Текст книги "Чудик и другие жители Заполярья. Рассказы"

Служу Советскому Союзу

Семидесятые годы двадцатого столетия. Пышные парады первого мая и седьмого ноября на Красной площади. Наша армия лучшая в мире. Надёжный щит обороны стоит на страже рубежей страны. Мы за мир, но наш бронепоезд…

Наша сейсморазведочная партия перебазировалась на побережье Карского моря. Пограничная зона. Ближайший населённый пункт – отдельная часть ПВО. Досрочный завоз горючесмазочных материалов морским путём вынудил нас общаться с командованием части. В один из зимних дней я со своим механиком вылетел вертолётом на побережье договориться о совместных действиях в летний период.

На вертолётной площадке нас встретил заранее предупреждённый командир части

– Капитан Черныш, – представился он.

Пробираясь по узкой тропинке, еле заметной в огромных сугробах, мы натолкнулись на странное сооружение. Приглядевшись, я понял, что это трактор. Но от него были видны только кабина и двигатель. Как ни странно, двигатель работал на малых оборотах. Вся ходовая часть была заметена. Это выглядело так, будто его нарочно закопали. Перехватив мой удивлённый взгляд, командир части пояснил:

– В болото провалился. Бойцы оставили.

Сопровождающий нас прапорщик, смеясь, рассказал необычную историю. Это был единственный трактор на всю часть. Когда-то их было два. Но у одного заклинило двигатель, и его бросили из-за отсутствия запчастей. И вот этот единственный трактор служил верой и правдой до самой осени. Перед заморозками он внезапно провалился в болотную яму. Два дня тракторист пытался выползти из вязкой жижи. Ему, как могли, помогали солдаты, свободные от дежурства на станциях слежения. Они таскали доски и палки, подкапывали почву, но болото снова и снова затягивало с трудом выкопанную траншею. На третий день ударил сильнейший мороз. Ходовая часть трактора вмёрзла по самую кабину. Слить воду из радиатора так и не смогли. Пришлось солдатам всю зиму вёдрами подтаскивать дизтопливо, дозаправляя двигатель.

Это был первый сюрприз. Второй сюрприз ждал нас на пристани. Доски настила были прибиты не просто одна к другой, а вкривь и вкось. Пройдясь по настилу, я поинтересовался, кто это строил?

– Бойцы, – не моргнув глазом, ответил командир.

– А почему они прибиты так криво? – задал я естественный вопрос.

– Потому что строили бойцы, – отпарировал сопровождающий нас капитан.

– Что же у вас, кроме бойцов никто не может плотничать?

– У нас никого нет, кроме бойцов.

– Интересно, почему они так делают?

– Потому что они бойцы, а не плотники.

– Понятно, – с сомнением протянул я.

– Раз понятно, прошу в штаб. Там обговорим всё.

В штабе командир части вышел на минуту. За дверью слышно было, как он скороговоркой объяснял кому-то задачу, затем вернулся к нам. Поругиваясь, капитан признался, что где-то бойцы напутали с проводами, и связь не работает, поэтому пришлось послать дневального к замполиту. Признаться мне уже порядочно надоели отговорки на безрукость каких-то бойцов. Но это была прелюдия. Воочию безрукого бойца я увидел немного позже. А пока, распрощавшись с командованием, мы с механиком отправились на вертолётную площадку мимо часового, у которого на поясе висели пустые ножны от штыкножа. Я обратил внимание сопровождающего нас прапорщика на этот интересный факт. Прапорщик не удивился и пояснил, что колющие и режущие инструменты бойцам не выдают из соображения безопасности.

– Уже были случаи, когда они друг за другом с ножами гонялись, – разъяснил он.

– Но у него же автомат? – выразил я своё удивление.

Прапорщик рассмеялся:

– У него патронов нет.

– Как нет! Он же часовой!?

– И что? Здесь со времён войны диверсантов нет. А так нам спокойнее.

– Непонятно, для чего тогда часовой?

– Положено, – спокойно ответил прапорщик. – За ними постоянный надзор нужен.

– И кто это надзирает?

– Командир.

– А когда командир уезжает, кто его замещает? – спросил я у него.

– Замполит.

– И как он?

