Текст книги "Невеста Обалуайе"

– Салуба, Нана Буруку!

Из лунного света соткалась высокая женская фигура. Нана Буруку шагнула в комнату и непринуждённо присела на край стола.

– Оро ейе, прекрасная Ошун, звезда любви, приветствую тебя!

В её голосе было столько издевательской насмешки, что у Ошун сдавило горло. Не желая показать свой страх, она отступила в тень. Стараясь, чтобы голос звучал ровно, спросила:

– Зачем тебе понадобилось сломать мою жизнь, Нана Буруку?

– Позволь не объяснять тебе моих путей, девочка, – холодно отозвалась Нана. – Помнится, год назад я просила тебя – очень вежливо, между прочим! – не соваться в мои дела. Но ведь ты привыкла думать только о своих капризах и прихотях.

– Это была не прихоть! И не каприз! Я…

– Ты всего лишь влезла не в своё дело, красавица Ошун. И предоставила расхлёбывать это другим.

– Что толку сейчас говорить об этом? – вздёрнула Ошун подбородок. – Ты вздумала отомстить мне? Сейчас? Больше года спустя? Месть – блюдо, которое подают холодным, но не протухшим, Нана Буруку!

– Много чести – мстить тебе, – презрительно отмахнулась Нана. – Ты всего лишь глупая девчонка, которая не видит дальше собственного носа. Никак не могу понять, за что тебя так любит моя Эвинья. Эва непослушна и совсем не чтит мать, но надо отдать ей должное: она очень умна. Ты ведь недаром сегодня сбежала от неё, пряча лица своих малышей, не так ли?

– Сука… – процедила сквозь зубы Ошун. – Проклятая сука!

– И это говоришь мне ты? – подняла брови Нана. – Ты, – которая обманывала мужа, ложась в постель с его братьями? Ты, – которая обманывала единственную настоящую подругу, трахаясь с её… Дьявол, кем же всё-таки Эшу приходится моей Эвинье? Братом или мужчиной? Они, наконец, разобрались с этой нелепостью?

– Эшу не брат Эве по крови. У них нет общих родителей, все об этом знают. – Ошун облизнула пересохшие губы. – Да и какое тебе до этого дело, если им хорошо вместе?

– Никакого… – зевнула Нана Буруку. – Ровным счётом никакого – до тех пор, пока вы не вмешиваетесь в мои дела. И то, что с тобой стряслось, целиком и полностью твоя вина, девочка! Ты сама улеглась в постель с Эшу. Тебе нужна была помощь, а Эшу никогда и ничего не делает даром. А заплатить ты можешь только одним. И то, что Таэбо и Каинде родились от Эшу…

– Это неправда! Неправда! – Ошун, теряя голову, бросилась к Нана – и замерла, остановленная её ледяным взглядом. – Я видела своих детей сразу после рождения! Они были похожи на Шанго! Их отец – Шанго и никто другой!

– Прекрасно, девочка моя. Осталось только убедить в этом Шанго! – пожала плечами Нана. Покосившись на хнычущих близнецов, она усмехнулась краем губ. – С ума сойти… Ведь и впрямь на одно лицо с этим мерзавцем Эшу! Только моя идиотка сестра могла не заметить этого сегодня! Впрочем, ты ведь, кажется, так и не дала своих детей ей в руки? Умно, нечего сказать… Но ведь это не может продолжаться вечно, а, Ошун? Рано или поздно Жанаина увидит своих внуков – и поймёт, от какого её сына они рождены!

– Ты навела порчу… – в отчаянии прошептала Ошун, закрыв лицо руками. – Ты призвала духов и испортила моих детей! Недаром они плачут не переставая с самого рождения! Недаром они не похожи на своего отца! Никто, кроме тебя, не может сделать такое! Никто не осмелится! Проклятая ведьма, ведьма! Стерва! Сука!

Нана тихо рассмеялась, достав пачку сигарет. Закурила, выпустив облако дыма, ставшее в лунном свете голубым.

– У меня мало времени, Ошун, и поэтому позволь перейти сразу к делу. Я полагаю, что дети, рождённые от Эшу, тебе не нужны? Прекрасно – я заберу их. Не спорь, не спорь со мной сразу, девочка! – пренебрежительно взмахнула она сигаретой, видя, как Ошун, ахнув, загородила собой близнецов. – Успокойся, не скаль зубки и подумай своими куриными мозгами! Что плохого в том, что известная модель, актриса, лицо фирмы «Эстрелу» отдаст своих детей на воспитание тётке мужа? Очень богатой тётке, хочу тебе напомнить! Я не причиню вреда своим внукам, поверь мне! У них будет всё, чего в детстве не было ни у тебя, ни у твоего Шанго. Они вырастут в богатом доме и не будут ни в чём нуждаться. Они получат прекрасное образование. И не сделаются бандитами и убийцами, как твой муж и его братья! Разве ты не хочешь счастья своим детям, Ошун?

