Текст книги "Невеста Обалуайе"

– Возможно, – помолчав, согласилась Эва. За минувшую неделю она убедилась, что не спорить и соглашаться – лучше всего. Все влюблённые женщины похожи одна на другую…

– Да вон же он! Ошосси! Ошосси, эй, мы здесь! – И Эва, кинувшись к брату, повисла у него на шее.

Ошосси, рассмеявшись, подхватил сестру на руки, стиснул в объятиях, поцеловал.

– Эвинья! Наконец-то ты приехала! Сколько можно учиться, слушай, малышка? Это вредно для мозгов! Того гляди, сделаешься сушёной гусеницей в очках, и даже твоя шикарная попка тебе не поможет… Сеньорита?..

– Познакомься – это Габи! – с некоторой запинкой проговорила Эва. – Габриэла Эмедиату, моя подруга из Рио! Габи, это мой брат, Ошосси де Айока.

Габриэла шагнула вперёд – и в упор уставилась на Ошосси.

Тот растерялся лишь в первое мгновение. Затем, смерив Габриэлу ответным взглядом, неторопливо, широко улыбнулся. Расправил крепкие плечи цвета молочного шоколада. Солнечный свет, пробившись сквозь тучи, заиграл в зелёных, чуть раскосых, ласковых и наглых глазах Охотника. Десятки белых туристок, возвращаясь домой из Баии, увозили в сердце эту медленную, ленивую улыбку и дерзкую зелень глаз. У многих также в памяти оставались опустевшая на рассвете постель и пустое же портмоне, – но разве это не мелочи?

– Ошосси! – с нажимом произнесла Эва. – Габи – моя ЛУЧШАЯ подруга! Прекрати немедленно!

– Вы… Ты меня не узнаёшь? – тихо спросила Габриэла.

В глазах Ошосси мелькнуло беспокойство. Он перестал улыбаться.

– Прости, гатинья, нет. Где же мы виделись? Я никогда не был в Рио!

– Нил Гейман – просто киношник, а сэр Теренс всё знает о людях…

– Нилгейман?.. – окончательно утратив почву под ногами, Ошосси покосился на сестру. – Он кто? Какой-то гринго, да? Делает кино? Я снимался как-то в сериале, но это было давно, да и то потом всё вырезали…

Но Габриэла уже всё поняла. И на миг закрыла глаза. А когда подняла ресницы снова, то лицо её уже было спокойным, весёлым и мило смущённым:

– Ох, прости, ради бога… Я такая глупая! Спутала тебя с… с одним знакомым. Из… Сан-Паулу… Теперь я вижу, что ты – не он. Извини, пожалуйста, это так нелепо вышло! – Она протянула руку. – Я очень рада познакомиться!

– Ничего страшного! – ухмыльнулся Ошосси. – Я всегда к услугам подруг своей сестрёнки! Особенно таких прекрасных… Эвинья, ай… ну что такое? Я же прилично себя веду! Что обо мне подумает сеньорита?

– Теперь ты видишь? – тихо спросила Эва, когда старый «пежо» Ошосси выехал с территории аэропорта и понёсся по трассе. – Твой… Обалуайе просто использовал чужие фотографии, только и всего.

– Да… я вижу, – безжизненным голосом отозвалась Габриэла, и Эве захотелось немедленно застрелить Обалу. Или, по крайней мере, надавать этому паршивцу полновесных подзатыльников…

– Твой брат в самом деле ужасно красив.

– И хорошо знает об этом, – заверила Эва. – Так что, если начнёт приставать к тебе со всякой чепухой – сразу врежь ему в нос! Клянусь, Ошосси поймёт это правильно!

– Мастеру капоэйры – в нос? – грустно усмехнулась Габриэла, вынимая смартфон. – Я не смогу даже дотянуться до него! Но послушай… Если Обалуайе смог найти фотографии Ошосси… Не пляжные, а домашние… Значит, они с ним хорошо знакомы?

– Ошосси хорошо знаком с половиной Баии, – напомнила Эва, чувствуя себя отвратительно. – У него очень много друзей. Я ведь уже говорила тебе…

– Да… Да, конечно. Прости, что я снова спрашиваю. – Габриэла проверяла сообщения, и Эве не нужно было даже смотреть на неё, чтобы понять: опять ничего…

– Опять ничего! Целую неделю! Обалуайе как сквозь землю провалился! Что же такое случилось, боже мой? Неужели я его чем-то обидела? Или разочаровала? Или… напугала? Господи, Эвинья! Наверное, я успела ему наскучить своей болтовнёй! Взгляни, его даже в сети нет! Всю неделю Обалуайе нет в сети! Он пропал после моего последнего письма!

