Текст книги "Подранок"

Она говорила торопливо, с лёгким акцентом, слегка «подгоняя» слова, отчего они как будто «накладывались» друг на друга. Из одной её случайной фразы выяснилось, что ей тридцать семь лет и она работает на телефонной станции.

Костя то и дело пытался незаметно взглянуть на неё. Он очень конфузился, но всё же мальчику удалось рассмотреть соседку: высокая, худощавая, овальное лицо, карие глаза, длинные волосы и тонкие руки, такие, как у той медсестры!

С того дня Люда стала приходить к ним вечерами в гости. Едва она заходила в дом, минуя маленькую терраску, на газовую плиту сразу ставился чайник, и гостья садилась пить чай вместе с его мамой и бабушкой. Костя находился там же. Люда всегда была рада чем-то помочь: раздобыть лампочку для телевизора, что-то узнать, попутно купить в магазине…

Костя ждал её больше всего, больше сериала «Шансы»! Когда Люда подходила к дому, и он видел её в окно, внутри у него всё начинало дрожать и переворачиваться… А если она не приходила, он досадовал, что день прожит впустую. «Ну, что же она не идёт к нам?! Что она делает с этим старым грузином?! Ведь он же седой! Ну и пусть она старше меня, но, мне кажется, со мной она будет гораздо счастливее, чем с ним! Я столько могу ей открыть интересного!» – думал он и с нетерпением начинал ждать завтрашнего дня: вдруг она придёт.

Чувство какой-то возвышенной нежности наполняло его мальчишескую душу, когда он видел Люду. Ему хотелось от чего-то её защитить, предстать перед ней отчаянным и смелым.

…Когда ему становилось очень одиноко и грустно, Костя перелезал через забор в конце сада на заброшенный участок, доставал из-под веранды ветхого дома найденную им ёлочную игрушку – синий стеклянный колокол – и тихо с ним разговаривал. Только ему мальчик мог доверить свою печаль. И колокол утешал его тихим мелодичным звоном. Поведав колоколу сокровенное, Костя убирал его в коробку, предварительно завернув в махровое полотенце, заранее похищенное у бабушки, и прятал коробку на прежнее место. Теперь мальчик чувствовал, что всё то, о чём говорил с колоколом, он может доверить этой женщине.

Он думал о Люде каждый день. Косте казалось, что она может говорить с ним «на равных», «как со взрослым», как та медсестра из детской больницы… Люда была человеком из той, «другой» жизни, за забором, куда более интересной, чем жизнь на даче. Но не только поэтому она представлялась мальчику какой-то совершенно особенной…

Как здорово было бы пройтись с ней по Комитетскому лесу от остановки «Баня» по асфальтированной дороге, выложенной по краям жёлтыми кирпичами. Каждый раз проходя по ней, Костя представлял, что эта дорога ведёт в Изумрудный Город к всесильному волшебнику Гудвину. Он непременно сказал бы об этом Люде, и вместе они бы придумывали, что попросить у всемогущего волшебника. И он, кажется, знает уже, что попросил бы…

Этой дорогой по лесу они прошлись бы до турника, устроенного между двух сосен. Его найти не так-то легко, а он, Костя, показал бы ей, где в мохнатой зелени замаскирован турник, буквально «вдавленный» в смолистые стволы. Он мог бы сводить её и к старому пруду, чтобы она послушала, как громко там квакают вечерами лягушки. А если пойти туда рано утром, можно тихонечко подсмотреть, как из камышей выплывает серая утка со стайкой пушистых маленьких утят… Есть ещё одно заманчивое место, куда можно прогуляться, – кожная больница. Он знает, как через потайную дырку в заборе проникнуть на её территорию. Там можно погулять под соснами по асфальтированной дорожке мимо деревянных больничных домиков, и, если повезёт, есть шанс даже увидеть больных в белых пижамах. Бабушка говорила, что они болеют какой-то странной болезнью с необычным названием, от которой проваливается нос…

А ещё… с ней можно поговорить о сериале «Шансы», а может даже вместе посмотреть какую-нибудь серию?.. Интересно, кто б ей понравился из героев?..

