Текст книги "Хищники"

Глава 2

– Кажется, прибыли! – услышала Дагурова и, оторвавшись от своих воспоминаний, глянула в окошечко: там в темноте показались три светящиеся точки. Как на школьной доске – углы равнобедренного треугольника.

Винтокрылая машина зависла в воздухе, потом как бы нехотя, слегка покачиваясь, стала опускаться вниз. А огненные кружки все приближались, постепенно превращаясь в высокие огненные факелы. Вертолет приземлился. Летчик открыл дверцу, и в машину ворвался густой тягучий смолянистый воздух. Ольге Арчиловне вспомнился запах новогодней елки с настоящими стеариновыми свечами, которые так любил зажигать отец.

Кабашкин производил странные движения обеими руками – как мусульманин, проводил ладонями по лицу, шее, лбу.

– Помажьтесь, – протянул он следователю белый тюбик. – А то сожрут до костей.

«Против комаров, – догадалась Дагурова, выдавливая на ладонь червячок мази с горьковатым запахом. – А мы с Виталей об этом не подумали».

К машине, отбрасывая тень, приближался высокий мужчина.

– Разрешите представиться, – подошел он к Артему Корнеевичу, приняв его за старшего по должности. Веселых молча переадресовал подошедшего к следователю.

– Гай, – отрекомендовался Ольге Арчиловне встречающий. – Федор Лукич. Директор заповедника…

Гай был одет в добротный костюм, поверх которого расстегнутая куртка из тонкой кожи. На голове замшевая кепка. Отблески костров размывали черты его лица.

«Лет сорок – сорок пять», – определила следователь. И отметила про себя, что фигура и осанка у директора как у военного.

– Как пройти к месту происшествия? – спросила у Гая следователь.

– Недалеко.

Он подвел Дагурову к краю поляны. Это было метрах в пятнадцати от вертолета. Дальше обрыв, зияющий темнотой.

Следователь посоветовалась с Кабашкиным и Веселых: как быть? В такой темноте работать было невозможно.

– Что-нибудь придумаем, – как всегда, немногословно ответил Артем Корнеевич и направился к летчику.

– Спускаться метров пятьдесят, – снова послышался голос Гая. Он стоял рядом и тоже вглядывался в темноту.

– Помилуйте, батенька, – насмешливо произнес Иван Иванович. – Мои старые кости очень плохо срастаются…

– А в обход километра полтора, – как бы извиняясь, произнес директор заповедника. – В принципе, ничего опасного…

Возвратился Веселых с вертолетчиком. В руках у них был не то прожектор, не то фара, от которой к вертолету тянулся тонкий гибкий кабель.

Летчик щелкнул каким-то тумблером. Яркий луч света скользнул по извилистой тропе, перескакивающей с уступа на уступ, и уперся в землю, выхватив круг с курчавыми кустами, рядом с которыми виднелась фигура лежащего человека. Из темноты появилась еще одна фигура и, заслонившись от яркого света одной рукой, другой помахала в их сторону.

Гай оказался прав: спустились в распадок они довольно легко.

– Слава богу, добрались, – подошел к ним человек в странном одеянии: кирзовых сапогах, спортивных брюках и стеганой ватной фуфайке, из кармана которой, как у опереточного разбойника, торчала рукоятка пистолета. Его полное лицо с улыбчивыми глазами было озабоченно и в то же время светилось доброжелательностью.

«Пенсионер, что ли? – подумала следователь. – Ветеран местной милиции? Надо же, и не побоялся один в такой темноте рядом с трупом…»

– Участковый инспектор, – отрапортовал он следователю. – Капитан Резвых.

– Как же быть с понятыми? – спросила Ольга Арчиловна.

– Я думаю, вот товарищ Гай не откажется, а вторым попросим летчика, – предложил участковый.

Дагурова молча кивнула головой. А сама мучительно вспоминала схемы, правила и наставления, которые предусматривают очередность действий в таких случаях. И никак не могла сообразить, что надо делать сначала – поговорить с участковым или сразу приступить к осмотру места происшествия.