И об этом Эва тоже знала. И сама уже не на шутку тревожилась.

Вслух же она сказала:

– Думаю, дело тут не в тебе. Если ему надоел ваш ро… ваше общение, он мог бы просто тебя забанить.

– Ты права… Но, значит, случилось что-то серьёзное! – Габриэла с коротким нервным вздохом выключила смартфон. – Мадонна… Я ведь даже не знаю его настоящего имени!

Эва вздохнула, понимая, что ведёт себя как последняя предательница и что после того, как истина вскроется, подруга её никогда не простит. Но кто бы мог подумать, что Габи воспримет всё так серьёзно! Что она будет сходить с ума из-за парня, которого никогда не видела! Лучше бы, ей-богу, ей понравился Ошосси…

А старый «пежо» уже петлял по узким, кривым улочкам Пелоуриньо. Вот замелькали по сторонам разноцветные дома знакомого квартала, пронеслась за окном голубая церковь Розарио-дос-Претос, ресторан «Бринкеду», кинотеатр, кафе-мороженое, фруктовый киоск старика Тадеу… Ещё поворот – и покажется дом тёти с облупившейся краской на стенах и всегда открытыми окнами, выгоревшая на солнце вывеска магазинчика «Мать Всех Вод», распахнутая настежь дверь, смеющиеся туристы у входа, кто-нибудь из братьев, сидящий на ступеньках с неизменной сигаретой…

– Мат-терь божья! – Ошосси внезапно ударил по тормозам так, что обеих пассажирок швырнуло вперёд и чудом не расплющило о передние сиденья. – Это ещё что такое?..

Возле дверей магазина стояло такси с распахнутыми дверцами. Рядом на мостовой в беспорядке валялись три туго набитые сумки и сложенная детская коляска. Из одной сумки свешивалось золотистое вечернее платье. Из другой – скомканные ползунки. Тут же лежал на боку пакет-майка из супермаркета, полный скомканных, мокрых детских пелёнок. Рядом с вещами стоял Эшу в сбитой на затылок бейсболке и держал на руках голого чёрного младенца с таким видом, словно это была граната с выдернутой чекой. Второго ребёнка, заливающегося криком на всю площадь Пелоуриньо, держала соседка, дона Аурелия, и на её коричневом, сморщенном, как сушёный плод, личике застыло выражение сокрушительного любопытства. А мать Божественных близнецов, жена Шанго – Повелителя Молний, красавица Ошун, самозабвенно выла на груди своей свекрови. Сквозь её рыдания прорывались самые головокружительные ругательства Города Всех Святых, над которыми, впрочем, всецело доминировало одно:

– Сукин сын! Ах, он сукин сын! Ну что же за сукин сын, Святая дева! Дона Жанаина, дона Жанаина, он просто последний сукин сы-ы-ы-ын… Он бросил меня! Он ушёл от своих собственных детей! Он… он… Он не любит меня больше!

– Девочка моя, девочка моя! Моя драгоценная девочка! – В голосе доны Жанаины нарастало гневное крещендо. – Погоди минутку… Не плачь же, Ошунинья… Ты же знаешь своего мужа! Когда это у Шанго была голова на плечах? Почему ты не позвонила мне сразу? Зачем терпела целую неделю?! Погоди, вот я ему задам, дай только дотянуться до телефона! Он у меня узнает, как издеваться над женой! Этот бандит заплатит за каждую твою слезинку, или я ему не мать!

Ошосси осторожно присвистнул. Эшу повернул голову. Увидел Эву – и на миг в его широко раскрывшихся глазах вспыхнула радость. Но сразу же взгляд Эшу метнулся в сторону. Младенец в его руках спокойно спал – зато тот, которого держала дона Аурелия, завопил вдруг так надсадно и отчаянно, что на миг не стало слышно даже Ошун.

– Мам, Эвинья приехала! – вклинившись между женскими и младенческими воплями, сообщил Ошосси. Ошун и Жанаина мгновенно умолкли, повернулись… и Эва чуть не лишилась чувств.

Ошун, красавицы Ошун, появление которой на перекрёстке города легко могло спровоцировать дорожную аварию, сейчас нельзя было узнать. Правая её щека была рассечена царапиной, на скуле красовался синяк. Как ни была ошеломлена Эва, она всё же определила, что царапина – старая, поджившая, а синяк уже сходит. Волосы Ошун висели всклокоченной массой, измученное лицо было немилосердно зарёвано. Но гораздо более этого Эву напугало то, что над головой Ошун блёклыми газовыми огоньками стояло голубое свечение. Такое же, которое неделю назад она увидела у Эшу. Сияние, говорящее о лжи.

