Текст книги "Любовin"

– Но это же подло! – воскликнул Бремер. – Воспользоваться таким состоянием раненого!

– А что ему оставалось делать? – возразил Герман. – Он дежурил ночью у постели твоего отца, все же они были друзьями, и умер твой фатер у него на руках…

– И что же он услышал такого? – послышался голос сбоку от рассказчика.

Герман помолчал, и, заговорщицки поманил пальцем окружающих поближе к себе. Все придвинулись.

– А он вспоминал, как твой дед быстро разбогател, невероятным образом обманывая людей и говорил, что тот … – рассказчик сделал многозначительную паузу, и, наслаждаясь произведенным на слушателей эффектом, закончил громким свистящим шепотом. – Не дает ему никак умереть, хотя рана была такая, что любой другой скончался бы на его месте за одну минуту…

– Ну… и? – друзья ждали от Германа необыкновенного объяснения загадочной истории.

– Что «и»? – передразнил их Герман. – Когда мой папаша уже понял тайну предка Бремера, так с ним приключилась странная болезнь…

– Какая болезнь? – сразу воскликнули несколько голосов.

– Такая, – мрачно ответил Герман, – мой отец онемел, как будто получил контузию, причем именно тогда, когда хотел рассказать о тайне баварского отшельника. Сколько раз он порывался это сделать и язык словно деревенел! Тогда он брал в руки перо и пытался написать, но…

– Что, но? – с некоторым страхом спросил Курт.

– Перо сразу ломалось и только пачкало чернилами бумагу. Только один раз он сумел рассказать эту историю…

Все возбужденно зашевелились.

– Ну! Кому он рассказал?

– Один человек знает тайну твоего деда. Но он священник и не имеет права разглашать ее, сохраняя тайну исповеди.

– И кто он, этот священник? Где проповедует? – раздались голоса.

– Он пропове… – внезапно Герман схватился за горло и захрипел.

Все вскочили.

Герман с выпученными глазами оседал на пол. Его горло издавало булькающие звуки, лицо сначала побагровело, потом стало синим. Друзья закричали.

– Что с тобой? Тебе плохо? Лекаря сюда! Быстро!!

Изо рта Германа потекла розовая пена. Он силился сказать что-то, его губы шевелились, но слов не было слышно. Курт Бремер наклонился над соседом:

– Что с тобой? Ты хочешь что-то сказать? Говори же! Ну!!

Он едва расслышал, как синеющие губы произнесли:

– Я забыл, что отец предупреждал меня, чтобы я не рассказывал никому эту историю… никому… никогда.

Голова Германа откинулась вбок. Сознание оставило его.

Глава 2

Курт Бремер, стоя перед мольбертом, писал картину. Мысли его все время возвращались к странному случаю в пивной. Герман не умер, вызванный его друзьями лекарь вовремя пустил больному кровь, и сумел засунуть в стынущий рот какое-то снадобье. Однако случилось нечто более странное, чем припадок Германа Райберга. Во-первых, он перестал узнавать кого-либо, как будто у него намертво отшибло память… Но не это было самым непонятным явлением. У всех друзей, присутствовавших за столом в этот памятный вечер, по ночам случалось невероятное. Им снился один и тот же страшный сон, как будто бы Герман со своим отцом поедают их конечности: руки и ноги, постепенно приближаясь в своем вожделенном, кровавом пиршестве к сердцу и голове.

Все просыпались, пугая страшными криками своих близких. Друзья не знали, что всем им снится этот кошмар, пока не собрались все вместе в той пивной примерно неделю спустя после случая с Райбергом.

– Что такой хмурый? И пиво даже не веселит? – спросил Курт Франца, обычно веселого малого, цирюльника по профессии.

– Да что веселиться? – мрачно ответил тот. – Сегодня в первый раз клиента порезал утром…

– Да ну!? – начали оживляться друзья. – С тобою такое не могло приключиться! С утра пьяный, что ли был?

– Хуже чем пьяный, – потягивая пиво, процедил Франц.

– А что может быть хуже на работе, чем это? – улыбнулся Курт.

