Текст книги "Однажды летом мы спасли Джульетту"

8 июня, вторник
Про «Википедию», театр и авангард

B «Википедии» есть все. Раньше были книги, словари, энциклопедии. Сейчас есть «Википедия». Чехов, Пушкин, Лермонтов, Сэлинджер, Брэдбери, Брейгель – все там. И все, кто сейчас становится известным, тоже там. Получается, им всем, кто попал в «Википедию», никуда не скрыться от миллионов людей. Заходи в «черную коробку» и смотри: когда родился, кто родители, чем увлекался в детстве, где учился, на ком женился. А может, кто-то из них не хочет, чтобы вся его жизнь была как на ладони. Может, они, наоборот, хотят быть невидимыми и неуловимыми. По крайней мере, я бы не хотел светиться там круглосуточно. Если стану известным художником комиксов, постараюсь туда не попасть. Кто-то спросит:

– А он есть в «Википедии»?

– Нет.

– Как нет?!

– А вот так – нет.

– Как ему это удалось? Он что – легенда? Всех можно найти, а его – нет?!

Об этом я подумал сегодня, 8 июня, выдавливая немного пасты на зубную щетку. Немного – это с горошину, как нас учил во втором классе представитель стоматологической клиники. Как сейчас помню: сидим на классном часе, а перед нами парень в белом халате показывает, как нужно правильно чистить зубы. Для этого он принес большую челюсть с зубами. Для демонстрации. Чтобы всем было хорошо видно, как должна двигаться щетка, сколько раз и как прочищать сложные участки. Потом он раздал нам визитки с адресом их клиники, забрал челюсть и ушел. Я его частенько вспоминаю. Он по-честному старался вдолбить нам, восьмилетним, как важно правильно чистить зубы. И что жизнь будет идти, все вокруг меняться, но одно останется неизменным – утро, щетка, паста с горошину. И пошел сверху вниз! Правда, он тогда нам не сказал, что волосы и ногти могут отрасти, а зубы, если они не молочные, – никогда. Думаю, как и со школой, здесь Вселенную надо доработать.

Вчера приходила ее подруга, Рита. Она ездит на маленькой красной машине и продает квартиры. Квартиру продать очень сложно, «это длительный и сложный процесс», как говорит Она. Зато, когда Рита приходит к нам с тортом, в очках с большими круглыми стеклами и от нее пахнет духами, всем ясно – квартира продана.

– Невозможно ходить в субботу по парку, – слышу вчера из прихожей Ритин голос. – Кругом эти невесты! Они ведут себя так, будто, кроме них, никого нет. Как экспонаты. И все на них смотрят.

Я понял: Рите тоже хочется быть экспонатом или невестой – и чтобы на нее все смотрели.

Потом мы втроем пошли в театр на спектакль «Дон Жуан». Вообще, мы часто ходим в разные театры, считается, что это очень хорошо – смотреть и слушать разговаривающих на сцене людей. На этот раз снова много говорили, бегали, выясняли отношения, обнимались, плакали, смеялись, снова бегали, снова выясняли и так далее. Хорошо еще, что к концу первого действия вынесли бочки с водой и стали туда по очереди окунаться. Один кричит: «Я люблю тебя!» – и сразу в бочку. А она: «А я тебя нет!» – и тоже туда. Под конец на сцене был целый бассейн, все актеры и актрисы стояли по колено в воде. И снова, как тогда на Лермонтове, у меня не получалось следить за действием и разговорами. Думал про то, кто там за кулисами наполнял водой эту емкость, чтобы Дон Жуан и все остальные в ней стояли. И какой температуры вода – холодная или теплая, и как они после спектакля будут все это выливать.

– Авангардный спектакль, – подвела итог Рита после того, как все долго хлопали артистам.

– Пожалуй, – согласилась Она.

А я как раз недавно в «черной коробке» про авангард читал, поэтому разговор продолжил.

– Почему это «авангардный»? – спрашиваю. – Из-за воды, что ли? Авангардный – это когда спектакль двое суток длится и актеры на сцене едят, спят и даже в туалет ходят.

