Текст книги "Лимузин тронулся"

Анатолий Алексин
Лимузин тронулся

В детстве его обозвали «маменькиным сынком». Прозвища приклеиваются так прочно, что не отдерешь, не избавишься. И тогда, чтобы он не расстраивался и не плакал, мать растолковала ему, что «маменька» – это очень доброе слово, а потому нередко матерей называют маменьками даже в романах великих писателей. Она пояснила, что «сынок» – тоже слово ласкательное, а что сочетание этих двух слов тем более звучит нежно и благородно. Но великих писателей читали все реже, а над нежностями, ласкательностями, как и над чужими слезами, насмехались все чаще.

Не вопреки, не нарочно, а как-то само собою так получилось, что он и стал именовать маму маменькой, а она, соответственно, стала называть сына – сынком. Посторонним это казалось смешной старомодностью.

Впрочем, у сынка в его юную пору находили немало и других непонятностей: кроме русского, он зачем-то овладел еще двумя языками; чересчур сокрушался по поводу терактов и землетрясений, происходивших где-то вдали, кормил во дворе бездомных щенков и кошек… Последнее обстоятельство вызывало не только удивление, но и резкий протест: «Их бы надо топить, а он приваживает!»

– Болван, – сказал о нем кто-то.

Поначалу сынок обиделся. Но маменька объяснила ему, что болван – это значит идиот, а идиотом считали весьма положительного героя в творении бессмертного классика. Однако бессмертных не только читали все меньше, но с ними и не соглашались все больше: сентиментальничают, расслабляют своих наивных поклонников.

Сынка-то маменька утешала, но оскорбителям давала отпор: иногда словесно, а иногда и физически. Тем более что защищаться он сам не умел, а папеньки в их семье не было. То есть некогда он, разумеется, был… И случилось, что как-то раз отшлепал сына – не сильнее, чем шлепают всех остальных детей. Но маменька заявила, что «с садистом и эгоистом жить не желает». И, несмотря на все стенания и мольбы супруга, осуществила развод. Вероятно, то был лишь повод: делить сына с кем бы то ни было она не считала возможным.

Стать его папеньками проявляли желание многие… Чтобы сделаться мужьями его маменьки. Но она те намерения отвергала и не желала верить навязчивым комплиментам, признаниям, чтобы не вползал в душу вопрос: «А не глупо ли игнорировать свои, столь заметные мужчинам, достоинства?»

Со временем сынок стал интересоваться:

– Ты осталась одна из-за меня?

И всякий раз она отвечала:

– Как «одна»? Разве ты не со мной?

Это в какой-то мере успокаивало его совесть.

При ее женской соблазнительности, полностью абстрагироваться от которой все-таки было сложно, маменька маниакально уверилась в том, что жизнь ее может быть отдана выполнению лишь одного долга, а именно – материнского… Ни на какое другое предназначение у нее бы и времени не хватило. Утром она отводила сынка в музыкальную школу для особо одаренных детей, потом пять или шесть часов высиживала там в ожидании своего юного дарования (вдруг зачем-то ему понадобится!). Правда, ни разу такая чрезвычайная надобность не возникла, но она все равно была начеку… Будучи искусной вязальщицей, она склонялась в музыкальном коридоре над грядущими чужими нарядами. А себе самой преподносила скромнейшие одеяния: и без нарядов-то едва отбивалась от поклонений, кои именовала приставаниями.

Между маменькой и сынком в принципе царило согласие. И лишь изредка она возражала против его излишней, как ей представлялось, безотказности и сговорчивости.

Однажды сынка попросили сопровождать музыкой похороны жильца из соседней квартиры. Он, не задумавшись, согласился. Слух о бескорыстно скорбящей скрипке распространился по всему дому и даже по другим домам и подъездам. К изумлению сынка вдруг оказалось, что люди уходят из жизни так же часто, как и приходят в нее.