– Да не выходит никак из головы Герман этот со своей историей. И снится каждую ночь в каком-то кошмаре! – откровенно выкрикнул Франц.

За столом воцарилась мертвая тишина. Друзья, а их было четверо, переглянулись.

– И как он тебе сниться? – настороженно спросил Курт.

– Как как! С папашей своим как будто меня поедает! – выдохнул Франц.

Все замерли. Франц удивленно посмотрел на вытянувшиеся лица собутыльников.

– И меня точно такой же сон мучает, – тихий шепот одного из них был подобен раскату грома.

Курт вздрогнул.

– И я это вижу во сне.

Все, как по команде, резко поднялись с дубовых стульев.

– Боже! Пресвятая Дева Мария! – прошептал Франц и перекрестился. – Выходит нас всех преследует одно и то же виденье! Я чувствую – не к добру это…

– В чем мы провинились? – выдохнул сосед Курта, булочник Ганс. На его округлой добродушной физиономии застыл страх. – Мы же вовремя вызвали лекаря и тот спас Герману жизнь, а? Так, друзья?

Курт обвел взглядом лица присутствующих:

– Я думаю, всё это связано с рассказом о моем гроссфатере. Ведь только мы слышали Германа. Здесь кроется какая-то тайна…

Друзья с напряженными лицами слушали Курта.

– Я очень хочу разгадать её. Поэтому… прости меня, мутти, – он поднял глаза к потолку, – я поеду к нотариусу.

– Зачем к нотариусу? – настороженно спросил Франц. – Мне кажется, нам всем нужно скорее идти к священнику!

– Это правильно, – согласился молодой художник, – давайте все завтра утром пойдем в церковь!

– Решено! – воскликнул Ганс. – Вот за это мы сейчас и выпьем!

И, обернувшись к прислуге, крикнул:

– Пять пива сюда! Да покрепче!

Впервые за вечер за столом друзей появилась улыбка. После посещения утренней молитвы, мучащие их сны как по команде прекратились.

Нотариус Карл Зельцер знал толк в своем деле. Он выжал из Курта Бремера почти все его деньги, прежде чем тот получил документы на наследство.

– Вы же понимаете, молодой человек, – скрипел Карл своим простуженным голосом, – сколько времени я усердно хранил ваши бумаги! И выполнил волю старшего Бремера! Вот сейчас, в день вашего совершеннолетия, слава Всевышнему! – сухонький старичок молитвенно сложил ладони и притворно-раболепно устремил взгляд на потолок. – Вы получаете из моих рук свое прекрасное будущее! И не надо скупиться, отблагодарите нотариуса, как следует!

Курт склонился над столом, внимательно рассматривая документы. Он, не спеша, читал каждую строчку, иногда возвращаясь назад в начало предложения, чтобы точно понять смысл написанного. Гроссфатер весьма своеобразно излагал свое завещание.

– А вот здесь, как понимать слова моего дедушки? – поднял глаза на нотариуса наследник.

– Где? В каком месте, молодой человек? – услужливо сгорбился над бумагами Зельцер.

– В конце, вот здесь, где написано: «Наследник мой имеет Много, но Мало с тем, что Отпечаток в Темноте дает «… – продекламировал вслух Курт и удивленно посмотрел на старика.

Тот водрузил на глаза пенсне и, жуя губами, вчитался в текст.

– Да… – протянул он озадаченно, – ваш гроссфатер был большой оригинал. Если честно, молодой человек, я, быть может, и подзабыл что, но он не разъяснял мне смысла этой фразы… гмм… да-с.

– Какой такой отпечаток? – задумчиво проговорил Курт – И почему в темноте? Странно…

– Не утруждайте себя размышлениями, молодой человек! – мелкие грязноватые зубы нотариуса раздвинулись в широкой улыбке. – Вступайте в наследство и радуйтесь жизни!

– Хорошо! – Курт поднялся и взял документы. – А вы ничего не забыли мне дать, господин Зельцер? – он пытливо заглянул в бегающие глазки хранителя бумаг.

