Текст книги "Житейские истории. Юмористическая проза. Рассказы. Том 1"

Но бывают, правда, и другие случаи, когда вместо поддержки и сочувствия можно получить всеобщее неодобрение и, что там скрывать, даже осуждение с угрозами физического насилия. Подобный инцидент случился со мной и моим товарищем в плацкартном вагоне по пути следования в служебную командировку в город Хмельницкий. А дело было так. Мой попутчик и приятель, Николай Иванович Рогов, человек душевный и компанейский. Отзывчивый, одним словом, человек. Бывать с ним в командировках одно удовольствие. Весёлый и остроумный, он всегда готов поддержать любую компанию, перекинуть рюмочку-другую в ротовую полость и с пользой для здоровья, всё это дело основательно закусить под дорожные разговоры о том, о сём, об этом. А поездка выпала именно на тот исторический момент, когда партия и правительство бывшей большой страны ввязалось в бесперспективную борьбу за трезвость. Бросилось спасать свой утомлённый перестройкой народ от беспробудного пьянства и алкоголизма, как впоследствии выяснилось, для его же пользы. Чем это мероприятие завершилось, наверное, все помнят? Совершенно верно. Братские народы разбежались по республикам, дабы больше не создавать опасного прецедента и исключить возможность повторения эксперимента на пьющих людях. А вы думали, они хотели независимости? Почему же, тогда, все снова здесь? То-то. Николай Иванович, слабо представлявший себе нормальную человеческую жизнь в трезвом виде, совершенно справедливо полагал, что если иногда и выпадал какой-либо чёрный день, в который не удавалось расширить сосуды приемлемой дозой спиртного, то его можно было считать пропавшим и окончательно вычеркнутым из жизни. Ну, а тем более как не выпить в дороге в предвкушении такого ни с чем несравнимого счастья, как недельная разлука с семьёй. Подобного рода отношение к себе и окружающим он вообще считал кощунственным.

В той злополучной поездке спиртное было представлено в довольно широком ассортименте и замаскировано под различные безалкогольные напитки, хранившиеся в двухлитровых полиэтиленовых бутылках. Содержимое первой ёмкости – самогон, настоянный на недозревших грецких орехах, отличался ядовито—чёрным цветом и уже никоим образом не мог вызвать подозрений у работников линейной милиции, несущих ответственность за трезвость в поезде. Чтобы усилить эффект и придать напитку большую правдоподобность на бутылку наклеивался листок в клеточку, вырванный нетрезвой рукой Николая Ивановича из тетради внука—двоечника с лаконичной надписью «Квас». Посвящённые в тайну знали, что этот безобидный, на первый взгляд, напиток обладал огромной убойной силой. Рецепт его приготовления, считавшийся семейным, Николай Иванович хранил в глубочайшей тайне от посторонних глаз. Содержимое двух остальных ёмкостей обладало не столь выраженным эффектом. Бутылки были заполнены водкой и для большего эстетического восприятия закрашены слабым раствором малинового и клубничного сока, дабы сохранить в неприкосновенности первоначальные градусы. Будучи напитками десертными, они предназначались для борьбы с похмельным синдромом на следующий день утром. Вот таким человеком был Николай Иванович – всеобщий любимец и председатель общества трезвости нашего трудового коллектива.

Но, как говорится, всё бы было хорошо, если бы не.… Был у Николая Ивановича один существенный недостаток или, правильнее сказать, дефект организма. Храпел он во сне неимоверно. Вы, конечно, возразите. Ну, что это, мол, за изъян? Нынче многие храпят, чтобы как-то заполнить звуковую паузу во время сна. Не могу с вами не согласиться – это вполне объяснимое с точки зрения медицины явление. У одних внутренний язычок под лаконичным названием «uvula» дрожит от мощной воздушной струи, засасываемой лёгкими, у других толстые щёки по той же причине вибрируют как ненормальные, а третьи вообще издают такие звуки, которые и не встретишь в живой природе. Это действительно бывает у многих. Иногда смотришь и восторгаешься – такая миленькая симпатичная девушка, нежное воздушное создание, выполненное из лепестков роз, а при случае может задать такого храпака, что только держись.