Дело в том, что убийство ей самостоятельно расследовать приходилось впервые. Однажды, будучи стажером у Обретеновой, она участвовала в следствии по делу об убийстве. Но тогда Дагурова была, так сказать, на подхвате. А вот теперь приходится самой…

Капитан ждал.

– Подозреваемый в убийстве задержан? – обратилась к нему Дагурова.

– А как же… – с расстановкой произнес Резвых. – Под охраной.

– В райотделе?

– Нет, у нас в поселке. Жена стережет…

– Как жена? – удивилась Ольга Арчиловна. – Чья жена?

– Да вы не беспокойтесь. Она со мной больше тридцати лет… И не в таких переделках бывала… Я что подумал, товарищ следователь, вы захотите допросить его… Вот и не стал отправлять…

– Хорошо, – кивнула Ольга Арчиловна. – Приступим к осмотру.

Убитый лежал на боку со странно подвернутой ногой. Как будто он старался в последний миг подняться, но не смог.

Ярко сверкнула фотовспышка, одна, вторая… И как рефрен доносились откуда-то рядом тихие вздохи и шептания реки.

Судебно-медицинский эксперт, осматривая труп, то и дело отмахивался от комарья, тучей вьющегося в снопе света, лившегося сверху, с обрыва.

На убитом были резиновые сапоги, плотные спортивные брюки. Штормовка из непромокаемой ткани с надетым на голову капюшоном слегка задралась на спине. Противомоскитная сетка прилипла к лицу, залитому кровью. Карманы куртки были вывернуты. Документов никаких. Впрочем, и других предметов тоже, кроме носового платка. На левой руке японские часы «Сейко» с массивным браслетом. Часы шли и показывали начало третьего.

По предварительному заключению судмедэксперта, смерть наступила часов пять назад, между 21 и 22 часами 27 июля.

Справившись с первым волнением, Дагурова теперь действовала спокойнее. Горячность и какая-то внутренняя дрожь (кажется, ей удалось скрыть это от окружающих) сменились другой дрожью – было зябко и сыро, коченели кончики пальцев, державших авторучку.

Врач, заметив, что Дагурова вконец продрогла, накинул ей на плечи свой плащ, оставшись в толстом свитере.

– Смерть наступила сразу? – спросила следователь.

– Наповал… – махнул Кабашкин рукой. – Ранение сквозное, от уха до уха…

– Как вы думаете, положение трупа не изменяли?

– Судя по потекам крови – нет.

Этот вопрос следователь задала неспроста: ее смущали вывернутые карманы штормовки.

Небо начало сереть. И тени людей, колыхающиеся в лучах света, были уже не такими четкими.

Веселых делал какие-то странные проходки вокруг трупа, то приближаясь, то удаляясь от него. Вид у Артема Корнеевича был недовольный. Ольга Арчиловна поняла: при таком свете работать ему нелегко. Кабашкин тоже заметил состояние Веселых и, не обращаясь ни к кому, произнес:

– Ничего, уже светает…

Веселых мельком глянул на небо и попросил у Кабашкина закурить.

– Проклятый гнус, – затянулся он сигаретой, закашлялся и стал помахивать рукой возле лица. Было видно, что некурящий.

Следователь и его помощники осматривали каждый сантиметр земли в радиусе метров двадцати вокруг трупа. Никаких подозрительных предметов не нашли. И только густая трава хранила следы ног.

Заканчивали осмотр места происшествия, когда светлеющее небо четко обрисовало край распадка, конус далекой сопки и изломанную линию верхушек деревьев.

Вертолетчик улетел с радостью: происходящее явно подействовало на него удручающе, и он постарался поскорее покинуть это место, сделав прощальный круг над распадком. Эхо от шума вертолета прокатилось по ущелью. Гай спросил, останется ли вся группа в заповеднике и нужен ли он еще тут, возле убитого.

Ольга Арчиловна сказала, что в Кедровом им придется пробыть некоторое время, поблагодарила директора за участие в осмотре и отпустила. Он ушел тоже с облегчением. Понятно, занятие невеселое и может подействовать даже на человека с крепкими нервами.

– Если что надо, – сказал на прощание Федор Лукич, – я буду у себя, в Турунгайше.