Косте так хотелось поделиться с этой женщиной своими тайнами, тем, что он дорожил и берёг, никому не открывая, что он готов был даже сводить её на заброшенный участок и показать ей спрятанный под домом синий стеклянный колокол, с которым он разговаривал, когда ему становилось грустно… Только бы она пошла с ним, только бы согласилась!..

Но на двенадцатилетнего мальчугана женщина не обращала особенного внимания, ей было неведомо то, что творилось в его душе. Однажды у них в гостях Люда рассказала о красивом озере во Фрязино, на которое она с семьёй ездила купаться. Костя стал расспрашивать Люду об этом озере. Она отвечала и не видела, что это – предлог для разговора.

– Может быть, как-нибудь вместе… – загорелся он мечтой.

– Так, это ваша чёрная собака, что прибегала к нам, лает по ночам? – перебила его бабушка.

– Моя. Это Динка. Она очень умная. Я люблю собак. Она приблудилась к нам. Сперва мы её подкармливали. А потом она у нас прижилась, да так и осталась. У неё появился щенок Кузя. Такой красавец! Пожалели их. Так и живут с нами.

– Любят они порезвиться на наших грядках! – покачала головой мать.

– А где вы берёте лозу для абажуров? – осведомилась бабушка.

– Выдёргиваем из хозяйского дома!

– Как?!

Выяснилось, что отношения с хозяйкой у них сложные, что было неудивительно: все в дачном посёлке знали о её дурном характере.

– Я-то, ладно, потерплю. А у дочери, Оксаны, уже глаз от неё дёргается. Мы бы хотели сменить жильё, – пожаловалась Люда и, зная, что Костины родные сдавали на зиму дом, попросила их сдать его им до лета. Хозяева были согласны.

Приближалось время отъезда в Москву.

– Мама, можно мы возьмём с собой Барсика! – уговаривал Костя мать.

– Он уничтожит всю мебель, побьёт вазы, хрусталь, издерёт ковры… Нет, кот не сможет жить с нами, – безапелляционным тоном заключила она.

– Не волнуйся, мы будем смотреть за твоим кошаком, будем его кормить, – пообещала Люда.

– А как же собаки? – испугался он.

– Наши собаки его не тронут: они знают твоего кошака, – заверила его Люда и с этими словами вдруг подошла к Косте и нежно обняла его. Её тонкие руки оказались сильными и ласковыми. Костя замер… Ноги приросли к полу. Голова закружилась. Острое чувство восторга, словно ему брызнули в глаза ослепляюще яркой краской всех цветов радуги, пронзило его, наполнило и взорвалось мгновенным испугом человека, ступившего за грань чего-то запретного…

– Обещаете? – прошептал Костя.

– Обещаю.

Потрясённый, он убежал на заброшенный участок. Забравшись на крышу старого дома, Костя думал о Люде, вспоминал её руки и то блаженное чувство, которое испытал, когда она обняла его. Вспоминал её запах: лаванды, мяты, сигарет и чего-то ещё сладковато-острого… «Только бы она ни о чём не догадалась…» – вертелось в голове. Смешанное чувство стыда и восторга переполняло душу. Бессознательно Косте хотелось куда-то бежать, что-то делать, причём неважно что: забивать ли гвозди, таскать ли доски или штукатурить стены… Он испытывал счастье.

А на следующий день случилось непоправимое. Молодая бездетная пара, прочитав объявление о том, что «сдаётся недорого дом на зимне-весенний сезон», прикреплённое у магазина ещё до разговора с Людой, появилась на бабушкиной даче.

– Очень хорошо. Вы нам подходите! – обрадовалась бабушка.

– А как же они?!

Он прорыдал всю ночь… Чувствовал, что совершается что-то непоправимое… Где от него ничего не зависит. Он НИЧЕГО не мог сделать – только наблюдать. Такое же горькое чувство отчаяния и безнадёжности его посетит много лет спустя, когда умрёт любимый кот, когда будет умирать бабушка, когда он будет понимать, что навсегда кого-то теряет…

– Пожалуйста, опомнитесь! Это вам так не пройдёт! – тщетно умолял он домашних.

– Что с тобой?! Успокойся! Пойми: мы не можем им сдать дачу – их четыре человека! Но главное: у них две собаки. И эти собаки непременно вытопчут наши гряды! Столько труда вложено! – сказала бабушка. Спорить с ней было бесполезно. Костя знал, что если бабушка что-то решила, её уже не переубедить. С тех пор он возненавидел «гряды».