Но те неземные звуки, которые воспроизводил Николай Иванович, были чем-то особенным. Кому выпало несчастье прослушать этот реквием сну, в один голос утверждали, что подобных шумовых эффектов ещё не удавалось издавать ни одному смертному. Его авторское исполнение всегда отличалось уникальностью композиции и разнообразием звучания. По единогласному мнению почитателей столь редкого таланта эти неповторимые колоритные звуки были отнюдь не вульгарным храпом, а какой-то космической симфонией, наводящей на мысль о звёздных войнах. Могу подтвердить, что в подобном утверждении, безусловно, не было и самой малой доли преувеличения. Николай Иванович давал в своих ночных или послеобеденных снах сольные концерты, которые были под силу только очень большому мастеру и виртуозу. И что самое поразительное, исполнение осуществлялось лишь на одном единственном музыкальном инструменте известном широким массам, как верхние дыхательные пути.

Как правило, это творческое безобразие выглядело следующим образом. Едва Николай Иванович смыкал веки, погрузившись в нирвану, сразу же следовала небольшая увертюра или, говоря другими словами, прелюдия, предваряющая основное произведение. На этом творческом отрезке его организм издавал длинный протяжный сигнал – предвестник грядущей бессонницы для тех, кто неосторожно разделил с ним гостиничный номер или имел несчастье оказаться соседом по купе в вагоне.

– Ау – ау – а, ау – ау – а, – начинал он нежно в колыбельном ритме. Первые аккорды ассоциировались с пением заботливой матери у постели младенца. – Ау – ау – а, – нежные заботливые звуки умиротворяли.

Но этот приятный, всем знакомый с детства звук не отличался продолжительностью. Постепенно он креп. Звучание его становился всё настойчивее и требовательнее, напоминая мерзкие крики паршивого койота. В последующих «ау – ау – а» переросших в «яй – яй – я – я —я» уже можно было различить ноты угрозы, звучащие как последнее предупреждение. Так князья Киевской Руси объявляли о своём намерении идти войной на неприятеля.

– Иду на вы, – предупреждал Николай Иванович посредством носоглотки, и это не было пустой угрозой несмотря на то, что он оставался практически неподвижным.

Нарастая по времени и мощи, звучание вскоре достигало своего апогея, уже больше напоминая предсмертные вопли крупного доисторического животного, возможно даже ящера. Несчастным, волею случая разделившим с Николаем Ивановичем ночлег, было уже не до своих персональных снов. Невольно им приходилось сопереживать видения беспокойного соседа. Скользкой холодной змеёй в их душу глубоко проникала беспричинная тревога, трансформирующаяся в неконтролируемый разумом страх. Ни о каком личном сне уже не могло быть и речи.

Через полчаса увертюра прерывалась минутной паузой, которую люди, малознакомые с творчеством Николая Ивановича, ошибочно принимали за окончание всего концерта. Знатоки же готовились к серьёзным испытаниям, зная наверняка, что наступившая пауза всего лишь минута молчания и скорби по их сну. Если бы Вам пришлось оказаться невольным свидетелем происходящего, то перед вашим взором предстала бы картина, выдержанная в самых красочных ритмах ожидания.

Ночь. Купе. На одной из полок угадываются контуры человека, спящего под простынёй. Это Николай Иванович Рогов, уже благополучно отошедший ко сну. Остальные ложа заняты людьми с испуганными глазами, экипированными в одежды, не оставляющие и тени сомнения в их намерении хорошенько выспаться. Бросалось в глаза, что они находятся под сильным впечатлением от только что прослушанной композиции. Веки их тяжелы и слипаются. Им безумно хочется спать. В наступившем затишье жертвы авторского вечера впадают в лёгкую дрёму, готовую при любом удобном случае мгновенно перерасти в глубокий здоровый сон. Но вот тишину нарушает мягкий ненавязчивый рокот. Участники ночного концерта вздрагивают, открывают глаза, и после нескольких минут прослушивания пытаются определить природу этого физического явления и его источник. Вскоре, не без основания, они начинают подозревать, что урчание это исходит из глубины души Николая Ивановича. Подозрения эти, по понятным причинам, растут и крепнут с каждым новым звуком. Кое-кто припоминает, что что-то подобное ему уже приходилось слышать в детстве, стоя на окраине сельской дороги и поджидая попутный транспорт, направляющийся в районный центр. Это был как раз тот самый момент, когда самого транспорта, движущегося в вашу сторону ещё не видно и затруднительно определить грузовик это, автобус или вообще кукурузник, порхающий над полями и опрыскивающий их всякой дрянью. Но с каждой минутой звук становится всё ближе и более узнаваемым. Наконец, сомнения оставляют слушателя. Да, так может работать только двигатель трактора. И как бы подтверждая ваши догадки, Николай Иванович начинает рычать, наращивая обороты дизеля. По истечении времени приходит понимание, что это не какой-то там движущийся по сельской дороге слабосильный колёсный тракторишка «Беларусь», а его могучий гусеничный родственник. Причём это бульдозер, разгребающий огромные кучи тяжёлого грунта. Страдалец-слушатель приходит к окончательному выводу, что так может звучать только бульдозер – громко, настойчиво, ни на минуту не прекращая своего полезного труда.