– Строгий. Иногда, даже чересчур.

– За дисциплину спрашивает?

– Не то чтобы за дисциплину, но строгий.

– Всё же. Например.

– Да хоть на прошлых политзанятиях. Один из бойцов разомлел на редком солнцепёке. Так замполит тихонько подошёл и как рявкнет под ухо. Тот вскочил ошарашенно, а замполит так вкрадчиво спрашивает, мол, в чём дело. Боец и отвечает, балда светит сильно. Ты знаешь, как он разорался: «да как ты смеешь наше советское солнце балдой называть!» Влепил наряд вне очереди. И смех и грех.

– Он что? Совсем?

– Да, заговорился со своим патриотизмом. Все потом полгода смеялись.

Вертолёт уже стоял на площадке. Мы душевно распрощались с прапорщиком и благополучно взлетели.

Посещение части оставило тяжкий след в моей душе. Но когда я столкнулся вплотную с одним из «бойцов», тогда понял, в каких условиях пришлось нести службу командиру части и замполиту.

Наш сейсмоотряд отрабатывал профиль между базой партии и воинской частью. Когда раскинули сейсмический кабель и приготовились работать, появились неожиданные помехи. Оператор послал старшего рабочего на профиль, и тот неожиданно привёл сильно помороженного солдата. Сейсмики отогрели, накормили бедолагу, и, конечно, прекратили работу. Смотав кабель, отряд вернулся на базу, прихватив необычного путешественника. На базе его привели к фельдшеру, который осмотрел обмороженные места и сообщил мне о находке. Закончив дела, я зашёл в медпункт, чтобы расспросить солдата, что предшествовало его путешествию. Солдат, сбиваясь и путаясь, поведал, что его неоднократно избивали сослуживцы, и он, не выдержав истязаний, сбежал из части.

Вид солдата был настолько безобразен, что посмотреть на него собралось всё население базы. Под грязным бушлатом была надета весьма засаленная роба, из-под которой виднелось чёрное от грязи бельё. На ногах были надеты просторные серые валенки. Большой, даже огромный, живот поддерживался подобием ремня. Над всем этим великолепием возвышалась маленькая стриженая голова с круглыми глазками, увенчанными рыжими бровями. Он между короткими фразами уминал сгущёнку из открытой банки. Фельдшер шепнул мне, что это четвёртая банка за вечер.

Так как связь у нас осуществлялась по рации, я распорядился сообщить командованию о необычной находке. К вечеру на снегоходе подъехал капитан. Он сообщил, что уже вторые сутки все незанятые по службе солдаты ведут почти круглосуточные поиски, и многие бойцы обморозились. Я спросил, что могло повлиять на бегство солдата из части.

– Да человек никчёмный потому что, – командир поведал историю несостоявшегося солдата.

Когда новый боец прибыл в часть, его поставили на дежурство. Ночью пропала связь, и по тревоге подняли всю роту. Оказалось, что этот прохиндей перекусил провода на аппаратуре и спокойно плёл из них браслеты. Это было настолько неправдоподобно, что вначале никто не поверил в явную дурь содеянного, но в следующее дежурство новобранец вдруг вывернул сигнальную лампочку на той же аппаратуре. Как он сказал, ему понравился цвет. Видя явную никчёмность солдата, командир части перевёл его в подсобники. Там он умудрился спалить баню. На вопрос, как это случилось, тот спокойно ответил, что дрова не горели, и он плеснул в печь бензина. Тогда его перевели в свинари. В части держали свинарник и двух лошадей. Лошадей иногда запрягали в подводу, поэтому свинарей все называли «подводниками». На подводе возили продукты из соседнего посёлка или выполняли различные работы. В «подводниках» солдат проходил до недавнего времени. И опять натворил дел. В свинарнике пропала свинья. Напарник доложил о пропаже командиру, и тот принялся за расследование. Так как доложивший о пропаже солдат не обнаружил наличия одной свиньи при передаче смены, командир принялся допрашивать нашего горемыку. Как он ни допытывался, на всё получал односложный ответ:

– Свинья была слаба. Потому сдохла.

– Но если она сдохла, то туша где?

– Туши нет. Потому что сдохла.

– Я понимаю, что сдохла. Но туша должна остаться?! – терял терпенье командир.