– Счастья?.. – шёпотом переспросила Ошун. – У тебя?! Да Оба, Эвинья и Марэ чудом не задохнулись в твоём доме! А ведь это были твои собственные дети!

– Но ведь не задохнулись, правда же? – невозмутимо отозвалась Нана, глядя на кольца сигаретного дыма, оставляющие на стене причудливые тени. – И жизнь их сложилась недурно. И стала бы ещё лучше, если бы они меня слушались… Но кто в наше время слушает матерей?

– Но зачем, зачем тебе мои дети?! Я не отдам их! Ни за что на свете!

– Боже, какая же ты дура! – вздохнула Нана, выбрасывая сигарету за окно. – Ну, подумай хоть немного, красотка! Что ты будешь делать с малышами, оставшись совсем одна? Прими хоть раз в жизни ответственное решение и не делай глупостей. Отдай мне Таэбо и Каинде, и…

– Оставь меня в покое, Нана Буруку! Ты не получишь моих детей, кто бы ни был их отец! Они мои, ты слышишь? Мои! – Ошун оскалилась, как уличная кошка. – Я родила их, я их мать! И я не позволю тебе…

– Не позволишь – мне? – скучающе переспросила Нана Буруку, пряча сигаретную пачку в сумочку. – Хочу тебе напомнить, девочка, что ты сейчас совершенно беспомощна. Муж бросил тебя – и поделом. Жанаина, когда узнает о твоих проделках, тоже не захочет тебя видеть. Она, как все добродетельные особы, не выносит шлюх. Эшу… ну, это Эшу. Он – сукин сын, но не дурак и понимает, что со мной лучше дружить. Как думаешь, смогла бы я приблизиться к твоим детям без ведома Эшу Элегба?

Ошун беззвучно ахнула. Её лицо стало пепельным.

– Я заберу твоих детей тогда, когда захочу, безмозглая тварь, – холодно подытожила Нана, поднимаясь. – Путь открыт, двери нараспашку. И ты ничего не сможешь сделать. Смирись с этим. Ты ведь не спишь уже несколько ночей подряд, Ошун, не правда ли? Ты слаба, как выброшенная на берег медуза. Ты едва держишься на ногах. Минута-другая – и всё…

С минуту Ошун в ужасе смотрела в бесстрастное лицо Нана Буруку. А затем рухнула на колени.

– Нет… Нет! Нет! Что угодно, но не это! Не трогай моих детей! Не прикасайся к ним! Я больше никогда не встану у тебя на пути! Я прошу прощения за всё, что сделала! Я уеду из Баии, увезу детей, и ты больше никогда обо мне не услышишь! Я сделаю всё, что ты прикажешь, всё, слово ориша Ошун, – но не забирай моих детей! Прошу тебя! Прошу!

Нана спокойно, задумчиво смотрела на рыдающую у её ног женщину.

– Ты сделаешь то, что я хочу, Ошун?

– Всё, что ты хочешь! Да! Всё, что ты хочешь!

– Хорошо. Услуга за услугу, девочка. Если ты выполнишь моё условие, одного малыша я оставлю тебе. Второго заберу. Уж прости, но он мне нужен для дела.

Ошун с ужасом закрыла лицо руками.

– Слушай меня очень внимательно, Ошун: реветь продолжишь, когда я уйду. Завтра моя дочь Эва приведёт на террейро в Бротасе свою подругу – эту кариоку Габриэлу. Завтра на террейро день Ошун. Барабаны будут греметь в твою честь. И во время макумбы ты должна будешь спуститься к Габриэле и овладеть ею. И после этого ты сделаешь с ней то, что прикажу тебе я. И, разумеется, никто не должен об этом узнать. Ты согласна? Тогда я удовольствуюсь лишь одним твоим сыном. С другим можешь делать что хочешь.

Ошун, не отвечая, плакала навзрыд. Нана Буруку наблюдала за ней с брезгливой улыбкой. И отпрянула от неожиданности, когда Ошун вдруг, вскочив, выпрямилась во весь рост, отбросила с мокрого лица волосы и истошно завопила:

– Дона Жанаина! Одойя, одойя, одойя, Йеманжа, аго!!!