Турунгайш – центральная усадьба, где размещалась дирекция заповедника и жили его немногочисленные сотрудники. Вскоре следователь и участковый отправились туда же. А Кабашкин и Веселых остались, сославшись на то, что им еще надо поработать. Судмедэксперт попросил капитана связаться с райцентром и обеспечить транспортировку трупа для вскрытия…

– Арсений Николаевич, – обратилась по дороге к капитану следователь, – введите меня, так сказать, в оперативную обстановку.

Резвых помог Дагуровой перебраться через небольшой ручей и только потом начал свой неторопливый обстоятельный рассказ:

– Вчера под вечер, когда уже смеркалось, мы с женой вернулись с рыбалки. Есть тут озеро неподалеку. Замечательное озерцо, Нур-Гоол называется. С островком посередине. Значит, пришли домой. Не успели переодеться, вижу, бежит Нил Осетров, лесник здешний. Молодой парень, лет двадцать пять ему… Забегает он ко мне, сам не свой, и говорит: в тайге в него стрелял какой-то тип. Он, Осетров, тоже выстрелил и, кажется, убил… Я, конечно, прежде всего уточнил: где, когда, какой тип? Нил отвечает, что в распадке, мол, минут двадцать назад. А что за тип, не знает. Темно уже было, да и лицо все в крови… Я в чем был, – он показал Ольге Арчиловне на свое странное одеяние, так удивившее ее при знакомстве, – побежал с Осетровым на место происшествия. Только успел сунуть в один карман пистолет, а в другой фонарик и надеть милицейскую фуражку. Жена схватила со стены охотничий карабин и тоже подалась вместе с нами. Мало ли, вдруг банда какая… Когда прибежали туда, смотрю – и в самом деле лежит человек этот убитый… Посветил я фонариком, да так и ахнул: это же Авдонин, ученый из Москвы. Ну, думаю, дела! Что же ты, говорю, паря, натворил? А Осетров весь дрожит… Еще бы, впервой, видать, в человека стрелял… А тут еще такое – убить своего ни за что ни про что…

Резвых перевел дух. Они одолевали невысокий пригорок, заросший молодыми лиственницами, кудрявившимися в неярком утреннем свете. Подъем капитану давался нелегко.

– Что, они были незнакомы? – спросила следователь. Ее ходьба разогрела.

– Виделись… Но я же говорил – в тайге было темно… Нил объясняет: заметил, мол, незнакомого человека с мешком и ружьем, окликнул, все как положено. А тот от него. Нил крикнул: «Стой! Стрелять буду!» Нельзя ведь в заповеднике посторонним с оружием. А незнакомец только шагу прибавил. Осетров в воздух пальнул, для предостережения. Тогда этот, с мешком, повернулся – и в Нила стрельнул…

– Как? Из чего? – уточнила Ольга Арчиловна.

– Уверяет, что из ружья… После этого Осетров с ходу опускает свой карабин и прямо без прицелки бабахает…

Упал, говорит, как подкошенный. Нил подбежал, смотрит: тот готов. Ну и сразу ко мне…

– А когда вы прибежали, ружье возле пострадавшего было?

– В том-то и дело: ни ружья, ни мешка. Смекаю, тут что-то не то… Первая, значит, у меня версия такая: с перепугу это вышло у Нила. За браконьера принял Авдонина. Сумерки, что-то померещилось, ну и затомашился[1]1
  Затомашиться – растеряться, потерять голову (местн.).


[Закрыть] парень. Знаете, как бывает…

– У страха глаза велики, – подсказала следователь.

– Вот-вот, велики, да ничего не видят…

– Вы первый прибыли на место происшествия?

– Точно. Никого не было. Это уже потом Гай появился.

– Выходит, ружье и мешок у Авдонина – фантазия Осетрова?

– Испариться же они не могли… – Капитан с прищуром посмотрел на Дагурову. – Я сам говорю Нилу: не темни, паря, выкладывай все начистоту. А он клянется, божится, что так все оно и было, как рассказал… Засомневался я, по правде говоря.

Некоторое время Дагурова и Резвых шли молча. Следователь обдумывала сказанное капитаном. А тот ожидал дальнейших вопросов. Чуть дунул ветерок, пахнущий сыростью и прелью.