– Иди ты, мама, одна, я не пойду, – сказала мать, когда подошло время им отказывать.

Когда бабушка собралась идти на Сосновую аллею, Костя мог пойти с нею; он чувствовал, что это последний раз, последняя его возможность увидеть Люду. Он знал это. Но было слишком больно и стыдно. И он не пошёл.

– Ну что, она расстроилась? – спросила бабушку мать, когда та вернулась.

– Расстроилась, но не до слёз, – ответила бабушка с явной иронией. – Долго звать пришлось. Лежала она. Сказала, что ноги в кровь стёрла сегодня.

Костя не находил себе места, но этого никто не замечал.

– Он ведь как в воду глядел, – скажет бабушка через месяц, когда начнутся проблемы с квартирантами, которые, как оказалось, сняли дачу под склад стройматериалов, так как новый жилец, наряду с воинской службой, занимался строительным бизнесом. В доме чуть не лопнули трубы: водяное отопление требовало постоянной эксплуатации. Хозяева попросили квартирантов съехать. Разозлившись, квартирант ударил ногой Костиного кота, и кот вскоре умер.

Найти новых жильцов в межсезонье оказалось непросто. Костины родители ходили даже на Сосновую аллею, но выяснилось, что Люда с семьёй уехала, не оставив адреса.

Много позже Костя пытался найти Люду. Он прикладывал невероятные усилия, но что-то всё время вставало у него на пути, будто какой-то рок отрезал все дороги. Узнать её точную фамилию ему не удавалось – подруга Люды, которая могла бы помочь, покончила с собой на почве необоснованной ревности, ударив себя ножом в сердце, когда детей не было дома; хозяйка соседского дома, у которой семья Люды снимала жильё, умерла, не оставив никаких записей. Рабочий телефон Люды не отвечал. С огромным трудом Костя удалось выяснить, что там было много всяких организаций. Он даже написал в «Жди меня», но ответа не пришло.

Костя пытался разыскать эту женщину только для того, чтобы посидеть с ней однажды за столиком в каком-нибудь кафе, чтобы её увидеть, извиниться за своих домочадцев и спросить, как сложилась её жизнь. Сколько раз он представлял себе их встречу…

Дефолт, путч, телепередачи о ГКЧП, которых ждали с нетерпением и содроганием взрослые, цыкая друг на друга: «Тише вы!», чтение Анатолия Рыбакова вслух, а затем книги Ельцина, – всё это происходило там же, на старой бабушкиной даче. Но ничто из этих событий так глубоко и больно не запало в его память и не оставило такой след в душе, как эта женщина по имени Люда…

Спустя годы Костя написал большое стихотворение:

Л.

 
Эту боль не изведает каждый,
Не выпадет оная дважды  —
Иллюзии горький крах,
Как не выдадут дважды прах.
Эти песни – о всём вчерашнем,
И в отчаянии, и в слезах…
 
 
Сумрачные поезда,
Каждодневные лица,
Вот и река Москва
Ни к чему уже не стремится.
 
 
Боже мой! Где же те сады,
Где не знал до поры беды?
Я прощаюсь с тобой, как с мёртвой,
Никогда! Это слышишь ты,
Выпив водки с закуской чёрствой.
 
 
Где ж теория о прямых?
«Пятый угол» мне выдал жребий.
Никогда не услышишь ты,
Как в тебя я безумно верил.
 
 
Как на скачках и как в лесу:
Все по кругу, по кругу, по кругу.
Как в погоне и как в бреду
Я зову тебя: Люда! Люда!
 
 
<…>
 
 
Оттого, что ты где-то есть,
оттого подживает рана.
Так убрать же с зеркал завес:
Хоронить тебя, видно, рано!
 
 
Может, в Южнокавказской стране,
Может быть, близко от Арктики.
Ты живёшь – это главное мне,
Просто в другой галактике…
 
 
И гадать только можно, где?
Упираясь в тупик как в карту,
На неясном тебе языке
Предаваясь счастливому фарту.
 