Но что это?! Сквозь звуки ритмично работающего дизеля воспалённое ухо улавливает неизвестно откуда появившиеся надрывные стоны! Они нарастают с каждой минутой, превращаясь в невыносимый, разрывающий барабанные перепонки, скрежет. И с течением времени, этот звук приобретает столь угрожающий характер, что становится очевидным – случилось чрезвычайное событие. Возникает вполне логичное предположение, что, по всей вероятности, могучий железный конь на всём скаку столкнулся с непреодолимым препятствием, буксуя в бессильной ярости, вспарывая гусеницами землю, и оставляя на ее поверхности глубокие рваные раны. Перед мысленным взором исследователя спектра звуковых колебаний предстаёт картина жесточайшего противостояния техники силам природы. Вновь и вновь тарахтящая и гремящая всеми своими металлическими конструкциями громадина с остервенением набрасывается на непреодолимую преграду и отступает в бессильной ярости. И вот печальный, но закономерный финал – могучий двигатель, не выдержав перегрузки, глохнет. Николай Иванович переворачивается на левый бок.

Наступившая пауза несколько протяжённее предыдущей, но среди присутствующих вряд ли можно обнаружить хотя бы одного оптимиста, заблуждавшегося в отношении продолжительности наступившей тишины. Обманутые первой паузой, они не столь простодушны и самонадеянны, чтобы поверить в то, что все кошмары позади и что, наконец-то, можно спокойно вздремнуть, прикрыв налитые свинцом веки. От усталости и нечеловеческого напряжения организма, вызванного бессонницей, страдалец перестаёт ощущать время. Ничем не обоснованная уверенность в том, что всё-таки несколько часов героически выдержаны без нервного срыва и истерики сменяется полным отчаянием, когда бросив утомлённый бессонницей взгляд на светящийся циферблат часов, несчастный, убеждается, что миновал лишь первый час беспокойной ночи.

Мне всегда казалось, что добрейший из бодрствующих людей, Николай Иванович, специально делал эти паузы во сне для того, чтобы человек волею коварной судьбы, оказавшийся на койке, соседствующей с его ложем, мог поразмыслить о превратностях судьбы и суетности мира. Давал возможность затуманенному мозгу несчастных жертв шумовых эффектов попытаться найти спасение от свалившейся на их голову напасти. И люди, кто как мог, пользовались этим щедрым даром. Во время звукового антракта мысли их приобретали вполне понятную и закономерную направленность. Самые суетливые пытались судорожно натянуть на голову одеяло, рассматривая его как подходящий к данному случаю шумоизолирующий материал. Менее изобретательные индивидуумы в отчаянии прикрывали её же подушкой, но, в конце концов, и те и другие отказывались от бесполезной затеи, задыхаясь от недостатка воздуха. Кто-то, вспомнив полузабытый опыт пионерских походов, пытался применить более радикальные средства защиты. Судорожно роясь в чемодане нетерпеливыми руками, рационализатор, нервно посмеиваясь, извлекал на свет божий рулон качественнейшей туалетной бумаги. Отрывая огромные куски и обильно смачивая их слюной, он судорожно замуровывал слуховые проходы ушных раковин, безуспешно пытаясь таким образом решить проблему снижения уровня шума. Но вскоре, убедившись в бесполезности затеи, и осознав, что бумагу эту практичнее всё-таки использовать по прямому назначению, прекращал сопротивление. Прикинув свои возможности и разумно оценив остаток сил, человек приходил к пониманию, что при таком уровне шума и вибрации до рассвета можно и не дотянуть.