– А вы как полагаете? – спросила наконец она капитана. – Почему все-таки Нил стрелял?..

– Засомневался я, значит, и решил… нет, тут дело может быть в другом… Ну, посмотрите сами… У Гая дочь, Чижик, извините, Маринка. Нил с ней с детства дружил. А кто знает, где кончается дружба и начинается любовь? Никто. А тут Авдонин появляется. Тоже ему девчонка приглянулась. Сами понимаете: где узко, двоим не разойтись… – Капитан развел руками: мол, вопрос ясен и распространяться особенно нечего.

– Взрослая дочь?

– Школу нынче закончила. Собирается в институт. В Москву, насколько мне известно.

«Господи, совсем ребенок! – подумала Ольга Арчиловна. – Какие тут могут быть еще страсти… Да, но ведь шекспировской Джульетте было четырнадцать лет! Хорошо, пусть Шекспир и выдумал. А Нине Чавчавадзе, в которую безумно влюбился великий Грибоедов? Столько же…»

Резвых, словно угадав ее мысли, добавил:

– Не простая девочка. Ой не простая. С таким-этаким… – Он покрутил в воздухе пальцами, не находя слов для объяснения.

– А мать кто?

– Нету матери. Двое они – Федор Лукич и Чижик…

– Чижик? – переспросила следователь.

– Так ее с детства все зовут… А почему так прозвали Марину, не знаю. – Капитан помолчал и продолжил: – Вот и жили они – Гай в Турунгайше, а Чижик в школе-интернате, в Шамаюне, у нас в райцентре… Жена Федора Лукича, говорят, умерла, когда девочке и годика не было… Не любит об этом директор распространяться.

– Значит, Гай не женат?

– Не нашел, видать, подходящей. Или первую забыть не может. И такое бывает…

Дагурова пожалела, что понятым пригласила Гая. Но она ведь даже не предполагала, что его дочь причастна к происшествию…

Как-то сразу вдруг показались дома. Крепкие, рубленные из толстых бревен.

– Пришли, – сказал Резвых. – Турунгайш.

– Как? – удивилась Ольга Арчиловна.

– А вы думали – универмаги, театры, – усмехнулся участковый инспектор.

Турунгайш расположился на сухом, проветриваемом месте. Сырость осталась в тайге, которая тут расступилась, давая место свету и воздуху. Возле изб садики и огороды. А возле одной торчал шест металлической антенны с тросами распорок, будочка на столбе с приставленной лесенкой да еще какое-то сооружение, явно имеющее отношение к метеорологии.

– А что за человек этот Осетров? – поинтересовалась Дагурова.

– Да как вам сказать? Малый с характером. Из армии пришел два года назад. Учится заочно в институте… Браконьеру лучше ему не попадаться – никаких поблажек. Очень суров… На кордоне живет. – Резвых подумал, что еще добавить к такой краткой характеристике. И очень веско произнес: – Непьющий.

– А как насчет судимости?

– Имел… Мотоцикл прежнего участкового разбил. А что и как – увы. Я ведь тут без году неделя…

– Мне бы хотелось подробнее об этом.

– Это нетрудно, товарищ следователь. Узнаю…

Поселок еще спал. Высоко в небе чуть зарозовели облака. На горизонте серебрилась вершина сопки, чем-то напоминающая изображение знаменитой Фудзиямы со старинного рисунка Хокусаи. И, словно довершая общий вид, на ее фоне раскорячились изогнутыми ветвями несколько причудливых крон сосен…

Резвых показал свой дом – длинный сруб, словно составленный из двух. Одна половина была оштукатурена, другая – просто покрашенные бревна.

– Арсений Николаевич, – спросила следователь, когда капитан подвел ее к зданию дирекции заповедника, – а вы сами-то выстрелы слышали? Сколько их было, не помните?

Капитан задумался.

– Уж два – это точно… А может быть, три… Честно говоря, не обратил внимания.

Глава 3

Возле служебного домика, где располагалась дирекция заповедника, стоял щит. На нем плакат с нарисованным костром, перечеркнутым крест-накрест, и надписью: «Помни, из одного дерева можно сделать миллион спичек, а одной спичкой сжечь миллион деревьев».