С треском распахнулась, сорвав хлипкий замок, входная дверь. В комнату ворвался солёный и влажный океанский бриз. От яростного ветра забилась и захлопала кружевная занавеска. Остро запахло водорослями. Глухие, тяжкие удары волн, мешаясь с грохотом барабанов, заполнили маленькую комнату, – и на пороге выросла Йеманжа – Мать Всех Вод. В её полных гнева глазах билась и пенилась буря, дымилось чёрное грозовое небо. И в голосе ориша рокотали и вставали на дыбы страшные волны.

– Ты?! Здесь?! Отойди от моей дочери! Прочь отсюда! Как ты осмелилась войти в мой дом, Нана Буруку?!

Ошун, схватив детей и с ногами взлетев на кровать, завизжала от страха. В ушах её гремели океанские валы, свистел и ревел ураган, хлопья солёной пены хлестали в лицо. Ошун видела, как Нана Буруку надменно выпрямилась и подняла тёмное, цвета первородной глины лицо с тёмными ямами глаз и узкой расщелиной презрительного рта. Рёв ветра заглушил барабанный вой. Огромная волна вознеслась к небу, закрыв расколотую луну чудовищным гребнем пены. И Ошун, слабо прошептав что-то умоляющее, лишилась сознания.

…– Девочка моя, очнись! Ради бога, приди в себя! Всё хорошо!

– Дона Жанаина… – простонала Ошун, не открывая глаз. – Дона Жанаина… Что вы сделали?

– Всего лишь выкинула из дома вверх тормашками мою потаскуху-сестру. – Жанаина сидела на смятой постели рядом с Ошун, держа голову молодой женщины на своей груди. Поймав испуганный взгляд невестки, она вдруг довольно усмехнулась. – Не поверишь, сколько лет я об этом мечтала! Чего Нана хотела от тебя, девочка? Что ты успела ей пообещать?

Ошун молчала, зажмурившись. И вдруг вскочила на ноги с придушенным воплем:

– Дети! Мои дети, где они? Почему так тихо?!

– Таэбо и Каинде спят, – спокойно отозвалась Жанаина. – Спят в моей комнате. Я положила их к Эшу.

– К Эшу?..

Жанаина тихо рассмеялась: в полумраке блеснули зубы, рыбкой сверкнула серебряная подвеска серьги.

– Разве ты не знаешь, малышка Ошун? У моего Эшу на руках умолкает любой ребёнок[71]71
  И это правда: ориша Эшу является покровителем всех маленьких детей.


[Закрыть]! Даже с больным животиком! Даже с зубами, которые режутся ночь напролёт! Помнишь, два года назад малыш соседской Тетиньи проглотил рыбью кость и вопил как резаный на весь квартал? Эшу, слава богу, оказался дома, взял его на руки – и несчастный ребёнок сразу же умолк, а через минуту – уснул! И спал до самой больницы, пока доктор, благослови его Святая дева, не вытащил кость…

– Так Эшу – здесь?.. – пробормотала Ошун.

Жанаина внимательно посмотрела на неё. Затем задумчиво сказала:

– Пойду-ка я сварю кофе. Ночь, вижу, будет дождливая…

Тёплый ливень барабанил по черепичной крыше. Душная декабрьская сырость входила в открытое окно. В маленькой кухне Жанаины пахло кофе. На круглом столе, покрытом потёртой голубой скатертью, стояли чашки, бутылка с молоком, керамическое блюдо с нарезанными плодами манго, тарелка со свежим кокосовым печеньем. Между сахарницей и кофейником, брезгливо обходя крошки, не спеша разгуливал серый палочник. За ним с подоконника жадно следил маленький геккон. В большой розовой раковине, заменявшей пепельницу, лежали несколько окурков.

– Клянусь вам, я не лгу, дона Жанаина, – сдавленно говорила Ошун. Она обречённо смотрела в стену, на щеках её белели дорожки высохших слёз. – Мой Шанго ни в чём не виноват. Да и Эшу тоже… Я не хвастаюсь, нет, – но, когда ориша Ошун предлагает свою любовь, ни один мужчина не в силах отказаться. Вы же знаете это.

Жанаина молчала. Её лицо казалось спокойным. Прямо перед ней на столе сидел большой вагалуми[72]72
  Вагалуми – светлячок.


[Закрыть] с горящими огоньками на спинке. Женщина время от времени легонько касалась его пальцем, и брюшко светлячка загоралось зеленоватым светом, а сам вагалуми угрожающе подскакивал. Казалось, ничто на свете не занимает сейчас Жанаину более прыжков рассерженного насекомого.