– Должна.

– Где она?!

– Слаба была, сдохла.

– Почему здоровая вчера свинья, сегодня сдохла?

– Ослабла.

– Где туша?

– Нет.

– Почему нет?

– Сдохла.

Это было похоже на сказку про белого бычка. Командир понял, что свинарь зарезал свинью и где-то припрятал тушу, чтобы потом втихаря изжарить и сожрать. Вся рота смеялась. Солдаты знали о неуёмном аппетите свинаря. Но смех прекратился после того, как прилетел вертолёт с почтой и многие получили посылки из дома. В казарме стали пропадать сладости. Наконец, после долгого слежения, вычислили свинаря. Дождавшись, когда в казарме никого не осталось, он потихоньку лазил по тумбочкам. Тогда его избили и потребовали всё вернуть. А так как вернуть было нечего, свинаря избили снова. Вот тогда он и сбежал из части. Не знаю дальнейшую судьбу бедолаги, но за два дня он сожрал восемь банок сгущёнки, которую приносили жаждавшие зрелищ вездесущие бичи. Они бы притащили ещё, но я запретил, боясь несварения желудка беглеца.

Ближе к лету я отправил на вездеходе механика к соседям. Механик загрузил в кузов ящик водки и приготовился выезжать. Я у него поинтересовался, зачем он везёт столько спиртного. Механик рассмеялся и сказал, что водка нужна на обмен. Я не понял. Тогда он пояснил, что уже несколько лет в часть присылают по две пары гусеничных полотен. А так как где-то прошляпили запланировать болты, гайки и башмаки, то полотна, предназначенные для двух тракторов, складируют под навес, а единственный трактор ходит на старых. Об этом ему под большим секретом рассказал знакомый прапорщик. Водка же нужна, чтобы обменять её на списанные неликвиды.

Назад приехал механик с загруженным под завязку вездеходом. Кроме полотен он привёз полевые телефоны, переносной коммутатор, респираторы, противогазы и ещё какие-то военные железяки непонятного назначения. На мой вопрос, зачем всё это, механик ответил, что он видел в расположении части станину от зенитного пулемёта, которую бы надо тоже притащить. Я вытаращил глаза. Зачем?

– Понимаешь. Я приехал в часть, и меня вышли встречать восемнадцать прапорщиков. На мой вопрос, где начальство. Они хором ответили, что начальство в разъезде. Я спросил, кто остался за старшего. Они промолчали. Тогда я вытащил из кузова вездехода ящик водки. Такого оживления я не ожидал. «Мы все старшие, – весело сообщили прапорщики. – А что надо?» Когда мы дошли до середины банкета, они вручили ключи от всех складов, кроме арсенала, которыми распоряжался только командир. Так что в следующий раз привезу зенитный пулемёт. Будем сами защищаться. А то от этих «вояк» толку нет.

Мне стоило больших трудов уговорить механика не делать этого.

Через неделю приехал командир части. Он молча зашёл в балок, молча, насупившись, присел к столу. Я ждал. Тогда он заговорил:

– Что же вы Вооружённым Силам наносите вред?

– ??

– Воинскую часть нагло ограбили.

В это время зашёл механик.

– Вот главный вор! – встрепенулся капитан.

Я решил разрядить обстановку:

– Товарищ капитан, ему же твои подчинённые сами всё отдали.

Командир даже задохнулся от обиды:

– Да этот разбойник их всех споил, а потом ограбил часть, чем нанёс стране ущерб на огромную сумму. Вот список ущерба.

Капитан протянул бумагу:

– Я вынужден подать жалобу в военную прокуратуру.

Честно говоря, я струхнул, а механик невозмутимо повертел бумагу, зачем-то посмотрел на свет и с усмешкой произнёс:

– Давай без шантажа. Что ты хочешь?

– Запустить второй трактор, – мгновенно ответил грозный истец.

– А что мешает? – удивился я быстрой смене настроения строгого собеседника.

– Сварка нужна, станину заварить.

– С этого и надо было начинать, а то «разбойник», «часть ограбил».

Я распорядился отправить сварочный агрегат соседям. Расстались мы лучшими друзьями. Капитан даже грозную бумагу забыл. По-моему, её незаметно прибрал в карман механик.