– Это может негативно сказаться на твоей нервной системе… А то и на психике! – встревожилась маменька.

– Поверь, музыка должна быть с людьми при несчастьях и бедах, – робко, но убежденно возразил сынок. – Это с давней поры известно…

И она отступила. А соседи вскоре сообразили, что скрипка может пригодиться и в праздники. Тем паче, если бесплатно… Сынок и тут согласился.

– Моцарт тоже был вундеркиндом, но он не стал бы откликаться на подобные просьбы, – уже решительней выразила неудовольствие маменька. – Плясать сподручнее под гармошку!

– Знаменитые композиторы не стеснялись сочинять развеселую музыку, – вновь негромко возразил ей сынок. – Пусть лучше люди радуются под великие мелодии, чем под какие-либо иные мотивы…

Назвать те мотивы дешевыми или пошлыми сынок удержался: он вообще не умел кого-нибудь или что-нибудь оскорблять.

Вернувшись из школы для одаренных, она до полуночи не расставалась со скрипкой, поскольку сынок с нею не расставался.

А кроме того, она по вечерам подрабатывала уроками английского. Уроки под музыку способствовали, как она уговаривала себя, более успешному усвоению языка: прислушалась к уверениям сынка, что музыка влияет на все позитивно.

«Руководящие» мужчины в институте иностранных языков, нуждавшиеся не столько в ее знаниях для студентов, сколько в ее присутствии для себя, предрекали маменьке должности доцента, декана. Но она по-прежнему предпочитала должность маменьки. И первым, кто благодаря ей в домашней обстановке постиг английский, был, конечно, сынок. Ну, а с французским он сладил самостоятельно, потому что влюбился в Стендаля и задумал прочитать своего кумира в оригинале. Застенчивость и упорство были в нем загадочно неразлучны. Она избавляла сына от всех домашних забот: ему надо было беречь руки. Это стало для нее еще одной манией. На руках сынка почти неотрывно сосредоточивался ее нервно-охранительный взгляд. Она не уставала напоминать: «Береги руки!»

Когда у сынка обнаружился редкостный музыкальный талант, маменька задумала его «переименовать»: превратить из Якова, коим он был наречен при рождении, в Никколо. Не в Николая, а именно в Никколо: так звали волшебника Паганини.

– Это будет вызывать ассоциации… И облегчит дорогу к гастролям в Италии! – В том, что гастроли когда-нибудь состоятся, она ни минуты не сомневалась.

Но поскольку гений итальянца сочетался с несчастной судьбой – даже гроб его годами фанатично не смели захоронить, – она испугалась, что вместе со знаменитым именем сынку перепадет и трагичная биография. Тогда она решила переименовать его из Яши в Иегуди: таким было имя виртуоза Менухина. Он прожил долгую и в основном лучезарную жизнь. Это ей подходило…

– Кто такое имя выговорит? Кто запомнит? – насторожила ее подруга. Она напомнила также, что Яшей звали не менее великого мастера смычка по фамилии Хейфец.

– Как я могла забыть?! – воскликнула маменька, привыкшая себя порицать.

И Яша остался Яшей.

В разговорах о сынке все чаще стали поминать Моцарта, тоже концертировавшего в раннем возрасте. Однако переименовывать Яшу в Вольфганга Амадея маменьке в голову не приходило.

Как-то раз во сне ей явился не столь легендарный, как Вольфганг Амадей, вундеркинд Буся Гольдштейн. Он был в подчеркнуто коротких штанишках и под водительством мамы, к которой у маменьки имелись претензии: зачем так выпячивать свою роль?

Изучив биографии самых выдающихся виртуозов, маменька установила, что они прорывались к вершинам через престижные международные конкурсы. «Вот бы и Яше… Хоть лет через десять… – грезилось ей. – Я бы постаралась дожить!»

Через те самые десять лет профессор Консерватории, сам когда-то побеждавший на конкурсах и поседевший от многолетних борений за судьбы учеников, вручил Яше одну из двух своих скрипок, как он сообщил, «приносящих триумф».

