Какая-то грусть поселилась у него в душе после сегодняшнего разговора с Антипом и Гордеем.

«А может, прав был Антип? Не для меня эта ягодка, мирской я для этих добрых людей. У них своя жизнь, свои устои – и закрыта к ним дорога для чужака».

Тяжело вздохнув, Мирон поднялся, всё ещё провожая взглядом уплывающие вдаль жёлтые кораблики. Вот так и его судьба, подхваченная течением жизни, плывёт куда-то в покрытую мраком неизвестности будущность.

Прохлада наступающего вечера оторвала его от грустных мыслей – пора спешить домой, ни к чему беспокоить людей своим долгим отсутствием: обещал туда и назад, а уже вот-вот стемняется…

Откровенный разговор

– Ты чево такой поникий*? – встретил его во дворе Антип. – Зазря чо ли съездил? Вижу без травок вернулси. А можа, Марьянка от ворот поворот показала? – лукаво ухмыльнулся он.

– Да-а… – неопределённо махнул рукой Мирон. – Обойдусь как-нибудь без травок.

– Ну-ну, – понимающе улыбаясь, взял под уздцы коня Антип и повёл его в стойло.

Вечерять собрались позже обычного. При свете свечей хлебали оставшуюся от обеда уху.

– Постой! – взял за руку Мирона Антип, после того как, помолившись после ужина, тот собрался выйти из-за стола. – Присядь-ка… А ты, Авдотья, убери посуду, да поставь поболе свечей.

– Ну так что, говоришь, обойдёшься без травок? – видя помрачневшее лицо Мирона, с нотками сочувствия в голосе спросил Антип.

– Да не за травками я ездил, – честно признался Мирон, – Марьяну хотел повидать. А получилось… – не договорив, развёл он руками.

– Чево – получилось? – переспросил Антип. – Чево там у Серафимы доспелось*? Говори как есть, – участливо и в то же время твёрдо произнёс он.

Потупив глаза в стол, Мирон пересказал ему разговор с дедом Гордеем.

– Вот так… – тяжело вздохнув, бросил он короткий взгляд на Антипа.

– Хм-м, – коротко ухмыльнулся тот. – А я чево тебе говорил, трандило тебе в лоб. Был бы ты нашей веры, так, можа, по-другому всё повернулось.

Ничего не ответив, Мирон опустил грустное лицо в пол.

– Да ты шибко не убивайси, – постарался успокоить его Антип. – На твой век девок хватить, ты парень виднай – за тебя люба пойдёть.

– Да зачем мне любая?! – резко ответив, отвернулся в темноту комнаты Мирон.

– Ну-ну, не серчай, это я так не к слову ляпнул, – поспешил исправить свою оплошность Антип. Пламя свечей, отражаясь в густой седеющей бороде, выхватывало из темноты его скуластое моложавое лицо.

_________________

Поникий* – невесёлый.

Доспелось* – случилось.

Мирон заметил, что в глазах собеседника уже нет той лукавой усмешки. Серьёзно-задумчивое лицо Антипа подсказывало, что тот расположен на откровенно-доверительный разговор. Этим он и решил воспользоваться, чтобы до конца понять суть этих добрых, с открытой душой и в то же время огороженных от мира людей.

– Скажи, Антип, а что вы в такую глушь забрались? Где ваша Родина? – пододвинувшись к пламени свечи, чтобы собеседник лучше видел его лицо, спросил Мирон.

– Спрашивашь, где наша Родина? – прищурив глаза, криво усмехнулся Антип. – Чево же, скажу… – немного задумался он. – Там, где служат по старым канонам, за царя не молятся да крестятся двумя перстами – вот тут и наша Родина. Слугам антихристовым туды дорога закрыта. Веру надо иметь твёрдую, чтобы добраться дотулева. Беловодьем деды наши енто место называли.

– Так выходит, здесь оно – Беловодье-то? – вопрошающе взглянул на Антипа Мирон.