 
Ты идёшь иногда в магазин,
И скучаешь, наверное, так же,
Как этот твой грузин
И ещё, может, кто-то важный,
Кто был в жизни твоей вчерашней…
 
 
А послать всё на славные буквы
И запить неподкупным вином…
Я прощаюсь с живою как мёртвой,
Над разверзнутым гробом с венком.
 
 
Нет уж, лучше пусть будет живая.
Пусть её никогда не найду,
Пусть её никогда не узнаю,
Только пусть будет живая!..
 

Учительница рисования

Новую учительницу рисования звали Ольга Герасимовна. Она была лет сорока с небольшим, высокого роста, заметная фигурой, выделявшейся своими формами, круглолицая, черноглазая, с длинными смоляными волосами, которые либо забирала в пучок, либо собирала в хвост. Одевалась она довольно ярко, но со вкусом, обычно предпочитая вязаные свитера и широкие клетчатые юбки; умеренно красилась и носила бусы.

От детей трудно что-то утаить, и в Костином классе все скоро узнали, что от новой учительницы недавно ушёл муж и она с дочкой-старшеклассницей, прыщавой и вредной, переехала из другого района Москвы и устроилась в их школу на место недавно уволившегося учителя.

На первом же уроке Коновалова начала командовать громким зычным голосом, будто преподавала не рисование, а военную подготовку: «Так, все сели по местам! Руки на парты! Закрыли рты! Что за разговоры! Мальчики на третьей парте, я вас сейчас рассажу! Так, тема нашего урока – зимний пейзаж. Я сказала: мальчики! Приступаем к работе… А кто разрешил ходить по классу?»

– Антон Вячеславович, прежний учитель, всегда разрешал, – сказал Костя. – Я за водой.

– Сейчас нет Антона Вячеславовича. Сейчас вы должны слушаться меня, – на слове «меня» она сделала акцент. – Зачем тебе вода, если ты ещё не нарисовал карандашом?

– Вода мне необходима. Я так рисую, по-своему, – ответил Костя и взглянул на учительницу в упор.

Их взгляды встретились. Коновалова хотела возразить, но, секунду подумав, уступила с нескрываемой иронией:

– Ну, хорошо, посмотрим, что у тебя получится.

В конце урока учительница с удивлением рассматривала его рисунок.

– Живописно, – сказала она и в нижнем углу альбомного листа поставила размашистую «пятёрку». – Ты где-то учился?

Школьник помотал головой:

– Нигде. Я сам.

* * *

На следующем уроке Ольга Герасимовна уже ничего не говорила Косте: он мог ходить по классу, точить карандаши, наливать воду и чувствовал себя свободно, но к другим ученикам это не относилось.

– Ходить без разрешения можно только Косте: он хорошо рисует, лучше вас всех. А ты, Петров, куда направился?

– Я только дать Васе ластик… – смущённо оправдывался полный веснушчатый мальчик, остановившись в растерянности возле своей парты.

– Ластик надо носить свой. Сядь на место и продолжай работу.

– Только дам ему ластик…

– А ты спросил разрешения?

– Ольга Герасимовна, разрешите, пожалуйста, одолжить Васе резинку? – запинаясь, проговорил школьник.

– Какую ещё резинку?

На задних партах послышались смешки.

– Он имел в виду жевательную! А вы что подумали? – крикнул Костя.

Класс грохнул.

Учительница многозначительно молчала, демонстративно пытаясь одним своим взглядом удержать дисциплину, и вдруг изменилась в лице:

– Лазарев! Я сказала: Лазарев! Что за самовольничанье?! – закричала она на Костю, увидев, что он встал, подошёл к парте одноклассника и положил на её край свой ластик. – Немедленно забери назад то, что ты положил, и марш на место!

– Ольга Герасимовна, время идёт: скоро урок закончится! Как он будет рисовать без ластика? Не всё ли вам равно, где он его взял? – хрипловатым ломающимся голосом выдал Костя.

– Ах так, Лазарев, ты мне дерзишь? – Коновалова выдержала паузу, глядя на него из-под густых бровей своими большими чёрными глазами. На её лице обозначились морщины, а тёмный мысик волос, выделявшийся посередине лба, стал ещё более заметным.

– Хватит командовать, Ольга Герасимовна! Что вы на нас свою власть испытываете?