Всего один миг Эва и Ошун смотрели друг на дружку – но Эва успела заметить в глазах подруги отчаяние, мгновенно перешедшее в панический ужас. А затем Ошун ахнула, всплеснула руками, хрипло закричала: «Дона Жанаина, ради всего святого, я не могу, не хочу её видеть, не пускайте Эву ко мне!» – и, закрывая лицо руками, кинулась в дом.

Эва остолбенела. Ошун не хочет её видеть?..

Едва оказавшись с освобождёнными руками, Жанаина выхватила из кармана платья древний мобильный телефон и принялась тыкать в кнопки, от волнения то и дело попадая не туда и яростно чертыхаясь.

– Эшу! – воспользовался Ошосси моментом. – Что стряслось? Ошун ушла от Шанго?!

– Ушла? – Эшу взмахнул племянником так, словно намеревался запустить его в витрину магазина. – Да это Шанго её бросил! Вместе с детьми! Неделю назад свалил из города неизвестно куда! Нашёл время, засранец! Он ещё и вмазал Ошун – ты видел её лицо?

– Твою ж мать… – Ошосси даже присел. – Что Ошун могла такого сделать? Они же четвёртый год живут! И Шанго даже пальцем её не тронул никогда! Он что – был пьян? Или под маконьей?

– Что ты ко мне пристал? – огрызнулся Эшу. Исподлобья взглянув на Эву, невесело ухмыльнулся. – Видишь, какие дела творятся, малышка… И не смотри на меня так: я знать ничего не знаю! Чёрт бы драл всех младенцев… Чем его заткнуть?!

Эва отвернулась, не в силах видеть голубых просверков над головой Эшу. Паника поднималась в ней стремительно, как рвотный позыв. Она посмотрела на тётю, – та, не замечая ничего вокруг, остервенело тыкала в кнопки телефона. Скосила глаза на Ошосси, – тот, уставившись в мостовую, мрачно дымил сигаретой. Было очевидно, что ни брат, ни тётка не видят этого мерзкого синеватого сияния.

«Что же это такое? – с ужасом думала Эва. – Эшу лжёт, но что с него возьмёшь, он всю жизнь такой… Но Ошун?!. Почему, что случилось? Ведь мы же подруги! Для чего ей обманывать меня?»

– Эвинья, мне, наверное, лучше поехать в гостиницу, – вполголоса сказала стоящая за её спиной Габриэла. – Когда в семье неприятности, чужим людям лучше не…

– Перестань, пожалуйста! – сердито отозвалась Эва. – Я не знаю, что произошло, но…

– И телефон молчит! – простонала Жанаина. Её синие глаза от слёз сделались ещё ярче, грудь гневно вздымалась под платьем. Встретившись взглядом с матерью, Ошосси в панике шагнул за спину сестры.

– Мам! Я ничего не знаю! Ей-богу! Я ни с какого боку!..

Эва немедленно уставилась на него. Никакого голубого света над дредами Ошосси и в помине не было.

– Эвинья! – Дона Жанаина, не замечая попятившегося от неё сына, как фрегат под всеми парусами, двинулась через улицу к перепуганной племяннице. И с каждым шагом её лицо менялось, и, когда тётя заключила Эву в свои объятия, она уже широко и счастливо улыбалась:

– Эвинья, девочка моя, моё утешение, моя радость! Ты приехала, наконец-то! Я так счастлива, ты целуешь моё сердце! Но хоть бы раз, хоть бы один раз ты приехала в семью на каникулы – а тут всё было в порядке!

– Почему Ошун не хочет меня видеть, тётя? – взволнованно допытывалась Эва. – Ведь я ни в чём не могу быть перед ней виновата! Меня полгода не было в Баие! Разрешите, я поднимусь и сама поговорю с ней?

– Нет, моя Эвинья. – Жанаина, слегка отстранив племянницу, посмотрела ей прямо в лицо большими, мокрыми от слёз, нестерпимо синими глазами, и Эва невольно подумала: как мог отец уйти от такой красоты?..

– Прости меня, малышка. Но наша Ошун сейчас в таком состоянии, что с ней лучше не спорить. Не дай бог, у неё начнётся настоящая истерика, пропадёт молоко, и что я тогда смогу сделать со своими голодными внуками? Поверь мне, когда всё это разрешится, Ошун придёт в себя и вы поговорите, но сейчас… Сейчас ей можно только плакать.

Эва тяжело вздохнула.

– А кто эта сеньорита? Твоя подруга? Та самая Габи? – Жанаина выпустила из объятий племянницу и протянула обе руки Габриэле. – Доброе утро, девочка моя! Мне нет прощения за то, что моя семья вот так встречает вас!