– Да как тебе сказать в двух словах всего не обскажешь. Ну, да ладныть, слушай… – Давно это было, – подняв вверх глаза, словно что-то вспоминая, начал свой рассказ Антип. – Слыхал, можа, чево про патриарха Никона? – взглянул он на Мирона. Тот молча, кивнул головой. – Не приняли наши деды и отцы его перемен в служении господу. Не поднялась рука у добрых людей креститься тремя перстами и принять новое учение. Веру переменить – не рубашку переодеть. Вот за это и гонимы были – и царём, и церковью. Апосля меж добрых людей молва пошла, что есть де край такой – Беловодьем зовётся, и обсказано было, как найтить то место. Вот и пошли наши люди енту землю искать, а как кто натакатся на неё, так назад возвернётся, а с им уже и другие в новые места идуть. Да только каждый своё Беловодье находил.

Вот и с наших мест Иван Зырянов пошёл, а с ним ишшо пять человек отправились. Долго ли шли они – незнамо, да только добрались в ети края. А здесь – простор: ни тебе царских смотрителей, ни попов – одни инородцы, да и те апосля случившейся в етих местах войны по горам попряталися. Вот Иван и прибилси к ним да с имя походил по этой землице, пока не натакался на ето место. Вот и посчитал его Беловодьем: земля хороша, зверя в лесах туго, да и рыбы в реках хватат, орех, ягоды – всё Господь дал. А само главно – в глуши землица эта, даже инородцы боятся сюды заходить: поверье какое-то у их супротив этого места… Ну, слушай дале.

Вернулся, значить, Иван назад с товаришшем, а троя здесь остались, один то у их в дороге сгинул. Обсказал нам, как найтить это место, собрал своих, погрузил вешши – и был таков, да ешшо две семьи с ним увязались. А мы уж апосля, када дюжить гонения невмоготу стало, по его указкам сюды добрались. Семь семей с нами пришло. Одним селением строиться не стали – тайга больша, место всем хватат. Да и опаска была, кабы государевы люди ненароком не натакались на нас. А вот те, которы не прятались, – ох, и туго им пришлось, – с выражением скорби в глазах глянул Антип на Мирона.

– Власти их двойной податью обложили: кого на заводы, кого на рудники гнали – отрабатывать повинность. Да ишшо попы покою не давали – приедуть, обоберуть да учить начинають – чо не по их устоям живут. Так что, выходить: от чего они бежали, к тому и пришли.

Не выдёрживали которы таких напастей. Вон, из Сосновки: надели добры люди смертны рубахи, обложили поселение соломой, собралися в часовенке, да там и приняли смерть от огня. Две девки живыми только и остались, ходили за ягодой да заблукали, а когда к поселению вышли – глядь, огонь кругом. Кинулись они было к избам-то, да куды там, сами едва не погорели. Сколь они по тайге исходили – незнамо. Да, видать, Бог смилостивился над имя – охотничал Парамон Осташкин, ну и натакался на их. Не стой тебя – едва живых к себе в поселье припёр, вёрст пятьдесят отсель. Ели обыгались сердешные…

Вот така история… А тут от инородцев слух пошёл, что камни да золото по государевой указке по горам пошли искать… Но пока вот Господь миловал – акромя тебя никто в етих местах не появлялси.

– А Евсея ты раньше знал? Выходит, он не с вами пришёл – позже, захваченный рассказом Антипа, поинтересовался Мирон.

– А как жа не знал – в соседях нечай были. Хозяйство у него крепкое было – помешшик. А мы-то огородами жили, но тоже не голытьба – слава Богу, не христарадничали*.

___________________

Христарадничать* – просить милостыню.

Только Евсей по первости не шибко рвался сюды. Да и в вере нашей ни горяч, ни холоден пребывал. А жена его – Анфиса, уж шибко хороша собой была: и лицом, и статью…

Марьянка-то вся в её. Так вот, Анфиска дюже истово за нашу веру держалась – зато и сгубили её мирские. Звал я его с собой, нутром чуял, что беда вокруг ходить. Но куды там, трандило ему в лоб, думал ничево ему недоспетса – так и остался в своей усадьбе. А когда с Анфиской беда случилася, так покусал же он локти. Еслив бы не Марьянка – руки на себя наложил, ей в ту пору два годика было…

Антип тяжело вздохнул, взял со стола приготовленные на запас свечи, поджёг их от прогорающих огарков и, огладив рукой бороду, устремил неподвижный взгляд на разгорающиеся пламя.