– Что? Что ты сказал?! – опешила учительница.

Класс замер.

– То, что вам не хватает коммуникабельности!

– Что-о?

– Кабельности! Кабельного телика! – закричали школьники и дружно загоготали. Лицо учительницы сделалось пунцовым.

– Покинь класс, Лазарев! – приказала она.

Костя молчал, не двигаясь с места.

– Если вы не уйдёте, Лазарев, то уйду я, – сказала учительница.

– Ну и пусть уходит, – раздалось с задней парты.

– Это кто сказал? – Коновалова обводила взглядом учеников.

– Это неважно… – сказал Костя и вышел из класса.

Урок был сорван.

* * *

Нетривиальность Коноваловой Костя уловил на первом же её занятии. Во-первых, она говорила в классе отрывисто и нервно, как будто пытаясь скрыть внутреннюю неуверенность и скорее упорядочить себя, нежели учеников; во-вторых, Ольга Герасимовна, обращалась со школьниками, как со взрослыми, в отличие от других учителей, и таким образом выстраивала свою линию поведения, внешне схожую, по сути же – прямо противоположную всем основным правилам педагогической этики. Она пыталась манипулировать подростками с помощью интонаций, жестов, взглядов, периодически обращаясь то на «ты», то на «вы» к тому или иному ученику, заставляя их домысливать то, что другие учителя им давали понять более простыми способами.

«Она как будто играет с нами, и я понял её игру и решил принять вызов. Она играет с детьми – по взрослым правилам. Это нечестно. Но она не рассчитала, не учла, что среди них может быть „нестандарт“. И этот „нестандарт“ всё испортит. Тот, кто её раскусит… и сыграет с ней в эту же, придуманную ею, игру… Нет, она не учительница. Для этой профессии она слишком эмоциональна. Она переносит личное в работу. Так обращаться ещё можно со взрослыми, с детьми – это жестоко», – думал Костя. Делала она это сознательно или нет, он не знал, но склонялся к тому, что скорее всего такое поведение Коноваловой носило неосознанный характер.

Сложные, противоречивые чувства вызывала в нём эта учительница. Лазарева раздражало то, что она подчёркнуто демонстрировала свою власть в классе. И хотя она избрала его своим «любимчиком» и это внутренне льстило Косте, в чём он ни за что не признавался даже самому себе, в угоду справедливости он предпочитал пожертвовать привилегированным положением на уроках рисования и обходился с Коноваловой намеренно дерзко, зная, что ему за это ничего не будет.

Константин Лазарев ощущал себя гораздо взрослее своих сверстников. В то время, когда его одноклассники играли в ножички во дворе и мастерили в скверах «тарзанки» из похищенных пожарных шлангов, он под руководством дяди Ивана учился стрелять из ружья, водить машину и брать аккорды на гитаре. Несколько раз ему удавалось неплохо подработать, когда в находившемся неподалёку от школы маленьком кооперативном магазине уходил в запой грузчик. И хотя бабушка тайком от родителей постоянно снабжала его карманными деньгами, Костя стремился заработать сам на кассеты, только начавшие появляться компакт-диски и на хороший магнитофон. К тому же он начал курить и покупать пиво.

* * *

Однажды во время урока Коноваловой Костя ощутил на себе её взгляд и, перехватив его, почувствовал, что учительница смотрит на него как-то особенно, по-взрослому пронзительно, словно пытается заглянуть в душу… От этого взгляда ему сделалось неприятно. Он понимал, что Ольга Герасимовна пыталась всячески расположить его, проникнуться его миром, куда он никого не пускал, и более того… завладеть им. И это её стремление, эффектной черноглазой художницы, к обладанию им любой ценой, ценой всепрощения, больше всего раздражало Лазарева, бесило, выводило из себя… Далёкий, милый образ Люды, женщины из детства, так и не покидал Константина. Этот образ проступал сквозь время. Парень носил его в душе и всячески давал понять Коноваловой, что она не нужна ему. А она продолжала настойчиво гнуть свою линию, принимая его условия. В тот раз, перехватив её взгляд, Лазарев выразительно посмотрел ей в глаза, не по-детски уверенно и серьёзно. И она поняла это…

С того момента общение с Ольгой Герасимовной превратилось для Константина в своеобразное развлечение. Ему стало интересно ходить на её уроки. Между ними сложились странные отношения, словно в игре, понятной только им.