– Ах да! Ключи от замка оставлял мне ваш гроссфатер, как же я забыл, да, старею, знаете ли, старею… Вот только… ээээ… – проблеял нотариус.

– Что только? – насупился Курт.

– Ну… возместите мне расходы. Я эти ключики протирал керосином, чтобы не ржавели, хранил их, как зеницу ока… столько лет.

Курт Бремер вздохнул и вытащил из кармана последние марки.

– Вот, возьмите! Лучше бы вы не протирали их, а знали смысл каждой фразы в завещании!

– Данке, данке – закивал головой Зельцер и полез по лестнице на верх полки, где недавно лежала папка с документами Бремера. Достав огромную связку звенящих ключей, он спустился вниз и с облегчением произнес:

– Ну, вот и всё! Мы с вами в полном расчете! Надеюсь, теперь мои сны будут гораздо приятнее…

Вскоре Курт покинул родную Саксонию. Перед поездкой в родовое гнездо он сумел скопить немного денег, усердно работая кистью. В последнее время после случая с одинаковыми сновидениями художник частенько навещал местный собор, и библейская тема все больше и больше присутствовала в его картинах.

Пастор Генрих Готвальд с интересом наблюдал за молодым человеком, который задумчиво водил кистью по холсту, примостившись недалеко от парадного входа в церковь. Служба закончилась, и прихожане уже как полчаса назад разошлись по домам. Яркое весеннее солнце сверкало отблесками в многочисленных лужах, весело щебетали птицы, и жизнь в этом небольшом саксонском городишке шла по своей спокойно-накатанной колее.

Готвальд подошел поближе к художнику. Тот, увидев священника, приподнял голову и, улыбнувшись ему, продолжил свое занятие.

– Рисуете городской пейзаж, молодой человек? – пастор заглянул через плечо художника и осекся…

– Нет, святой отец, я сегодня решил экспериментировать! – ответил Курт, старательно выводя в характерном «бремерском» стиле сложный мазок.

Генрих Готвальд молча смотрел на картину. Он в эту секунду знал, что уже где-то видел её, но никак не мог собраться и вспомнить – где же именно?

Курт бросил быстрый взгляд на пастора. Художник уже заметил недоуменно-удивленное выражение лица священника, когда тот увидел нарисованный им сюжет.

Картина была прекрасна. На ней изображалась Пресвятая Дева Мария, протягивающая с Небес руку помощи падающим в Бездну душам. Лицо Святой было непередаваемо добрым и в то же время одновременно строгим в своей неповторимости. Она бережно поддерживала заблудших в этой жизни и, как будто бы обращаясь к Создателю, молила о Прощении для них.

Пастор, потрясенный, несколько минут молча стоял возле художника, не сводя глаз с картины…

– Что-то не так, святой отец? – дружелюбно спросил Курт, прекратив на минуту работу.

– Нет, наоборот, твоя картина великолепна, сын мой, – ответил Готвальд, – только скажи мне, что побудило тебя написать сие творение?

Курт улыбнулся:

– А я и сам не знаю – почему сегодня начал эту тему. Как будто кто-то водит кистью за меня… Мне, падре, видится именно такой Святая Мария, доброй и строгой, защищающей нас и предостерегающей от грехопадения. Верно?

Священник поднял правую руку и перекрестил художника:

– Истинно так, сын мой! Да пребудет в тебе вдохновение, посылаемое Свыше и чистые помыслы Божьи претворятся в прекрасных картинах твоих!

Курт с благодарностью наклонил голову и произнес:

– Спасибо, святой отец! Я рад, что вам так понравилось мое полотно…

– А как ты назовешь эту картину?

Живописец отошел на два шага от мольберта и окинул взглядом свое творение. Он как будто впервые любовался им. Яркое солнце отражалось своими бесчисленными лучами от неповторимых мазков художника, и картина светилась теплым разноцветьем, отдаленно напоминающим искусно выполненные церковные витражи.

– Она будет называться «Рука Марии», святой отец! – удовлетворенно воскликнул Курт.