– Ни о чём не беспокойтесь, сеньора де Айока. – Габриэла с улыбкой пожала ладонь Жанаины. – У меня самой четыре брата и две сестры, так что я всё понимаю, честное слово! Вы бы видели, что творилось у нас в доме, когда мой брат Антонио собрался жениться, а невест оказалось две! Причём одна – на сносях!

Ахнув, Жанаина всплеснула руками и покачала головой.

– Но вы приехали отдохнуть, а тут – такое! Мне так стыдно, девочка моя…

– О-о, я отдохну любой ценой! – с улыбкой заверила её Габриэла. – Баия – моя мечта, я не была здесь десять лет! Я уверена, мы с вами ещё найдём о чём поболтать, а сейчас – я еду в гостиницу.

– Ни за что на свете! – снова всполошилась Жанаина. – Только этого не хватало – в гостиницу! Подруга нашей Эвиньи! Какой позор! Эва, объясни, сколько сейчас стоит номер в отеле, и…

– Мы вместе поедем в Бротас, к Оба. – Эва не сводила глаз с занавески на втором этаже дома, которая чуть заметно покачивалась. Девушка знала – там сейчас, прячась, стоит и смотрит на неё Ошун. – Габи, даже не вздумай спорить! Сестра будет счастлива, что мы остановились у неё! Бротас – это, конечно, не Пелоуриньо… Но тебя никто не тронет: там все знают, ЧЬЯ я сестра! Сможешь даже, если хочешь, гулять по району с фотоаппаратом на животе и пачкой долларов в руке, как гринга! Пойдём в школу Йанса, посмотришь потрясающую капоэйру! И там – террейро доны Кармелы! Увидишь настоящую макумбу, а не шоу для туристов! Думаю, Оба сможет договориться, чтобы тебя туда пустили. Ошосси! Грузи наши сумки обратно, мы едем в Бротас!

– Обинья, честное слово, я больше не могу! – простонала Эва, из последних сил откусив от кокосового бригадейру[60]60
  Бригадейру – пирожные из масла, сахара и какао.


[Закрыть]. – Всё очень-очень вкусно, но… в меня больше не войдёт!

– Вот так всегда! – провозгласила Оба, воздевая к потолку руки. – Девочка приезжает из своего университета худая, как палка, – и ничего не хочет есть! Что от тебя скоро останется? Один чёрненький кудрявый скелетик?!

– Обинья! Я же съела фейжоаду[61]61
  Фейжоада – очень популярное в Бразилии блюдо из чёрной фасоли и мяса.


[Закрыть], сарапател[62]62
  Сарапател – блюдо из свиной крови и субпродуктов.


[Закрыть], мунгунзу[63]63
  Мунгунза – сладкое блюдо из кукурузных зёрен, сахара и (или) мёда.


[Закрыть], акараже, наверное, десять штук…

– Три!!!

– Зато каких! – Эва обессиленно указала на тарелку с акараже, каждым – размером с кулак Шанго. – Да ещё и бригадейру!

– Просто смешно! – гневно подытожила Оба. – Только не говори мне, что ты села на диету! Как все эти чокнутые кариоки!

– Ещё не хватало! – фыркнула Эва.

Оба недоверчиво посмотрела на младшую сестрёнку. Со вздохом положила недоеденный бригадейру обратно на блюдо. Покосилась на оплетённый фиолетовыми, розовыми и белыми ипомеями балкон, где в широком индейском гамаке, свернувшись в клубок, мёртвым сном спала Габриэла. Улыбнулась.

– Какая чудная девчушка! Говоришь, она – художник? Критик? Пишет в журналы про всякое ваше искусство? Подумать только, а по ней нипочём такого не скажешь! Управлялась сегодня у меня на кухне, как последняя негритянка с холмов! Я бы просто пропала без вас обеих!

Эва улыбнулась. Когда утром они с Габриэлой вышли из «пежо» Ошосси перед рестораном «Тихая вода», из распахнутых окон заведения доносились отчаянный грохот и ругань. Не успела Эва испугаться – а ей навстречу уже вылетела старшая сестра – запыхавшаяся, растрёпанная, в залитом маслом платье и, к ужасу Эвы, тоже зарёванная.

– Обинья! Святая дева, что ещё случилось?

