Текст книги "Игра в игру"

Глава 6. Кабинет

Честно говоря, мне хочется рассказать о Елене, мне есть что вспомнить и, если уж на то пошло, мне кажется, наши отношения достойны того, чтобы о них поведать кому-либо еще. Таких отношений в жизни не очень много.

Но порядок, железной рукой правящий в этом романе, обязывает сначала пригласить дорогих гостей, читателей, в мою комнату, которую я громко именую Кабинетом. После посещения моего Кабинета, надеюсь, вы станете смотреть на мир несколько другими глазами. И рассказанное о Елене в нужное время в нужном месте воспримете в нужном мне ракурсе. Сейчас, боюсь, вы не готовы для восприятия любовной истории.

Я сказал «порядок обязывает посетить мой Кабинет»; я не сказал «вы обязаны посетить мой Кабинет». Лично вас посещение Кабинета, буде оно состоится по вашей доброй воле, ровным счетом ни к чему не обязывает. Я вас приглашаю, но это не значит, что я ищу в вас своего союзника, хватаю вас за руку и заглядываю в глаза. Вовсе нет. Это не мой стиль. Просто понять меня, минуя мой Кабинет, невозможно. Кабинет нараспашку – это своего рода честность. Я даю вам шанс. А дальше – ваш ход, уважаемый читатель.

Итак, насильно никого не тащу, хотя приглашаю всех. Но коль вы уж пришли ко мне в гости, вытрите ноги о коврик, войдите в прихожую и снимите верхнюю одежду. Желаете осмотреться? Пожалуйста. Но здесь не на что особенно смотреть. Шкаф-купе, огромные бельгийские зеркала, – словом, все для того, чтобы раздеться, привести себя в порядок и подготовиться к осмотру квартиры.

Напрямую из прихожей попасть в мой Кабинет невозможно. Пойдете налево – окажетесь на кухне, направо – в гостиной, из которой, опять же, можно попасть в спальню (направо) или в Кабинет (налево). Гостиная, как и положено, – это проходной двор. Ничего личного. Моя квартира представляется мне живым организмом: кухня, а также находящиеся в одном секторе с нею ванна и туалет, – тело; спальня и гостиная – душа, Кабинет же – духовное средоточие, центр, где обитает разум. Вот почему из кухни вы также не попадете в Кабинет, только через гостиную, которая связана со спальней. Жена моя, кстати, жила на кухне или в спальне, заглядывая в гостиную, чтобы посмотреть телевизор (хотя он был и на кухне). Кабинет мой она презрительно называет «келья» и чурается его, как черт ладана. Меня это вполне устраивает.

Описывать кухню, гостиную или спальню – напрасно терять время. Все как у всех. Разве что всюду царил невероятный порядок. Каждая необходимая для тела и души вещь знала свое место. Культ тела и души?

Но вы еще не заглядывали в мой Кабинет. Здесь вы не обнаружите телевизора, зато есть компьютер, ручки, карандаши и множество бумаги. Все это располагается на крепком и несколько старомодном, слегка громоздком письменном столе, занимающем треть Кабинета. На столе – беспорядок, то есть такой порядок, в котором разбираюсь и ориентируюсь только я. А больше здесь никто не бывает. Налево – книжный шкаф с полками до потолка; направо – стена, которая увешана таблицами, картами, графиками, какими-то выписками, заметками из журналов и газет, фотографиями, рисунками и еще бог знает чем. Иногда кривые строки выползали на обои – и это был тот последний штрих, который добил Электру: она наотрез отказалась заходить в келью до тех пор, пока там не будет «все как у людей». С того времени, как она была там последний раз, на обоях не осталось свободного места: они все испещрены «иероглифами», понятными только мне строчками, значками, символами.

У этой стены я, бывало, часами проводил время. Да и сейчас время от времени возвращаюсь к головоломкам, от которых свихнулись бы мозги у самого Дельфийского оракула. К стене мы еще вернемся.