– Интересно, – спрашивает Рита, – откуда ты это все берешь? Из интернета?

– Из «черной коробки», откуда еще.

– Ну хорошо. Тогда скажи мне, что там, в «черной коробке», про двухминутные спектакли написано? Бывают такие?

– Наверное, бывают. Хотя нужно очень постараться, чтобы за две минуты что-то важное сделать. И придут ли зрители всего на две минуты – вот вопрос.

Потом Рита отправилась домой планировать рабочую неделю, а мы пошли покупать мороженое (Ей) и шаурму (мне). Когда мы идем вот так по улице, то похожи скорее на брата и сестру, а не на сына и мать. И мне это даже нравится.

– Брейгеля знаешь? – вдруг спросил я.

– Художника? Ну, слышала, – отвечает.

– «Пейзаж с фигуристами и ловушкой для птиц» видела?

– Не с фигуристами, а с конькобежцами. Шедевр.

– А по-моему, – возразил я, – никакого шедевра. Картина как картина. Пейзаж. Каток и птицы рядом.

– Подожди. – Она остановилась. Терпеть не могу, когда Она вот так останавливается посреди улицы. – У Брейгеля там что? Слева – катаются на коньках, так?

– Ну, так.

– А справа – ловушка для птиц.

– Ну.

– Думаешь, просто зимний денек? Люди катаются, а птички клюют, да? Слишком мелко для Брейгеля. Там про другое. Про хрупкость. Про то, что люди катаются на льду, а лед может в любую секунду треснуть, и все закончится. Или вьюга начнется, ветер – и тоже все закончится. То есть люди – они как птицы. Те тоже клюют и не подозревают, что это ловушка.

Я доел шаурму, вытер салфеткой руки.

– Странно это все, – говорю. – Грустная картина выходит. Живешь, живешь, а потом – бац, ловушка.

– А ты думал, искусство – веселье? – обрадовалась Она. – Где что-то важное – там обязательно грустно. Никуда не денешься.

10 июня, четверг
Карта мира и внезапность всего

Сутра пили чай с ее Другом. Он брал цилиндр из-под чипсов и стучал на нем. Звенел чайной ложкой о стакан. Шуршал пакетом. В общем, извлекал разные звуки из окружающих предметов.

Ее Друг – музыкант. Но не обычный гитарист или пианист. Однажды я смотрел видео. Запись была старая, черно-белая, сделанная тридцать лет назад. На видео Друг крутил привязанный к веревке мотоциклетный бак и ронял железные трубки. Получалась музыка. И это тоже был авангард.

После чая втроем вешали политическую карту мира. Точнее, они держали, а я вдавливал в стену специальные крепления. Пришлось надеть на правую руку две шерстяные перчатки, чтобы пальцы не болели. Все, сейчас будет заходить ко мне под предлогом карты. Когда повесили, Она полчаса стояла у стены, сначала около Норвегии, потом ушла вправо, к Австралии. Изучала. Я не против, пусть изучает, только недолго, а то нарушается правило одиночек: «Закрой дверь, и весь мир – твой». Даже если этот мир умещается в «черной коробке».

А потом я пошел в магазин за чипсами. Еще одно правило, только Ее, а не мое: не чаще раза в неделю, потому что – вредно. Это Она так считает. Еще Она считает, что все, что не котлета и не суп, не полезно и не желательно. То есть все вредное – раз в неделю, полезное – каждый день. Яблоки – каждый день. Лапша быстрого приготовления – раз в неделю. Творог, каша – каждый день. Чипсы – раз в неделю. Шоколад – каждый день, но понемногу. Суп – каждый день, и лучше побольше. Котлета, салат из овощей – каждый день и неограниченно. Сосиска в тесте – раз в три дня. Пицца – желательно раз в неделю, но бывают исключения.

Вообще-то это странно, когда тебе четырнадцать, а приходится просить деньги на мороженое или на шоколад. В мире много странного, я заметил. Хотя все говорят одно и то же и мало кому это кажется странным.