– Ой! Эвинья! Моя маленькая, ты приехала, слава богу, наконец-то! Что случилось, спрашиваешь ты?! Две мои вертихвостки, Теа и Ясмина! Вдвоём свалились с этой непонятной хворью! Обе в волдырях с головы до пят и со страшной температурой валяются дома! Ясмину заразил муж, этот раздолбай Зе Джинга! А Теа – брат! И что, вот что мне теперь делать?! У меня вечером должны отмечать помолвку, сняли зал за неделю, – а я совсем одна! Слава богу, хотя бы успела купить продукты, но ведь я ничего теперь не успею и… Кто эта сеньорита, Эвинья?

– Добрый день, дона Оба, я – Габриэла Эмедиату, – в который раз за день представилась Габриэла, бросая в угол сумку и деловито увязывая в хвост свои золотисто-пушистые волосы. – Мне приходилось работать на кухне. Покажите, где можно помыть руки, – и я к вашим услугам!

Растерявшаяся Оба не нашлась что возразить. Ошосси потащил сумки Эвы и Габриэлы наверх, а сами девушки ринулись на кухню. Работа закипела. Эва успела только простонать: «Боже, Габи, я испортила тебе каникулы…», получить в ответ свирепое: «Не выдумывай, моя радость!» – и Габриэла накинулась на кучу неочищенных креветок. Кухня наполнилась клубами пара, грохотом посуды, энергичной бранью Оба, стуком ножей и шумом воды: для вечернего ужина требовалось перемыть целую гору овощей и фруктов. Эва плохо умела готовить, но помогать старшей сестре любила: Оба творила еду на кухне так, что наблюдать за ней можно было лишь затаив дыхание от восторга. От острых, пряных, сладких и крепких запахов можно было сойти с ума! Булькало в огромной кастрюле кокосовое молоко. Лилось в сковороду тёмно-янтарное дендэ[64]64
  Дендэ – пальмовое масло.


[Закрыть], летели следом розовые, похожие на кораллы, креветки, вскрывались моллюски, чистилась рыба. Варилась и растиралась в плотное тесто для аракаже фасоль. Обжаривались орехи кажу, сыпались к ним креветки и имбирь, и семена киабу[65]65
  Киабу – бамия.


[Закрыть], варясь в кастрюле, становились из белых – розовыми… И, как всегда, в тот самый миг, когда, казалось, ещё ничего не было готово, – с улицы раздался пронзительный автомобильный сигнал и сразу четыре машины запарковались у края тротуара: прибыли гости. Оба, ахнув, чуть не опрокинула на пол миску с ватапой[66]66
  Ватапа – паста из креветок, арахиса, кешью, кокосового молока и масла дендэ. Используется как намазка для бутербродов, как начинка для акараже и как отдельный продукт.


[Закрыть]. Эва уронила нож. Габриэла смахнула со лба пот, дёрнула резинку, распуская свои фантастические кудри, сорвала с талии заляпанный маслом и рыбьей чешуёй фартук, улыбнулась, как королева самбы, – и, схватив блюдо с салатом из морепродуктов, кинулась в зал. Опомнившись, Эва помчалась за ней с бутылками гуараны и вина. Следом принеслась Оба со стопкой белоснежных тарелок, – и праздник начался.

Ресторан опустел заполночь. Измученная Габриэла, даже не приняв душа, рухнула в гамак и уснула. Сёстры остались вдвоём на опустевшей веранде. Над Бротасом раскинулось тёмное, забросанное звёздами небо. Воздух был напоен запахами фруктов и цветущей табебуйи. Лунный свет дрожал на тёмно-красной, как вино, гуаране[67]67
  Гуарана – безалкогольный напиток из одноимённых плодов.


[Закрыть] в высоком стакане. И в сердце Эвы постепенно, тёплыми волнами, входил покой. Несмотря ни на что, она была дома! Дома, в Чёрном городе Всех Святых, спящем в мягких ладонях холмов, под бархатным небом баиянской ночи. Дома – в своей семье…

– Откуда оно взялось? – сонно спросила Эва, кивая на молодое деревце, раскинувшее крону у самого порога ресторана. Ветви дерева были сплошь увешаны цветными тряпочками, шнурками, браслетами из бусин, амулетами из раковин, камешков и перьев и просто перекрученными записочками. – Полгода назад его не было! Это ведь гамелейра, да? Она же очень медленно растёт! Ты купила готовое дерево в кадке?

– Платить деньги за деревья? – фыркнула Оба. – Я пока ещё в своём уме!

Прихлёбывая гуарану, она рассказала сестре о том, как они с Йанса взяли приступом старый шкаф на чердаке. Эва, слушая, только качала головой – ничему, впрочем, не удивляясь.

– Говоришь, тебя просила об этом наша бабушка?