Шкаф тоже не подарок. Книг, вроде бы, немного, однако создается впечатление, что это не просто «любимые книги», слабость хозяина, а книги, прошедшие жестокую конкуренцию и отбор. Каждая книга на вес золота. Затрепанные, с обтертыми корешками, чем-то похожие на солдатиков из моего детства. Они вызывали уважение. Грибоедов. Пушкин. Лермонтов. Гоголь. Тургенев. Толстой. Достоевский. Чехов. Шолохов. Булгаков. Набоков. Еще кое-кто из реалистов. На полке можно обнаружить и весьма академическую, проработанную мной замусоленную книжонку «Целостный анализ литературного произведения» не слишком известного автора, не помню, какого. Кажется, Егорова. Или Горбачева. На видном месте – латинские пословицы и поговорки «Из античной мудрости». Языческий, реалистический дух этой книги роднил ее со всеми остальными. Собственно, это была не библиотека. Я терпеть не мог Байронов, Данте, Рембо, а также культовую макулатуру, наподобие зауми «серебряного века», современных бестселлеров и проч. Это был подбор книг, которые сыграли свою конкретную роль в моем духовном становлении. Литература, отражающая ценности цивилизации, украшала стеллажи Электры.

Скажу больше, чтобы уж не возвращаться к книгам. Последнее время я не читаю, а вяло анализирую, в чем и где заблуждается автор. Я ковыряюсь в ошибках автора. Читать книги, созданные в эпоху цивилизации, – сущая каторга. Темпераментные, энергичные, пассионарные заблужденцы. Орут, наперебой кликушествуют, влекут за собой. Куда, спрашивается? Они считают – вперед. Все их наборы фактов и системы идей ничего не стоят, так как исходная точка (система взглядов на систему фактов) – пещерна и убога. Чтение «умной» книги превращается в выслушивание лепета умалишенного. Я даже не называю имен. Все подряд. Оттенки маразма меня перестали интересовать окончательно.

Если бы я сказал: «В мой Кабинет не ступала нога женщины!» – это было бы неправдой. В кабинете, окруженный высшими культурными ценностями, я пал очень низко. Мне почему-то захотелось пригласить в гости Каролину. И именно в Кабинете она стала моей (в тот час, когда вечер плавно перетекал в ночь). Мужчина с женщиной, встретившись в уединенном месте, не подумают читать «Отче наш». Это истинная правда. Сначала она поглаживала «бабочку» на стене (с Бабочкой вы познакомитесь позднее, в свой черед), пока я снимал с нее юбочку, потом упиралась руками в стеллажи книг. Шкаф угрожающе покачивался и скрипел. Каро стонала. Я нервничал. Это не то место, вы меня понимаете?

Кабинет имеет свою историю, он возник не на пустом месте. Однако если рассказывать обо всем подробно, то мы рискуем не вылезти из моего Кабинета до конца романа (а это, согласитесь, скучно), а если вкратце, то меня могут неправильно понять (а это уже глупо). Вот она, кстати, проблема интеллектуалов всех времен и народов. Как быть?

А никак. Роман мой родился в этом Кабинете, он весь пропитан его строем и духом. В сущности, мой роман – о моем Кабинете. Что не уместится в строчках, ищите между строк. А не найдете, так пеняйте на меня.

Итак, все началось с того, что однажды я оказался в Лондоне. Это была поощрительная поездка: я удостоился ее как молодой и перспективный драматург. Мне и моим коллегам решили показать родину бесподобного Шекспира, чтобы, так сказать, подхлестнуть наше творческое честолюбие и подвигнуть на великие начинания. Творчески мыслящей молодежи создавали все условия для вдохновенного служения высоким идеям и идеалам.