«Учись, и все будет хорошо». Что значит «хорошо»?

«У тебя тройки за год? Ты что, собираешься работать кондуктором?» А что плохого в работе кондуктора?

«Сначала получи нормальную профессию, а потом – рисуй, пой и занимайся остальной ерундой». А если я хочу заниматься только ерундой? Даже если придется работать кондуктором?

В общем, сегодня был как раз тот «раз в неделю» для чипсов. Я стоял в очереди на кассе и думал, как много странного в этом мире. И тут я заметил что-то знакомое. Цвет. Рыжий, но ближе не к красному, а к золотому. Рюкзак, синие кеды, браслеты на руке. Это была Нина. Юбка на ней, правда, другая, без Брейгеля. Покупала два яблока, банан и маленькую бутылку воды. Короче, все полезное, «на каждый день».

Она расплатилась, за ней шел выразительный старик, как написали бы в книжке. Дедушка, в общем. Соль, кефир, хлеб, молоко, яйца.

Нина уже складывала яблоки в рюкзак и кивнула мне – узнала. Дед расплатился. Я приготовил деньги. И тут произошло то, что обычно случается в кино. Неожиданность, внезапность. Но в кино понятно, зачем все это происходит, – чтобы двигать сюжет, чтобы зрители не уснули. А в жизни зачем случается – не знаю. Если только кто-то сверху смотрит и тоже заботится, чтобы было интересно…

Внезапно!

В общем, дедок этот грохнул упаковку яиц. Ну не удержал. Яйца упали и разбились. Все сразу забегали – уборщица, администраторы. Продавщица спрашивает:

– Вам принести еще одну упаковку?

А он:

– Не надо, у меня денег больше нет, взял ровно. Позже зайду.

Спокойно так сказал, тихо. Как будто не расстроился совсем. Ну и я ляпнул:

– Принесите еще упаковку, я заплачý.

Вот зачем я это сказал – не понимаю. Снова, как тогда у диспансера, когда спросил Нину, считает ли она это место хорошим. Денег у меня было тоже почти ровно. Пришлось от чипсов отказаться. На этот раз все обошлось, и упаковку с яйцами дед положил в тряпичную сетку. Старые люди всегда почему-то ходят с этими сетками, а не с пакетами. Сказал мне:

– Спасибо, молодой человек.

Так же тихо и спокойно. Может, он буддист? Я вчера в «черной коробке» про них читал – ничто не может вывести их из себя. Всегда спокойные и безмятежные. Даже если землетрясение и все с криками бегут в убежище, буддист никуда не торопится и не паникует. А здесь – яйца разбились, ерунда какая.

Нина ждала меня у выхода. Ты, говорит, крутой, уважаю. А я – да ну, мелочи. Как будто я каждый день от чипсов отказываюсь. А ты, говорит, хочешь со мной на репетицию пойти?

Оказалось, она ходит в тот самый Дворец пионеров, только не на второй этаж, где учат на гитаре играть, а на третий, где театральная студия. И я пошел с ней. Только не подумайте ничего такого, Нина еще во дворе у диспансера мне показалась настоящим другом. То есть сердце у меня стучало спокойно. С ней просто было легко и надежно. И вот я пошел с ней. Наверное, если бы я не пошел, со мной бы не случилось всего, что случилось этим летом. Поэтому знайте: если вас зовут туда, где вы никогда не были, – идите, вас ждет что-то новое и странное. И иногда непонятно, чего там, куда вы идете, больше – нового или странного.

11 июня, суббота
Как я сходил туда, где учат правильно падать

Сесть за дневник удалось только вечером. Дневник – это мои комиксы. Могу рисовать то, что происходит вокруг. Или то, что не происходит, но увлекает. Сэлинджер и Чехов, например. В голове у меня – целый роман, постоянные слова и диалоги. Но все это не на бумаге, а в мыслях. В воздухе. А на бумаге только картинки.

Она складывает из бумаги конверты, а я рисую. Каждый – в своей комнате. Конвертов уже много, целая стопка. Это не для писем, а просто так, для мыслительного процесса. Когда Она думает, грустит или сердится, то складывает конверты. Узкие прямоугольники. Квадраты с треугольными клапанами. Средние, маленькие, очень маленькие, величиной с пол-ладони. Оригами. Это значит – без ножниц и клея.

Сегодня весь день, начиная с колокольного звона, то есть с половины девятого, я читал в «черной коробке» про Шекспира. А Она, как только узнала, что я участвую в сцене из трагедии «Ромео и Джульетта», тут же открыла шкаф и достала пыльную серую книгу. Уильям Шекспир. Трагедии. Книга старая, толстая, с желтыми страницами.

– Трагедия – это вообще про что? – спрашиваю.

– А вы что, «Гамлета» не читали?

– Нет. Только Наталья Сергеевна говорит все время про Гамлета, когда кто-то не может найти на карте горы или океаны. Не надо, говорит, ходить около карты, как тень отца Гамлета.

– Понятно. Трагедии Шекспира – про разное. Про убийства, месть, любовь, ревность.

И с этими словами ушла на кухню. А я открыл «Ромео и Джульетту».

Так вот, рассказываю по порядку.

В общем, мы пришли с Ниной в тот самый зал, где год назад я так всех удивил, когда не стал играть на отчетном концерте «Листопад». Оказывается, они здесь репетируют сцены из разных пьес. Они – это пятеро плюс режиссер. Трое парней, две девчонки.

Сначала у них было что-то вроде разминки. Надо было правильно упасть. Не просто рухнуть на сцене, как мешок, а упасть свободно и естественно, при этом не сломать себе руку и не удариться головой. Я сидел в пустом зале и смотрел, а они – все пятеро вместе с режиссером – падали на сцене.

– Ноги поставить на ширине плеч. Согнуть правую ногу в колене. Присесть вправо. Потом упасть влево на заранее приготовленные руки.

Режиссера их звали Борис. Он был молодой, наверное студент. Лучше всего падать получалось у него и у парней. Видимо, тренировались много. У девчонок выходило так себе. Но все старались. Падали они долго. Минут сорок.

Мне надоело просто так сидеть, и я говорю:

– А вы знаете, как падал Бас Ян Адер?

Все остановились. Режиссер повернулся и уставился на меня. Я продолжил:

– Бас Ян Адер – один из загадочных художников двадцатого века. Падал специально. Падал с крыши. Падал с дерева в воду. Падал, завернув на велосипеде, в реку. И снимал все на камеру.

Пауза. Все молчат и смотрят в темный зал – на меня.

– Ты кто? – спрашивает один в красной майке.

– Как, ты сказал, его зовут? – спрашивает режиссер.

– Бас Ян Адер, – мой голос звучал хорошо и громко. – Голландский художник и режиссер. В возрасте тридцати трех лет отправился на лодке из Америки в Англию. Через три недели связь с ним пропала. Пустая лодка прибилась к берегам Ирландии. Считается исчезнувшим.

Это был эффект. Все стояли и задумчиво смотрели в пустой зал. Все-таки полезно читать в «черной коробке» статьи о концептуальном искусстве.

– А зачем он падал? – снова спросил тот, что в красной майке.

– Не знаю. Изучал земное притяжение. Или хотел понять суть падения. Это было в семидесятые. Можно найти на видео, как он падает.

Очень я их всех заинтересовал этими падениями. Настолько, что они предложили мне роль брата Лоренцо в «Ромео и Джульетте». Им не хватает нескольких актеров, а тут я так удачно вставил про падающего художника.

И вот толстая книжка с желтыми страницами передо мной.

16 июня, четверг
Сон

Сегодня приснился сон, который я хорошо запомнил.

В этом сне я пришел на кухню и, как обычно, прежде чем открыть холодильник, посмотрел в окно. Щит был на месте. Светловолосая улыбалась и держала открытую дверцу. Но внутри рекламного холодильника не было винограда, яблок и бутылок с водой. Там даже полок не было. В открытом холодильнике висела картина. Натюрморт. На ярко-желтом фоне – ваза. В вазе – цветы синего цвета. Я перевел взгляд с картины на светловолосую. Она мне подмигнула, и я проснулся.

Утром встал и сразу открыл «черную коробку». Почему я был уверен, что найду здесь эту картину? Просто знал – и все.

Набираю в поисковой строке «картины с синими цветами», и сразу появляется много синих бутонов на желтом, белом и розовом фоне. Синие цветы в поле. Синие цветы в прозрачной стеклянной банке. Синие цветы в бутылке. Все не то!

– Ты что? – заглядывает Она в мою комнату. – Проснулся – и сразу в компьютер?

– Мне сон приснился. С синими цветами. Какие есть синие цветы? – спрашиваю.

– Синие цветы? Васильки есть.

– Еще?

– Голубые розы бывают.

– Еще?

– Еще? – Она задумалась. – Цветок цикория с сиреневым оттенком.

– Не то.

– Ирисы еще есть. Тебе зачем?

Ирисы!

Да, это были ирисы в глиняной вазе на фоне желтой стены.

И я набрал: «картины с ирисами».

Через минуту я знал, какая картина висела в рекламном холодильнике в моем сне. Это был Ван Гог, «Ваза с ирисами на желтом фоне». 1890 год. Холст, масло. 92 × 73,5 см. Музей Винсента Ван Гога, Амстердам, Нидерланды. Как она из этого музея оказалась в моем сне?..

17 июня, пятница
Я – брат Лоренцо

Bстудии мне сказали нарисовать черно-белые комиксы на больших картонных листах. Сцены будут меняться, и мои картинки тоже. Одни будут уносить, другие приносить.

А история там такая. Италия, Верона, лето. Семья Монтекки и семья Капулетти. Между ними – война. Ромео встречает на балу Джульетту, они влюбляются, и ничто не может разрушить эту любовь. Даже то, что Ромео убил в поединке шпагой двоюродного брата Джульетты – Тибальта. Не просто так, конечно, а за то, что Тибальт перед этим убил друга Ромео, Меркуцио. После этого Ромео приходится уехать из Вероны и скрываться в Мантуе. Тут появляюсь я, брат Лоренцо, и предлагаю план.

– Между прочим, знаете, какие сцены мы возьмем сегодня? – начал Борис, когда мы все собрались.

Он достал из кармана своих ярко-синих джинсов мятый клочок бумаги, тщательно его расправил и торжественно сообщил:

– Сцена, где Лоренцо убеждает Джульетту выпить чудо-зелье из склянки и уснуть. И сцена, в которой Ромео в аптеке покупает яд, узнав о том, что Джульетту похоронили в склепе.

Борис обвел всех взглядом. В этом месте парень в красной майке, Гриша, стал яростно чесать колено, видимо, под сильным впечатлением от слов «Джульетту похоронили в склепе».

– Дорогие мои! – неожиданно продолжил Борис. – Никакие костюмы не сравнятся с вашей фантазией. Представьте, что Шекспир сидит в зале и смотрит на вас. Вообразим, что мы не здесь, а в знаменитом театре «Глобус» в Лондоне. Именно там Шекспир работал драматургом и актером.

После ободряющих слов Бориса мы все посмотрели в пустой зал, и я попытался представить, что где-то посередине, ряду в пятнадцатом, сидит сосредоточенный человек и, не улыбаясь, смотрит на нас. То, что он сосредоточенный, с усами и с белым воротником, я видел вчера в «черной коробке».

Сначала репетировали сцену со мной. Я достал распечатанные листы с текстом и принялся выразительно читать, чтобы тот, в пятнадцатом ряду, остался доволен:

 
Известно мне твое, Джульетта, горе;
Как тут помочь – придумать не могу.
Я слышал, ты в четверг должна венчаться:
Ничем нельзя отсрочить этот брак[1]1
  Здесь и далее – В. Шекспир «Ромео и Джульетта», перевод Д. Л. Михаловского.