Самые толковые и расторопные довольно быстро приходили к наиболее правильному решению – спешно покинуть купе или номер и попытаться уговорить проводницу или дежурную по этажу дать им хотя бы временное убежище в другом, более спокойном месте. Но в обдумывание деталей плана спасения мягко, но навязчиво вторгались неизвестно откуда возникшие чавкающие звуки, сходные с теми, которые возникают при ходьбе по болоту человека, обутого в резиновые сапоги. Мысли несчастных путаются окончательно. Непроизвольно мозг начинает работать в направлении идентификации звуков. Услужливое воображение подсказывает слушателю, что где-то, что-то подобное ему уже приходилось слышать. Да, действительно эти звуки до боли напомнили поцелуи, которыми наш незабвенный Генеральный секретарь обожал одаривать своих приближённых. Явно прослушивалось слюнявое чмоканье, сопровождающееся глухим стуком вставных челюстей. Каждый такой поцелуй Николай Иванович заканчивал тяжёлым астматическим вдохом. Звуки эти не обладали значительными шумовыми характеристиками, и появлялась надежда, что к ним можно каким-то образом приспособиться. Некоторых тут же посещала заманчивая мысль – а не попробовать ли, подсчитывая их, наконец-то, заснуть.

– Чмок – стук челюстей – астматический вдох – раз. Чмок – стук челюстей – астматический вдох – два. Чмок – стук челюстей – астматический вдох – три, – считает страдалец упорно. – Чмок, стук челюстей, астматический вдох – пятьсот двадцать восемь. Когда цифра переваливала за тысячу, у счетовода начинала крепнуть уверенность, что незабвенный Леонид Ильич расцеловал уже всё политбюро, доцеловывает Верховный совет и если так пойдёт дальше, через непродолжительное время дело может дойти до всего советского народа. И всё бы ничего, если бы в самом неподходящем месте эти нежные и такие уже привычные чмоканья внезапно не прерывал истошный вопль, срывавший несчастную жертву ночного концерта с постели.

А – а – а – а, – заходился Николай Иванович. – А – а – а – а, – леденящий душу вопль заставлял испуганное сердце холодеть от ужаса.

Он хрипел и задыхался, словно его душили за горло. Казалось, что какие-то неведомые тёмные силы терзали исстрадавшуюся плоть Николая Ивановича, разрывая её на части. С истечением времени звуки эти становились всё тише и тише. Появлялась надежда, что эта добрая сила вот-вот прикончит страдальца, принеся остальным долгожданное избавление от ночного кошмара. Но проходило время и невнятное бормотание, зародившееся в недрах спящего вулкана, окончательно убивало надежду на справедливое возмездие. Оставалось последнее утешение, что пауза эта позволит прикрыть глаза и забыться в беспокойном сне хотя бы несколько минут.

На этой высокой ноте Николай Иванович завершал первое отделение концерта. После небольшого перерыва благодарным слушателям предлагалось вернуться к началу композиции. И вновь звучит такое знакомое нежное «ау – ау – а». К ужасу бодрствующей не по своей воле аудитории, всё повторялось с самого начала.

Та злополучная поездка, о которой у нас пойдёт речь, начиналась безоблачно и проходила в лучших традициях дорожного времяпрепровождения. Освоившись на местности и быстренько перезнакомившись со всеми пассажирами купе, будущими поклонниками своего незаурядного таланта, Николай Иванович в считанные секунды сервировал стол, во главе которого и воссел хлебосольным хозяином. Обе женщины, занимавшие в купе нижние полки, долго сопротивлялись натиску обаятельного и опытного искусителя. Но он с настойчивостью таракана, подбирающегося к хлебным крошкам, вновь и вновь предлагал дамам разделить с ним скромную дорожную трапезу. Дамы продолжали сомневаться. Особенный испуг у них вызывал чёрный как смоль напиток в полиэтиленовой бутылке, который ни цветом, ни запахом не напоминал квас. Но Николай Иванович подмигивая, словно заговорщик накануне государственного переворота, категорически настаивал на термине, начертанном на этикетке.

Два мужика с примыкающих боковых полок оказались более сговорчивыми, и предложение присоединиться к столу приняли сразу и не без удовольствия. К квасу они претензий не предъявляли, принимая предложенные законы конспирации. В конце концов после длинных уговоров и рекламирования выдающихся качеств напитков, предлагаемых Николаем Ивановичем для внутреннего употребления, женщины согласись на малиновый раствор водки.