Ольга Арчиловна поднялась по скрипучему крыльцу, вошла в сени, из которых вели две двери. Она наобум толкнула левую. За столом, в утреннем полумраке, сидел Гай.

– Можно? – спросила следователь.

– Заходите, конечно. – Федор Лукич щелкнул выключателем, и над столом вспыхнул желтый конус света.

Директор сцепил руки, опустил на них подбородок.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – сказал он, и Дагурова поняла, как устал и измучен директор событиями этой ночи. – Вот сижу, думаю и до сих пор не могу прийти в себя, – продолжал Гай. – Как в кошмаре…

– Понимаю… – неопределенно ответила следователь.

– Вам, конечно, привычно…

– Мне кажется, к убийствам привыкнуть нельзя…

Директор вскинул на нее утомленные и недоверчивые глаза. А Ольга Арчиловна подумала: если бы он знал, что она впервые по-настоящему столкнулась с гибелью человека, вот так, лицом к лицу, и сколько сама пережила в том распадке под причитание реки.

Сейчас наконец она разглядела Гая как следует. Удлиненное лицо с волевым подбородком и глубокой ямочкой посередине. Волосы густые, прямые, подстрижены коротко, как у подростка, и это молодило Гая. А вот глаза выдавали возраст: сеточка морщин разбегалась к ушам и скулам. Впрочем, волнение, бессонная ночь. Это состарит любого…

– Просто не укладывается в голове, – вздохнул директор. – Какая нелепость, чушь!.. А главное – нет человека… Такого человека!..

– Давно знаете Авдонина? – спросила Дагурова. Честно говоря, она все еще раздумывала, как приступить к разговору: ей казалось не совсем уместным начать с формальностей, предупреждения об ответственности за дачу ложных показаний и прочего. А записывать разговор на магнитофон, пожалуй, и вовсе было бы некстати…

– Эдгара Евгеньевича? Несколько лет. – Федор Лукич задумался. – А точнее – три года. Он вел научную работу, связанную с нашим соболем…

Гай встал, достал из застекленного шкафа книжечку в мягкой обложке и протянул следователю.

«Э.Е. Авдонин. Влияние циклических климатических колебаний на ценность меха промысловых пушных зверей Дальнего Востока». Брошюра небольшая, страниц пятьдесят. Вышла в Москве, в издательстве «Колос». На титульном листе поперек названия размашистая дарственная надпись: «Дорогому Федору Лукичу – одному из тех, кто искренне и плодотворно содействовал появлению этого скромного труда. С глубокой благодарностью автор». И подпись.

– Собирался защищать докторскую, – резюмировал Гай. – И защитил бы, я уверен. Идеи у него интересные… – Директор положил книгу на место. – Были, – добавил он со вздохом.

Следователь окинула взглядом кабинет Гая. Большая, выполненная цветной тушью схема заповедника на стене, портрет, видимо, какого-то ученого в рамке под стеклом, книжный шкаф, а на нем – чучело изящного зверька.

– Куница? – поинтересовалась Ольга Арчиловна.

– Колонок, – пояснил Гай. – Но здесь уместнее был бы соболь. Заповедник создан ради него…

– Простите, я вас перебила…

– Ничего, ничего… Значит, об Авдонине, – глубоко вздохнул Гай. – Я ведь особенно близко его не знал. Приедет на две-три недели. В основном зимой. А у нас в это время самые хлопоты. Подкармливать зверей, птиц… Да еще охотнички забредают. Глаз да глаз нужен… Честно, даже иной раз обижался, что не уделяю ему внимания…

– А как же «с благодарностью»? – кивнула Ольга Арчиловна на книжный шкаф.

– Обычная вежливость, – отмахнулся Федор Лукич.

– А где он работал?

– Преподавал. В институте, в Москве… Первоклассный специалист по пушнине. И даже в столице заметная фигура. Бывал на международных аукционах… Вот только что вернулся из длительной заграничной командировки…

– И все-таки, Федор Лукич, что вы можете сказать о личных качествах Авдонина? – настаивала Ольга Арчиловна. Она искала возможность перейти к главному, к дочери Гая.