– Дона Жанаина! – прошептала, наконец, Ошун. – Почему вы молчите? Скажите мне хоть что-нибудь…

– Я думаю, дочь моя, – медленно отозвалась Жанаина. – Думаю о том, зачем моей сестре понадобились твои малыши. Нана никогда не были нужны даже её собственные дети! Она так и не поняла, для чего их рожают! Если бы не Ошала – ни Обалу, ни Марэ, ни Эвинья не дожили бы до своего рождения: Нана избавилась бы от них в больнице, как последняя гринга! Про Оба и говорить нечего… А теперь ей зачем-то так понадобился младенец, что она вытащила на свет эту прошлогоднюю историю с тобой, Эшу и Ошосси[73]73
  Похождения Ошун, Эшу и Ошосси в мире эгунов описаны в книге «Жёны Шанго».


[Закрыть]?

– Так вы… Вы всё знали, дона Жанаина? – со страхом спросила Ошун. – Но как же… Вас же тогда не было в городе! Вы были в Рио на празднике Йеманжи и…

– …и вернулась. – Жанаина по-прежнему осторожно трогала пальцем светлячка. – И увидела своих сыновей! А когда и Огун, и Эшу, и Ошосси улыбаются, как ангелы у алтаря, и хором уверяют, что всё хорошо, то сразу же пугаешься до смерти, скажу я тебе! И тогда я поехала к Шанго.

– Что?.. – Ошун в ужасе покачала головой. – И Шанго смог… рассказать… вам?!.

– Видишь ли, дочь моя… – Жанаина грустно улыбнулась. – Мой сын Шанго – не святой, что и говорить. Но он никогда не лжёт. И если ему задают прямой вопрос, он даёт прямой ответ. И так уж вышло, что мне известно о том, как год назад тебя понесло к эгунам в Пернамбуку. И кто тебе в этом помог, и какую ты заплатила цену. Об Эшу, правда, Шанго, не знал. И, к счастью, не догадался, что никто другой не смог бы пропустить тебя в мир эгунов без разрешения Йанса.

Ошун, беззвучно охнув, закрыла глаза. Чуть погодя хрипло выговорила:

– Я знаю, я просто шлюха, дона Жанаина. Вы можете выгнать меня из дома и поискать своему сыну женщину получше. Думайте про меня всё, что хотите: я это заслужила. Но я клянусь вам, клянусь всем святым, что Таэбо и Каинде – дети Шанго!

– Боже, это же само собой! – Вагалуми, наконец, смирился со своей судьбой и свалился на пол. Жанаина, наклонившись, подняла уставшего светлячка, покачала головой и, приподняв занавеску, выпустила его в сырую мглу ночи. – Не забудь, девочка, я сама приняла у тебя роды! Я видела близнецов своими глазами сразу же после их рождения!

– Но почему же… Почему же сейчас… Почему же они стали так похожи на Эшу?! Они даже улыбаются, как он! Плачут – и улыбаются, как Эшу! Я не могу на это смотреть! Мне страшно, дона Жанаина, – но я не могу видеть собственных детей!

– Это – колдовство моей сестры Нана! – На короткое мгновение лицо Жанаины превратилось в застывшую маску, и у Ошун по спине побежали мурашки. «Святая дева… Как же они всё-таки похожи, эти сёстры!»

– Ори Таэбо и Каинде расколото. Они плачут, потому что в их головы вошло безумие. Нана сделала страшное дело, испортив души детей… Она перешла все границы! Она так ничему и не научилась! Ей по-прежнему мало, мало, всего мало! Мало того, что она забрала моего мужа! Оставила без отца моих сыновей! Разбила детство Оба, Марэ и Эвиньи! Отравила старость нашей матери! А Рокки? Что она сделала с ним?!

– Рокки?.. – непонимающе переспросила Ошун. – Кто это?

Но Жанаина лишь мельком взглянула на неё.

– Это всё старые-старые истории, девочка моя… Скучные и неважные. А сейчас важно то, что моя мерзавка сестра не побоялась навести свою порчу на Божественных близнецов! И, видит бог, этого я ей не прощу! Боже мой, как Шанго мог отказаться от благословения своего отца? Если бы Ошала благословил Таэбо и Каинде, никакое колдовство не смогло бы навредить им! Даже Нана не сумела бы ничего сделать! Она никогда не была сильнее Ошала, никогда… – Жанаина покачала головой. Надолго задумалась, глядя в окно, за которым, тихий и вкрадчивый, шелестел дождь.

– Дона Жананина… – осмелилась нарушить молчание Ошун. – Но… что же мне теперь делать? Что будет с моими детьми? Со мной? С… Шанго?