Лазарев почувствовал её необычное отношение к себе и сначала даже побаивался своих догадок, считал их плодом воображения. Но всё больше убеждаясь, что интуиция его не подводит, он втягивался в игру, привлекавшую его подлинностью переживаний взрослого, умудрённого опытом человека.

Иногда вечерами он думал об Ольге Герасимовне. Почему она так настойчиво добивается его расположения? Почему ему всё прощает? Почему её так волнует всё, что хоть в какой-либо мере касается его жизни?

Может, она – та женщина, с которой он мог бы говорить на любые темы и мог бы ей что-то доверить? Та, которая бы воспринимала его странности и не осуждала слабости? Женщина-друг, о которой он так мечтал в детстве…

Но стоило ему представить её толстый подбородок, жирную складку на шее, тёмный мысик волос на линии лба и властный голос, поспешность, с которой она «рубила с плеча» свои категоричные суждения, и ему становилось противно – до физического отвращения. Это ощущение сменялось интересом, подогревающим игру. Лазарев знал, что Ольга Герасимовна ему всё простит, чтобы он ни сделал, и ему было интересно, как далеко это может зайти… Иногда, не без доли самолюбования, Константин пытался представить эту ситуацию со стороны.

Как-то раз он решил поговорить с дядей о Коноваловой. Дядя не стал долго слушать, махнул рукой и сказал, усмехнувшись: «Не забивай себе голову. Пойдём лучше делом займёмся: надо перебирать двигатель».

На следующий урок рисования Костя не пошёл, не пришёл он и через неделю, и позже…

А однажды, вернувшись из школы, он узнал от бабушки, что к ним домой приходила Ольга Герасимовна. Костя так и подскочил.

– Она хотела поговорить с тобой и познакомиться с нами, – сказала бабушка. – Сказала, что ты очень хорошо рисуешь, и просила записать тебя в художественную школу.

– Не пойду я ни в какую школу! – заявил Костя.

– Кроме того, – продолжала бабушка, – она просила тебя прийти на следующее занятие и сказала, что не поставила в журнал твои пропуски.

* * *

На следующий урок Коноваловой Костя явился.

– Лазарев, останьтесь после занятия, – попросила его учительница. Когда все ученики ушли на перемену, она подошла к нему близко и, положив руку на плечо, сказала: – Ты мне очень нравишься. Ты – очень способный мальчик. Я тебе не враг. Я мечтала бы иметь такого сына или племянника!.. Давай с тобой дружить?

От неожиданности Костя остолбенел, но тут же нашёлся:

– Но вы сознаёте свою педагогическую ошибку?

– Костенька, ты выделяешься среди остальных ребят, ты гораздо умнее и начитанней…

– Поэтому мне можно ходить по классу, а им – нет? Поэтому вы их жёстко подавляете, верно?

– По-твоему, в школе не должно быть дисциплины? – уже другим тоном заговорила учительница.

– Это всё же школа, а не армия!

– Идите, Лазарев, идите…

* * *

Однажды Коновалова дала тему урока: «иллюстрация к книге или фильму». В конце занятия, как обычно, она подошла в первую очередь к Константину.

– Я наблюдала за тобой и видела, как ты увлечённо, не отрываясь, работал. Я специально не подходила к тебе, чтобы увидеть готовый рисунок. Наверное, меня ждёт сюрприз. Ну-ка, показывай! – сказала она дружелюбно, но, увидев его рисунок, нахмурилась.

На альбомном листе была изображена композиция: на переднем плане – обнажённый до пояса, израненный в кровь мужчина стоял у реки и мрачно взирал на воду. На другом берегу, на холме сидела женщина с распущенными каштановыми волосами до плеч и печально смотрела на мужчину. А у её ног лежала чёрно-белая пятнистая собака.

– Это из какого произведения? – спросила, помолчав, Ольга Герасимовна.

– Это неважно, – ответил ученик.

– Я тебя спрашиваю, это что, фильм?

– Фильм.

– Как он называется?

– Фильм называется «Жизнь», – ответил Костя с неохотой.