Как и водится в таких одноразовых компаниях, после пятой рюмки все обращались друг к другу уже исключительно по именам. Отчества игнорировались как признак излишней официозности, чуждой духу небольшой дорожной вечеринки. Спустя пару часов пассажиры в купе были перетасованы, словно колода карт и масть, как говорится, легла по интересам. Николай Иванович восседал соколом-сапсаном на нижней полке, ненавязчиво приобняв одну из попутчиц, раскрасневшуюся от выпивки, клокоча ей в ухо что-то до неприличия игривое. Дама смеялась, делая неубедительные попытки освободиться, в то же время, стараясь, Боже сохрани, не вспугнуть кавалера каким-либо неловким движением. Иногда она, кокетничая, игриво пожимала круглыми плечами, мурлыча: «Да ну Вас, бессовестный» или «Как Вам не стыдно». Но было видно не вооружённым глазом, что ухаживания эти принимались не без удовольствия. Остальные выглядели не лучше. Когда за окном стемнело, а ёмкости были опустошены, мне вдруг пришло в голову, что наступило самое подходящее время для сна. Необходимость принять горизонтальное положение хотя бы на полчаса раньше, чем такую же попытку предпримет Николай Иванович, была очевидна и бесспорна, поскольку тридцатиминутная фора была крайне необходима для засыпания в тишине. Воспользовавшись тем, что Николай Иванович вышел покурить в тамбур, я добыл из дорожной сумки пару великолепных немецких «берушей», являющихся средством индивидуальной защиты органов слуха от шума, полное название которых было «Береги уши» и надёжно изолировал ими свои слуховые проходы, полностью нивелировав частоты, на которых обожал храпеть мой дорогой друг. Дамы не подозревая, какой их в ближайшем будущем ожидает сюрприз, мирно беседовали между собой, обмениваясь свежими впечатлениями. Как джентльмен, я просто считал себя обязанным предупредить их о том, что ночь они могут провести не так, как предполагают.

– Вы бы, – говорю я, многозначительно заталкивая в уши средство защиты от шума, – красавицы, на покой определялись. Время уже такое, что неплохо было бы и вздремнуть.

– Да выспимся ещё, – легкомысленно отмахнулась одна.

– Ещё вся ночь впереди, – многозначительно заметила избранница Николая Ивановича.

– Ну, ну, – говорю, карабкаясь на вторую полку, – хозяин-барин, хотя в данном случае правильнее будет сказать, барыня. А я, пожалуй, прилягу, если никто не возражает. Утомился, знаете ли, ко сну клонит что-то.

Возражений не последовало, поскольку по их многозначительным взглядам было очевидно, кто окажется лишним во втором акте этого праздника жизни. Засыпал я в полной уверенности, что мои импортные средства индивидуальной защиты выдержат звуковой удар, генерируемый Николаем Ивановичем. Так оно и случилось, но, к сожалению, эти замечательные импортные средства оказались совершенно беззащитными перед толчками в спину и дёрганьем за ноги, что, собственно, и заставило меня пробудиться. Когда последние остатки сна улетучились, взору моему предстали испуганные лица попутчиц, из последних сил тормошивших моё несчастное тело. При этом они беззвучно, словно рыбы в аквариуме, открывали и закрывали рты. В глазах одной из них стояли слёзы сострадания. Освободив свои защищённые уши от средств шумопоглощения, я окунулся в атмосферу таких невероятных по мощи и накалу звуков, что проснулся окончательно. Николай Иванович исполнял второй акт своего произведения «Гимн храпу», в котором происходила уже известная нам сцена битвы бульдозера с мусорной кучей. Судя по мощи рычания, вот-вот должна была уже наступить спасительная пауза. Светящийся циферблат часов показывал два часа ночи.

– Господи, да помогите же чем-нибудь. Человеку плохо, – дрожащим голосом попросила та, что была вся в слезах.

– Какому человеку плохо? – не понял я.

– Да Вашему же приятелю, – ткнула пальцем в сторону спящего Николая Ивановича дама, с которой он был особенно ласков. – Разве Вы не видите, он задыхается.

– Можете успокоиться, дорогие женщины, – ответил я с раздражением, понимая, что уснуть уже не удастся. – Абсолютно никаких проблем с уважаемым Николаем Ивановичем не будет за исключением одной – этот концерт на всю ночь.

– Как же так, – продолжали нагнетать испуганные женщины. – Ведь Вы же его друг. Разве вы не видите – у человека приступ.