Он весь светился от радостного возбуждения…

Генрих Готвальд медленно шел домой. Он рассеянно кивал на приветствия проходивших мимо горожан и так глубоко задумался, что прошел мимо собственного дома. Священник мучительно вспоминал – где же он видел сюжет картины художника? И только поздно вечером, ложась спать, он, наконец, вспомнил. Генрих был так впечатлен исповедью одного прихожанина, вернувшегося с войны, что после нее по ночам преследовали мучительные, страшные явления. И этот сон с Пресвятой Девой Марией был словно долгожданным освобождением для его мятущейся души…

Курт Бремер вздохнул и встал со стула из черного дерева. Он помнил наказ матери перед ее смертью. Однако желающих купить этот огромный замок не находилось. Лишь однажды приехал какой-то незнакомец, маленький, с длинным горбатым носом, черноволосый, похожий то ли на цыгана, то ли на еврея человек; походив по владениям Курта, он внимательно всё осмотрел, цокал языком, что-то бормоча себе под нос, но, в конце концов, так и удалился, ничего не пообещав удрученному художнику.

Накопления Бремера стремительно таяли. Он привез с собою из Саксонии с десяток картин и не смог пока продать ни одной. Местные жители с опаской и недоверием отнеслись к молодому хозяину таинственного замка, который находился в некотором отдалении от скопления красных черепичных крыш. Когда Курт поднимался на самый верх своих остроконечных башен, весь небольшой городок внизу лежал перед ним, как на ладони. Он был чуть больше, и даже красивей, чем его родное местечко в Саксонии. Но там остались друзья, и Курт скучал по ним. Он надеялся вернуться назад с хорошими деньгами от продажи замка и тогда уже осуществить свою мечту об учебе в Кёльнском университете.

А здесь художник никак не мог даже подружиться с кем-то. Молва о приехавшем наследнике быстро облетела весь город и стала на целую неделю предметом шушуканья местных жителей.

Когда Курт вечерами заходил в полуподвал большой пивной, все оборачивались на него, и как по команде в задымленном зале наступала тишина. Художник подходил к свободному столу, сопровождаемый многочисленными взглядами, заказывал кружку доброго баварского пива и, не спеша, потягивал ароматный напиток.

За его стол никто не садился.

Однажды слегка захмелевшему Курту надоело это холодное отношение горожан, и он с досадой воскликнул, опустив на стол с громким стуком пустую кружку.

– Ну что за люди здесь живут! Не с кем даже словом перекинуться!

Людской гул в мгновенье ока смолк. Все обернулись на Бремера и ждали, что же он скажет дальше. Курт не унимался.

– Кто сядет за мой стол и выпьет хотя бы кружку пива? А? Или у вас тут так принято относиться к приезжим?

Все молчали.

– Я Курт Бремер из Саксонии! Художник по профессии, который никому в жизни не причинил никакого вреда! Почему со мной никто не разговаривает? Ответьте мне, будьте так добры!

В углу большого зала послышался небольшой шум. Пожилой баварец с пышной седой бородой, отодвинув стул, поднялся и подошел к Курту:

– Ты, быть может, и не причинил, – слегка наклонился он, опираясь ладонями на стол, – а вот твой предок нам надолго запомнится, гори он в аду вечным пламенем!

Курт побледнел.

– Что же он такого натворил здесь? – воскликнул он с гневом. – Почему все говорят об этом загадками? И никто толком не объяснит мне, в чем его вина?

– А разве твои родители не рассказывали тебе об этом? – спросил седобородый.

– Нет! Мой отец погиб на фронте, когда мне было полтора года, а мать так и ничего не говорила про гроссфатера…

– Ну и хорошо! – выпрямился пожилой баварец. – Лучше не знать тебе про это!

Курт от злости сжал кулаки и, чуть было, не кинулся вслед уходящему старику, как сбоку его тихо окликнул молодой черноволосый человек:

– Не кипятись, саксонец! Ты, я слышал, художник? Да?

Курт с облегчением повернулся к парню:

– Да. А откуда ты знаешь это?

– Так рассказывали, что ты картины свои привез и пытаешься их продать. Я, кстати, тоже художник.