На стене великолепно отреставрированного Шекспировского центра виднелась скромная надпись: «Посвящается людям». Ее оставил тот самый попечитель, благодаря деньгам и усилиям которого и был возрожден Центр. Меня впечатлила обыденность и рутинность мессианства. Один, титан Возрождения, одарил людей россыпью шедевров, второй всю свою жизнь посвятил увековечиванию памяти первого. И вот – «посвящается людям». Великое окружено было уважительным почтением, и одновременно вокруг великого иронично и легкомысленно развеивался сам дух неприкасаемости. Великое делали такие же люди, как и те, которым посвящалось великое. Между «великое» и «люди» подозрительно не было непроходимой пропасти. Что-то здесь меня насторожило. На трепетный вопрос безусого, но бездарного, по-моему, поэта, автора гладенькой поэмы о Ленине, вопроса, касающегося вселенского разума, которым «овеяны были бессмертные творения вашего легендарного земляка», местный экскурсовод поднял брови: «Шекспир? Боюсь, этот гениальный человек вовсе не был таким умным, как представляется многим. Он же был актер, драматург, поэт, наконец. Он ничего не понимал в философии». Далее гид-эрудит с восторгом процитировал огромный кусок из «Ромео и Джульетты» и прибавил: «Где же здесь ум? Это всего лишь гениальная поэзия». «Я с вами не согласен, – возбудился безусый ленинец. – Чего стоит только одна фраза: «Весь мир театр, а люди в нем актеры». Это ли не ум? Звучит исключительно современно!» «Это Петроний, – словно извиняясь за Шекспира произнес гид. – «Mundus universus exercet histrioniam. Весь мир занимается лицедейством».

Я влюбился в «Лондон щепетильный» сразу и бесповоротно. Но только годы спустя понял, чем он меня пленил. Это была столица мировой цивилизации, отстроенная в лучших традициях классической (античной) архитектуры. Строгость пропорций, строгость мысли, строгость чувств. Великим гением цивилизации был Шекспир. Гением поэтизации иллюзий. Хреновым гением, sub rosa, между нами говоря. Все его великие характеры, если разобраться, не только слава цивилизации, но и позор культуре.

Именно культурой в Лондоне и не пахло. Это был город-музей, роскошный памятник нищете духа. Здесь царил культ изящных искусств, которые (за редчайшим исключением) занимаются поэтизацией глупости. Когда я понял это, то в пику любимой столице объявил столицей мировой культуры мой Кабинет. Разумеется, на стене, на выгодном и почетном месте были помещены виды Лондона (служащие фоном для моей субтильной фигурки), города необъятного, как сама цивилизация. Но Лондон был меньше, чем моя квартира: в нем не было и быть не могло Кабинета. Лондон – это кухня, гостиная и спальня той квартиры, где разместилась цивилизация человечества. Лондон весь посвящен людям. Но каким людям?

Вот в чем вопрос. Ответ можно было найти в моем Кабинете, на стене (где, кстати, в углу справа, совсем незаметно, карандашиком, как бы детскими каракулями было выведено понятным только мне отголоском: «Посвящается людям»): людям, которые жили телом и душой, тем самым людям, которые населяли берег Темзы или заполоняли берег Птичи. Тем людям, которым подавай хлеба и зрелищ, и за которых так часто заступалась моя жена. Лицедеям.

Стена моя, в частности, испещрена была листками с определениями культуры и цивилизации (листки по какому-то наитию стали крепиться с левой стороны, и скоро густо усеяли весь угол). Или игры (13 определений). Вот первое. Игра – результат такого отношения к жизни, когда ты смеешься над моралью, но вынужден жить как все, по предписаниям морали. Смеешься не только над всеми, но и над собой. Понимаете?

Субъектом и объектом цивилизации, как я выяснил, был человек как существо биосоциальное (тело плюс душа). Человек как существо биосоциодуховное (тело и душа плюс разум) – это уже объект и субъект культуры. Гении «культуры цивилизации» воспели и оплакали «биосоциала»; человека разумного, духовно-социального (хотя и рожденного матушкой природой) культура по-настоящему еще и не познавала.

Дальше я попытался найти людей культуры, затерявшихся в дебрях цивилизации. Сначала список мой, расположенный на стене сразу под Лондоном, был довольно большим. Затем он сокращался и сокращался, пока я в недоумении не остановился перед фактом: людей культуры, в сущности, нет. Один только я (при условии, что я не сумасшедший; справка о состоянии здоровья на тот период, когда делались безумные выводы, прилагалась; я был здоров, как космонавт). Главным доказательством моего здравого рассудка служило то, что я ни с кем не делился своими мыслями.