Жанаина повернулась к ней. Ошун увидела синие глаза в сетке усталых морщин. Мягкую, спокойную улыбку.

– Иди спать, Ошунинья. Иди спать. До утра ещё часа четыре, успеешь передохнуть. Так, говоришь, моя сестра хотела, чтобы ты овладела той девочкой? Габи?

– Да… Но я не хочу вреда для этой кариоки! Я и так виновата перед Эвиньей! Я сойду с ума, если она узнает, что я и Эшу в прошлом году… – Губы Ошун затряслись. – Ох, нет, дона Жанаина, только не это! Эшу никогда не был в меня влюблён, это была просто глупость и… Он не сможет жить без Эвиньи!

– Доверься мне. – Жанаина взяла в обе руки холодные, дрожащие пальцы Ошун, улыбнулась. – Просто верь мне, малышка. Я не обману тебя. Я никому не позволю разбить счастье моих детей. Нана слишком долго испытывала моё терпение, и… и, кажется, оно лопнуло, наконец! Здесь, в моём доме, никто не посмеет прикоснуться к моим внукам! И мне наплевать, который из моих сыновей их делал! Если Нана ещё хоть раз появится здесь, я своими руками утоплю её в море! Раз и навсегда!

Жанаина отвела измученную невестку в спальню, сама перестелила постель, сменив простыни, достала чистую ночную рубашку. Когда Ошун легла, Жанаина взяла щётку, села в изголовье кровати и, взяв голову молодой женщины себе на колени, принялась распутывать её вьющиеся, густые волосы.

– Боже мой, какая красота! Если бы у меня были такие волосы в молодости!.. Зачем тебе сдался мой бандит Шанго, он же пальца твоего не стоит! Пусть только попадётся мне на глаза, о-о-о! Он у меня получит за всё! Взял моду – распускать руки! Что это за мужчина, который может ударить женщину?!.

– Шанго не бил меня, дона Жанаина… Клянусь вам, этого не было! Просто оттолкнул… И я не удержалась на ногах, а там ещё и стул…

– «Просто оттолкнул»?! Он что – забыл о своей силе? Да ты могла головой стену пробить и лететь до самого моря от его «просто оттолкнул»! Скотина! И не смей его защищать! Тебе надо найти себе кого-нибудь поприличней и…

– Нет, никогда… – Глаза Ошун уже слипались. – Шанго… Только он один… Боже, как я скучаю…

Жанаина молча улыбалась. Ошун засыпала у неё на коленях – и с каждой минутой лицо Йеманжи менялось. Темнели, как штормовое море, полнились гневом глаза. Таяла ласковая улыбка, жёстко сжимались губы. По-мужски каменели скулы. Щётка выскользнула из её руки, и пальцы сжались в кулак. Дождавшись, пока невестка уснёт, Жанаина как можно осторожнее переложила её голову на подушку, встала и, тихо ступая босыми ногами, вышла из комнаты.

В спальне чуть слышно цвиркала цикада. Эшу спал на спине, привычно разметавшись морской звездой по большой кровати матери. Под каждой его рукой лежало по племяннику, и умиротворённое посапывание всех троих наполняло комнату. Стоя на пороге, Жанаина мрачными глазами смотрела на эту исполненную святой невинности картину. Затем решительно шагнула к кровати, сняла резиновый шлёпанец, молча замахнулась, подумала… и отшвырнула тапку в угол.

– Эшу! Паршивец! Вставай!!!

Эшу торчком уселся в постели. Увидев мать, отпрянул к стене.

– Мам! Что случилось? Я ничего не делал! Ночь же на дворе! Я ничего не…

– Как ты мог снять защиту с детей своего брата? – ровным, тусклым голосом перебила его Жанаина. – Я спрашиваю тебя, Эшу Элегба! Как ты мог оставить открытыми Пути? Нана Буруку свободно вошла к Божественным близнецам и разбила их ори! Как у тебя хватило совести допустить это?!

– Что?.. – недоверчиво сощурился Эшу. – Что-что сделала эта шлюха Нана? Я никуда её не впускал, что за фигня? Мам, тебе что-то не то рассказали! Когда перестанешь слушать своих дур-соседок? Если им…

– Я слушала Ошун, – бесстрастно перебила его мать, и Эшу умолк на полуслове. – Она спит сейчас, бедная девочка… но до этого целую неделю не спала ни часа! Сегодня ты держал на руках её детей! Ты видел, на кого сделались похожи сыновья Шанго? Видел?! Видел, или нет, Эшу? Я спрашиваю тебя!