Курт впервые за долгое время улыбнулся:

– Ну, наконец-то встретил здесь родственную душу! Можно я сяду за твой стол?

– Садись, – черноволосый парень подвинулся на скамье, уступая Бремеру место.

– Два пива, кельнер! – радостно крикнул Курт в глубину зала.

В зале зашумели. Из отрывков многочисленных реплик ухо саксонца отчетливо выхватило чье-то странное замечание.

– Ну вот, наш художник Ад дождался родственничка служителя ада! Достойная пара друзей!

Курт Бремер, пошатываясь от выпитого пива, брел к своему замку. Яркая ночная луна освещала узкую тропинку, полого поднимающуюся по склону вверх. Причудливые очертания больших деревьев были неестественно желтого цвета, совсем другие, нежели днем, при ярком солнечном свете, и Курту в эту минуту казалось, что он идет по совершенно другой дороге.

– И что я сегодня так напился? – бормотал он с глуповатой ухмылкой на лице, – ноги как будто ватные стали… а еще идти вверх с полкилометра… ох!

Курт взмахнул руками и неуклюже завалился на бок. Секундой раньше его левая нога соскользнула с края тропинки и поехала по мокрой глине вниз. Художник не удержался на ногах и упал в темноту. Спустя некоторое время он огляделся и понял, что находится в глубокой яме и лишь ее верхние края, до которых было добрых четыре метра, освещаются лунным светом. Курт с досады стукнул кулаком о земляную стенку.

– Проклятие! Что за ловушки здесь вырыли около тропинки! Сколько раз проходил днем здесь и не замечал этой ямы!

Он попытался полезть вверх, сбивая в кровь пальцы, башмаками выдалбливая небольшие уступы в твердом грунте, но тщетно. Каждый раз Курт с проклятиями сваливался вниз вместе с комьями осыпающейся земли. Через полчаса он выбился из сил и в изнеможении лег на дне ямы. Огромная луна красноватого цвета заглядывала сверху, словно любопытствуя: что же делает здесь ночью измазанный грязью человек?

Курт вытер ладонью пот, заливавший глаза, и едва приподнялся на колени, чтобы продолжить попытки освобождения, как внезапно услышал леденящий душу звук. Он был похож на протяжный вой волчицы, но художник никогда прежде не слышал подобного. Вой то приближался, то отдалялся от Курта, как будто кто-то невидимый с огромной скоростью перемещался вокруг злополучной ямы. Внутри художника все замерло. Жуткая тоска накатилась на его душу, немыслимая, неизведанная ранее. Ему захотелось немедленно покинуть негостеприимную Баварию, бросив всё, вернуться в свой родной городок, к солнцу, к друзьям, и снова писать картину рядом с удивительно красивой церковью.

Но спустя несколько минут вой стих и у Курта немного отлегло от сердца. Он снял свой башмак и принялся им выбивать очередной уступ на отвесной стене. Грунт с трудом поддавался напору и за четверть часа Бремер лишь на несколько сантиметров углубил маленькую ямку.

Вдруг на голову Курта внезапно упала ветка. Он удивленно поднял голову вверх, и увиденное едва не лишило его сознания. На краю ямы стоял огромный волк. Его сверкающие зеленым цветом глаза, не мигая, смотрели на художника. В большой красной пасти волк держал ствол сосны несколько метров длиной. Курт ошарашено заскреб пальцами по стенкам ямы, инстинктивно от страха пытаясь вжаться внутрь. Волк мотнул головой, и дерево своим толстым концом со стуком приземлилось у ног Бремера. Никакая сила не заставила бы художника полезть наверх в эту минуту. Но волк, словно почуяв настроение человека, повернулся и исчез, клацнув на прощание зубами, и, как явственно показалось Курту, с каким-то немыслимо веселым выражением на его огромной серой морде.

Курт перекрестился. Его сердце забилось с огромной быстротой, и одежда стала мокрой от выступившего пота. Через минут десять вой повторился, но уже очень далеко от ямы, смутно и глухо, как бы призывая Курта не боятся, и вылезать из заточения.