– Именно она. Могла ли я ей отказать? – Оба вздохнула, задумавшись. Смахнула со стола богомола, штурмовавшего недоеденный Эвой бригадейру, и откусила от пирожного сама. – Уф… Этак я скоро перестану пролезать в двери ресторана! Надо почаще заниматься любовью, вот что! Самый надёжный способ похудеть!

– Переезжай к Огуну в Рио! – улыбнулась Эва. – Через месяц станешь тощей как жердь.

– Ну да, и он тут же меня бросит! Очень нужно! – Оба взглянула на увешанную подношениями гамелейру – и сразу перестала улыбаться. – Я зарыла под её корни нож Огуна. Может быть, потому она одна и не сохнет?

– А другие погибли? – уточнила Эва.

– Да, представь себе! Все пятнадцать! Даже та, которую посадила у себя на террейро дона Кармела! Такая жалость, ведь сначала они хорошо начали расти! Так же быстро, как и моя! А неделю назад, как только в Бротас пришла эта проклятая хворь, так сразу и… Неужели человеческие болезни могут убивать деревья? Никогда о таком не слышала!

– Так это правда? – Эва мгновенно забыла про гамелейру. – Я читала в Интернете, но… Оспа в Бротасе – это не новостная утка? Но как же такое может быть? Последняя вспышка была… погоди, дай вспомнить… кажется, ещё в семидесятых! И с тех пор во всём мире ни разу… Даже прививок уже нигде не делают!

– Но у нас тут, слава богу, не оспа! – Оба нахмурилась. – То есть, очень на неё похоже: и волдыри, и гнойники, и температура, но – люди не умирают! И не вылечиваются! Больницы уже забиты! Объявили карантин, на выездах из района вот-вот встанет полиция! Так что очень хорошо, что ты сегодня приехала ко мне! День-другой – и в Бротас уже никто не сможет пробраться! А в других районах ничего такого в помине нет! Это чьё-то колдовство, не иначе!

Эва вздохнула, зная, что в Баие такое случается сплошь и рядом. Подумав, осторожно сказала:

– Должно быть, я зря притащила сюда Габи. Она же может заразиться!

– Брось, – отмахнулась Оба. – Она под моей защитой! Может, я и не самая сильная из ориша, но защитить подругу сестрёнки всё же сумею! Ничего не будет, обещаю тебе!

– А что наш Обалу говорит об этом? Болезни – по его части…

– Ничего не говорит! – сердито фыркнула Оба. – Не отвечает на звонки, не появляется даже в Сети! Ты же знаешь своего брата! Если на него накатит – он ни с кем не станет разговаривать! Возможно, для тебя сделает исключение…

Эва ничего не ответила, но твёрдо решила завтра же повидаться с Обалу – даже если для этого ей придётся карабкаться в окно его дома по лиане.

– А что произошло у Шанго с Ошун? Они, кажется, никогда ещё так не ссорились!

Оба сокрушённо покачала головой.

– Не знаю, Эвинья. Клянусь, я ничего не знаю. Шанго ушёл от жены неделю назад…

– Когда началась эта… «оспа»?

– Кажется, да… Скандал был страшный! Они с Ошун орали друг на друга на весь квартал, все соседи проснулись! Шанго даже избил её, вот ведь сукин сын! Но, когда прибежали я и Йанса, его уже не было, а Ошун рыдала на лестничной клетке как полоумная. Мы хотели ей помочь, но она даже не впустила нас в квартиру. Даже не дала взглянуть на детей! Сказала, что прекрасно справится сама, и захлопнула дверь перед нашими носами!

«Как сегодня – перед моим,» – подумала Эва. В голове царил сумбур. Значит, это правда: Шанго бросил жену и ушёл из дома! Но что тогда означало это проклятое голубое свечение над головой Ошун? Что – если не ложь?!

– И вот… Шанго как в воду канул, даже телефон – вне зоны действия! Ошун целую неделю промучилась с детьми одна, а сегодня, видишь, уже не выдержала… Там и в самом деле что-то неладное, Эвинья! Маленькие дети, конечно, много плачут, но ведь не с ночи же до утра! Они вообще ни на миг не умолкают! Я уверена, Ошун даже двух часов не смогла проспать за эту неделю! Кто сможет выдержать такое? А Шанго, ей-богу, нашёл время для выкрутасов! В квартале – эпидемия! Люди лежат по домам и стонут! Даже деревья вон сохнут! Полиция шляется по улицам, как у себя дома, – разве это порядок? Ходят слухи, что отключат свет и воду! И всех утащат в больницы! Похоже, правительство решило просто уморить весь Бротас разом! Кто может, тот бежит в другие кварталы, люди ещё как-то умудряются прорываться через дальние улицы в Тороро и на Федерасао, но скоро и там всё перегородят! А Шанго на всё наплевать и… Эвинья, о чём ты думаешь?

