Текст книги "Кайрос"

Хотелось задать всего лишь один вопрос, но снова промолчала.

– Разговор окончен. Завтра в девять можешь приступать к своим обязанностям.

Кофе и пирожные остались на столе.

– Мара, зайди ко мне!

* * *

Маре не нужно было приставлять банку к стене или включать селектор, чтобы подслушать разговор в кабинете. Она знала все, что скажет Вадим, и предвидела реакцию Сары.

Трудно найти более непохожих людей. Именно поэтому бабка и свела их.

– Пусть потешатся! – Софья довольно потирала руки. – То один верх возьмет, то другой… Видано ли: союз огня и воды! Только так силу в узде и удержим. Пока они друг другом да отношениями будут заняты, на другое времени не останется. Мне того и надобно. Рано им пока силушку свою выказывать.

Сводила она их долго, терпеливо и кропотливо. Не без изящества подстраивала различные ситуации, нашептывала, настраивала, наговаривала.

Сара – та сразу вспыхнула от первой любви, зажглась ярким огоньком.

Вадим же, напротив, долго присматривался, осторожничал. Но в какой-то момент все же поддался очарованию рыжей подруги. Маре думалось, что не без участия бабки. Софья была большой мастерицей внушать нужные чувства.

Потом Мара уехала на стажировку в Германию («Езжай, внученька, развейся, я тут уж сама как-нибудь…»), а когда вернулась, то узнала, что бабки больше нет, Сара исчезла, а Вадим успешно строит свой бизнес.

Недалеко она ушла от старухи. Научилась людьми управлять на расстоянии. Не прошли даром Софьины уроки. Всего-то и надо, чтобы сплести мысли Алисе и Дэну, – направить поступки в нужное русло. А там уже само собой завертелось, закрутилась пелена событий.

– Я не жалею о своем решении, более того, сейчас, глядя на тебя, я понимаю, что был прав. Ты из тех женщин, которые тянут мужчину назад. У нас все равно ничего бы не получилось.

– Неужели смолчит? – Мара подалась вперед, прислушиваясь.

Смолчала.

Через пару минут вышла.

Лицо – белая маска. Ни одной эмоции. Только признание его правоты. Ничтожество.

– Мара, зайди ко мне!

Она закрыла приемную на ключ и вошла в кабинет Вадима.

– Раздевайся! – в слепой ярости барабанил по клавишам, набирая текст письма.

Мара усмехнулась и одним движением освободилась от платья-чулка. Под платьем ничего не было.

Вадим резко отъехал от стола и расстегнул ширинку.

– Работай!

Мара качнулась на высоких каблуках, подошла. Расставила ноги и пригнула его голову к сухому лону. Приказала:

– Начинай.

Делал он это неумело и по-мальчишески грубо.

Мара холодно отстранилась:

– Достаточно. Мне не понравилось.

Оделась и вышла, оставив босса в недоумении и растерянности.

* * *

Наверное, он всегда был таким. Просто она ничего не хотела замечать. Неужели она когда-то действительно думала, что он способен любить? Пусть не ее, пусть кого-нибудь. Хоть собаку на коврике, но любить.

Куда все уходит? Почему люди, еще вчера делившие хлеб и постель, вдруг разом становятся чужими? Почему не могут вспомнить моменты близости, запах волос и кожи, вкус поцелуев?

В щеки бил холодный снег. Сапоги месили сизое тесто. На ум пришла старая песенка: «Я его слепила из того, что было, а потом что было, то и полюбила». Сотни женщин поступают точно так же – выбирают не тех мужчин, подстраиваются, растворяются в них. Искренне верят, что сила их невероятной, чистой, красивой любви способна из плохого человека слепить хорошего. Слепо убеждены, что такая любовь вызовет столь же сильное ответное чувство.

Что ж, так и происходит. Только ответное чувство напоминает насилие. Изощренное, продуманное, безжалостное.

Мужчине нравится день за днем уничтожать женщину, живущую рядом с ним. Сначала он забирает ее уверенность, затем независимость, затем веру и напоследок втаптывает всю ее суть каблуком в грязь, стараясь сделать это как можно больнее и унизительнее. И каждый раз требует нового подтверждения: «Ты все еще любишь меня? Дура! Так получи за это!»