Пулемёт у нас так и не появился. Я, конечно, не настаивал, а механик промолчал. Зато мы отремонтировали соседям второй трактор, починили причал и пробурили в счёт опытных работ несколько мелких скважин под сваи, чем укрепили связь мирного населения с Вооружёнными Силами Советского Союза.

2014 г

Рыжий Мотя

Рыжего Мотю я встретил в сберегательной кассе Посёлка. Была пятница. Мы с женой решили снять некоторую сумму и договорились встретиться после работы. Но она задерживалась, и я пристроился возле окна, посматривая на редких посетителей заведения. Возле кассира стоял жутко помятый бич с рыжей шевелюрой и пытался, сбиваясь и шепелявя, что-то объяснить молоденькой девушке, сидящей за прозрачным стеклом. Бича трясло крупной дрожью, вероятно, с глубокого похмелья. Но при этом он пытался выглядеть достойно, так как чуть поодаль стояли два его товарища, одетые так же, как и он, в весьма потрёпанные геологические робы.

Невольно прислушавшись к диалогу между бичом и кассиршей, я вдруг почувствовал что-то знакомое в его сбивчивой речи. Вроде, я уже слышал этот голос в далёком детстве. Но тот голос принадлежал мальчишке гораздо моложе меня. А здесь стоял пожилой мужчина, я бы даже сказал – старик с беззубым ртом.

– Девушка, ну посмотрите. Вы такая симпатичная! Есть мне перечисления? Ну посмотрите! Пестов я, Матвей, – канючил бич. При этом он не выговаривал звук «с» и заменял его на «ф». Вот в этом «пофмотрите» и «Пефтов» я и услышал что-то знакомое.

Девушка наконец снизошла до рыжего и, всем видом показывая своё превосходство, бросила:

– Как, говоришь, твоя фамилия?

– Пефтов я! М. П! – подпрыгнул бич. Кассирша порылась в карточках и громко провозгласила:

– Книжку и паспорт!

Бич засуетился, хлопая себя по карманам. Моргая рыжими ресницами, он оглянулся на своих товарищей, напряжённо застывших у дверей, и, облегчённо вздохнув, выудил из внутреннего кармана множество каких-то бумажек. Вывалив всё это на стол, он принялся складывать бумажки в две кучки. Товарищи решили помочь и сунулись было к рыжему, но он зашипел на непрошеных помощников, и те понуро отступили в свой угол.

Наконец собрав обе кучки, которые оказались искомыми документами, бич протянул бумаги кассирше. Девушка брезгливо взяла грязные, засаленные листочки и протянула вместе с карточкой соседке:

– Зин, посмотри! На Пестова Матвея Прокопьевича есть зачисления?

Соседка также брезгливо подцепила ногтями двух пальчиков то, что должно было называться паспортом и сберкнижкой и, что-то вписав в карточку, торжественно объявила:

– Три рубля восемнадцать копеек!

Все трое облегчённо вздохнули и тихонько зашушукались.

– Ну? Так что дальше? – прервала дискуссию кассирша.

Бич задвигал губами, поднял глаза к потолку, что-то про себя высчитывая, и не менее торжественно изрёк:

– Снимите мне два рубля сорок копеек!

Кассирша презрительно посмотрела на бича и качнула пышной причёской:

– Не могу. По закону на книжке должно остаться не менее одного рубля. Либо закрывайте счёт.

Бич ещё сильнее затрясся и умоляюще протянул:

– Не могу я закрыть счёт. Мне деньги на него перечисляют. Вы оставьте семьдесят восемь копеек, какая Вам разница.

– Гражданин! Не мешайте работать! – вдруг сорвалась кассирша, – Алкаши проклятые! Как будто я не знаю, для чего вам два сорок! Будете хулиганить, милицию вызову!

Бич схватил документы и выскочил на улицу. За ним, испуганно оглядываясь, засеменили приятели. Несколько минут было тихо, и только временами раздавалось возмущённое фырканье кассирши. Но вот дверь открылась и на пороге появился рыжий:

– Фнимайте два рубля вофемнадцать копеек, – примирительно прошамкал он. Кассирша протянула бичу кассовый ордер, и рыжий, потея от натуги, начал заполнять документ. Справившись с непосильной работой, протянул бумажку в окно. Кассирша фыркнула и вернула ордер назад:

– Подпись не такая. Распишитесь ещё раз.