Эшу молчал, опустив голову. Из темноты доносилось его отрывистое, тяжёлое дыхание.

– Мне наплевать на твои постельные дела, сукин сын! Мать не должна задавать вопросов взрослым сыновьям, если хочет сохранить рассудок! Но как ты мог оставить без защиты детей своего брата?! Отвечай немедленно и не смей лгать мне в глаза!

Эшу вжался в стену.

– Я же… Я не… Мам! Ну да, да, да! Я её впустил! Впустил тогда, ночью! Когда родились Таэбо и Каинде! Но Нана поклялась мне, что ничем им не навредит! Она сказала, что хочет лишь благословить малышей! Мне в голову не могло прийти, что она…

– «Не могло прийти»?! Да ты знаешь, что час назад Нана Буруку явилась, чтобы отнять детей у Ошун? И если бы несчастная девочка не позвала меня!.. И войди я хоть мигом позже!..

– Что? Нана вошла… СЮДА?! – опешил Эшу.

– И это твоя вина! – рявкнула Жанаина так, что занавеска заходила ходуном. – Я едва успела спасти детей! Близнецы беззащитны, их отец отказался от них, их мать беспомощна, а ты… А ты!.. Что тебе пообещала Нана за твою услугу? Отвечай!

– Ма-а-ам…

– Говори!!! – загремела Жанаина, и раскаты прибоя послышались в её голосе. Эшу зажмурился.

– Я… Клянусь, я ничего не знал! Не знал, что Нана хочет сделать! Это правда, мам… Я просто не хотел, чтобы узнал Шанго. И… и Эвинья… О том, что мы с Ошун… Я не хотел, чтобы Эва грустила… – Эшу умолк, отвернувшись к стене.

В спальне повисла тяжкая тишина. Жанаина застыла у окна. Капли дождя изредка падали на её разгорячённое лицо. Веки женщины дрожали, из-под них бежали слёзы, но губы Жанаины были плотно сжаты, и ни одного рыдания не прорвалось наружу.

Наконец, Мать Всех Вод не глядя нащупала на подоконнике пачку сигарет сына, сунула одну в рот, щёлкнула зажигалкой. В комнате запахло крепким табаком. Эшу, боясь пошевелиться, не решаясь поднять глаза, сжался на смятой постели. Один из близнецов сладко чмокнул во сне и выронил соску. Красная пустышка упала на пол, и Эшу вздрогнул. Осторожно покосился на мать. Та, по-прежнему стоя к сыну спиной, вполголоса сказала:

– Завтра на террейро у доны Кармелы будет макумба в честь Ошун. Ты спустишься на неё первым – как обычно. И впустишь на террейро меня. Меня – слышишь, Эшу? Это в твоей власти, и только попробуй начать валять дурака! Первой завтра на макумбу в Бротасе спустится Йеманжа, а не Ошун! Иначе…

– Я сделаю это, – торопливо пообещал Эшу. – Я смогу всё исправить, мам! Клянусь тебе, я в мыслях не держал…

– Убирайся вон, – не оборачиваясь, велела Жанаина. Эшу поспешно поднялся. Осторожно, по стенке, прошёл мимо матери к дверям, подхватил с пола свою бейсболку – и тенью выскользнул за дверь. Вскоре внизу, в магазине, стукнула дверь. Коротко прозвенел колокольчик. Послышалось фырканье мотоцикла, короткий визг шин – и снова всё смолкло.

Недокуренная сигарета упала на подоконник, рассыпав золотые искры. Жанаина, закрыв лицо руками, тяжело осела на пол. Горестный, протяжный всхлип заставил замолчать цикаду за шкафом.

– Святая дева, кого же я вырастила… Если бы только у них был отец!.. Всё бы было по-другому… Будь ты проклят, Ошала! Чтоб ты сдохла, Нана! Ну почему у меня в молодости не хватило ума тебя придушить?! Глядишь, и не посадили бы надолго…

За стеной чуть слышно застонала во сне Ошун, и Жанаина умолкла. В окно душной сыростью входила ночь. Город Всех Святых спал во влажных, обманчивых объятиях дождя, дышал песнями цикад, шорохом капель. В лужах дробился жёлтый, неверный свет фонарей.

Под утро в шелест дождя над Бротасом вплелись странные звуки. Сквозь сон, в тёплой полудрёме Эва слышала, как кто-то, шёпотом чертыхаясь, отодвигает опущенные жалюзи, спрыгивает с подоконника на пол. Два мягких удара сброшенных шлёпанцев. Жалобный скрип просевшей кровати. Горячая, нетерпеливая рука, скользнувшая под простыню.