– Я о таком не слышала. Нарисовано очень хорошо, но я поставлю тебе не «пять», а «четыре», и сейчас объясню почему.

– Мне всё равно, что вы мне поставите.

– Лазарев, как ты разговариваешь с учителем! Я позвоню твоей бабушке!

– Звоните, кому хотите! Моя бабушка не предаст меня.

– Лазарев, что вы себе позволяете! – закричала она.

– Почему вы всё время кричите?!

– Я возмущена тобой, Лазарев! Посмотри, что рисуют твои товарищи: никто не нарисовал окровавленного человека! Это – призыв к жестокости!

– А если сама жизнь – жестокая?! Если душа у него изранена, может это, наоборот, – призыв к милосердию?!

– Это нелегко понять!

– Это вам нелегко понять. А если посмотреть на рисунок внимательно, умному человеку всё понятно: река разделяет героя с возлюбленной. Его душа кровоточит. Женщина тоже опечалена. И её единственный верный друг – это пёс.

– Об этом никто не догадается! Знаете, с такой фантазией…

– Вы говорите о жестокости… А что, по-вашему, её нет в жизни? Надо делать вид и играть в игры, как вы играете с нами? А может, не только с нами?.. С вами кто-то обошёлся жестоко, и теперь вы запрещаете дать товарищу ластик? Вымещаете свои обиды на школьниках. Это – не жестоко?

Коновалова побледнела и мрачно, не мигая, смотрела на Константина, а когда он закончил, сказала:

– Я не думала, Лазарев, что вы так испорчены в седьмом классе!

– Да, я испорчен, – признался Костя.

– Я понимала, Лазарев, многих… Тех, кого не понимали другие, кого не понимал никто! Ребят, кто сидели… И эти ребята под два метра ростом приходили потом ко мне и говорили спасибо. Я понимала многих, но вас, Лазарев, я не могу понять!..

Костя, недослушав, вышел из класса и решил больше не ходить на уроки рисования. Как решил – так и сделал.

* * *

Однажды он вышел из школы и увидел свою бабушку, ожидавшую его после уроков. Она была в шляпе, очках и кашемировом демисезонном пальто, с сумочкой. В свои годы бабушка очень неплохо выглядела: седых волос у неё было немного, она была бодра, активна и довольно энергична. Её визит в школу Костю не обрадовал.

– Ты чего припёрлась? Я же не в первом классе, а в седьмом как-никак! – завозмущался он.

– Костенька, я шла в магазин, взглянула на часы – как раз твои уроки заканчиваются, и решила зайти за тобой. Думала, сходим вместе, ты мне поможешь сумки донести, – слукавила бабушка.

– Ну ладно.

Дорогой бабушка сказала, что пока его ждала, встретила Ольгу Герасимовну.

– Зачем ты её обидел? – спросила бабушка нравоучительно.

Костя упрямо молчал, надеясь, что тема вскоре будет исчерпана. Но бабушка не унималась.

– Зачем ты обидел учительницу? Ведь она к тебе всей душой!..

– Ничем я её не обижал! – не выдержал Костя.

– Как не обижал? А кто нарисовал «сцену насилия» и «пропагандировал жестокость»? А потом нахамил ей? – бабушка строго посмотрела на внука через очки.

– Никто не хамил! Что она врёт! – огрызнулся подросток.

– Я «вру»? Так-так, Лазарев… Очень хорошо. Спасибо, спасибо тебе за всё! – Костя услышал знакомый голос и, обернувшись, увидел Коновалову в кожаных сапогах на высоком каблуке, в элегантном чёрном пальто, зелёном берете, с длинными серьгами в ушах. В руках она держала авоськи.

– Прекратите паясничать! – неожиданно для самого себя грубо бросил он учительнице.

Бабушка замерла на месте, а Коновалова изменилась в лице. В этот момент Косте показалось, что учительница ждала от него какой-нибудь дерзости и даже хотела её услышать…

– Что ты себе позволяешь! Немедленно извинись перед Ольгой Герасимовной! – приказала бабушка.

– Я не должен перед ней извиняться. И не собираюсь этого делать, – сказал Костя и отошёл в сторону.

– Как ты разговариваешь с учителем! – вслед ему кричала бабушка. – Ольга Герасимовна, простите нас, дорогая!