Бич взял трясущимися руками ручку и принялся выводить каракули своей фамилии. Бумажка ещё трижды возвращалась в потные руки бедолаги. Рыжий стоял возле окошка, обливаясь потом, и дрожь сотрясала всё его тщедушное тело. Обречённо выводя непослушные буквы, он уже отчаялся получить свои кровные. Но вот процесс передачи наличности закончился, и бич засеменил к выходу.

Моя жена всё ещё задерживалась, и я вышел покурить. На крыльце стояли все три приятеля и пересчитывали мелочь. Видно, они наскребли нужную сумму, так как радостно загомонили и потянули рыжего к магазину. Бич сделал шаг и, внезапно обернувшись, остановился. Товарищи вопросительно затормозили:

– Ты чё? Погнали быстрее, а то магазин закроется!

Рыжий обвёл взглядом сберкассу:

– Ничё по пьянке не забыто? – смешно прошепелявил он и поспешил за товарищами.

– Хорошо бы за хлебом, – подумал я, но, вздохнув, отбросил от себя эту вздорную мысль. Для них сейчас бутылка «Агдама» была важнее даже чёрной икры. Подошла жена и срочно потащила меня в сберкассу. Я тут же забыл и о бичах, и об их заботах.

В понедельник позвонили из отдела кадров. Начальникам партий предлагались кандидатуры для работы в поле. Осень была в разгаре и близилось начало сезона. Открыв дверь кабинета, я увидел Рыжего Мотю. Но это был уже не тот трясущийся бич из сберегательной кассы. Возле стола стоял опрятно одетый, усталый пожилой человек. Начальник отдела кадров представил его как классного тракториста с большим опытом работы.

– Вообще-то я уже встречал этого старика, – осторожно начал я предисловие своего отказа. Но смех начальника отдела кадров прервал мою едва начавшуюся тираду.

– Старика? Да он на пять лет моложе тебя.

– Гражданин начальник, возьми! Не пожалеешь, – зашепелявил Мотя.

И тут меня осенило:

– Слушай, брателло. Ты случайно не жил в Сосновке под Новосибирском?

– Ну, жил. А чё? Родился я там. Потом уехал с родителями на Сахалин.

– Соседей в Сосновке помнишь?

– Ну, помню. Дядя Федя. А чё?

– Да, видно маленькая у нас страна. Отец это мой, вот чё.

Мотя заморгал рыжими ресницами, не совсем понимая: радоваться ему встрече с земляком или ждать неприятности. Я же искренне обрадовался виду Моти, так как прошлая встреча оставила удручающий осадок. А память уже высветила яркий эпизод из жизни Моти.

Моте тогда было лет семь, и так же, как сейчас, у него не было зубов. Но тогда они должны были вырасти, а сейчас, видно, уже давно были утеряны. Был праздник Рождества. Официально Рождество не праздновалось, но детям не возбранялось ходить по дворам и колядовать, показывая свои таланты в песнях и плясках. При этом наряжались в разных животных и смешно пародировали их повадки. А так как шить наряды было не из чего, то чаще всего это было подражание то ли животному, похожему на медведя, то ли чудищу неизвестной породы. Малыши выворачивали наизнанку родительские шубы и дурным голосом изображали рёв зверя.

Вот в такой вечер, в канун Рождества, наша семья села ужинать. Мы не успели ещё взять ложки, как дверь распахнулась, и в дом ввалилось что-то лохматое, ревущее и дёргающее всеми четырьмя конечностями.

Ближе всех к двери сидела моя сестрёнка, которой и досталась полная порция дикого рёва и необузданной пляски. Она взвизгнула от страха, закатила глаза и, побледнев, стала сползать со стула.

Видя, что добром это не кончится, мой отец схватил топор и, ухватив за грудки артиста, угрожающе замахнулся на него:

– Зарублю гада!

Артист сам не на шутку испугался и, упав на спину, задрыгал ногами:

– Дядя Федя! Это я, Пефтов! Пефтов я, Мотя!