– Эшу… – ничуть не удивившись, пробормотала Эва. – Это ты?

Конечно, это был он – кто же ещё? Эшу пришёл, как приходил всегда, – без предупреждения. Забравшись под простыню, он обхватил Эву, прижался к ней, приник всем телом, словно испуганный ребёнок. Не открывая глаз, Эва почувствовала, что он дрожит.

– Эшу, что случи…

– Ничего… Ничего плохого, клянусь. Спи, любовь моя… Ещё совсем рано, ещё темно… Идёт дождь, спи… Я так скучал по тебе, Эвинья…

И по этому виноватому шёпоту Эва поняла, что он ничего не расскажет. Но Эшу был так тяжело печален и так расстроен чем-то, что она, вздохнув, повернулась, обняла его, мягко привлекла к себе, тихонько погладила по голове, по напрягшемуся под её рукой плечу.

– Ты опять что-то натворил… Разберёмся потом. Спи. Я же здесь! Спи…

Он уснул, уткнувшись лицом в ямку под ключицей Эвы и что-то обиженно бормоча сквозь сон. И Эва, улыбаясь и поглаживая курчавый затылок Эшу, уснула тоже. Когда же час спустя она открыла глаза, смятая подушка ещё хранила запах крепких сигарет и кашасы, – но рядом уже никого не было.

За окном наливалось рассветной голубизной небо. Слабый ветер доносил с моря запах соли, чуть заметно ерошил головы пальм. Было так рано, что даже Оба ещё не вставала: с кухни не доносилось ни звона посуды, ни пения. В комнате, которую отвели Габриэле, тоже было тихо. Эва на цыпочках спустилась в огромную, пустую, зеркально чистую кухню сестры, тихонько сварила себе кофе, взяла из накрытой полотенцем тарелки пончик и вышла с дымящейся чашкой в руках в маленький патио, перетянутый бельевой верёвкой, на которой поникшими бом-брамселями висели два огромных цветастых купальника Оба. Присев на ступеньки, Эва глотнула крепкого, горячего кофе, откусила пончик. С беспокойством вспомнила о том, что Эшу сбежал от неё на рассвете – хотя считал утреннюю любовь лучшим занятием в жизни…

Кое-как допив кофе, Эва вскочила с крыльца. Вернулась в дом – но лишь затем, чтобы написать короткую записку для сестры и взять из комнаты рюкзак. Через минуту она уже шла вверх по холму в сторону Ондины. Автобусы в такую рань ещё не ходили, но до дома её братьев Ошумарэ и Обалуайе можно было добраться пешком за полчаса.

Город Всех Святых дремал в розовой тишине утра. Серебристая вереница облачков спешила по небесной трассе в сторону океана. Неподвижно застыли сейбы и бананы. Свешивались через ограды ветви кротонов и манго. Мимо Эвы проехал разноцветный автобус: туристы возвращались с экскурсии «по ночной Баие». За автобусом протащился разбитый, обшарпанный «фиат», из которого высунулась и подмигнула Эве сонная чёрная физиономия: знакомый «кот» развозил по домам после рабочей ночи своих девочек. И спящая улица снова опустела.

Калитка оказалась заперта. Несколько минут Эва терпеливо жала на кнопочку звонка, но не слышалось ни ответа из домофона, ни щелчка замка. Эва знала, что Марэ до сих пор находится на фестивале современного искусства в Рио. Но Кика, смешливая девчонка-негритянка из Бротаса, единственная прислуга в доме братьев, кухарка, горничная и медсестра в одном лице, обычно в это время уже вовсю распевала на кухне, готовя завтрак. Эва в последний раз нажала на звонок – и решительно полезла в рюкзак за ключами. В конце концов, войти сюда она имела право без всякого звонка и в любое время!

В большом дворе с бассейном и плодовыми деревьями было пусто.

– Кика! – на всякий случай позвала Эва, хлопая в ладоши. – Кика, доброе утро! Ты здесь?

Никто ей не ответил. Из зарослей питангейр донёсся насмешливый скрип попугаев. Это означало, что служанка ещё не пришла: обычно рабочий день Кики начинался с того, что она с воплями и проклятьями изгоняла аратинг и ларанжейр из ветвей садовых деревьев, уверяя, что эти крикливые твари не столько едят, сколько портят фрукты. Забеспокоившись, Эва прошла к бассейну. Увидела позеленевшую воду, на поверхности которой островками плавали сухие листья, плоды, птичьи перья и лиловые цветы, осыпавшиеся с жакаранды, – и тревога её выросла до невероятных размеров.