Я, человек мира культуры, живу в эпоху цивилизации. И никто, кроме меня, об этом не подозревает. Вот моя самая большая игра, ставка в которой – вы сейчас будете смеяться – будущее человечества. Да, да, ни больше, ни меньше. Свой выигрыш посвящаю людям. А проигрыш…

Не стоит человечеству выигрывать у меня. Это не в его интересах.

У меня не было выбора: столицей культуры был объявлен мой Кабинет. Игра, мое странное призвание с детства, стала если не сутью, то плотью, тканью, стержневой основой моей жизни. Я смотрел на все глазами человека культуры, а жить вынужден был как человек цивилизации. Мои открытия уже не пугали, а забавляли меня. Так, например, моя жена была не только женщина, что само по себе лишало ее пропуска в культурное измерение, она была к тому же продуктом цивилизации. Женщина, из рук цивилизации получившая удостоверение, согласно которому она является существом глубоко культурным. Судившая меня(!) по культурным(!) меркам и именем культуры! И это называется «не сошлись характерами»? С ума сойти!

Выбор у меня сузился до неприличия: или игра – или сумасшедший дом.

Я, человек солидный, семейный, выполняющий общественно полезную работу (драматургическое поприще – это ведь культуру в массы), весьма ответственно и серьезно отнесся к выбору: избрал игру.

И я завел себе кошку, живой символ игры. Мне хотелось, чтобы она гуляла сама по себе везде, где пожелает (но она сразу же прописалась на кухне). И я назвал ее Пума. И стал ее глазами смотреть на Вещи. Мне кажется, Судьба растерялась. Человек стал Кошкой?

Глаза дымчатой кошки Пумы в сумерках радужно отливали крупными перламутровыми пуговицами, вставленными, казалось, в пустые глазницы. Сверкнув безжизненно мерцающими очами, Пума надменно покидала мой Кабинет, триумфально вздыбив хвост. Кого она там побеждала – загадка. Несколько дней меня просто умиляли подобные трюки. Потом…

Оказалось, что загадочность кошки – в ее примитивности. Да-с. Когда я понял это, немедленно подарил ее новым хозяевам. Они в ней души не чаяли. Она в них, кажется, тоже.

Пожалуй, для начала о Кабинете хватит.

Глава 7. Город

А теперь мы выйдем из Кабинета в город, на просторные площади, по которым бродит народ в поисках зрелищ. Вы не заметили, что солнце теперь, после посещения Кабинета, светит по-другому, теплее и ярче, и ветерок, касающийся вашей щеки, делает это более грустно, чем обычно? Не заметили?

Значит, вам можно было и не заходить в мой Кабинет. Может быть, вам это даже не рекомендуется. Извините великодушно. Я пытался предупредить, что душе тесновато будет в моем Кабинете, в этих четырех стенах, но…

Не могу быть категоричным: это самый большой мой недостаток. Знаю, что человек наступит на грабли, но не настаиваю, чтобы он сменил маршрут. Все равно ведь не послушает. Категоричным быть бессмысленно. К тому же значительно возрастает риск попасть в сумасшедшие. А сумасшедший, который всегда прав, это уно дьяболо, что-то инфернальное. Зачем же себя выдавать?

И все же наблюдать, как сбываются твои молчаливые предсказания – удовольствие не самое большое.

Когда мы выйдем на улицу?

Давайте выйдем в апреле, если не возражаете. Все-таки весна особенно трогательна в городе, созданном людьми для того, чтобы их всех тянуло на природу. Почему именно в апреле? В апреле я встретил Елену. Знаю, все это дохлые аргументы. Ну, нравится мне апрель, что я могу поделать. В апреле у меня день рождения. Ясно?

Итак, мы вышли. Торопиться не следует, ибо прогулка по городу – это особого рода развлечение, подозрительно напоминающее работу. Обратим внимание: еще беспомощно торчат голые сучья деревьев, но уже обильно пробилась зеленая трава. Контраст. И высокое, высокое небо: весенние объемы света и пространства просто поднимают вас над землей.

И вдруг (так часто бывает) с высокого неба начинает сыпаться снег. Это выглядит настолько несерьезно, настолько нарушает логику порядка вещей, что неизменно вызывает улыбку. Ошалевшие снежинки чувствуют себя явно не в своей тарелке: они неуверенно кружатся, раздувая свои пушистые сарафанчики и не зная, что делать дальше со всем своим белоснежным великолепием. Зимние инструкции уже устарели, а сказку о Снегурочке они явно не проходили. Рой покладистых придворных балерин ждет сухой нагретый асфальт.