Подхватив полы шубы, Мотя пополз к порогу и, открыв лбом дверь, исчез в клубах морозного пара.

Пересказав эту историю начальнику отдела кадров, я спросил у Моти, помнит ли он этот эпизод.

– Не-а, – простодушно ответил он, хлопая рыжими ресницами. Но это было уже не важно. На работу я его взял. Мотя солидно протянул заявление и документы, не спеша просмотрел направление на медкомиссию, нахлобучил на рыжие лохмы драную шапку и, открыв дверь, внезапно обернулся:

– Ничё по пьянке не забыто? – произнёс он, оглядывая кабинет. Начальник отдела кадров свирепо повёл глазами, и Мотя бодренько юркнул за дверь.

Удивительно, но работал Мотя на совесть. Трактор содержал почти в идеальной чистоте, насколько возможно отмыть и отскоблить видавший все виды поломок старенький Т– 100. Мотя исправно ходил в рейсы, был абсолютно безотказным и никогда не спорил по поводу начислений зарплаты. Зима набирала обороты, и так же стремительно раскручивался полевой сезон. Рейсовые трактора работали без отдыха. Поломки сыпались одна за другой. Наконец, от постоянной перегрузки трактора окончательно встали. Работал только движок Мотиного трактора, но один транспорт посылать в рейс было опасно, и я приказал Моте встать на прикол.

И тут начались мои мучения. На подбазу доставили груз, а в партии уже заканчивался уголь, на исходе было и дизтопливо. У меня же каждое утро начиналось с того, что, открыв глаза, я видел белёсые глаза Моти, который сидел напротив и молча хлопал своими рыжими ресницами.

– Мотя! – вскакивал я с постели, – пошёл вон! Ты меня заикой сделаешь! Я же ясно тебе сказал: выезд запрещаю! Ты русский язык понимаешь?

– Понимаю, – Мотя ещё быстрее хлопал ресницами.

– Ну, так чего тебе надо ещё?

– Гражданин начальник, я за двое суток обернусь. Туда и обратно! На подбазе уже и ёмкость с солярой подготовили. Я по рации спрашивал.

– Слушай, Мотя, ты меня не доставай! А радисту я всыплю, за то что посторонних к себе пускает! Жди напарника!

Мотя тяжело вздыхал и, направляясь к двери, неизменно оглядывался:

– Ничё по пьянке не забыто?

Наконец, не выдержав поединка, я дал согласие на рейс. Была ясная погода, и по прогнозам метео-обстановка в районе Воркуты на ближайшее время не должна была меняться. Правда, от нас до города было около трёхсот километров, и реальность не всегда соответствовала метеопрогнозам. Но уж больно хотелось верить в хорошее. Солярка, действительно, была уже на исходе, и надо было что-то предпринимать. Как я жалел потом, вспоминая эту минуту слабости! Но в тот момент я больше думал об угрозе остановки работ, а не о технике безопасности. Надо было видеть радостное лицо Моти. Как будто ему выдали не путевой лист на подбазу, а путёвку на курорт. Я взял с Моти клятвенное обещание: если что-то будет не так, он либо останется на подбазе, либо возвратится назад. Мотя молча кивал головой, но уже ничего не слышал. Махнув рукой, он зацепил пустую ёмкость за трактор и, уже оглядываясь, разинул рот, чтобы сказать неизменную фразу, но хор толпившихся рядом механизаторов в несколько глоток рявкнул, опередив его:

– Ничё по пьянке не забыто?!

Мотя ощерился в беззубой улыбке и прыгнул в кабину трактора.

То, чего я боялся, случилось через сутки. К вечеру абсолютно чистое небо с огромной скоростью стало покрываться чёрными низкими тучами. Ветер усилился. Ещё час – и повалил снегопад. Пурга накинулась на людей, забивая рот снегом и сшибая с ног. Я бросился на радиостанцию, надеясь связаться с подбазой. Но радист только развёл руками. В такую погоду ни одна частота не работала. Можно было только думать о благоразумии Моти и ждать, когда выдохнется пурга. Всю ночь мне не спалось. Сквозь вой ветра мерещился прерывистый звук трактора. Но, прислушавшись, я понимал, что это всего лишь самовнушение и монотонный звук дизеля электростанции. Утром небо внезапно посветлело, и ветер стал стихать. Я быстро оделся и побежал на радиостанцию. Ещё с порога услышал позывные подбазы. Слава богу, связь была. Схватив трубку, я спросил, приехал ли Мотя. Радист ответил, что трактор час назад выехал с ёмкостью дизтоплива. Я облегчённо вздохнул. Значит, всё в порядке. Оставалось только ждать.