– Ну что? Простой, внимательный. Несмотря на свое положение, не отказывал никому в услугах. Мелких. Кому лекарство там из Москвы, кому книгу… Любил фотографировать. Снимки привозить или присылать не забывал. А то знаете, нащелкать – одно, а как до фотокарточки доходит… – Гай махнул рукой.

– Сколько ему было лет?

– Что-то около тридцати пяти.

– Говорите, приезжал только зимой? И часто?

– В основном зимой. Правда, бывал и летом. Но всего два-три дня. Проверить научные наблюдения…

– А когда приехал в этот раз?

– Вчера. Где-то в середине дня. Мы успели перекинуться несколькими словами. Он пошел отдыхать после дороги, устраиваться…

– Куда?

– Где и вы будете жить. В академгородке…

– Где? – переспросила следователь.

– Да нет, вы не подумайте… Это наш домик для научных сотрудников и командированных. Метров восемьсот отсюда… Кто-то в шутку назвал академгородок, так и осталось.

– Покажите, пожалуйста, – встала Дагурова и подошла к карте-схеме заповедника.

Гай ткнул пальцем в кружочек с надписью: «Академгородок».

– Как вы узнали об этом убийстве?

– Дочь прибежала. Сама не своя. Говорит, Осетров какого-то браконьера застрелил.

– Простите, вы где были в это время?

– У себя дома. Смотрел телевизор… Развлечений у нас мало. Вот и сидел, наслаждался футболом. – Он усмехнулся. – Да, наслаждался… И тут нате вам, такой сюрприз… Ну я, конечно, бегом туда. Там уже находились участковый, его жена, Нил Осетров… – Гай провел рукой по лицу, словно хотел смыть, стереть из своей памяти ту страшную картину.

– А где произошло убийство? – глянула на схему следователь.

– Вот здесь, – показал директор. – Приблизительно на середине между Турунгайшем и академгородком.

– У Авдонина ружье было? – спросила Ольга Арчиловна.

– Когда?

– Когда вы днем виделись.

– А как же. У Эдгара Евгеньевича отличный заграничный карабин. У нас без ружья не ходят. Тайга. Зверье…

Они вернулись к столу.

– Что вы можете сказать об Осетрове, – спросила Дагурова.

– Как о работнике? – уточнил Гай.

– Хорошо, сначала как о работнике.

– Ну, во-первых, Осетров – потомственный охотник, – подумав, сказал Федор Лукич. – Учится на охотоведческом факультете. Заочно. И надо признать, что в последнее время особых замечаний его поведение не вызывает. Как будто все шло теперь нормально…

Ольга Арчиловна обратила внимание на то, что Гай не пытается очернить, охаять Осетрова, как это бывает нередко в тех случаях, когда человек что-то натворит. Тут не так. Правда, Дагуровой показалось, что директор заповедника, стараясь быть объективным в оценке своего подчиненного, акцентировал на словах «в последнее время», «теперь» – видно, в прошлом служебное поведение молодого лесника имело свои сучки и задоринки. Интуиция не подвела следователя. Когда Дагурова решила уточнить обстоятельства, характеризующие Осетрова, Гай рассказал, что несколько лет назад он вынужден был наказать Нила: один раз за разбазаривание корма, а другой – за срыв телевизионной съемки у них в заповеднике.

– Но это было давно, Нил, видно, после этого выводы сделал, да и я стал чаще пряником пользоваться, чем кнутом… Жизнь убедила… А так, в общем, Осетров – работник толковый, грамотный, непьющий. Правда, любит пререкаться. Горячий… – подытожил Гай.

– А как человек? – спросила Дагурова.

Гай медлил.

– Откровенно? Не хотелось бы высказывать свое мнение.

– Почему?

– Возможно, я буду не очень объективен…

– Есть основания?

– Имеются, – кивнул директор.

– Связано с вашей дочерью?

Гай щелкнул выключателем. Настольная лампа погасла.

– Извините, ничего? – спросил он у следователя. – Двойной свет… Что-то на глаза действует. Может, оттого, что не спал…

– Да, уже светло, – согласилась Дагурова и внимательно посмотрела на Гая.