Зимой снег бывает злой, колючий, самоуверенный. А весной – обескураженный, неловкий. Надменный асфальт становится все мокрее и, кажется, добрее. Наконец, выглядывает солнце, и вся эта симпатичная нелепица прекращается. Недавнее снежное видение уже начинает казаться придуманным. Рассказывать об этой шутке природы тому, кто не видел ее собственными глазами, всегда как-то неловко. Всегда кажется, что тебе не очень-то верят. То и дело приходится повторять «клянусь» и «честное слово». На одном конце города припекает солнце, а на другом кружит снег.

Апрель играет с вами, с апрелем несерьезно быть серьезным.

А вот вам мой выход в ноябре. Следуйте за мной. Я шел по ярко освещенному проспекту моего славного города. Был конец ноября. Снег уже устойчиво лежал на улицах, лицо пощипывал слабый морозец, придавая движениям бессмысленную бодрость. Свет солдатиков-фонарей жался под крыши, не доставая до светло-черного неба. Вдруг в белую полосу городской подсветки клином вторглась стая диких уток, очевидно, перелетавших с водоема на водоем в поисках счастья (корма), и бесшумно исчезла. Абсолютно неожиданно и непредсказуемо. Где еще такое увидишь? Мне почудилось, что перья этих птиц были из твердой бронзы, а когти – из меди.

Странно было и само зрелище, с кинематографической отчетливостью напоминавшее видение или знамение, и то, что никто не обратил на него внимания, кроме одинокой девушки, картинно, опять же, по-киношному, раскрывшей рот. Просто серия картин.

Мой город складывается из таких картинок.

Можно, конечно, иначе выйти в город. Давайте попробуем. Гм-гм.

История древнего Минска – это история города, который благодаря воле и трудолюбию своих жителей много раз восставал из пепла и руин, подобно мифической птице Феникс. За время своего существования Минск был разрушен более 10 раз. Точная дата основания города неизвестна, но впервые он упоминается в летописи в 1067 году в связи с междоусобными войнами русских князей. В этом году Минск был взят штурмом и сожжен войсками киевского князя Изяслава и его союзников. Потом город завоевал Владимир Мономах, потом разорили и сожгли литовцы, опять Мономах… Позже Минск оккупировали русские войска, шведские, французские. История цивилизации складывается из истории завоеваний.

Первоначальное древнерусское название города – Менеск или Менск. Его происхождение неясно. Существует несколько научных и одна легендарная версия на этот счет. Согласно легенде имя основателя города было Менеск. Ученые-историки считают, что название города происходит либо от небольшой реки Менки, на которой был основан Минск, либо от славянского слова «мена», «менять». Так как город находился на пересечении торговых путей, где и происходил обмен товарами. Позднее, в XVII веке, под влиянием польского языка слово Менск трансформировалось в современную форму – Минск.

С начала XIV века Минск как один из городов Великого княжества Литовского постепенно превращается в крупный центр ремесла и торговли. В 1499 году город получил Магдебургское право – право средневековых городов на самоуправление. К середине XVI века в городе возникают цехи (корпорации средневековых ремесленников). Купцы Минска вывозили лесоматериалы, смолу, воск, изделия из железа, стекла и кожи, меха. Привозили соль, вино, пряности, ткани, металлы и изделия из них. Минск имел торговые связи со многими городами Руси, Прибалтики, Восточной и Западной Европы.

Как видим, с самого начала наш город развивался как один из центров цивилизации, таковым он остается и по сей день.

В середине XIX века город начинает формироваться как крупный промышленный и транспортный центр. В первую очередь это связано с индустриальной революцией в России и широким строительством железных дорог. К 1900 году Минск был соединен с центром России, Польшей, Прибалтикой и Украиной Московско-Брестской и Либаво-Роменской железными дорогами. Были построены 2 депо и мастерские, водопровод (1874), появились конка (1892), электростанция (1894), вступила в строй телефонная связь (1890). На этот период в городе с населением 91 тысяч человек действовало 58 фабрично-заводских предприятий.