К вечеру похолодало. Ветер окончательно стих, и воздух сгустился до такой степени, что при дыхании царапал горло. Утром температура понизилась ещё. Трактора не было. К шести часам на термометр было страшно смотреть. Трубка, рассчитанная на минус пятьдесят, была пуста и пугающе прозрачна. Дальше уже было непонятно, сколько же на самом деле градусов.

Прошло больше суток, как трактор выехал с подбазы. Контрольное время прошло, и надо было выезжать на поиски. Растолкав водителя «газона», я приказал собираться. Водитель молча вышёл разогревать вездеход, а я поплёлся на радиостанцию. Ещё раз убедившись, что трактор не возвращался, переполненные самыми мрачными предположениями, выехали мы на поиски. К счастью, вездеход катил по зимнику без особой натуги и несколько часов пути не причинили особых проблем. Единственное, что пугало, это отсутствие следов трактора. Так, добравшись до подбазы, мы не встретили ни следов, ни тем более самого трактора. Откровенно говоря, я запаниковал. Не мог же он испариться в просторах тундры! Порассуждав с радистом подбазы о вариантах исчезновения трактора, я уже начал составлять радиограмму в экспедицию с просьбой выслать на поиски вертолёт. Как вдруг радиста осенило, что через подбазу проходит такой же зимник на глубокую буровую, и, возможно, из-за сильной позёмки Мотя свернул на эту дорогу.

Ухватившись за эту мысль, я выехал с подбазы. Километрах в двадцати я увидел какие-то вешки, уходившие в сторону. Доехав до поворота, водитель указал на след. Так оно и было. Вешки, обозначавшие направление на нашу базу, были надломлены ветром и хорошо просматривались, если ехать со стороны партии, а со стороны подбазы их совершенно не было видно. Зато хорошо просматривался поворот на буровую. Даже при небольшой позёмке можно было пропустить раздвоение дороги.

Не теряя времени, мы свернули на буровую. Через полчаса вдали завиднелась чёрная точка. Постепенно приближаясь, точка превращалась в чёрный круг, и, наконец, стало отчётливо видно, что это десятикубовая ёмкость, а за ней вырастал силуэт трактора. Даже издали было понятно, что двигатель у трактора не работает. Сердце у меня колотилось с огромной силой. Водитель заглушил вездеход, и мы бросились к трактору. Стёкла были покрыты толстым слоем инея, и что происходило внутри, ни я, ни водитель не видели. Я дёрнул за ручку, но она не поддалась. Тогда вдвоём, навалившись на дверцу, мы открыли кабину. Кабина была наполнена гарью и дымом. А посреди, как на троне, на прокопченном ведре восседал негр. Это был Мотя, чёрный от копоти, в прожженной телогрейке, обмотанный какими-то тряпками, но живой.

– Гражданин начальник! – завопил Мотя, – а я думал, мерещится уже вездеход! Я не виноват! Топливо перехватило! Движок нормальный! Вы не беспокойтесь, радиатор цел, я воду слил!

– Мотя! Слава богу! Живой! Ноги, руки не поморожены? – я схватил Мотю и втолкнул в вездеход.

– Да как же я? Да я же всё измажу копотью! – Мотя попытался сопротивляться. Но я прикрикнул, и Мотя плюхнулся на сиденье, при этом водитель шустро кинул под низ кусок брезента.

– Мотя, ты не поморозился? Ноги, руки чувствуешь? – я схватил его за ледяные пальцы, пытаясь растирать рукавицей.

– Не-а, не поморозился, – простодушно ответил Мотя, улыбаясь беззубым ртом. – Жрать только хочется, и холодно.