– Связано, – наконец ответил директор. – Но никакого отношения не имеет к сегодняшнему… То есть к вчерашнему событию.

– А я слышала, Авдонин и Осетров не смогли разойтись на узкой дорожке из-за вашей дочери.

– Как это – на узкой дорожке? – повысил голос Гай.

– Ревность…

– Интересно, – усмехнулся Федор Лукич. – Кто успел… От кого вы могли услышать такое? Лезть в личные дела…

– Простите, Федор Лукич, может быть, вам это не очень приятно, но, увы, следователь иной раз вынужден касаться личной жизни людей. В интересах дела… Скажите, какие отношения были между Мариной, Осетровым и Авдониным?

– Я считаю, что есть область, куда не имеют права вторгаться даже родители, – ответил Гай, глядя прямо в глаза следователю.

– Она с вами не делилась?

– Нет. Но если бы это было и так… Я бы выслушал, но не дал никакого совета… Что, парадоксально?

– Но совет отца! – возразила Ольга Арчиловна. – Добрый, чуткий…

– Поверьте, дорогая! – воскликнул Гай и, спохватившись, стал извиняться: – Ради бога, извините, Ольга Арчиловна… Вы же для меня по возрасту… Так вот, мое правило: в личную жизнь дочери не вмешиваться…

Он замолчал, словно давал понять: на эту тему распространяться больше не намерен.

«Ну что ж, – подумала Дагурова, – наверное, у него есть основания так говорить. Или пытается что-то скрыть?»

Она решила пока не слишком нажимать. Человек не камень. А пережить Гаю за какие-то последние десять часов пришлось немало.

– Я хочу поговорить с вашей дочерью, – сказала следователь.

– Пожалейте ее, – умоляюще сложил руки Гай. – Представьте ее состояние… Совсем ведь ребенок…

– Федор Лукич, поймите и вы меня. Дыма без огня не бывает. И мое любопытство не праздное…

– Ну хотя бы не сегодня. Пусть придет в себя. Я готов давать вам любые показания… Не мальчик ведь, вижу, это не просто разговор, это допрос…

– Да, и мы оформим его протоколом. А насчет вашей дочери… Хорошо, постараюсь ее сегодня не беспокоить. Если в этом не будет крайней необходимости… Но вернемся к Авдонину и Осетрову.

Федор Лукич посмотрел на Дагурову с благодарностью.

– Ревность… Ревность, – повторил он. – А ведь знаете, ни тот ни другой внешне это не проявляли. Во всяком случае, при мне.

– А любовь?

Гай виновато улыбнулся.

– Нил дружил с Мариной с детства. Возможно, это чувство переросло в любовь. У них какие-то свои темы для разговоров, точки соприкосновения. Какой девочке не нравится покровительство юноши? Но последнее время я их вместе почти не видел.

– А раньше?

– Раньше? Раньше он мог проделать двадцать километров на лыжах, в пургу, чтобы повидать ее в Шамаюне. А вывод делайте сами.

– Понятно. Теперь об Авдонине.

– Тут ответить будет посложнее. Эдгар Евгеньевич почти вдвое старше Марины…

– Что же, разве не бывает?

– Разумеется, бывает. Сколько хотите. И в жизни, и в литературе. Только я хочу сказать, что мужчина в таком возрасте проявляет свои чувства более сдержанно.

– А по-моему, наоборот, – возразила следователь.

– Да? – удивился Гай.

– Возраст раскрепощает. Это в молодости мы стеснительные…

– Эдгар Евгеньевич оказывал Марине знаки внимания, – сказал Гай.

– В чем это выражалось?

– Привозил из Москвы различные безделушки…

– Они переписывались?

– Не знаю. Дочь ведь здесь со мной бывала только во время каникул. А выспрашивать у воспитателей в интернате… Нет, это недостойно.

– Когда они познакомились?

– Три года назад. Я почувствовал – что-то в ней заинтересовало Эдгара Евгеньевича. Но тогда она была и вовсе ребенок… Потом в каждый приезд вечерами у нас пропадал. Уже темно, поневоле начинаешь беспокоиться, как он доберется до академгородка, мало ли – волки, медведь-шатун… А он ей все о Москве, о знакомых артистах. О Париже… За полночь засиживался. – Гай вздохнул.

– Значит, она ему нравилась?

– Если бы не нравилась, не вел бы себя так. Как вы думаете?

Гай вдруг прислушался. И Дагурова различила звук автомобиля. Как только улетел вертолет, ей все время казалось, что они теперь оторваны от привычного механизированного мира и в него можно добраться лишь звериными тропами. Напротив окна резко притормозил автофургон «москвич» с надписью: «Почта». Из кабины выскочил молоденький шофер и направился прямехонько к дверям дирекции.

Гай недоуменно посмотрел на часы, на следователя. Такая ранняя весть тревожила…

– Можно? – заглянул в дверь водитель.

– Да, Гриша. Что это спозаранку? – поднялся ему навстречу Гай.

– Здрасте. – Шофер зачем-то снял кепку и вручил директору заповедника вчетверо сложенную бумажку. – Распишитесь, Федор Лукич. И минуты поставьте точно. Мчал на всех парах…

Гай расписался. И, когда шофер удалился, распечатал телеграмму, пробежал ее глазами и протянул следователю.

Телеграмма была правительственная. «Срочно сообщите подробности гибели Авдонина тчк обеспечьте доставку тела Москву за счет министерства тчк замминистра Пятаков».

– А что сообщать? Что? – Федор Лукич растерянно вертел в руках телеграмму.

За окном проурчал мотор, «москвич» лихо развернулся, снова нарушив тишину утра.

– Надо ехать в район. Отсюда сразу не дозвониться до Москвы. Такая морока… Попрошу помочь в райкоме.

Дагурова глянула на часы.

– В столице уже обедают, – сказал Гай, перехватив ее взгляд.

«Ну да, расстояние… – вспомнила следователь разницу во времени. – У нас раннее утро, а там далеко за полдень».

– Мне хотелось бы оформить нашу беседу, – сказала она.

– Я же не навсегда уезжаю…

– Хорошо, Федор Лукич, – поднялась Ольга Арчиловна. – Когда вернетесь, оформим протокол.

– Работайте спокойно. Я сейчас дам команду, чтобы постель, еду – все-все обеспечили… А можно и так: я поставлю подпись, а протокол вы запишите сами.

– Нет, порядок есть порядок.

…С чего начать допрос Осетрова, Ольга Арчиловна пока себе не представляла. Еще со студенческих лет она помнила, что поведение преступников делится на три категории. Первая – преступник говорит правду. Это проще всего и бывает в случаях неумышленного преступления, искреннего раскаяния или оттого, что он застигнут врасплох. Вторая – преступление умышленное, тщательно подготовленное. Тогда заранее разрабатывают версию о своей непричастности, алиби и так далее. Этот случай самый серьезный. Третья – когда преступник не допускает даже и мысли о разоблачении. Но, почуяв, что у следователя есть улики, врет напропалую, что и помогает припереть его к стенке…

Так или иначе, первый допрос очень важен. И для следователя и для преступника. У Дагуровой были в руках кое-какие козыри. Но как поведет себя Осетров? Шагая к дому участкового инспектора, Ольга Арчиловна вдруг явственно ощутила на себе чей-то взгляд. Остановилась. Оглянулась. Никого.

«Что за чушь? Неужели нервы?» – подумала она и зашагала дальше.

Однако тревожное состояние осталось. Усилием воли она заставила себя не смотреть по сторонам – нечего поддаваться слабостям. И все же какая-то сила подтолкнула повернуть голову и глянуть в окно небольшой избенки. Пожалуй, самой неказистой в поселке. И сначала увидела глаза. Неестественно раскрытые, жгуче-черные, на неподвижном, как маска, лице вписались в рамку окна, наискось перекрытого занавеской.

Это была женщина.

Занавеска быстро опустилась, лицо исчезло.

«И что я так испугалась? – удивилась Ольга Арчиловна. – Просто человек. Просто женщина. Местная… Нет, наверное, моя психика получила слишком большую нагрузку… И неудивительно… Ну и ночка была!..»