Входная дверь оказалась заперта. У Эвы дрожали руки, когда она отыскивала на связке нужные ключи и, от волнения не попадая в скважины, торопливо открывала все четыре замка. «Успокойся… Все двери заперты, значит – не бандиты… Но что же могло случиться, где же Кика? Где Обалу?!»

В огромном холле было пусто, и Эва облегчённо перевела дух: она уже успела нарисовать в своём воображении мёртвое тело и лужу крови на полу.

– Кика! – уже в полный голос закричала она, и голос её гулко отозвался от стен. – Кика! Обалу-у! Где вы?

Никто не отозвался. Эва швырнула в угол рюкзак, сбросила шлёпанцы и босиком помчалась на кухню.

Там было чисто и прибрано: Кика не терпела беспорядка в своём царстве. Но, едва войдя, Эва почувствовала отвратительный запах тухлятины. Стоило ей подойти ближе, как из большой хромированной раковины, жужжа, взвились к потолку мухи и летучие тараканы. Зажав нос, Эва бросилась открывать окно и размахивать полотенцем. Когда насекомые были изгнаны, она увидела в раковине остатки их пиршества: большой, безнадёжно протухший кусок говядины. Разглядев его, Эва пришла к выводу, что мясо испортилось несколько дней назад. Очевидно, Кика вытащила его из морозилки, чтобы приготовить на другой день… Кое-как прихватив мясо полиэтиленовым пакетом, Эва отправила его в мусорное ведро и кинулась в комнаты.

В комнате Обалу – пустота. Большой компьютер выключен. Книги аккуратно сложены в несколько высоких стопок. Вбежав, Эва споткнулась обо что-то, больно резанувшее её по щиколотке, и, ахнув, остановилась. На полу лежал беримбау. Рядом с ним валялись два пистолета.

Эве приходилось держать в руках оружие: трудно было избежать этого, имея в братьях троих уличных королей и одного полковника военной полиции. Повертев в руках пистолеты, Эва убедилась, что они – старые и не заряженные. На всякий случай она сунула оружие в свой рюкзак. Затем взяла в руки беримбау.

Он оказался сломанным: глубокая продольная трещина тянулась по верге и тыква-кабаса была расколота. Эва изумлённо разглядывала инструмент, понимая, что он неуместен в этом доме ещё больше, чем оружие. Ни Марэ, ни Обалу никогда не интересовались капоэйрой. Осторожно положив испорченный беримбау на край стола, Эва осмотрелась.

Она увидела белёсые островки высохшей воды на полу. Какие-то рассыпанные семена и растительную труху. За дверью обнаружился старый, потрёпанный красный мужской шлёпанец сорок пятого размера. Инвалидное кресло Обалу стояло у окна, но костылей нигде не было видно. Зато из-под стола Эва извлекла пустой калебас – серый от времени, бугристый, с сухой землёй, забившейся в трещины, со стёртым орнаментом. Там же валялась соломенная пробка. Ничего не понимая, Эва положила эти вещи рядом с беримбау. В полной растерянности отошла к окну – и увидела телефон. Чёрный «Galaxy» Обалу лежал на подоконнике. Он был полностью разряжен.

Эва снова выбежала в холл. Стационарный телефон на низеньком столике у двери мигал красным огоньком. Эва увидела одно оставленное сообщение. Не задумываясь, она нажала кнопку воспроизведения, и звонкий, встревоженный голос Кики хлынул из динамика:

«Сеньор Обалу, почему вы не берёте трубку? Включите телефон, я же беспокоюсь! Если вы обиделись, то, видит бог, у меня в мыслях не было вас расстраивать! И вообще-то я хотела сказать, что приду сегодня только к вечеру! Уж простите, но голову и всё тело так ломит, что сказать нельзя! Да я ещё и в пятнах вся каких-то, как последняя лягушка из канавы! Уж не порчу ли вы на меня наслали, мой сеньор? Но к завтрашнему дню я отлежусь и буду снова вся ваша, обещаю! Возьмите же трубку, сеньор Обалу, с вашей стороны это сущее свинство! Сеньор Марэ уволит меня из-за ваших фокусов! А куда мне тогда деваться? У меня на шее четыре сестры и отец! Где я найду работу, вам, конечно же, не интересно? Мне что, идти на панель по вашей милости? Я не для этого почти три года ходила в школу, скажу я вам! И если вы себе вообразили, что…»

Сообщение прервалось. Эва даже не смогла улыбнуться. Взглянув на дату сообщения, убедилась, что Кика пыталась дозвониться до Обалу почти неделю назад. Ровно день спустя после того, как она, Эва, отправила брату роковое письмо…