Я открыл рюкзак, нашёл бутылку водки и плеснул в гранёный стакан, услужливо подставленный водителем. Вывернув перед Мотей всё, что было в рюкзаке, я вылез из вездехода осмотреть трактор и ёмкость, чтобы определиться в дальнейших действиях. Когда вернулся, Мотя спал, а у водителя подозрительно замаслились глазки. Пустая бутылка валялась на полу вездехода.

– Ну я же за компанию! Да и нельзя ему много. А так, открытая – прокиснет, – начал оправдываться водитель, перехватив мой укоризненный взгляд. – А Мотя герой. Ты смотри, не растерялся. Всю обивку с сидений сжёг в соляре.

– Я возмещу, гражданин начальник, – пробормотал герой, не поднимая головы.

– Да ладно, герои. Поехали на базу.

– Стой! – внезапно Мотя проснулся и завертел головой.

– Ты чё? – водитель от неожиданности заглушил двигатель.

Мотя обвёл кабину туманным взглядом и, заморгав чёрными от копоти ресницами, пробормотал:

– Ничё по пьянке не забыто?

Двое суток Мотя отсыпался. Народ, посещая героя, старался оставить что-нибудь вкусненькое. А так как на базе ничего, кроме шоколада «Сказки Пушкина», не было, то тумбочка возле Мотиной кровати была завалена сказочным шоколадом. На третий день, зайдя к Моте, чтобы сообщить, что его трактор притащили и можно приступать к работе, я увидел радостную Мотину физиономию. Затуманенный взгляд выдавал признак выпивки.

– Это ещё откуда? – грозно надвинулся я на Мотю.

Мотя вмиг посерьёзнел и, заикаясь, признался, что выпросил у фельдшера спирт, якобы, для протирки ноги от обморожения.

Выслушав сбивчивый рассказ хитреца, я взял с него клятву, что никто не узнает об источнике спиртного. Ведь если механизаторы пронюхают, что за поломку спирт дают, весь зимник будет усыпан техникой. Мотя поклялся памятью родителей и сказал, что уже совершенно здоров.

Через неделю его трактор сиял, как пасхальное яичко. Как Мотя умудрился его отдраить при таких морозах, понять было невозможно. Но внутри было чисто, и новая обивка сидений сияла первозданной чистотой. Двигатель работал нормально, и Мотя ушёл в рейс со всеми успевшими подремонтироваться трактористами.

***

Прошло много лет. Постепенно забылись горести и мимолётные радости полевой жизни. Давно ушли за горизонт времени рисковые годы тяжёлой работы в Заполярье. Стали забываться имена и лица бывших соратников и друзей.

Я шёл по улице Большого города и наслаждался видом зеркальных витрин, красочных реклам и радостных лиц прохожих. Внезапно что-то знакомое мелькнуло возле подземного перехода. На ступеньках сидел седой старик с рыжей всклокоченной бородой. На груди у старика висела табличка: «ПАДАЙТЕ ПАГАРЕЛЬЦУ». Старик канючил, шамкая беззубым ртом:

– Подайте, граждане начальники. Не за себя прошу, за малых детушек.

В голове у меня вихрем закрутились воспоминания. Детство. Тундра. Мотя. Да, это точно был он! Я подскочил к старику и, не помня себя, принялся трясти его за плечи:

– Мотя! Ну как же так!? Мотя! Дружище! Ну как же так!? – кричал я, пытаясь заглянуть ему в глаза.

– Проблемы? – раздался сзади меня начальственный голос. Я обернулся. Позади стояли два милиционера и, похлопывая дубинками, подозрительно осматривали меня.

– Да вот, земляка встретил, – сникшим голосом промямлил я.

– Что-то не очень он похож на Вашего земляка, – стражи порядка подозрительно оглядели меня, на всякий случай проверив документы. – С этими нищими поосторожней. Можно и заразу подхватить. Потом такому земляку сами не рады будете.

Стражи ещё что-то объясняли, но я не слушал. Я смотрел на Мотю, и на глаза наворачивались слёзы. Мотя стоял покорный, с отсутствующим взглядом и молча дожидался своей участи. Наконец, покончив со мной, милиционеры обратились к нищему:

– Ну что, дед? Собирай манатки. Сколько раз тебя предупреждали, что не положено здесь стоять? Дорогу знаешь? Пошли, дед.