1873 г. Основан Коммерческий банк.

5 июня 1890 г. Открыто здание Минского городского театра.

1895 г. Открыт родильный дом.

25 декабря 1900 г. Открыта публичная библиотека им. А.С. Пушкина.

1910 г. Открыт кинотеатр "Иллюзион".

20 января 1919 г. Открыт Белорусский областной музей.

В 1929 году в городе пошел трамвай, чуть раньше было налажено автобусное сообщение. В 1934 году построен аэропорт.

Буквально в первые дни нацистского вторжения в СССР в июне 1941 года Минск подвергся опустошительным налетам германской авиации. Несмотря на упорное сопротивление Красной Армии, город был захвачен уже на шестой день войны. За время трехлетней оккупации в Минске и его окрестностях немцы уничтожили более 400 тысяч человек, а сам город превратили в руины и пепел. Они разрушили 80 % жилых домов, почти все фабрики и заводы, электростанции, научные учреждения. И театры.

Минск был освобожден советскими войсками 3 июля 1944 года. Пришлось отстраивать город практически заново – в старом античном стиле.

В 1974 году в ознаменование заслуг граждан города в борьбе против нацизма Минск получил звание Город-герой.

Вот вам его долгая (недолгая?) почти тысячелетняя история. И что же поражает в ней больше всего? Нет, не отсутствие романтики и мифов, ее окружающих. Другое. NB. Нерассуждающая воля к жизни. Восстать из пепла и вновь устремиться в гонку за лидерами цивилизации. Догнать. Перегнать. Быстрее. Выше. Сильнее. В истории нашего города-героя, как в миниатюре, отражена история человечества, уверяю вас. Ничего другого в человеческой истории не происходило. Пришел, увидел, победил – погиб, ибо уже другой пришел, увидел, победил…

К этому я еще вернусь, а сейчас мы совершим экскурсию по моему городу. Мы посетим памятные мне места.

Прежде всего отметим древнегреческий характер архитектуры юного Минска. И это правильно: классику надо ценить. Ультрамодное не к лицу городу, живущему не одним днем.

Вот сквер (по недоразумению названный «парком культуры»), знаменитый тем, что здесь я впервые поцеловал Елену. Не было бы этого события, сквер так и остался бы в моих глазах и в моей памяти унылым местом тусовки неопрятных подростков, неотвратимо заполоняющих город все новыми демографическим волнами каждой новой весной. Очередная весна – и очередная волна шестнадцатилетних накатывает с визгливым щебетом, нагло вытесняя стареющий контингент, двадцатипятилетних отставничков, нагло цепляющихся за юность.

А вот Ботанический сад с ничем не примечательными яблонями креба; но под ними есть примечательная скамейка. Именно здесь Наташа легко и непринужденно рассталась с девственностью, приобретя взамен массу иллюзий, как выяснилось позже. Так сказать, дефлорация произошла в зарослях цветов, в самой гуще пышной флоры. Такое не забывается.

Что касается темы «мы с женой и город» – то это просто неприличная тема. Нам знаком практически каждый кустик, расположенный в стороне от центральных аллей. Мы были молоды, и город был полностью в нашем распоряжении. Мы делали с ним что хотели.

А ратушу видите? Я знаю, что она не поражает воображение. И дело не в ее условной старине и «античной» выправке, и даже не в том, что именно здесь Минску было даровано Магдебургское право. Дело в том, что возле нее я познакомился с Машей.

Город, как и Кабинет, с наскока не обойдешь. Придется возвращаться сюда снова и вновь, если, конечно, будет возникать желание.

А теперь мы обратимся к истории человечества, если не боитесь скуки.

Ваше Сиятельство, будьте нам гидом, в смысле Гидом. Гм-гм. Надеюсь, Вы не в претензии на то, что я набиваюсь на короткое знакомство. Позвольте Вам напомнить: по своему происхождению я ведь с небесами на «ты». Правда, я был брошен своим папашей, бродягой Зевсом. Кстати, не приходилось ли встречать его в окрестностях Олимпа?