– Я думаю о том, почему всё это случилось сразу. – Эва задумчиво трогала глянцевитые листья молодой гамелейры. – Эти деревья… «Оспа»… Несчастье в семье Ошун… Шанго должен вернуться, Обинья! Вернуться – и навести порядок в своём доме!

– Завтра дона Кармела обратится к Повелителю Молний на макумбе, – решительно заявила Оба, засовывая в рот последний бригадейру. – Если даже это не поможет – Бротасу конец!

– Да, девочка моя, Бротасу – конец, – задумчиво повторила Нана Буруку, глядя на экран своего компьютера. – Я даже не предполагала, что всё окажется так легко. Стоило Шанго исчезнуть из города – и полиция уже делает в квартале всё, что ей нужно! Ты глупа как пробка, Оба, но вот моя Эвинья уже начинает понимать… Впрочем, и она ничего не сможет сделать. Пятнадцать семян Ироко уже погибли. И будь ты проклята, Оба, вместе с этим ножом Огуна, который ты додумалась закопать под последнее дерево! Если бы не он – Ироко был бы уже мёртв! А теперь… Теперь я должна призвать Ийами Ошоронга. Видит бог, я этого не хотела. Ничуть не хотела. Но у меня нет выбора. Нет! Нет…

Задумчиво произнося всё это, дона Нана постукивала ногтями с лавандовым маникюром по стеклянной столешнице. Левая рука её в это время методично перебирала чётки из раковин-каури, похожих на кофейные зёрна: щёлк… щёлк… щёлк…

– К тому же, нужно будет расплатиться с Обалуайе: он выполнил мою просьбу. Болезнь косит людей в Бротасе. Обалуайе получит свою девчонку: он это заслужил. А Эвинья сильно облегчила мне задачу, притащив эту Габриэлу прямо в Баию! Но это – после, после. А сейчас…

Не договорив, Нана Буруку порывисто поднялась из-за стола и вышла из кабинета. Секретарша в приёмной подняла голову.

– Вы уходите, дона Каррейра?

– Да, Мария. До завтра меня не будет. Со всеми вопросами обращайтесь к дону Ошала. Если будут звонить из мэрии насчёт Бротаса – говорите им, что подготовительные работы уже начались.

«БМВ» доны Каррейра летел по улицам Баии, устремляясь за город. Сразу за Кабулой начались сертаны[68]68
  Сертаны – внутренние, засушливые районы северо-востока Бразилии.


[Закрыть], поросшие редколесьем, солёные болотца, тростниковые заросли. Здесь почти не было машин: лишь дряхлый рейсовый автобус с деревенскими жителями, кряхтя, содрогаясь и отчаянно пыля, полз вверх по холму. Оставив автомобиль на обочине пустынного шоссе, Нана пешком углубилась в каатингу.

Она шла – и менялась с каждым шагом. Дорогой офисный костюм цвета лаванды становился широким лилово-белым иро[69]69
  Иро – свободная женская одежда африканской народности йоруба.


[Закрыть], складками спускающимся до земли. Чётки из каури стали цепью опеле, спадающей, как ожерелье, с шеи ориша Нана. Фиолетовая повязка скрыла волосы. Лицо цвета терракоты напоминало жестокую маску. Холодно, жёстко сияли впадины глаз. Плотно сжатые губы казались каменной складкой древнего ландшафта. Нана Буруку шла и шла – и впереди уже показалась жёлтая линия полувысохших болот, поросших тростником. В воде бродили белые цапли. То и дело они резко опускали клювы, выхватывая из воды лягушку или рыбу – и, запрокинув головы, судорожно заглатывали добычу. При виде Нана они не прервали своего занятия. Та улыбнулась, увидев птиц. Подобрала полы своего одеяния – и пошла дальше по щиколотку в воде. Когда же вода поднялась до её коленей, ориша остановилась. Подняла руки, выпустив из пальцев подол одежды – и её лиловый иро широким кругом лёг на воду.

– Адже Ийами Ошоронга[70]70
  Адже (ведьма) Ийами Ошоронга – колдунья с головой птицы, сестра ориша Ироко. Обитает в мире эгунов (духов), но время от времени выходит оттуда, чтобы найти своего мёртвого ребёнка. Согласно мифологии йоруба, человеческие дети убили ребёнка Ийами Ошоронга, и с тех пор она мстит счастливым женщинам, имеющим детей. Ийами Ошоронга подвластны все птицы, которых она использует для убийства.