– В данном случае, – скорбно заметил я, бессильна не только дружба, но и медицина, как это не печально. – Хочу вам заметить, милые дамы, что Николай Иванович абсолютно здоров. Оставьте волнения. Никаких приступов нет и не ожидается в обозримом будущем. Просто человек не любит тихо спать, вот и всё. Не по душе ему это.

И правдиво рассказываю им всю историю от начала до конца. Они, конечно, не верят. Я привожу аргументы. В их душах прорастает сорняк сомнения. Пользуясь растерянностью, здесь же советую им принять меры разумной профилактики в продолжение того короткого времени, которое добрейший из храпящих вскоре предоставит нам, сделав очередную паузу.

Как бы подтверждая мой прогноз, Николай Иванович, строго соблюдающий регламент каждого творческого куска произведения затих и, сладко чмокнув слюнявыми губами, повернулся на другой бок.

– Вот видите, – говорю я дамам. – Два часа пятнадцать минут. Антракт. Давайте же воспользуемся его хорошим его к нам отношением и попытаемся эту паузу обратить себе на пользу. Попробуем заснуть, хотя это будет и нелегко.

Мужики, с боковых полок мгновенно юркнув под одеяла, принялись честно отрабатывать упражнение, известное прогрессивному человечеству, как первое – вдох-выдох. Дамы, по известным причинам не испытавшие на себе все тяготы армейской службы и мало приспособленные к суровой жизни на колесах, замешкались. Глаза им удалось закрыть только тогда, когда Николай Иванович начал шлёпать губами, раздавая брежневские поцелуи направо и налево, скрашивая эту процедуру свистящим астматическим дыханием.

Мне стало любопытно, как в дальнейшем будут вести себя участники ночного шоу, когда Николай Иванович проявит своё искусство во всей, как сказать, красе и мощи. Было заметно, что дамы оставались в напряжённом ожидании и, вероятнее всего, подсчитывали поцелуи, на которые Николай Иванович был щедр как никогда.

К концу пятнадцатой минуты беспрерывного чмоканья, в купе влетела разъярённая проводница, набросившись с упрёками на женщин, лежавших на своих местах тихо как мыши.

– Как вам не стыдно, – заклеймила она их позором. – А ещё выглядят, как порядочные женщины. Не успели с супругами распрощаться, а уже целуются с посторонними мужиками. Сейчас же прекратите, а то мне всякая эротическая чертовщина снится.

Ответная реакция невинно оскорблённых дам была столь же бурной и носила такие же грубые формы. Когда ситуация несколько прояснилась и необходимые разъяснения были даны и приняты, все три женщины скорбно выстроившись у тела Николая Ивановича принялись исследовать необычную природу звуков, издаваемых спящим красавцем.

Мне было интересно проследить, как они без подготовки отреагируют на предсмертный крик доисторического зверя, поскольку считал это место в произведении Николая Ивановича самым сильным и впечатляющим. Действительность превзошла самые смелые ожидания. Это был не просто испуг. Кошмар и паника – вот как бы я назвал то, что мне пришлось увидеть с высоты своего положения. В купе был учинён самый настоящий погром. При первых звуках проводница с криком ужаса прыгнула в сторону, сбив с ног пассию Николая Ивановича, а поскольку объёмы тела хозяйки вагона были довольно внушительные, последней пришлось несладко. Композицию из двух растянувшихся на полу женщин украсил насмерть перепуганный мужик, парашютистом прилетевший с верхней боковой полки. В качестве парашюта была использована простыня, прикрывшая композиционную группу из трёх тел, красочно размещённую на полу. Спокойствия это не добавило. Упав на пол, мужичонка быстро, спотыкаясь и падая на четвереньки, побежал по проходу, плохо соображая, для чего это делает и какова конечная цель его загадочного маршрута. Делая огромные обезьяньи прыжки, он проскакал через весь вагон, запрыгнув на небольшую площадку перед туалетной комнатой. Часть этой территории уже занимала солидная пожилая дама, терпеливо ожидающая своей очереди. Увидев непонятное явление живой природы, движущееся в её сторону прыжками, как это обычно делают приматы, насмерть перепуганная женщина справила малую физиологическую нужду прямо здесь же на площадке. Ловко перепрыгнув через лужу, неизвестный проскользнул в тамбур и забился там, не находя выхода.