[Закрыть].
 

– У нас есть что-то с капюшоном? – прервал меня Борис. – Брат Лоренцо – это же монах, должен быть капюшон.

– Только белая ткань есть, – ответил Герка Железный, играющий Меркуцио. Железный – это его прозвище, но он не обижается. До репетиции Нина сказала, что каждый вечер Герка ходит качать мышцы, подтягивается и отжимается. Чтобы мышцы были железными.

– Давай сюда ткань, – попросил Борис. – И дай ему в руки бутылку с водой. Потом найдем что-нибудь подходящее.

Через минуту на мне была принесенная из-за кулис большая простыня, окутавшая меня, как плащ. И вот я стою в белом одеянии, с бутылкой и говорю с Ниной-Джульеттой про то, что спасение от брака с нелюбимым Парисом есть. Нужно просто выпить содержимое склянки. И тогда наступит сон на сорок два часа, такой крепкий, что все подумают, что Джульетта умерла, и похоронят ее в склепе. Я старался говорить низким, заунывным голосом:

 
И пролежишь ты сорок два часа,
Как будто бы в оцепененьи смерти.
Затем как бы от сладостного сна
Пробудишься. Когда придет поутру
Жених, чтобы невесту разбудить,
Тебя найдут уж мертвою в постели;
В парадные одежды облекут,
И отнесут тебя в открытом гробе
В семейный склеп усопших Капулетти.
Я, между тем, Ромео извещу.
Он явится к назначенному сроку,
И вместе с ним я буду ожидать
Там твоего от смерти пробужденья.
 

Это моя первая роль на сцене. Никогда не чувствовал себя так по-идиотски. Стоять в простыне и говорить про «оцепененье смерти» в самый разгар лета – это и есть авангард. Плюс еще декорация – мы почему-то стояли на фоне фанеры с окошком внутри, сделанной для новогодней сказки. Нина при этом очень старалась и говорила взволнованным голосом, особенно когда выхватывала из моих рук «склянку».

Джульетта

 
Дай склянку мне! Не говори о страхе.
 

Лoренцо

 
На, вот, возьми и уходи; будь твердой
И счастливой в решении своем.
Я в Мантую сейчас пошлю монаха
С моим письмом к супругу твоему.
 

– Мы просто вживаемся в предлагаемые обстоятельства, – настраивал нас Борис в перерыве. – И пусть мы не в Вероне, мы погружаем зрителя туда, куда поместил персонажей Шекспир. Туда, где Джульетта скоро уснет на сорок два часа, а Ромео подумает, что она умерла.

Короче, эту сцену мы прошли раз десять. То Нина недостаточно испуганно вскрикнет, то я стою улыбаясь, то простыня падает. После нас Аптекарь и Ромео – Гриша и Паша – смотрелись просто блестяще. Шекспиру бы понравилось. Особенно хорошо получался момент, когда Гришка, тот самый парень в красной майке, строго отвечал Ромео, просившему продать яд:

 
Есть у меня такие яды; но
Их продавать закон наш запрещает
Под страхом смерти.
 

Ромео в ответ на это подходил к Аптекарю ближе и восклицал:

 
Неужели ты,
Такой бедняк, измученный несчастьем,
Боишься умереть? Вот – щеки у тебя
Ввалилися от голода; унынье,
Подавленность видны в твоих глазах,
И жалкими лохмотьями покрыта
Твоя спина…
 

Во время этих слов Гришка виновато смотрел вниз, потому что ни ввалившихся от голода щек, ни лохмотьев на спине у него не было. Он даже был в меру упитан, наш Аптекарь. И вполне прилично одет. Но яд он все-таки продал.

После репетиции я взял и нарисовал к первой сцене парня в капюшоне и девчонку в длинном платье. Всем понравилось. Прикрепили к стене в гримерке. Для настроения – так сказал Борис.