– А дальше что? – видя, что Антипу тяжко вспоминать о том времени, осторожно спросил Мирон.

– А что дальше?.. – вновь вздохнул Антип. – Забрал Евсей Марьянку да деда Авдея: сложил в телегу кой-каки вешши, а усадьбу оставил на Касьяна Тимофеева – он у него нечто вроде управляющева был. Ну и направилси через всю Россею на восток, дорогу-то я ему всё как есть обсказал. А на руках двухгодовалая девчушка. Куды с ей в неизведанны края?

Побоялси он её сюды ташшить и направилси в Томск: там у ево свояченица жила – крёстная Марьянки. Вот и порешил он: пока не приживётси на новом месте… в Томске, у Оксении, дочку оставить, да усадьбу свою крёстной отписать, чтобы бесхозной не стояла.

А та женшина богата была. Муж еёшный – купец – мехами торговал. Вот через енто и сгинул, не так давно это случилося. Отправилси зимой на север к инородцам за пушниной и не вернулси – пропал вместе с обозом. Долго его искали, да куды там…

Оксения же полюбила Марьянку пушше родного дитя – муж-то всё в разъездах, так она, считай, одна её подняла. Всё для её положила: и взростила, и обучила грамоте – сделала из её барышню под стать царице. Евсей всё не решалси дочку забрать: покудыва построилси да приживался. А тут слухи от инородцев пошли, что де шныряють в горах государевы люди – каменья да золото ишшут, опять опаска за Марьянку.

Апосля уже, сколь раз мы с ним в Томск пробирались, всё он намеривалси забрать с собой дочку. А как приедем – Оксения в слёзы: пущай поживёть хошь ишшо годок, да и Марьянка к тётке привыкла. Почешет Евсей затылок, махнёт рукой – и ни с чем назад возвернёмси. Так вот она двенадцать годков в Томске и прожила. Ну а когда Марьянку сюды забирали, пообещал Евсей свояченицы, что не будет перечить дочке видеться с ней – будет Марьяка приезжать в Томск и гостить, сколь вздумается. Обсказал как, ежели чево, сюды – в тайгу пробраться. Прислужник у её был Савелий, крепкий мужичище, за Оксинию без раздумства голову готов был положить. Ему и доверила она ездить за крестницей. Вон, в позапрошлу зиму у тётки жила – до самой весны, вернулась, када уж снег сошёл.

Антип встал, налил себе кружку кваса и не спеша, покряхтывая, промочил горло, натруженное после продолжительной беседы.

– Ну а про себя расскажи чево, раз уж у нас такой разговор пошёл. А то сколь уж живёшь здесь, а всё как-то невдомёк было расспросить, – повернулся он к Мирону.

Тот подождал, пока Антип усядется на место, ненадолго задумался и поведал всю свою жизнь на Смоленщине…

– Приехал гонец от губернатора с указом определить меня в рекруты, обстригли меня, оставили только чуб, а дальше не помню – какая-то стена. Чувствую, что было ещё что-то в моей жизни, но вспомнить не могу, – закончил Мирон свой рассказ.

– Да-а… – почесал затылок Антип. – Больно клюнула тебя жизня. Пожаждовал кто-то золото, а на твою головушку беда случилося. Это ж надо было кому-то всё так подвесть – кругом тебя виноватым сделали… Тяжело в миру жить: сладок будешь – расклюють, горек будешь расплюють, – кивнул он головой, как бы утверждая этими словами всю суть мирского бытия.

– Вижу, праведна у тебя душа – вот и бьёт тебя жизня за ето, – после короткого молчания заключил Антип. – Вот кабы принял нашу веру – так, глядишь, и с Марьянкой всё бы сладилось, – испытующе заглянул он в глаза Мирону.

– Предать свои убеждения ради благополучия? – вопросом ответил Мирон. – Но кем я буду в глазах Марьяны? Да и в ваших тоже. Добрым? Праведником? Заблудшим путником, вставшим на путь истины?.. Нет! Для вас, для Марьяны, да и для своих я буду человеком, предавшим собственные убеждения, которому невозможно доверять и на которого нельзя положиться.

– М-да-а… – слегка наклонив голову, протянул Антип. И, одобрительно взглянув на Мирона, положил свою мозолистую ладонь на его руку, выразив этим жестом согласие с высказанными квартирантом доводами.

– Ну, чево вы там? Оглазели чо ли, – послышался сонный голос Авдотьи. – Давайте ужо, ложитесь. Завтря Устин Агапов обешшалси пораньше заехать.

– И то верно, засиделись мы, однако, с тобой. Мужики завтря орешничать собралися, ну и тебя с собой возьмём, – задув почти прогоревшие свечи, поднялся Антип.

Долго ворочался в постели Мирон, в который раз прокручивая в голове рассказ о Евсее. Из темноты смежной с горницей комнаты доносился громкий храп Антипа. Вот уж и первые петухи пропели, а проплывающие перед глазами сюжеты из жизни Марьяны никак не давали заснуть. Только он забылся, как почувствовал, что чья-то тяжёлая рука трясёт его за плечо.

– Давай, подымайси, – услышал Мирон голос Антипа. – Мужики на стременах уже, – кивнул он в сторону окна, за которым слышался приглушённый говор.

– Вот, надень, а то ить в горах ночи холодные. Это Гурьянова – он парень здоровый, под стать тебе. Поди в пору будеть. А твою одёжу пока Авдотья пожамкает.

Мирон натянул на себя Гурьяновы вещи и, быстро перекусив, выбежал во двор следом за Антипом.

– Чево шаперитесь?! – встретил их Устин Агапов. – Хорошо бы пока по холодку проехаться. Давайте, мужуки, живо скрутились* – чево рассусоливать.

– Да вот, Авдотья в дорогу пирогов напекла, щас только последни выташшила, – виновато улыбнулся Антип и быстро проскочил в конюшню.

– На, держи! – кинул он поводья одной из лошадей Мирону.

– Как там твои ребяты, всё для работы приготовили? А то, можа, чего отсель взять? – спросил сосед Устина Федосий Данилов.

– А как жа?! – удивлённо вскинул брови Антип. – Ермолай третьяго дня приезжал, говорить, что всё сгоношили: и балаган*, и шулушилку, и колотушу. Только мешков просил взять.

____________________

Скрутились* – собрались.

Балаган* – временное жильё.

– Ну, мешков-то хватить, – кивнул Федосий на привязанный к порожней лошади пухлый тюк. – Тут и мешки, и одеялы, и посуда.

При слове посуда Антип бросил выразительный взгляд на Мирона.

– И ему чашка с ложкой найдётси, – понял его Федосий.

– Ну чо, мужуки, с Богом! – дал команду Устин, и небольшой отряд из шести седоков, погоняя лошадей, скрылся в утреннем сумраке тайги…

К полудню деревья расступилась, и перед всадниками открылась зажатая между гор долина. Небольшие островки кедров и лиственниц потянулись вдоль зеленеющих лугов, защищённых горами от холодного дыхания наступающей осени.

– Сто-ой! – поднял руку, ехавший впереди Евсей. – Пущай кони травку пощиплють, да и мы отдохнём.

Мужики, одобрительно загудев, спешились, отпустили лошадей и расселись кружком под тенью разлапистой лиственницы.

– Ну, чем Бог послал, – поставил на середину сумку с пирогами Антип.

Все встали и, прочитав молитву, принялись за исходящие сдобным ароматом румяные пироги.

– Ты смотри, кака осень – чисто лето!.. – укладывая остатки обеда, кивнул куда-то в сторону Антип.

– Да-а, верно… Чево-то я не помню, чтобы так долго тепло задёрживалось. Бывалочи в енту пору в горах снег ложилси, а нонче, смотри, как жварит, – привалясь к лиственнице, ответил Устин. – Фадейка, приташши-ка лагушок с квасом! А то чавой-то с пирогов жажда одолела, – повернулся он к задремавшему в тени лиственницы, Фадею.

Тот приоткрыл один глаз, приподнял голову и недоумённо посмотрел на Устина.

– Давай, давай! Чего батарашки выпучил? Дома надоть спать было. Ночь-то, поди, возле Серафиминой избы прокрутилси? – лукаво ухмыльнулся он.

Фадейка вскочил и кинулся в сторону сваленной в кучу поклажи.

Мирона будто обожгло от слов Устина.

«Вот ты, оказывается, какой, Фадейка», – бросил он в сторону того оценивающий взгляд. Евсей тоже недовольно посмотрел на тащащего небольшой лагушок Фадея.

– Ты, Фадейка, если не уймёсси, я с тобой по-другому толковать буду, – строго, расставляя слова, произнёс он. – Серафима уже жалобится на тебя, ходишь за имя по пятам – как хвост, проходу Марьянке не даёшь.

– Дыть я только хотел пособить – травы собрать, – оправдался паренёк.

– Ишь, заделье нашёл, – ухмыльнулся Евсей.

– Да чего ты, дядь Евсей?! – покраснел Фадейка.

– А таво: кода Марьянка к Серафиме приезжат – чо бы боле не крутилси возля её избы да не заглядывал по окнам. Кабель всю ночь гавкат. Оглазела уже Серафима – какой тут сон?

Фадейка, ничего не ответив, бросил лагушок и, отвернувшись, сел в стороне.

– Ну и стропотливый* же ты, Фадейка, – покачал головой Устин, разливая по кружкам квас. – Правильно Евсей говорить…

Сгрузив поклажу на отдохнувших лошадей, группа всадников скрылась в высоком разнотравье горной долины.

– Далеко ишшо? – спросил Федосий Данилов, вытирая рукавом выступивший пот. – Смотри, кака жара поднялась, хошь бы ветерок подул.

– Да, уже вскорости на месте будем, – ответил Антип. – Вот мочаг* обойдём, а там рукой подать…

Поселья Антиповых сыновей спрятались в тайге, подступающей с возвышенности к горной долине.

– Хороше место! – окинув взглядом окрестности, заключил Устин.

– Тут тебе и тайга, и опять же луга рядом – сено завсегда под боком. Ишь, каки зароды твои ребяты наметали, – кивнул он в сторону раскиданных по лугу, огромных стогов сена.

Три ладно срубленные избы стояли в окружении пихт и елей, скрывающих обитателей от открытого пространства Кедровой пади.

– Ну что, мужуки, можа, отобедайте? – пригласил приехавших Гурьян.

– Да мы уже перекусили… Мать в дорогу пирогов напекла – не голодные. Поехали на место, до темну бы управиться…

Лениво жевавший овёс жеребец недовольно фыркнул, когда Гурьян оторвал его от трапезы и запрыгнул в седло.

_____________________

Стропотливый* – вредный, несговорчивый.

Мочаг* – топкое место.

– Поехали…

– А Ермолай с Харитоном иде? – вопросительно взглянул на сына Антип.

– Ермолай уже на месте – нас дожидается. Кой-чево ишшо доделать не успели. А Харитон с печкой в бане затеялся. Нову собралси сгоношить, стара-то совсем худо топится – надысь едва не угорели.

– Ай! – подстегнул жеребца Гурьян, и седоки, растянувшись цепочкой, следом за ним въехали на едва заметную тропу, уходящую в полумрак подступающей со всех сторон тайги.

Дорога, петляя меж разлапистых елей и уходящих далеко вверх макушек лиственниц, поднималась всё выше и выше в гору. Могучие кедры, сбившись в кучки, по мере подъёма постепенно вытесняли других хвойных обитателей тайги. Кое-где скалы преграждали путь, и приходилось пробираться через чащу кустарников жимолости, обходя поросшие баданом овраги.

– Ну вот и пришли! – остановился Гурьян, услышав доносившийся из кедрача стук топора.

– Ермолай чегой– то гоношит, – кивнул он в сторону раздающихся звуков.