Однажды осознаешь, что его больше нет в твоей жизни. Ушел, забрав все нажитое имущество, твое настоящее и будущее. Уговариваешь себя, что придет день, и станет легче. Недели сменяются месяцами. Месяцы годами, а легче не становится. У тебя нет тебя самой. Все уничтожено. Выжжено. И снова, и снова извечный бабий вопрос: «Мой милый, что тебе я сделала?»

Если ты любишь, ты уязвим, слаб и беззащитен перед тем, кто любит тебя чуть меньше, чем ты сам, или не любит вовсе.

Но как же тогда пирожное «картошка»? Вадим встречал ее каждый вечер (Сара тогда работала допоздна) и всегда приносил с собой ее любимое пирожное: «Спасибо, любимый! – Что ты, это такая мелочь».

Собственно, за эту мелочь она тогда его и полюбила. Никто не покупал пирожных, никто не признавался в любви, никто не восхищался ее телом, никто не хотел от нее детей. Только Вадим. Куда же тогда все исчезло? Почему все это случилось с ней?

Отец и мачеха говорили: если ты будешь хорошей, все в твоей жизни будет хорошо. В ней будут хорошие люди, хорошая работа, хороший дом и хорошая семья. Всего-то и надо: быть хорошей для всех. Сара старалась. Видит бог, как она старалась. Только ничего путного не получилось.

– Приняли? – сияющий Данила протянул розу. – Замерз, пока тебя ждал.

Притянул ее к себе за воротник и по-хозяйски поцеловал в губы.

Сара ответила на поцелуй, но ничего не почувствовала.

Данила казался довольным. Все шло так, как ему хотелось. Девушку по его протекции приняли на работу. Он ее ждал, встретил. Поцеловал, она не сопротивляется. Все отлично! Бинго!

– Отпразднуем?

– Отпразднуем.

Все-таки он много для нее сделал.

В ресторане она застыдилась – и старого твидового костюма, и слежавшихся под шапкой серо-рыжих волос, и мокрых следов от разбухших сапог на белом ковролине.

Данила не шел, а танцевал, не замечая ничего вокруг. Галантно провел к столику, усадил, вручил меню.

– Ты что любишь – рыбу или мясо?

– Мне все равно. Закажи сам.

Он произнес несколько непонятных названий. Официант кивнул и удалился, держа белую спину. Они остались одни.

– Как мама? – спросила, чтобы заполнить паузу.

– Неплохо. Отдала мне фирму, развивает новый бизнес. Надеюсь, ты не держишь на нее зла? Не обижаешься?

– Я вообще ни на кого не обижаюсь, – пригубила вино.

– Даже на Вадима? Неужели ни разу не хотелось отомстить?

– За что?

Дэн укоризненно коснулся ее руки:

– Милая Сара… Месть – это квинтэссенция обиды. Когда-то и я, и Вадим обидели тебя. Твое право поквитаться с нами.

– Мне незачем тебе мстить, Даня. Я сделала свой выбор. И ты сделал свой. Наш выбор оказался неправильным. И что с того? А Вадим… За что мне ему мстить? За то, что он позволял себя любить? За то, что не смог сказать «нет», когда мы подавали заявление? Или за то, что испытывает удовольствие, когда говорит мне, что я ничтожество? Так оно и есть. В этом он солидарен с твоей матерью. Алиса Михайловна уже не первый раз доходчиво мне объяснила, кто я и зачем. Надо сказать, ее позиция за годы и годы нисколько не изменилась. Да и ты в глубине души тоже знаешь: раз я позволяю так обходиться с собой, значит, я – ничтожество.

– Самоуничижение, Сара! Оно тебе не идет. Как не идет этот костюм и тусклый цвет волос. Твой стиль – яркие платья и каскад рыжих волн, веснушки и туфли на высоких каблуках. Знаешь, почему женщина должна носить высокие каблуки? В них походка становится летящей и одновременно неуверенной. Такую женщину хочется подхватить на руки и нести, вдыхая аромат ее духов.

– А ты?

– Что я?

– Тебе хочется подхватить меня на руки?

– Хочется.

– Не ври.

– Нравится страдать? Выглядеть на двадцать лет старше? Одеваться, как старая тетка? Всего бояться, от всего отказываться?

Она задумалась.

– Наверное, нравится, если я так выгляжу.

– Зачем жить и не испытывать от этого удовольствия?

– А от жизни надо испытывать удовольствие? Всегда?

– Каждое мгновение. Попробуй этот салат. Вкусно?

– Вкусно.

Нежный краб в суфле из авокадо таял на языке.

– Вот так и жизнь должна быть вкусной. Не вчера, не завтра, не послезавтра. Она должна быть вкусной здесь и сейчас. Человек рождается, чтобы быть счастливым. В этом его главное предназначение. Все проблемы, страдания, рефлексии придумываем мы сами. Заслоняемся от счастья многочисленными отговорками: у меня нет времени, нет сил, нет возможностей. И в итоге перестаем жить.

– А как же болезни, смерть, горе, увечье? Или их в твоей счастливой жизни не бывает?

– И это случается. Любое чувство – показатель качества жизни. Если ты испытываешь боль – живешь, если ты плачешь – живешь, страдаешь – живешь. Но именно из этих граней и складывается полнота бытия. Важно не само событие, а то, как ты к нему относишься, твоя оценка происходящего. Можно на годы погрузиться в скорбь, а можно прожить боль и отпустить ее, не чувствуя вины.

– У меня так не получится. Есть грехи, которые не стоит перекладывать на других. Они твои. Их не искупить. Они вечные. Ни бог не поможет, ни черт. Это вот здесь сидит, – она коснулась области сердца.

– Нет, это сидит вот здесь, – Данила ласково переложил ее ладонь ко лбу. – Вина и боль сидят в твоей голове, Сара. Проблема не в ком-то, а в тебе. Это ты не хочешь, чтобы было иначе, потому, что так тебе УДОБНО, так тебя все устраивает.

Она резко отодвинулась, словно прикосновения Данилы стали ей неприятны.

– Зачем я тебе? Только не делай вид, что не понимаешь, о чем я. Вадим сказал, что вы поспорили на меня. Его отношение – нынешнее и прошлое – известно. Тебе-то я зачем? Для развлечения? Самолюбие потешить? Или в постель потащишь? – Грустно улыбнулась. – На трезвую голову вряд ли. Разве что напьешься.

– В постель не потащу. По крайней мере, сейчас. Ты все равно ничего не почувствуешь. Не то время у тебя, чтобы любить.

– А какое у меня время?

– Возрождаться.

Она долго смотрела на Дэна – такого легкого, молодого и красивого. Рядом с ним особенно остро чувствовала свою старость, убожество и никчемность.

– Ты не знаешь главного обо мне. А если бы знал, стал бы презирать. Точно так же, как я сама себя презираю. Поэтому давай договоримся: с этого мгновения каждый из нас идет своей дорогой. Я не мешаю тебе, ты не мешаешь мне. Еще раз спасибо за протекцию. Мне пора.

Неуклюже выбралась из-за стола и почти бегом бросилась к гардеробу. Выхватила из чужих пальцев пальто, бросилась на улицу. Пожалуй, впервые за многие годы могла бы заплакать, но сдержалась.

– Даме у нас не понравилось? – официант выглядел озадаченным.

– Дама пришла в восторг, но внезапно вспомнила о назначенной встрече. Продолжу обед без нее. Еще вина, пожалуйста.

Данила любил говорить про счастье. Все его знакомые реагировали так же, как и Сара: нельзя быть счастливым всегда, счастье, как балык или красная икра, полагается по праздникам, в будние дни довольно и повседневных проблем. Данила вырос в обеспеченной семье, балык и икру ел, когда хотел, и потому был в корне не согласен с большинством. Счастье – не эйфория, счастье – состояние духа и тела, когда все в тебе гармонично и сбалансировано, когда ты каждое мгновение чувствуешь вкус бытия и способен не только его оценить, но и насладиться им.

Они впервые встретились на новогодней елке, когда им было по девять лет. Рыжая Сара в костюме лисы, тучный Петька Сухопаров в костюме Пьеро, юркий Вадик Лемешев в образе мушкетера, и он, Данила, в костюме Меркурия. Он как сейчас помнил золотистые сандалии с крылышками и смешную шапочку, из-под которой во все стороны лезли вихры. Сара подошла к нему и сказала:

– Ты очень красивый, и я хочу с тобой дружить.

У нее на носу была россыпь веснушек, и ему захотелось прикоснуться к каждой из них. Очарование нарушил Вадик – дернул Сару за натуральный лисий хвост, пришитый к бархатной юбке.

– Мы с Петькой поспорили, что я могу взглядом пододвинуть елку.

– А на что спорили? – заинтересовался Дэн.

– На новогодний подарок. Петька не верит.

К тому моменту все дети уже были в зале, где шло представление, и в холле остались только они.

Вадик поднатужился, уставившись на россыпь разноцветных игрушек. Ничего не произошло.

Попытка Сухопарова тоже не имела успеха.

– Дайте я попробую! – Сара прицелилась взглядом в звездную макушку. – Раз! Два! Три! Елочка, гори!

Елка вспыхнула факелом.

Сара взвизгнула и отскочила. А Даня так растерялся, что стал бегать кругом и дуть на дерево, но огонь почему-то разгорался все сильнее и сильнее.

Они все перепугались. И больше всех – Вадик. Данила не понял, что тот сделал, но спустя мгновение елка лежала в луже воды, а Петя Сухопаров деловито забрасывал тлеющие ветви неизвестно откуда взявшимся песком.

И тут появилась высокая черная женщина, погнала их в зал смотреть представление.

А когда они вышли обратно в холл за подарками, елка стояла, как и прежде – пушистая и нарядная.

Со временем Даня убедил себя, что новогодняя история – плод воображения всех четверых. В конце концов, главное было не это. Главным было то, что он красивый, и что она хотела с ним дружить.

И они дружили. Все четверо. Правда, потом Петя стал все реже появляться в их компании, а Сара и Дэн старались как можно больше времени проводить вдвоем. Вадик очень обижался.

Алиса не приняла романтической дружбы, Сару невзлюбила и всячески старалась отвлечь сына от юношеского увлечения. Причину объяснил дед, старый партиец. В отличие от своих коллег, он довольно удачно и безболезненно вышел на пенсию, открыл свой бизнес, пристроил в него дочь и оставил теплое местечко для внука. Отца Данилы к тому времени как бы уже и не было.

– Она еврейка! – сказал дед. – В этой стране и с этим именем у нее нет никакого будущего. И у тебя не будет, если решишь жениться. Девка красивая, не спорю. Гуляй, пока гуляется. Потом достойную партию подберем.

Первый и последний раз Данила поссорился с дедом. Больше они этот вопрос не поднимали.

Дане к тому времени шел уже шестнадцатый год. И он твердо решил, что женится. На Саре. Даже сделал ей смешное предложение и надел на шестой пальчик кольцо, сплетенное из разноцветной проволоки. Ни разу не позволил себе лишнего. Разве что беглый поцелуй – не в губы, в шею, туда, где билась маленькая синяя жилка.

В присутствии Дэна Сара вспыхивала. Искрилась. Но и только.

Алиса внимательно наблюдала за ними во время дня рождения Дэна… Семнадцать. Без пяти минут взрослый мир. Все еще впереди.

– Она тебе не подходит, Даник, – ласково сказала Алиса, вытирая бокалы из-под шампанского. – Вы разойдетесь, поверь мне.

– Потому, что она еврейка? – вскинулся Дэн.

– Даже если бы она была афроамериканкой, это ничего бы не изменило. – Алиса вытирала бокал, не замечая, как он покрывается паутиной трещин. – Дело не в социальном статусе и не в пятой графе. Вы никогда не будете вместе. Потому что она тебя вдохновляет, а ты ее – нет. И ничего с этим не поделаешь. Пройдет время. Она уйдет. Ты будешь несчастен и сломаешь себе жизнь.

Дэн растерялся:

– Почему?

Алиса выбросила стекло в мусорное ведро:

– Люди и в сорок лет этого не понимают. Случается, что и в семьдесят задаются вопросом: что не так?

– Мам, что у нас не так?

– Что находится в центре отношений мужчины и женщины? – вопросом на вопрос.

– Как что? Любовь, секс, уважение…

– Все, что ты перечислил, сынок, живет три года. Истинные отношения замешаны не на любви, а на вдохновении. Оно – соль всему. С него все начинается и все им заканчивается. Ты любишь женщину, жаждешь ею обладать, но однажды твои чувства трансформируются. Нет, любовь никуда не ушла – забери у тебя твою женщину сейчас, ты почувствуешь себя несчастным. И ты ее по-прежнему хочешь – разве что приступы влечения все реже, по выходным или по обстоятельствам… Живешь бок о бок, думаешь, что счастлив, но чего-то не хватает.

– Вдохновения?

– Вдохновения. В этом и есть разница между любовью и вдохновением. В любви самоутверждаешься, метишь свою и чужую территорию, но будучи вдохновенным – ты, прежде всего, открываешь себе себя самого. С тобой Сара открывает себя, но себя ты с ней не узнаешь, милый.

– А с Вадимом?

Алиса улыбнулась – уголками горьких губ – снисходительно, словно он спросил заведомую глупость.

И Дэн смешался, смутился и скомкал разговор, о чем потом долго жалел. Уже потом неоднократно убеждался, что мать была права: Сара дарила ему легкость, ощущение вечного праздника. В ее присутствии все казалось чудом, каким-то необыкновенным. Цвета были яркие, вкус – сочным, время – пронзительным. Но сама она, улыбаясь Дэну в ответ, казалась спокойной и собранной, словно он не задевал главной струны ее души, хоть и очень старался. И чем больше он вплетался в нее, тем холоднее становилась Сара.

– Что-то не так? – спрашивал, вдыхая аромат ее волос – солнца и свежескошенного сена.

Молчала. Отнекивалась. Уходила и не спешила возвращаться.

Он потом не раз и не два удивлялся тому, как витиевато тогда сплелись события. Словно невидимая сила постоянно путала планы и мешала видеться с Сарой.

Он поступил в университет, на отделение международных отношений, а Сара и Вадим почему-то оба оказались на факультете журналистики и стали вместе проводить много времени.

Встречаясь с Данилой, Сара почему-то все чаще смущалась и старалась не оставаться с ним наедине.

Однажды, в конце второго курса, он вернулся домой и застал мать и Сару на кухне. Судя по их лицам, у них состоялся весьма серьезный разговор.

Сара неловко с ним попрощалась, пообещала зайти чуть позже и – исчезла на целое лето.

Лето – это маленькая жизнь. В августе Данила узнал, что доучиваться будет за границей.

– Такой шанс, – кричала мать. – Ты не представляешь, чего мне стоило договориться! Не смей отказываться!

Он не посмел.

Когда вернулся через несколько лет, Вадик и Сара были вместе и собирались пожениться.

Дэн не любил вспоминать об этом периоде. Свой личный проигрыш пережил болезненно, пустился во все тяжкие. В конечном итоге убедил себя: мать была права, Сара ему не пара. Причем тут вдохновение? Грязная девка из низшей касты. Узнав о разрыве, подленько порадовался: «Так тебе и надо! Теперь ко мне прибежишь!». Ждал – не прибежала. Пробовал найти – не нашел. Наверное, плохой из него сыщик. А, может, Сара не хотела, чтобы ее нашли. Так вот и провела все эти годы у него под боком. Незаметно.

А он думал, что все, наконец, прошло, все рассосалось…

Пока не встретил в кафе бизнес-центра.

Ничего бесследно не проходит…

Если нет вдохновения.

* * *

– Секс у нас с тобой какой-то неправильный получается, – лениво перекатилась на живот Алиса. – Противоестественный.

– И в чем ты видишь противоестественность, дорогая? – щелкнула зажигалка, потянуло горьким табаком.

– В нем нас нет. Словно каждый сам себя любит и одновременно подглядывает за другим. Я люблю себя, себя любит меня, меня любит я, и у нас царит полная идиллия.

– Ты снова принялась за Мамардашвили? – усмехнулся Казус и провел ладонью по ее гладкой спине. – Он тебе противопоказан. Как только ты пытаешься думать, становишься невероятно занудной.

– Жаль, что ты меня не любишь.

– А зачем тебе моя любовь? – развеселился Казус. – В копилку складывать?

– Когда тебя любят, это приятно, – Алиса, не поднимая головы, нашарила на тумбочке стакан с вином, сделала пару глотков.

– Когда тебя любят, это тяжело и неприятно. Иногда больно. Не забивай голову философской чепухой. Ты же не хочешь нести ответственность за того, кто тебя любит, не так ли?

– А почему я должна нести за чьи-то чувства ответственность? – приподнявшись на локте, она смотрела на него сквозь копну спутанных густых волос. – Я же не просила меня любить так, чтобы было больно и неприятно!

– В том-то и парадокс, дорогая! Мы не просим нас любить, мы хотим, чтобы нас любили. Однако мы не готовы к тому, чтобы нас любили. Намного приятнее влюбленность, страсть и старый добрый секс без всяких обязательств. Ты получаешь от меня удовольствие, я получаю удовольствие от тебя. И каждый замкнут на собственных ощущениях, и одновременно подглядывает за другим. Все по-честному, не так ли? А там где честность, там и простота. Вся ложь от сложности.

– Или все сложности от лжи. Очередной казус Казуса.

Она капризно протянула ему стакан:

– Еще вина, bitte!

– Пожалуйста! – Он налил на три четверти и облокотился на спинку кровати. – Кстати, твой Данила уверен, что ты в последнее время очень много пьешь и совершаешь импульсивные поступки. И это при том, что ты совершенно не умеешь пить…

– Он в это верит?

– Он в это верит.

– Бедный мальчик. Забыл, кем был его дед. Папа так боялся, что я однажды напьюсь и потеряю девичью честь, что приучил меня пить и не пьянеть лет в пятнадцать. Правда, к тому времени я давно уже потеряла невинность с его старым боевым товарищем.

– Нас водила молодость в сабельный поход… – усмехнулся Казус. – Скольких вещей не знал твой старый папа. И скольких вещей не знает твой сын.

– Даник исповедует религию счастья. А счастье в незнании.

– Он уверен, что стоит открыть бутылку шампанского, как ты уже хмелеешь.

Алиса рассмеялась:

– Узнаю своего мальчика. Недавно напоил меня и заставил подписать доверенность на фирму. Так мило…

– Тебя это забавляет?

– Конечно.

– И в чем твой интерес?

– Иногда я специально притворяюсь пьяной, чтобы он отнес меня домой на руках. Так приятно, когда твой сын несет тебя на руках… Считай, что это мой каприз.

– Из-за своего каприза ты потеряла контроль над фирмой.

Алиса пожала плечами. Кожа смуглая, упругая. Тело юной девушки. Казус подозревал, что все это не только результат хорошей генетики, но и плод многочасовых упражнений в фитнесс-зале, и усилия дорогого косметолога.

– Не жалеешь?

– У меня есть другая. А с этой пусть Даник поиграет, наберется опыта. Вот ты умный, Казус, а одного до сих пор не можешь понять: наши дети уверены, что их родители старые дураки, отставшие от жизни. Дураков надо учить уму-разуму. Вот пусть и учат, если, конечно, у самих умишка хватит.

– Все равно не понимаю, зачем ты ему фирму на откуп отдала?

Алиса села на кровати, закутавшись в гостиничное одеяло. Они всегда приезжали в этот мотель и снимали именно этот номер. Иногда ей казалось, что это их дом с Казусом – на двоих.

– Даник – хороший мальчик, умный и правильный. Но у него идея-фикс: ему кажется, что на его свободу посягают. И тот, кто посягает, враг. Уцепись я за фирму, он увидел бы во мне врага. И мы потратили бы годы и километры нервов, чтобы объяснить друг другу то, что и так ясно. Зачем? Он хочет фирму? Пусть. Поиграет с людьми, опыта наберется. Самое худшее – если он ее разорит. Процентов девяносто, что так и будет. Он слишком несерьезен, мой Даник. Ему играть хочется.

– Однако остаются еще волшебные десять процентов, – тихо заметил Казус.

– Твоя знаменитая теория-перевертыш: девяносто к десяти, – Алиса потерлась щекой о его ладонь. – Девяносто процентов от неудачи, десять – от успеха. Или наоборот.

Помолчали.

Алиса рискнула нарушить молчание:

– Ты сегодня ничего не говоришь о Кире. Как она?

– Все так же. Любит. Ревнует. Страдает.

– А результат?

– Умеешь задавать невозможные вопросы. Результата пока нет. Кстати, ты знаешь, что учудили твой Даник и Вадим? Они снова поспорили на женщину.

– Мальчишки! – улыбка Мадонны.

– На Сару.

– Что?! – Вино окропило белую простыню. – Какого черта?!

– Тише, дорогая! Твоя ненависть к этой персоне иррациональна. Когда-то ты сделала все, чтобы отвадить ее от Данилы, а потом от Вадима. Сейчас ты ее уволила. В присутствии сына. Представляешь, он даже не знал, что она у тебя работает.

– Давным-давно мы с ней договорились. Она оставляет моего сына в покое – я даю ей неплохое место. Все счастливы и довольны. Она ему не пара.

– Всего лишь твое мнение.

– Мать всегда лучше знает. Он никакой, когда рядом с ней. Глаза стеклянные.

– Неужели? – Казус нежно поцеловал ее в ладонь. – Не злись, дорогая, но ты не права. Это может решать только сам человек.

– С Даником решаю я и только я!

– В любом случае, ты ее уволила.

– Сама не понимаю, что на меня нашло. Увидела в коридоре, и – накатило… Даник заключил пари?

– Не мог пройти мимо такого увеселения. Кстати, Сара теперь работает у Вадима. Кира злится. Мальчишки, как ты выразилась, забавляются. Сара у них что-то вроде дрессированной зверушки…

– Ты уверен, что он ничего к ней не чувствует?

Казус заметил, как побледнела Алиса. Тоненькая струйка по подбородку. Не вино, а кровь.

– Что с тобой? – постарался, чтобы голос звучал нежно.

Алиса поежилась:

– Я ее боюсь, Паша. А почему боюсь – не знаю. Ближе подойдешь – сожжет.

* * *

На работе Сухопаров сказался больным и вот уже который день бессмысленно кружил по заснеженному городу. Сам не знал, чего искал. Живот и виски крутило. Чтобы снять спазм, купил водки – при каждом приступе глотал ее, словно воду, запивая горстями обезболивающих таблеток.

Дни и ночи слились в один кошмар, наполненный лицами, голосами и запахом земли. Ноздри улавливали мириады оттенков – глины, песка, перегноя, болотных мхов и разлагающихся трупов. Земля притягивала, давила, сплетала сухожилия и мысли в один узел. Не было сил и желания его разрубить. Но земля же, вымотав и истощив, давала пусть временное, но забытье.

Десять раз Сухопаров был в Ботаническом саду. Шесть – в Оранжерее на Таврической. Бесчисленное количество раз – на детских площадках, у детских песочниц с их замерзшей субстанцией, присыпанной снегом. Там Сухопаров забывался, падая в черную воронку. Просыпался от холода и забитого землей рта. Иногда будило осторожное прикосновение детской лопаткой: «Дядя, ты живой?». Дети его не боялись. Боялись матери детей.

Хотелось секса и крови. Насилия и убийства.

Звонил телефон. Отец, знакомые, коллеги равнодушно, как ему казалось, справлялись о здоровье и планах. Наступало просветление, Сухопарову становилось противно от мысли, что он – это он. Нажимал красную кнопку, и с первым же «би-и-п» накатывало: водка-таблетки-убью-умру-помогите…

Он сидел на лавке в петербургском проходном дворе на Моховой и смотрел на правую ногу в порванной штанине. Белая плоть с глубоким порезом. Вместо крови из него сыпалась земля. Образовался целый холмик. Сухопаров переставил ногу чуть вправо. Для второго холмика. Не было страшно. Было так больно, что стало все равно.

– Хуже не будет, – сказал сам себе.

Губы дернулись.

Шутка.

Из соседнего подъезда уже второй час выносили мусор. Ремонт. Раньше ремонт делали летом, теперь – круглый год.

Сухопаров закрыл глаза, представил Лару в коротком шелковом халатике. Наклоняясь, она промазывала клеем лист обоев. Обнаженные груди двигались в такт кисточке. Сухопаров почувствовал возбуждение…

– Петя! – голос Лары звучал далеко-далеко. – Давай потом, а?

– Сейчас хочу, – расстегнул ширинку.

Она вскрикнула, когда он вошел в нее рывком, и обмякла.

Он мял ее груди, пока не понял, что из них течет клей…

Когда пришел в себя, перед ним была оконная рама. Стекло такое прозрачное, что резануло по глазам.

Потер веки и увидел высокую черную старуху.

Старуха вышла из оконной рамы и казалась вполне живой. Только во лбу у нее была дырка.

– Болит, милок? – ласково спросила.

Ничего не ответил.

Она присела рядом и медленно провела по его воспаленному пульсирующему лбу.

– Знаю, что болит. Сила из тебя рвется невероятная. А вот куда направить ее, не знаешь и не умеешь пока. Хочешь, помогу тебе?

– Как? – прохрипел Сухопаров. Мысли путались, но от ее прикосновения действительно стало легче. Боль отступила.

– Силу твою высвобожу, – терпеливо объяснила старуха. – Управлять ею научу. Будешь сильный-сильный. Всех победишь.

– Всех? – по-детски спросил.

– Всех! Земля – суть всех вещей. Все из земли происходит и в землю уходит. Земля жизнь родит и смерть принимает. Всех победишь – огонь, воздух, воду. Мару победишь. Делай то, что скажу, и все будет хорошо.

– А что делать? – с надеждой спросил.

– Она посмеялась над тобой. Она унизила тебя. Ты должен пойти и наказать эту женщину.

– Кого наказать?

– Разве не знаешь? – Голос старухи, нежный и вкрадчивый, ласкал, обещая освобождение от боли, освобождение от всего. – Ты должен наказать женщину, которая тобой пренебрегла.

– Наказать?

– Пойди и убей ее. Сделаешь это?

По щеке Сухопарова покатилась слеза:

– Мне очень больно. Очень больно, но я не хочу ее убивать. Лара хорошая. Лара любит меня.

– Лара презирает тебя. Она унизила тебя. Ты для нее никто. И тебе очень больно. Знаешь, что она о тебе говорит? Повернись!

Сухопаров повернулся и снова увидел Ларису.

Она сидела рядом с ним. В коротком синем пальто. Золотистые локоны, чувственный рот. Резинка чулка на белой, почти матовой коже.

Она чуть шевельнулась, раздвинув ноги. Сухопаров увидел влажное, зовущее лоно. Судорожно сглотнул от нахлынувшего желания.

– Ты урод, Петюня, – улыбнулась Лариса. – Ты – жирный орангутанг. Слышишь меня? Жирный. Ты воняешь и потеешь. Ты глуп. Скушен. Омерзителен в постели. Не то, что твой отец. Твой отец – настоящий мужик.

– Я убью тебя!

Сухопаров в бессильной ярости ударил по скамье. Он был один. Совершенно один. Только напротив – оконная рама с таким прозрачным стеклом. И сквозь него можно было разглядеть всю свою никчемную жизнь. Жизнь, которая только сейчас обрела смысл.

* * *

Монитор мигнул: «Корпоративный тренинг – начало в 17.00».

Есть полчаса, чтобы собраться и нарисовать смайлик на лице.

Павел Казус не любит хмурых и недовольных лиц.

Сара сгребла вещи в сумку и, стараясь быть незаметной, направилась в дамскую комнату – наводить марафет. Если повезет, она еще успеет выпить горячего шоколада из автомата.

В туалете пусто. Сара выложила косметику на белый кафель и начала рисовать лицо. Руки дрожали, и линии получались нечеткими. Косметичку подарила Мара. Она же научила этой нехитрой премудрости – рисовать лицо перед ответственными мероприятиями.

– Пока делаешь макияж, настраиваешься. Правильный образ – правильные мысли. А правильные мысли – правильные поступки, а правильные поступки – правильная судьба. Поняла?

– Не очень.

– Метафоры не твой конек. Пойдем другим путем. Ты кем хочешь быть на тренинге?

– В смысле – кем?

– Победителем или побежденным?

– Тренинг – это же не война, – Сара флегматично разглядывала россыпь разноцветных косметических карандашей и палитру блесков. – На тренингах учатся.

– Все вокруг – война, – отрезала Мара. – И только ты решаешь, быть тебе в этой войне победителем или проигравшим.

– Мне все равно.

Мара грациозно переложила нога на ногу.

– Почему ты себя не любишь? Мы с тобой почти месяц работаем, а ты – как была без эмоций, серая мышь, так ею и осталась.

– Рыжая.

– Что?

– Я не серая, я рыжая мышь.

Мара внимательно оглядела ее с ног до головы.

– Врешь, подруга. Ты серая – от макушки до пяток. Никаких оттенков, все в паутине. Это ведь из-за пальца, да?

Сара вспыхнула и, растерявшись, спрятала руку под стол. Жест получился глупым.