– Боже милостивый! Святая Дева! Помогите мне, не оставьте меня! – прошептал художник, и, поставив поудобнее сосновый ствол, полез наверх.

Через минуту он был на свободе. Близился рассвет. Бремер, у которого хмель испарился, словно утренний туман, почти бегом направился к своему замку, внимательно смотря себе под ноги. Примерно сто шагов оставалось до заветных ворот, когда он увидел блеснувшие в лесной чаще два зеленых огня. Курт резко остановился, словно наткнувшись на невидимое препятствие. Глаза волка, не двигаясь, внимательно наблюдали за ним. Помертвевший художник осенил себя крестным знамением:

– Сгинь! Сгинь нечистый! Пресвятая Дева – заступись за меня!

Зеленые огни моментально потухли и художник, подняв голову к светлеющему небу, дабы поблагодарить Заступницу, увидел, как большая звезда, сверкавшая прямо над шпилем его замка, внезапно сорвалась вниз тонкой светящейся ниткой и медленно опустилась за горизонтом темного леса.

Глава 3

Курт, в который раз доставал из стола завещание своего предка и заново перечитывал пожелтевшие страницы. Он уже почти наизусть помнил весь текст. И только два места в нём оставались совершенно непонятными для разума. Первое, которое отметил художник еще у нотариуса Карла Зельцера: «Наследник мой имеет Много, но Мало с тем, что Отпечаток в Темноте дает».

И потом уже, у себя дома Курт разглядел в самом конце завещания строчку из очень маленьких букв и, судя по почерку, принадлежащую руке совсем другого писаря. Надпись гласила: «На мне найдется ценность эта, и лишь огонь один раздует до содроганий Мира от Посланника её. Ignis. Quere et invenies».

Последние слова, написанные по латыни, были непонятны Бремеру.

– Что же такое таится здесь? – вслух спросил себя наследник, и раскатистое эхо разнесло отзвуки вопроса по отдаленным уголкам огромного зала на первом этаже замка – здесь …есь …еcь …есь …есь…

Курт невольно поежился. Он никак не мог привыкнуть после скромного саксонского жилища к таким большим апартаментам. Иногда ему казалось, что кто-то невидимый пристально наблюдает за ним из темного угла, внимательно ловит каждое его слово, и преследует, держась на почтительном отдалении. Происшествие с падением в яму-ловушку и последующее чудесное освобождение с помощью ствола сосны, брошенным вниз таинственным и страшным существом, похожим на волка, сильно подействовало на художника. Он больше ни разу не ходил по этой тропинке в позднее время, а на следующий день, после обеда Курт явился к злосчастному месту, захватив с собой лопату. Обливаясь потом, Бремер в течение двух часов старательно забрасывал эту яму землей. И только тогда Курт успокоился, когда попавший в нее человек мог легко вылезти наверх, облокотившись руками о края.

Одиночество угнетало его. Кроме нескольких коротких встреч в пивной с молодым черноволосым художником, который окликался на странное прозвище «Ад», никаких новый контактов с людьми у Курта по-прежнему не было. Каждый раз перед походом в пивную Курт брал с собой несколько картин и выставлял их на центральной площади города. Прохожие с любопытством разглядывали их, втихомолку обмениваясь мнениями, но, к отчаянию Бремера, не покупали их. Когда начинало вечереть, понурый Курт связывал полотна вместе и бережно нес их обратно в замок. Так прошло несколько недель, и художник уже подумывал о том, чтобы запереть свое огромное жилище и вернуться в Саксонию.

Но случилось непредвиденное.

Утром августовского дня Курт спустился после сна вниз позавтракать, как издалека внезапно увидел, что картины, стоявшие рядом с большим камином, повреждены. Он стремительно подбежал к своим полотнам и принялся лихорадочно перебирать их, рассматривая страшные рваные раны, то тут, то там зияющие пустотами на холстах.

Художник был в отчаянии. Из десяти картин целой осталась только две – «Рука Марии», написанная Бремером в тот памятный весенний день около церкви, и «Баварский пейзаж», где был изображен замок Курта, возвышающийся на фоне красных крыш городка.

– Крысы! – застонал Курт, внезапно услышав где-то внутри камина характерное поскрёбывание и писк этих тварей. – Вы сожрали мои работы!

Он схватил большое деревянное полено и с ненавистью запустил в сторону доносящихся звуков. Писк и скрежет прекратился. В полной тишине Курт подошел к камину и, наклонившись, заглянул внутрь его.

Он отшатнулся.

На небольшом кирпичном выступе сидела огромная крыса и немигающим взглядом смотрела на хозяина замка. Для неё он был врагом, пришельцем, потревожившим её размеренный быт в пустующем пространстве. И видимо, поэтому эта тварь погрызла принадлежащие противнику вещи. Рука Курта машинально нащупала длинную металлическую кочергу, лежавшую на полу. Крыса не шевелилась. Молниеносный выпад хозяина замка прошел в сантиметре от ее головы. К изумлению Курта серая длиннохвостая тварь оставалась спокойной.

– Надо же… не боится, – тихо прошептали губы художника, и холодок недоброго предчувствия пробежал по его спине. Но отступать было нельзя. Бремеру надо было показать, кто является хозяином в этом большом доме.

– Сейчас, гадина, я тебе дам! – пробормотал он, быстрым шагом отправляясь в чулан. Там он достал большую бутыль с керосином, обмотал конец кочерги тряпкой, потом смочил ее огнеопасной жидкостью и поджег. С этим горящим факелом Курт стремительно подбежал к камину и сунул его внутрь. Крыса злобно взвизгнула, пулей вылетела прочь, растворившись в темном углу зала. Художник взял две оставшиеся картины и поставил их рядом со своею кроватью в спальне.

Ночью его разбудил странный звук. Курт открыл глаза и понял – он в комнате не один. Звук, отдаленно похожий на чавканье, раздавался рядом. Бремер тихонько привстал, потянулся к небольшому столику, стоявшему у изголовья кровати, чиркнул спичкой и зажег большую свечу. Увиденное повергло художника в ужас. Знакомая крыса, деловито пристроившись на холсте картины «Баварский пейзаж», острыми зубами поедала высокие шпили наследного замка. Курт стремительным движением ткнул пламенем свечи в бок незваной гостье. Шкура крысы зашипела, раздался визг, свеча сломалась пополам, и Курт в темноте упал рядом с картиной. Быстро вскочив на ноги, наследник зажег другую свечу, а от нее – еще несколько, торчавших в подсвечниках у стен. В спальне стало светло. Курт осмотрелся. Крысы нигде не было видно. Бремер подошел к картинам и наклонился. Полотно «Баварский пейзаж» было безнадежно испорчено. Художник сел на кровать и обхватил голову руками – он только закончил эту картину и надеялся завтра продать ее на городской площади.

Так он просидел в задумчивости до самого утра. Лучи солнца своими золотистыми потоками медленно заползали внутрь через высокие окна спальни. Предчувствие какого-то неотвратимо надвигающегося события не покидало душу Бремера. Природное человеческое любопытство автоматически заставляло его мозг постоянно работать над разгадкой тайны, зашифрованной в завещании гроссфатера. Но в эту минуту Курт и не предполагал, что очень близок к своей цели.

Картину «Рука Марии» надо было срочно спасать. Курт внимательно осмотрел свою спальню и нашел маленькое отверстие в полу, через которую и проникла серая тварь. Художник тщательным образом заделал эту дыру глиной, смоченной в особом растворе. И все же эта мера показалась ему недостаточной. Курт принес в спальню высокую лестницу, и, взобравшись по ней, поместил картину на широкое углубление большого окна, так, что она своим верхом была прислонена к стеклу.

В эту ночь он долго не мог уснуть, прислушиваясь к шорохам и звукам, которые время от времени раздавались в его замке. Лишь под утро, в час Быка, веки Курта сомкнулись, и он провалился в тревожный сон. Ему грезился старый Бремер, который почему-то сначала строго смотрел на него со своего большого портрета, а потом внезапно отделился от собаки, замершей в ожидании приказа у ног хозяина и шагнул навстречу своему внуку.

– Ну что же ты, Курт, все ищешь в моем замке? – голос предка далеким эхом доносился до сознания художника. – А никак ничего не найдешь?

И зловеще засмеялся.

– Ха-ха-ха-ха-ха, а я то посообразительнее тебя был в молодости! И крысы мои картины не трогали! Не там ты хранишь свое богатство, Курт, не там…

Вдруг собака, изображенная на картине, неожиданно стала уменьшаться в размерах и на глазах превращаться в серую крысу. Она стремительно подбежала к Курту и полезла по его одежде вверх. Хозяин замка замахал руками, стараясь стряхнуть незваную гостью, но та цепко держалась на ткани. При этом раздавался звук раздираемого полотна…

Курт в холодном поту подскочил на кровати. Едва заметный рассвет теснил полумрак его спальни. Художник зажег свечу и заметил тень, метнувшуюся на широком подоконнике.

«Крыса здесь!! – молнией пронеслось в мозгу Бремера. – И она полезла к моей лучшей картине!»

Курт стремительно подбежал к лестнице, схватил ее и приставил рядом с окном, на котором стояла «Рука Марии». Он вскарабкался вверх с подсвечником в руке и свободной рукой откинул верх полотна. Почти одновременно с этим он увидел серую молнию, летящую ему прямо в лицо. Крыса атаковала художника. Он инстинктивно отпрянул назад, но не рассчитал этого движения и в следующую секунду понял, что падает навзничь с большой высоты на каменный пол спальни.

«Неужели так просто и глупо?» – успел подумать Курт, приготовившись к самому худшему.

Но случилось необъяснимое. Как будто чья-то невидимая рука бережно подхватила его сзади за спину и осторожно направила падающее тело на мягкую перину постели. По всем законам физики Курт должен был с ужасной силой грохнуться метрах в трех от своей кровати. Он недоуменно уставился на высокий потолок, когда его тело с комфортом устроилось на чуть отброшенном в сторону одеяле.

– Боже мой! Я спасен! – непроизвольно вырвалось из груди художника это восклицание. Он посмотрел по сторонам и увидел подсвечник, лежащий на полу на довольно далеком расстоянии.

– Как? Что же спасло меня? – продолжал рассуждать вслух молодой Бремер. – И этот сон… как будто кто подталкивает меня… к чему только? И где эта серая тварь?

Курт снова поднялся с постели и быстро осмотрел спальню. Теперь он увидел другое отверстие рядом с дверью.

– Шайзе! – впервые за долгое время выругался художник. – Я найду и убью тебя!

Рассветало.

Взгляд Курта непроизвольно поднялся вверх, к окну. Святая Мария по-прежнему ласково смотрела на него, простирая свою руку в направлении лестницы, с которой только что падал автор картины. Взгляд Богоматери излучал то небесное тепло, которое свойственно только Ей одной, в полотнах совершенно разных художников, как будто бы их руками водил один и тот же Небесный Творец, помогая создавать этот незабываемый образ. Утренние лучи солнца, падающие из других окон, золотыми отблесками играли на маслянистой поверхности холста. Курт испытывал в эту минуту то редкостное ощущение восторженно-нежной любви к своему детищу, которое иногда посещает авторов шедевра, когда они видят и чувствуют какие-то новые, доселе скрытые, таинственные грани его.

Художник сложил ладони вместе, приставил их к груди и закрыл глаза. Его губы шептали благодарственную молитву Всевышнему за удивительное спасение, и с каждой секундой Курт все больше и больше верил в то, что именно рука Божьей Матери поддержала его падающее навзничь тело и переместила на мягкую постель.

Закончив молитву, Бремер сел на кресло и стал размышлять о случившемся. Он вспомнил отчетливый, странный сон, приснившийся ему в эту ночь, все слова бывшего хозяина замка.

«Не там ты хранишь свое сокровище… не там, а где же тогда? Крысы мои картины не трогали… не трогали… почему? Быть может… потому что они не могли туда пробраться? А куда? Так туда же, где висит огромный портрет деда! Точно!»