Молодой бородатый мужик среднего роста отбросил топор и с улыбкой вышел навстречу подъезжающим гостям.

– Здорово живёте, мужуки! – поприветствовал он прибывших. – Давно уже вас дожидаюся.

– Вижу, без дела не сидишь, – соскакивая с лошади, произнёс Антип. – Чево это ты гоношишь?

– Да бревёшки для шишкарни подготавливаю, – махнул Ермолай на отёсанные от веток тонкие стволы сосенок.

– Ну дык давай подмагнём, – предложил Антип, – Сегодни бы с шишкарней закончить надоть, апосля-то недосуг будеть.

Ермолай неопределённо пожал плечами.

– Ну-ка, давай, мужуки, аргужем подмагнём шишкарню сгоношить! – крикнул Антип, видя нерешительность сына.

Приехавшие разом спешились, словно ожидая этой команды: застучали топоры, зазвенели пилы. Ещё солнце не успело спрятаться за верхушками елей, как дело было закончено.

– Ну что, давайте повечерим, а с утра —за работу. Нынче хороший орех уродилси, – махнул Ермолай на грубо сколоченный возле избушки стол. Рядом, над костром, парил медный чайник.

– Фадейка! Ну-ка ташши сюды пироги и посуду, – крикнул Антип, сметая со стола нападавшую хвою.

Паренёк, недовольно бормоча себе под нос, не спеша направился к сбившимся в кучу лошадям.

– Ишь, какой гордоватый… – бросил ему в след Антип.

– Не понимаю, дядь Антип, – пожал плечами Мирон. – у вас же орех под боком, стоило в такую даль залезать?

– Э-э… – укоризненно покачал тот головой, – развиж то орех? Кедрача мало, да и шишка мельче, и белке на зиму оставить надобно – не то уйдёть, куды ж тогда белковать пойдёшь. А здесь, гли-ко: и кедры невысоки, и шишка крупнее, да и орех ядрёный.

– Поздно нынче орех на ветках задержалси, – подошёл к ним слышавший разговор Устин.

– Оно кабы снег-то прошёл да придавил шишку, а посля стаял – орех бы упал. А щас, гли-ко, весь на ветках дёржитса, – кивнул он в сторону растущего неподалёку от избушки кряжистого кедра.

– Вот и пришлось подождать, когда лучше поспет – шишку легче обивать будеть, чуть вдарил колотом – и посыпится, – ответил Антип…

Выбрав колотушу по больше, Мирон с удовольствием ударял по могучим стволам кедров, чувствуя, как от работы приятное тепло разливается по всему телу. Он был доволен, что хоть как-то может отблагодарить этих душевных людей за хлеб и кров. Не по его нраву было слоняться из угла в угол, чувствуя себя нахлебником.

Фадейка с Ермолаем перетирали шишки, раскатывая их меж двух ребристых половинок, распиленного по вдоль обрезка тонкого соснового бревна, после чего просеивали через сито. Остальные мужики собирали шишки в кули и сносили в шишкарню.

Дружная компания работала слаженно и споро, длинный ряд кулей, наполненных отборным орехом, выстроился вдоль стены в избушке.

Несмотря на полуденную жару, почти каждое утро лёгкий морозец серебрил заросли бадана, зелёным ковром опоясывающие торчащие из земли валуны. Проснувшись, Мирон хватал бадью и бежал к роднику. Хрустально-чистая сладковатая на вкус вода заполняла небольшую каменную чашу неподалёку от избушки. Прогнав остатки сна холодной ключевой водой, он возвращался с наполненной бадьёй и пригоршнями ягод жимолости и красной смородины. Набирал для заварки сухих листьев бадана, малины, разводил костёр и ставил на него огромный медный чайник. Он уже свыкся с тем, что его мирская посуда, стоявшая отдельно от общей, всякий раз каким-то одиночеством откликалась в его душе. Но, что же, он здесь гость и должен уважать порядки, заведённые хозяевами. Видя неловкость староверов в присутствии мирского человека, Мирон выбирал время, чтобы успеть перекусить отдельно от других…