[Закрыть]! Я, Нана Буруку, Та, Что Знает, прошу твоего времени! Будем полезны друг другу! Твой брат Ироко вернулся к людям.

Цапли – их было несколько сотен на этих гниющих болотах – повернули головы – и в тот же миг, с шумом хлопая крыльями, поднялись в воздух. От сквозняка закачались стебли тростника, парусом взметнулось одеяние Нана, закачалась её бисерная вуаль. Чёрные впадины жестоких глаз ориша следили за тем, как стая цапель мечется над водой и в мельтешении белых крыльев проявляется сухой, укутанный в белое силуэт измождённой женщины. Ийами Ошоронга неподвижно стояла по колено в воде. Жёлтые безумные глаза не мигая смотрели в лицо Нана. Сквозняк ещё шевелил её седые редкие волосы. Скрюченные морщинистые пальцы перебирали рукоятку клюки.

– Моё почтение, адже, – медленно, вежливо сказала Нана. Сдержанно поклонилась. Ведьма не ответила ей, продолжая смотреть в лицо ориша немигающим пустым взглядом. Цапли, крича, кружились у неё над головой.

– Ориша Ироко вернулся в свой дом. Сейчас он очень слаб. Для тебя не составит труда уничтожить его. Если ты убьёшь Ироко – я дам тебе ребёнка. Слышишь ли ты, Ийами Ошоронга? После смерти Ироко ты получишь ребёнка из моих рук! Даю тебе в том слово Нана Буруку – Той, Кто Знает!

Ийами Ошоронга, не отвечая, смотрела в лицо Нана пустым и страшным взглядом сумасшедшей. Нана выдерживала этот взгляд из последних сил, стараясь не показать охватившего её смятения. Выдержка её уже была на исходе, когда ведьма открыла огромный рот, пронзительно вскрикнула по-птичьи – и стая цапель, шумя крыльями, опустилась на воду в том месте, где только что стояла белая фигура. Сложив крылья, птицы снова принялись невозмутимо вышагивать в воде.

Нана Буруку закрыла глаза, чувствуя, как стала мокрой спина под одеждой. Медленно, с достоинством сделала несколько шагов назад. Но птицы больше не обращали на неё никакого внимания, и Нана, то и дело украдкой оглядываясь через плечо, давя в себе нестерпимое желание побежать, пошла через болото к оставленному на шоссе автомобилю. Её сотрясала дрожь, по лицу бежали струйки пота.

– Будь ты проклят… Будь ты проклят, Ироко! – бормотала она, спотыкаясь на вылезающих из сухой земли твёрдых корнях каатинги. – Будь ты проклята, моя мать! Вот чем приходится заниматься! Ошала, будь ты проклят! Ты никогда, никогда не мог меня защитить! Ты пил мою аше, как кровь, – и плевать на меня хотел! Будь ты проклята, моя сестра, – если бы я знала… Если бы я только знала!..

Близнецы не переставали вопить ни на миг. Стоило Ошун дать грудь одному из них – как тут же принимался реветь другой. В маленькой комнате на втором этаже дома Жанаины было душно, старый кондиционер отважно гудел, но не справлялся с густой декабрьской жарой. Ошун, заплаканная, измученная, ходила от стены к стене то с одним, то с другим малышом на руках уже несколько часов. Волосы, выбившиеся из узла, падали ей на лицо. Ошун не убирала их. Её потухшие глаза смотрели прямо перед собой – без чувств, без света. Она качала детей на руках машинально, не глядя в их сморщенные от крика рожицы – молчаливая, прямая, с окаменелым лицом. Несколько раз она слышала, как осторожно стучит в запертую дверь Жанаина. Но заставить себя открыть дверь Ошун так и не смогла.

В сумерках над черепичными крышами Пелоуриньо взошла луна. Её холодный свет вкрадчиво скользнул в комнату. Близнецы совсем обессилели от крика и теперь лишь жалобно попискивали. Ошун на цыпочках подошла к развороченной постели, осторожно опустила на неё малышей. Выпрямилась, закусив губы и стараясь не расплакаться от боли в спине. От высохших слёз саднили веки. Смертельно хотелось упасть вниз лицом на скомканную простыню, закрыть глаза и умереть.

Вместо этого Ошун взяла со стола пластиковую бутылку и долго тянула из неё теплую воду, роняя капли на липкую от пота грудь. Затем двумя решительными движениями скрутила перепутанные волосы в жгут и, как кинжал, вогнала в них шпильку. Высморкалась в мокрую детскую пелёнку. Шумно вдохнула и выдохнула. И, подняв руку к мертвенному лунному лучу, ползущему по стене, сиплым от слёз и усталости голосом воззвала: