Текст книги "Кайрос"

Закаменела спиной.

– Опять ты… делаешь больно.

И аккуратно прикрыла дверь.

Правда, оказывается, может быть приятной.

Перед кризисом 98-го в продаже появился апельсиновый сок. Дорогой, вкусный, качественный. Вадим заезжал в первые супермаркеты и закупал его упаковками. Потом случился кризис, и сок исчез. Вадим научился делать свежевыжатый, но вкус у напитка все равно был не тот. Гадал, почему качественный сок не выдержал проверку кризисом и временем. Другие остались – а этот нет. И только потом понял: не выдержал потому, что был качественным.

Люди любят суррогаты. Они боятся качества. Качества жизни, качества бизнеса, качества отношений, качества интересов и качества продуктов. К качеству легко привыкнуть и страшно потерять. Суррогат прост в употреблении и легко заменяем. Его всегда можно оправдать и ему не нужно соответствовать. Оправданий много: вариант «важно, что клиент платит деньги» – одно из них. Ну, выйдет реклама. Девяносто девять процентов аудитории ее даже не заметит, и только один процент скажет: «Кто придумал эту глупость?»

А придумал ее Вадим Лемешев. Изначально зная, что это глупость. Вот только сил и желания не хватило, чтобы это признать. Или ему снова все равно.

Леночка может спать спокойно – она получит свой процент и не пойдет в бухгалтерию за расчетом. Как всегда, пришла умная, добрая Кира и спасла ситуацию. Он – плохой полицейский. Кира – хороший.

Кира, Кира…

Почему же он перестал ее хотеть? В Кире ничего не изменилось: такое же соблазнительное тело, такая же улыбка, такие же признания в любви, она так же, как и раньше, с радостью и наслаждением ему отдается… Так в чем же дело? Что не так? Почему он ее больше не хочет?

Потому, что она суррогат?

* * *

– Мадам, вы как всегда великолепны! – Данила поцеловал Алису в краешек рта. Немного нежности и флирта. Губы у него были холодные, но вкусные, родные.

– Ты опоздал, – хмуро сказала Алиса, но было заметно, что комплимент и выходка сына ей понравились.

Данила уселся напротив и, не глядя в меню, сделал заказ официанту.

– У нас плохое настроение? – поинтересовался он. – Будь на моем месте любимый дедом классик, он бы поинтересовался: «Кто виноват?» и «Что делать?»

– Дед или классик?

– Оба, – улыбка у Данилы ослепительна. – Так кто виноват в том, что у моей красавицы-мамы дурное настроение?

– Ты, дорогой, – в тон ответила Алиса.

– Разрешите полюбопытствовать: и как мне это удалось?

– Девка твоя ко мне с утра приходила. Поздравляю, милый, скоро ты станешь папой.

– Анжела? – Данила примиряющее погладил по гладкой холеной руке. – Мам, ну, ты как маленькая, ей-богу. Барышня решает свои финансовые проблемы. Со мной не получилось. Я ее выставил. Она – к тебе. Нашла, из-за кого расстраиваться.

Алиса облегченно выдохнула.

– Но она была так убедительна, так агрессивна. Тест на отцовство, фотографии, кольцо в три карата.

– И что тебя убедило больше? Тест или кольцо?

– Ты можешь быть серьезным?! – вспылила Алиса. – Что у тебя с ней?

– У меня с ней секс, мама. Безопасный секс. В презервативе. Нет, в двух презервативах. Так что расслабься и забудь. Никаких внуков у тебя в ближайшем будущем не ожидается. И в далеком, кстати, тоже. Не люблю и не хочу детей. Ты же знаешь.

– Правда? – от плохого настроения не осталось и следа, Алиса заказала шампанское и капризно уточнила: – Даник, ты ее бросишь? Она меня очень расстроила.

– Если ты хочешь.

– Хочу! Сделай это прямо сейчас. При мне.

Разговор занял чуть меньше минуты. По завершении Алиса потребовала мобильный телефон и проверила: действительно ли он звонил Анжеле. Успокоилась. Улыбнулась:

– Какое пошлое имя. Где ты их берешь? В борделе?

– Мам, чтобы найти себе блядь, не обязательно идти в бордель. Блядьми не рождаются, ими становятся – за деньги и красивую жизнь.

– Спать с женщиной, которая ценит тебя за деньги?

– В этом я ничуть не отличаюсь от отца, не так ли? Но ведь ты не перестанешь меня любить, мама?

– Тебя невозможно не любить, сынок. Даже твоя ветреность и непостоянство очаровательны. Хотя иногда ты меня расстраиваешь.

– Это у меня от тебя. Конфликт исчерпан?

Данила маленькими глотками пил воду с лимоном и наблюдал за матерью. Как легко ею управлять, даже удивительно! Анжелка молодец, справилась с поставленной задачей. Прирожденная актриса. И чего ее в ГИТИС не взяли? Отработала колечко на все сто, вон как мать перепугалась.

– Мам, ты слишком много работаешь, – начал он осторожно. – Может, тебе немного отдохнуть?

– Сделка на носу, какой тут отдых, – за первым бокалом последовал второй.

Данила и без нее знал о сделке, но у него на сей счет иные планы и иные деловые партнеры.

– Заказать тебе что-нибудь?

– Я на диете! – она печально глянула на соседний столик, куда только что принесли заказ. В этом ресторане всегда вкусно кормили.

Диета? Прекрасно! Боги на его стороне.

– Тогда еще шампанского! Тебе надо расслабиться.

После четвертого бокала шампанского Алиса осоловела. Язык стал заплетаться, на щеках знакомый румянец. Пила редко, исключительно брют, и на следующий день мучилась тяжелым похмельем. Только сильный стресс мог заставить свернуть с пути трезвости. И таким стрессом были потенциальные внуки. Безумно боялась старости и всех ее атрибутов.

Данила использовал этот прием пару раз и опасался, что сегодня номер «я беременна от вашего сына!» не сработает. Однако мать повелась, и теперь он наблюдал за ней, рассчитывая, когда сможет подсунуть документы. Черт бы побрал деда с его дурацким завещанием!

Ему было немного стыдно, но иного выхода не было: деньги нужны здесь и сейчас, много денег.

После пятого бокала мать все безропотно подписала.

Он отвез бесчувственное тело в роскошную квартиру. Бережно уложил на кровать. На тумбочке оставил стакан с водой и две таблетки аспирина.

Все же он ее очень любил.

Кроме Алисы, у него никого не было.

* * *

Произнеси «Кайрос!» и смотри, что тебе в нем откроется!

Алиса дождалась щелчка двери. Приподняла голову. Точно ушел?

Тишина.

Села на кровати.

Быстрый взгляд на часы – детское время.

Потянулась, хрустнув позвонками. И еще. Пока все в жизни не встало на свои места.

Улыбнулась, заметив аспирин. Какой милый мальчик! Весь в нее. Когда-то Алиса с вечера оставляла пьяному отцу трехлитровую банку рассола. Наутро отец гладил себя по умиротворенному булькающему пузу и приговаривал: «Алиска – молодец! Космос, а не дочь!».

Для других Космосом не стала. Может, поэтому так скомкано, нелепо сложилась жизнь?

Голова приятно кружилась, как бывает после шампанского. Хотелось еще. Достала из холодильника бутылку «Asti», босая прошла в ванную.

Вода в джакузи зашумела, запенилась. Мысли стали легкими и простыми. Предвкушающими.

Хлопок. Дымок. Розовое счастье в бокале.

Сбросила халат и застыла обнаженная, чуть покачиваясь на носках.

Произнеси «Кайрос!» и смотри, что тебе в нем откроется!

Кайрос… Бог счастливого мгновения с длинным чубом. Милый мальчик, чем-то похожий на Даника.

Кайрос – благоприятный момент.

Переход из одного состояние в другое.

Чрево, в котором зреют перемены.

Игра.

Вхождение в события.

Она услышала о Кайросе на одной из бесконечных вечеринок, куда приходила только потому, что нельзя не приходить. Если ты где-то не бываешь, тебя там забывают. Вот она и отбывала. Чтобы помнили. Из угла в угол – по периметру. Улыбка, кивок головой, снова улыбка. Несколько минут на беседу. Поклон. Все дежурно, технически отработано до мелочей. И снова по периметру.

Вирус скуки, как и вирус среднего возраста, передается воздушно-капельным путем. Вылечить нельзя, примириться, пусть и не сразу, можно.

В этот момент за спиной возникло слово «Кайрос». Алиса обернулась.

Годы, смазанные на лице. Женщине одновременно можно дать и тридцать, и семьдесят. Черное платье-балахон скрывало очертания фигуры. Ни одного украшения. Аромат ладана. Алиса решила, что эта женщина – молода, эксцентрична и себе на уме.

– Вам скучно, – сказала незнакомка.

– Здесь всегда так, – отмахнулась Алиса. – Скука – плата за право быть здесь. Еще пара таких вечеров, и вы привыкнете. Скоро все закончится.

– Вы правы. Скоро все закончится. Вы чего больше боитесь, Алиса, старости или смерти?

Своего имени Алиса не называла, визитку не вручала. Вопрос показался интимным и неприличным. Алиса рассердилась:

– Мы знакомы?

– Мы встречались. Очень давно. Еще до рождения вашего сына. И вы тогда сказали, что боитесь смерти. А теперь?

– Теперь боюсь старости. Но к чему этот бессмысленный разговор?

– Бессмысленные разговоры меняют жизнь. Вы когда-нибудь слышали о Кайросе?

Присели на диванчик. Старуха (теперь Алиса точно видела, что это старуха) вложила в ее ледяные руки бокал и жестом приказала выпить.

Произнеси «Кайрос!» и смотри, что тебе в нем откроется!

…Из поколения в поколение люди совершают одну и ту же ошибку. Они верят, что время можно измерить. В сутках 24 часа, в часе – 60 минут, в минуте – 60 секунд, в секунде… Время течет с одинаковой скоростью, для всех оно одно и то же.

Тот, кто так думает, умирает.

60 секунд, помноженные на 60 минут, вложенные в 24 часа и упакованные в 7 дней. Смерть стремительна и незаметна. За день можно состариться на несколько лет, но это замечаешь только в старости.

Скорость времени у каждого своя. Песочные часы в руках. Тонкая, едва приметная, струйка течет медленно, затем чуть быстрее, еще быстрее и вдруг обваливается горкой на песчаном вздохе.

Все!

Время кончилось.

Вы умерли.

Следующий!

Каждый день – временной разлом: утро-день-вечер-ночь. Переходы незаметны. Вечером невозможно вспомнить утро – каким оно было? Утром – вечер. Линейное время – плохая услуга для памяти. В линейном времени есть прошлое, настоящее, будущее. Но без событий оно всего лишь календарь. События – только у Кайроса.

Люди несчастны потому, что стареют.

Люди несчастны, потому, что не умеют жить в довольстве и радости. Они заняты поисками счастья, пребывают в суете, решают сотни тысяч никому не нужных задач. Подобно Сизифу толкают мир в гору, и погибают под ним. Все, что от них нужно, поверить в чудо.

Но что есть чудо? Религиозные артефакты? Баснословный выигрыш в лотерею? Появление нового бога? Готов ли человек, чья жизнь внезапно и навсегда станет упорядоченной, красивой и радостной, признать, что именно это и есть чудо?

Я счастлив. Потому и существую.

Счастье для большинства – момент эйфории. Вброс эмоций. Всплеск адреналина. Тот, кто декларирует счастье как единственно возможную доктрину своего бытия, в глазах общества – ненормален.

Ненормально быть счастливым каждый день.

Нормально каждый день чувствовать себя загнанным и неживым.

Ненормально постичь полноту своего «я».

Нормально не знать, зачем ты живешь, и чего на самом деле хочешь в жизни.

Ненормально жить качественно.

Нормально умереть кое-как.

Алиса боялась этого – умереть кое-как. Да и жить нормально не получалось. После коротких всплесков радости наступала горечь. За ней приходил страх – старости, нищеты, зависимости. «Женщине необходимо делать что-то, что поможет ей чувствовать себя «живой», и эта часть ее личного пространства должна оставаться неприкосновенной», – Алиса записала в ежедневник. Но что толку от слов! Мужчины, встречи, хобби, экстрим, путешествия – все оставляло ее равнодушной. Физически ощущала, как подкрадывается старость. Морщинка, седой волос, легкий укол в сердце – с каждым днем симптомов становилось больше.

Кайрос дал Алисе то, в чем она больше всего нуждалась. Подчинение. Только теперь не она подчинялась времени, а время – ей. Алиса не стала задаваться вопросом: «Почему я?» Приняла новое знание и новые обстоятельства как должное. В кредит.

Событие – сгусток времени и пространства. У этого сгустка свой ритм и своя частота. Уловить ритм – значит, настроиться на событие. Войти в него – значит, пожелать, чтобы все в нем развивалось по твоим правилам и по твоему желанию.

Мы входим в событие, и оно становится живым.

Мы выходим из события, и оно умирает, остается в прошлом.

Иногда мы в нем остаемся, и оно прорастает в нас. На долгие-долгие годы.

Есть события линейные и с многочисленными комбинациями. Благоприятные и нежелательные. Долгожданные и ненавистные. Свои и чужие. В чужие попадаешь намного чаще. Свои, когда такое случается, называешь удачей. Но кто сказал, что удача не может быть постоянной величиной?

Это произошло в спортклубе, где Алиса занималась каждую неделю. Тренировки давались тяжело – по своей природе Алиса была ленивой. Она встала на беговую дорожку. Тренажер привычно показал цифры: З. 2. 1. Старт. Полотно под ногами загудело, натужно шевельнулось, пошло, наращивая скорость.

Хочу, чтобы тренировка уже закончилась.

Первый шаг. Время вдруг стало густым и плотным, обволокло тело, будто мягкий теплый кокон. Потянуло за собой. Она физически ощутила это – новое – движение. Дыхание выровнялось, пульс участился. Ноги в кроссовках равномерно отбивали ритм. Впервые за долгое время тело, ум и чувства находились в полной гармонии.

Она не заметила, как без усталости и раздражения отшагала час вместо стандартных двадцати минут. Тренажер замер, и она сошла с него, ошеломленная новым знанием.

«Я просто хотела, чтобы тренировка быстрее закончилась».

Беговая дорожка стала психологическим «якорем». В дальнейшем Алиса усовершенствовала прием. Теперь достаточно представить свой первый шаг и гудение тренажера, и она без усилий проскальзывала в нужные ей события. В них всегда было так, как она задумывала: проблемы решались сразу же, нужные люди встречались на пути, словно заранее поджидали, она легко и свободно получала все, что хотела, на зависть окружающим…

Чем чаще Алиса входила в состояние Кайроса, тем моложе выглядела. Но иногда – в такие моменты, как сейчас, – не покидало ощущение, что это знание – плод чьей-то больной фантазии, и за все бонусы, полученные сегодня, придется платить завтра. Вот только какой будет цена?

Алиса вздохнула и вошла в ароматную воду. Глотнула шампанского.

Новый Кайрос.

Новое событие.

Все получится.

Жаль только, что она так нехорошо подставила Даника.

Бедный мальчик… Впрочем, он сам этого хотел. Всего лишь одна подпись на мятом листочке, но так хотел Даник и… Кайрос.

* * *

Я стала ведьмой от горя и бедствий поразивших меня.

Павел Сергеевич Казус терпеть не мог роман Булгакова «Мастер и Маргарита». Стоило только услышать об этой книге или об этом авторе, у него начиналась мигрень. Врачи уверяют, что мигрень – болезнь женская. Но Казус был уверен: из любого правила бывают исключения. Вот и его мигрень – такое исключение.

Боль возникала всегда одинаково и примерно в одно и то же время. Ближе к вечеру ныл затылок, затем в виски начинали стучать маленькие молоточки-тамтамы, и на голову падал острый, раздирающий венец. С каждой минутой он все сильнее примыкал к коже, пока не становился с ней одним целым.

В глазах темнело, и Павел Сергеевич практически терял сознание от мучительных спазмов и надвигающихся мороков.

Мороков было два.

Первая – некрасивая беременная женщина. Поддерживая тяжелый живот, неуклюже входила в комнату, присаживалась на краешек кровати и тихо-тихо на высокой пронзительной частоте начинала жаловаться. Павел Сергеевич с трудом разбирал слова, но та тоскливая интонация, с которой они произносились, причиняла ему невыносимые страдания. Он почти не дышал рядом с ней, чувствуя, как заходится сердце в очередной мучительной судороге. Как ни пытался, не мог вспомнить, ни кем она была, ни ее имя, ни возраст… Но на следующий день упорно искал некрасивые, но столь трогательные черты в бесконечной веренице женских лиц, словно только эта ночная незнакомка могла сделать его жизнь по-настоящему полноценной и счастливой.

Вторая появлялась реже. Черная старуха, похожая на жердь. Действовала более бесцеремонно – подходила, ощупывала голову костлявыми желтыми руками, словно проверяла: все ли печати на местах. Там, где прикасалась, тамтамчики взрывались с новой силой и, теряя сознание, он видел, как улыбается старая ведьма. После нее в комнате пахло полынью.

Утром он просыпался совершенно здоровым. И так до следующего полнолуния. Сколько себя помнил. Все последние сорок лет. Что было до этого – детство юность, отрочество, первые годы в институте – Павел Казус не знал. Врачи говорили: последствия психологической травмы. Жена была уверена, что на муже давняя порча, периодически предпринимала попытки ее снять. Он покорно пил приготовленные травки, читал заговоры, ездил к бабкам-знахаркам, но память по-прежнему была крепко запечатана. Да он и сам толком не знал, так ли уж хочет проникнуть в свое прошлое.

Понедельники Казус переживал тяжело. Вставал поздно, пережидая, когда уйдут жена и дочь. Плелся в ванную, включал воду и, пока под струей взбивалась ароматная пена, готовил себе кофе. Ложился в теплую воду, отмокая, пил маленькими глоточками любимую арабику. На специальной подставке, купленной по случаю в Швеции, стояла книга, из плеера звучал джаз. В такие минуты Павел Сергеевич чувствовал себя бесконечно счастливым и восхитительно одиноким.

В другие дни недели подобной роскоши себе не позволял, понедельник был исключением.

Но сегодня все пошло не так. Кира осталась дома. Повалявшись полчаса, Казус нехотя поднялся с постели, закутался в яркий полосатый халат и вышел на кухню. Заварил кофе, присел за стол и только тогда спросил:

– На работу не опоздаешь?

– У меня проблемы, папа. И мне нужна твоя помощь.

Последний раз проблемы у Киры были в пятнадцать лет, когда потребовалось сделать аборт. С тех пор она взяла за правило все в своей жизни решать сама. Сама вышла замуж, сама развелась, сама вернулась в большую родительскую квартиру. Теперь успешно делала карьеру и собиралась замуж за генерального директора фирмы, где работала.

«При чем тут я?» – подумал Павел Сергеевич. Осторожно уточнил:

– Какого рода помощь? Личная или профессиональная?

– Профессиональная, папа.

– Мы же договорились…

– Знаю, папа. Да, мы договорились, что ни я, ни мама никогда не будем использовать твои профессиональные знания в личных целях. Но у меня нет другого выхода. Карьера трещит по швам, личная жизнь разваливается. Я вообще не понимаю, что происходит! Ты мне поможешь?

– Нет.

– Я знала, что ты откажешь. Черт бы побрал твою профессиональную этику.

Она закурила и вдруг заплакала. Это было так неожиданно – плачущая Кира, – что Павел Сергеевич растерялся. Он никогда не видел ее слез, даже в детстве. Когда Кира разбивала коленку или когда ее бросал очередной поклонник, сохраняла скучающе-презрительное выражение лица. Они с женой ее так воспитали: слезы – это слабость. Нужно действовать, а не плакать.

И вот сейчас она сидела на кухне и ревела, размазывая кулачком по лицу макияж.

Павел Сергеевич неловко погладил дочь по голове. Волосы у нее оказались неожиданно мягкими, как шерстка у котенка. Он ласково подул ей в затылок, как в детстве. И она, всхлипнув, прижалась к отцу. Как она сказала? Черт бы побрал профессиональную этику!

– Тише, родная, – прошептал он в котячий затылок. – Успокойся! Истерика проблемы не решает. Кстати, в чем твоя проблема? Подожди, не отвечай. Давай, я еще сделаю кофе, и мы поговорим.

– Спасибо, папа! Я только умоюсь.

Она появилась в тот момент, когда он ставил чашки на стол. Свою и Кирину. У него – из тонкого английского фарфора с затейливым кельтским узором, таким же тонким и затейливым блюдечком. Чашка Киры – большая, пузатая с серым медвежонком и надписью I love you. Там, где у мишки должно быть сердце, красовалась грубо пришитая заплатка. Павел Сергеевич подумал, как одинока его дочь. Странно, что он этого совершенно не замечал.

Видимость важнее сути.

А какая она, видимость?

Прекрасная, ухоженная, спокойная. И только два предательских красных пятна на щеках выдавали волнение.

– Давай договоримся. Я задаю вопросы, ты отвечаешь на них четко и ясно, без эмоций. Я анализирую ситуацию и только потом принимаю решение: помогать тебе или нет. Договорились?

– Договорились.

– Итак, в чем твоя проблема?

* * *

Вадиму хотелось выпить. Сидел в своем кабинете и мечтал о том моменте, когда все встанут и пойдут домой. А он снимет пиджак, ослабит узел галстука, закатает рукава рубашки и достанет виски. Плеснет в толстый бокал маслянистой жидкости и с наслаждением выпьет. А потом еще, пока в душе не потеплеет.

До этого сладостного момента оставалось ровно семь часов. Обычно по понедельникам они приезжали в офис вместе с Кирой. Сотрудники встречали начальство быстрыми понимающими взглядами, но комментировать взаимоотношения генерального директора и заместителя вслух не решались.

Сегодня Кира позвонила за полчаса до начала рабочего дня, сухо проинформировала, что немного опоздает.

Лишенный эмоций голос разозлил Вадима. Бросил трубку. Не любил сухих голосов, черствого хлеба и грязных аквариумов.

Его аквариум всегда был чистым. В прозрачной воде плавали семь золотых рыбок и одна черная. Как того требует фэн-шуй. В жизни все должно быть по фэн-шую. Любимая поговорка Киры.

Кира… Кира…

Вчера они снова поссорились. Невинная шутка переросла в безобразную сцену. А что он такого сказал? Ничего особенного. Просто похвалил ноги своей новой помощницы. Только и всего. Ноги у Мары красивые – щиколотки тонкие, колени аккуратные, и вся эта гладкость, стройность возбуждает. Грудь у Мары тоже хороша – пышная, упругая, соски сквозь ткань торчат. Все, как он любит. И еще рот – красный, влажный. Спрашивается, с чего Кира завелась? Разве преступление – восхищаться красотой другой женщины?

– Она шлюха, Вадим, – спокойно ответила Кира, только пальцы подрагивали. – Месяц как устроилась, и в коллективе – разброд и шатание. Все только и делают, что обсуждают прелести твоей секретарши. Лично я прелестей не вижу – она же страшна, как смертный грех. Неужели ты этого не видишь?

– Ты ревнуешь. Мара – личный помощник.

– Личный? Вадим, я понимаю, что у секретарши должен быть широкий круг обязанностей, так уж сложилось исторически. Но мы скоро поженимся… Ты должен держать себя в руках. Это неприлично. В конце концов, унизительно.

– Я разве сделал тебе предложение?

Кира удивилась. Ей-богу, она действительно удивилась:

– Но мы же встречаемся! Четыре года! Проводим выходные вместе, отпуска, мы спим вместе. Для меня это очень серьезно! Я думала…

– Я не собираюсь жениться, Кира, – мягко и тихо ответил Вадим. – Ни на тебе, ни на ком другом. Я – холостяк, понимаешь?

– Даже если я рожу от тебя ребенка?

– Даже если ты родишь от меня ребенка. Это твой выбор – рожать или не рожать. Если ты помнишь, в самом начале наших отношений я сказал тебе, что не хочу иметь детей. Мне они не нужны.

– А что ты хочешь? – как все женщины, она плакала некрасиво.

– У меня все есть.

– А если у тебя не будет меня?

– Переживу.

Плевать на условности! Деловых встреч на сегодня не предвидится. Это его фирма, и он в ней хозяин. Хочешь выпить, Вадим Александрович, – выпей!

Виски согрел горло. Стало легче.

Он подошел со стаканом к окну и рванул пластиковую ручку. В лицо метнулись белые хлопья. Снег и виски – хорошо! То, что в жизни надо!

Еще один глоток. Дым на языке. Голова приятно кружилась. Вадим снял галстук, расстегнул ворот и закатал рукава рубашки. Телу было холодно, душе – тепло.

Жаль, что получился такой разговор. Честность для женщины хороша в малых дозах. Это как шампанское: от одного бокала розовеют щеки и пробуждается желание, а от бутылки – пучит и болит голова. Может, стоило пожалеть? А потом что? Марш Мендельсона, пеленки-подгузники и секс по расписанию?

Нет, все правильно, все так, как и должно быть. Никаких клятв, никаких признаний и никаких обязательств. Плыви по течению и наслаждайся жизнью.

Он и сам не знал, когда появился иммунитет ко всему, что люди называют любовью. Видимо, для этого тоже нужно иметь способности. Или, на худой конец, желание. Ни тем, ни другим не обладал.

Во многом отношения с Кирой были скучны, но очень удобны. Больше всего нравилось, каким податливо-текучим, каким влажным становилось ее тело в минуты любви. Он скользил языком по напряженной белой шее, обводил бугорок пульсирующей голубой жилки, затем розовые полукружья груди и надолго застывал над трогательным белым животом, нервно подрагивающим от неторопливых прикосновений.

…Снег кружился над петербургскими крышами. Несмотря на морозы, Нева в этот год так и не замерзла. Вадим смотрел на черное полотно, наслаждаясь его глянцевой поверхностью. Как должно быть там холодно! Он специально выбрал офис на Васильевском острове, поближе к реке. Из окон весь центр как на ладони: летом с вкраплениями зелени, осенью – с пятнами рыжины, зимой все вокруг становилось монохромным, черно-белым, как сейчас. Но вне зависимости от времени года Нева жила собственной жизнью, она манила и притягивала. Иногда он оставлял машину на платной парковке и шел домой пешком, вдоль Невы, продуваемый иглами ветра. И становилось хорошо.

– У тебя необычные духи.

– Я не пользуюсь парфюмом, Вадим Александрович, – ответила Мара. – В приемной ваш заместитель и психолог. Запускать?

Вадим резко обернулся. Запускать. Словно она говорила о щенке, нагадившем в тапки, которого хозяева сначала выставили на улицу, но затем пожалели. Но ему понравились и тон, и слово. Понравилось, что и Кира не рискнула зайти сама. Понимает, значит, что назад пути нет.

– Подойди!

Вадим привлек ее к себе. Под тонким шелком черной блузки – только тело, горячее и возбуждающее. Вадим расстегнул пуговки, и груди, вынырнув, оказались у него в ладонях. Упругие, с яркими торчащими сосками. Так и хотелось потрогать языком. Но вместо этого он жадно пился губами в теплый влажный рот. Мара не сопротивлялась, призывно выгнулась, отвечая, но от ее поцелуя почему-то стало не по себе. Словно силы, желания, вся его прошлая жизнь – все сразу – внезапно закончилось. Осталась оболочка, под которой пробуждалось что-то новое, темное и пугающее.

Он отпрянул:

– Сейчас не время. Зови Киру.

Мара неторопливо застегнула блузку. Он только сейчас заметил большой кулон. Вода в серебре. И снова потянуло к ней – непреодолимо, с каким-то горячечным первобытным желанием. Усилием воли сдержался.

– Следов от помады нет? – зачем-то спросил он.

– Я не пользуюсь декоративной косметикой, Вадим Александрович, – в ее голосе послышалась издевка. – К вам Кира Павловна и господин Казус.

* * *

День у Сары не задался с самого начала. Ее уволили. Алиса Михайловна приехала в офис в дурном расположении духа, Сара подвернулась еще в лифте, а потом попалась на глаза в коридоре. Пара коротких фраз – участь решена.

Потом Сара получала расчет, собирала вещи и плакала в туалете. Сейчас слез не было, но веснушки на лице пылали от унижения. Опять не повезло.

«В кого ты такая уродилась, шестипалая! – говорил отец. – У всех дети как дети, а у нас урод!»

Мать Сару вообще не признавала, и только в пятнадцать лет Сара узнала, что это не мать, а мачеха.

– А где моя мама?

– Умерла, когда тебя, шестипалую, рожала.

На левой руке у Сары действительно было шесть пальцев. Она считала себя уродиной, хотя, по мнению врачей, ничего страшного в таком заболевании, как гексадактилия, не было.

– Вам мешает шестой палец? Физически? – спросил хирург в частной клинике.

– Физически – нет. Но я чувствую себя уродом.

– Уро-одом? Вы – уникальны, – быстрый взгляд в карточку, – Сара Тарасовна. Шесть пальцев – причуда природы. Это отклонение, если, конечно, его так можно назвать, считается очень редким, примерно один случай на пять тысяч новорожденных.

– То есть мне повезло?

– Конечно! – воплощение энтузиазма.

– И в чем же? – квинтэссенция пессимизма.

– У вас шесть пальцев, красивых пальцев, надо признать. Смотрится необычно. Используйте недостаток как достоинство.

Операцию так и не сделали. Отец пробурчал, что удовольствие это дорогое, и денег не дал. Мачеха с ним согласилась. Сару она никогда не любила, несмотря на то, что своих детей у нее не было. Может, потому и не было – из-за Сары. Там, где Сара, все не так.

На свои жалкие заработки она могла снимать однокомнатную квартиру, покупать дешевые продукты и одеваться на рынке. Впрочем, все это было вчера. Сегодня ситуация изменилась.

Уволена.

С отвращением посмотрела в зеркало.

Мышь! Рыжая!

Отражение показало расплывшуюся фигуру, тусклые волосы, скрученные в пучок, крупные веснушки (даже уши и те в веснушках!) и шесть пальцев. Как же она ненавидела этот шестой палец! Сосредоточие всех несчастий! Вот если бы его не было…

Саре нравилось играть в «если бы»…

Если бы мама не была еврейкой, Сару назвали бы по-другому.

Если бы мама не умерла, они жили бы все вместе, без мачехи. И были бы сестренки и братишки.

Если бы не было шестого пальца, отец бы ее любил, и все в жизни складывалось бы удачно.

Если бы она не была такой рыжей и веснушчатой, то вышла бы замуж, и опять же все в ее жизни шло хорошо.

И вообще все могло быть иначе, если бы…

Если бы ее не уволили сегодня.

Как только человек увольняется, он становится прокаженным. Она чувствовала себя втройне прокаженной: ее уволили, у нее шесть пальцев, и она еврейка.

«Никто ее не брал, а я взял! – бравировал отец на семейных торжествах. Мачеха тонко улыбалась. – Да, я взял еврейку в жены. Назло всем! Не помри она, в Израиль бы уехал. Жил бы сейчас как все нормальные люди. Только дура она – померла. Дочь на меня оставила. Такая же дура. Правильно мать говорила…».

Что же теперь делать? Из полученных при расчете денег она сможет оплатить квартиру. Хозяйка как раз завтра придет… Купить круп и хлеба…

А дальше?

Дальше придется искать работу.

Сара задумалась: а как ее ищут? Сюда она пришла после той истории, села на стул и с тех пор так и сидела, разве что стулья иногда менялись: вместо деревянных – компьютерные. Она так привыкла к этой работе, так срослась с ней, что перестала со временем замечать рутину будней, и даже редкие праздники воспринимались как само собой разумеющееся. В праздники спала до полудня, потом шла в гости к отцу и к мачехе. Больше не к кому. Привыкают же люди к скучной жизни? Вот и она привыкла и даже научилась находить в такой серой, расписанной на годы вперед, жизни свое удовольствие. А жизнь взяла, да и закончилась. И что теперь? Не умирать же!

В последний раз Сара спустилась на веселом оранжевом лифте. В последний раз прошла через турникет, приложив к нему оранжевый пропуск. Зеленый свет сменился красным. Обратного хода нет.

Из кафе упоительно пахло едой, и она вдруг поняла, как проголодалась. Обеды в кафе позволяла себе раз в месяц – вкусно, но очень дорого! А сейчас пожалела о своей бережливости. Больше не будет ни салатов, ни супов, ни мясных и рыбных закусок, и уж тем более великолепных десертов, которые здешний шеф-повар готовил великолепно.