– Дарю не насовсем, а до той поры, когда ты сам начнешь преподносить подарки ученикам, – сказал профессор, с немузыкальным интересом поглядывая на маменьку своего питомца. С годами она не утеряла притягательной силы. Почти все мужчины, восхищавшиеся сынком, поздравляли его, а поглядывали на нее. «Зачем они отвлекаются?» – молча негодовала она. Повзрослевший Яша, угадав ее протест, как-то сказал: «Напоминают о том, что ты женщина». Он гордился ее внешностью – и хотел, чтобы маменька в мыслях своих получала от нее удовольствие, не увеличивая при этом состава семьи. Но она продолжала даже мысленно отрекаться от личных успехов во имя грядущих побед сынка. Не выпячивая, в отличие от Бусиной мамы, своей роли в сыновней судьбе…

– Дарю эту скрипку второй раз в жизни, – многозначительно поведал профессор.

– А кому вы еще дарили ее? – поинтересовалась маменька.

Он пригнулся и, будто случайно прижавшись к ее щеке, еле слышно произнес такую фамилию, что она поняла: Яша будет лауреатом Международного конкурса.

С того дня она стала дежурить – уже в коридоре Консерватории – еще зорче, чем прежде: а вдруг бесценную скрипку похитят или Яша ее где-нибудь да забудет? Она знала, что выдающиеся люди обязаны быть рассеянными: их интересы должны парить высоко, откуда чего-то можно не разглядеть. На всякий случай она к постоянному напоминанию «Береги руки!» добавила предостерегающее: «Береги скрипку!»

Маменька мечтала, чтобы роман у Яши был только со скрипкой. Но на последнем курсе Консерватории он, по-женски застенчивый, с неожиданной твердостью доложил, что хочет жениться на студентке-арфистке Екатерине. И что она ждет от него ребенка… Впервые сынок с маменькой не посоветовался. Он поставил ее перед фактом – и сам испугался. Стал обещать, что ничего не изменится, потому что Екатерина даже на расстоянии ее, маменьку, полюбила.

Маменька зорко дежурила в коридоре, а, оказывается, сынка надо было сопровождать повсюду. Она почти везде ему и сопутствовала. К сожалению, в последнее время «почти»: иногда он от сопровождения уклонялся. Она следила за скрипкой, а следовало еще следить и за арфой. Но как она могла это предвидеть? И как возник внеконцертный дуэт двух инструментов, кои во всей истории музыки никогда дуэтом не выступали? Ну, не было создано ни одного произведения для арфы со скрипкой!.. Маменька, по крайней мере, такого не знала. Рассуждать обо всем этом было уже бессмысленно, поздно. Но она рассуждать продолжала… Когда же все у них началось? Маменька, конечно, замечала их «не традиционные» для Яшеньки отношения. Но успокаивала себя примиряющим и скучноватым понятием «дружба». Полагала, что характер сынка на большее не посягнет. Но не учла, что любовь умеет корректировать характер в свою пользу.

Все-таки где и когда Яша впервые рискнул проявить подобную самостоятельность? Он ведь в повседневности так нерасторопен и ненаходчив. Иногда дорогу домой умудряется подзабыть: постоянно проигрывает в памяти что-то скрипичное. Где же они?.. Ах, да… был выездной концерт, называемый «шефским». Арфа заняла в машине такое пространство, что ей, маменьке, не хватило места. Они пробыли за городом, в Загорске, два дня с экскурсией в монастырь и ночевкой. Спали, на беду, не в монастыре, а в гостинице. Там, из-за того «шефского» концерта, «арфа» и взяла над ним шефство! Яша называет ее не Катей, а исключительно Екатериной. Почему? До такой степени уважает? Или до такой степени любит? Нет, маменька не ревновала с

...

конец ознакомительного фрагмента