– Что вы, что вы, Елизавета Анатольевна, я нисколько на него не сержусь, – сказала Коновалова и как-то вызывающе улыбнулась, как будто что-то не договаривая. В этот момент её серьги качнулись.

И эта её дразнящая улыбочка и серьги особенно разозлили Костю. Он развернулся и пошёл домой.

Бабушка пришла следом. Родители сидели на кухне, пили чай и смотрели телевизор. Транслировался футбольный матч.

– Мама, ты уже сходила в магазин? Что ты такая расстроенная? – спросила бабушку мать.

– Какой там магазин! – махнула рукой бабушка. – Катя, Юра, вы представляете, он опозорил меня на всю школу!

– Кто? Костя?

– Сейчас встретили учительницу рисования: он при мне нахамил ей, заявил, что она врёт. Это где видано – так с учителем разговаривать? Я сказала ему: «Извинись!», а он плевать хотел. Совсем распоясался! Взрослым себя чувствует.

– Тихо! Дайте посмотреть футбол, – поморщился отец.

– Вам бы только всё телевизор! Сын от рук отбивается, оболтусом вырастет…

– Мама, мама, тише! Костя, что ты наговорил учительнице? – обратилась мать к Косте, который здесь же подогревал себе суп, наблюдая за футбольным матчем.

– Ничего такого. Надо не угрозами и заискиванием, а более порядочными методами управляться в классе. Школа – это не художественный театр, где надевают разные маски, и не зверинец, чтобы нас дрессировать.

– О, как заговорил! Тоже мне – педагог! – вставила бабушка.

– Я не педагог. Для меня педагогика синонимична лицемерию.

– Так, может, он и прав. Сказал ведь умнó. Сказал то, что думает. А та, видимо, от своих интриг не отошла, – заметил отец, вступаясь за Костю.

– А вы не заступайтесь! Не всегда надо то, что думаешь, говорить, – парировала бабушка.

– Мама, если бы за него заступился Иван, ты бы ничего не сказала!

– Иван – больной человек, его пожалеть только. А Юра твой – здоровый. И только и делает, что таращится в телевизор!

– Юра устаёт.

– От чего он устал, от футбола? – завелась бабушка. – Юра, вы совершенно не занимаетесь воспитанием ребёнка! Вас, кроме спорта, ничего не интересует! Он и так от рук отбился. Смотрите, упустите… уже упустили: он в девять лет у вас уже смотрел недетские фильмы, а теперь, где хочет, шляется, дерзит учителям – всё дозволено! То ли ещё будет! Подождите! Скоро курить начнёт! А Юра – знай себе только молчит и телевизор смотрит!..

– Что «Юра, Юра»?! – вскочил отец. – Вы вечно всем недовольны! То вам на даче всё переделай, то заготовки привези, то картину повесь, то кастрюлю запаяй! Всё Юра! Я отдыхать ни разу не ездил, мне на стадион сходить некогда, даже матч интереснейший не даёте посмотреть!

– Ах, только не ссорьтесь! – волновалась мать.

Отец достал сигарету из пачки, вздохнул и отправился на лестницу курить, громко хлопнув дверью.

– Мама, ну что ты делаешь! Он же не выдержит! – сказала с упрёком мать.

– Ну и ладно, жалеть не будем. Не пропадём! Сами ребёнка воспитаем, – не обращая внимания на Костю, ответила бабушка.

– Что ты говоришь! Это ты не будешь жалеть! Ты всю жизнь о себе только думала! Только и думала, как нас развести. У тебя муж на войне погиб – так надо, чтоб и у меня его не было!.. Чем тебе Юра не угодил? Он всё на твоей даче делает. Стал бы другой копать эти гряды и возиться с яблоками?

– Во всём, оказывается, дача виновата! У неё – плохая мать! Я им жизнь отдаю. Живу ради них, пашу для них в три шеи на этой даче, таскаю сумки как проклятая из магазинов! Могла жить себе припеваючи в квартире, не ездить на эту дачу, не сажать там ничего… Мне бы хватило моей докторской пенсии. Всё – ради них! А они… неблагодарные, – кричала бабушка. – Ну, ничего, скоро помру, поживёте вы ещё без меня! Вспомните…