Виртуозное исполнение Николаем Ивановичем авторского произведения, а так же шум и неразбериха, вызванные этим исполнением в отдельно взятом купе со скоростью электрического тока, бегущего по проводам стал распространяться и на других пассажиров вагона. Жару поддал мужчина из шестого купе. Внимательно прослушав загадочные звуки, искажённые значительным расстоянием и спёрднутым воздухом, он в категорической форме объявил испуганным попутчикам, что скорее всего, им повезло присутствовать при железнодорожной катастрофе.

– Знаете, – вещал он голосом пророка притихшей аудитории – очень похоже на то, что поезд, по всей видимости, сошёл с рельс. А что очень даже запросто может быть в наше время. Нынче весь народ бросился сдавать металлолом. Читали, вероятно, в прессе, сколько проводов поснимали да надгробий в пункты приёма металлолома сволокли. Теперь, видимо, до рельсов добрались, сволочи.

– Караул, терпим крушение, – заорала мощная дама в ночной рубашке, хватая чемодан и устремляясь к выходу в панике, не замечая, что её мощная левая грудь вырвалась на волю. Раскачиваясь из стороны в сторону как спортивный молот для метания перед броском, эта часть тела сбивала с ног всех, кто имел неосторожность преградить путь её хозяйке.

Заразительному примеру беснующейся дамы вскоре последовали и остальные насмерть испуганные пассажиры вагона. Шум и крики жертв мнимой катастрофы достигли такого значительного уровня, что привлекли внимание бодрствующих пассажиров из других вагонов. Тревожная весть, обрастая самыми невероятными подробностями, разнеслась по всему составу и вскоре достигла ушей самого бригадира поезда, который и прибыл на место происшествия в сопровождении наряда дорожной милиции для принятия срочных мер по восстановлению спокойствия. Грамотно чередуя увещевания с толчками и зуботычинами, администрация поезда с огромным трудом, но навела кое-какой порядок в мятежном вагоне. Несмотря на принятые меры, народ продолжал нервничать и отказывался реагировать на призывы администрации поезда сохранять спокойствие, поскольку подозрительные звуки не исчезали и продолжали их пугать. Травмированная проводница беспокойного вагона, с огромным трудом протискиваясь через толпу взволнованных пассажиров, наконец-то процарапалась поближе к своему непосредственному начальству и в нескольких нецензурных выражениях изложила свой взгляд на проблему. Народ, конечно же, ей не поверил, а кое-кто даже обозвал дурой, потерявшей от страха разум. Начальник также, с сомнением во взгляде смотрел на подчинённую, твёрдо пообещав себе, что это будет последний её рейс под его руководством. Обиженная недоверием начальства проводница предъявила заинтересованным лицам источник шума. Те долго стояли у тела, скорбно потупив глаза, как стоят у гроба близкого родственника, и слушали соло в исполнении Николая Ивановича, всё больше и больше убеждаясь в правоте хозяйки вагона. Интерес к феномену проявили все пассажиры без исключения. Длинная очередь, сродни той, которая выстраивается в мавзолей, медленно текла мимо купе, где мирно скрестив руки на животе, возлежал Николай Иванович. Люди подходили со скорбными лицами, прослушивали кусок произведения и отходили, уступая место другим. Молодая женщина с ребёнком на руках, внимательно рассматривая так и не проснувшегося Николая Ивановича, вдруг тихо спросила.

– Это что же получается, товарищи дорогие, во всём вагоне сегодня ночью будет спать только один единственный человек. Вот этот, – ткнула она пальцем в направлении спящего тела. – А остальные спать не будут. Просто не смогут заснуть при таком ужасном шуме.

Народ загалдел, признавая правоту её неутешительных выводов. Небольшой военный совет, проведенный здесь же у тела, принял справедливое, на мой взгляд, решение разбудить Николая Ивановича и строго настрого запретить ему издавать непотребные звуки во время сна. Первые попытки прервать богатырский сон были неудачными.

– Прекратите безобразничать, – строго сказал Николай Иванович не просыпаясь, пытаясь повернуться на бок.

– Вы представьте себе, какой наглец, – обиделась дама с ребёнком. – Оказывается, мы ещё и безобразничаем, а он ангел небесный. – А ну вставай, труба иерихонская…

Придерживая кричащего ребёнка, свободной рукой она вцепилась в ногу моего приятеля, пытаясь стащить его на пол. Николай Иванович, почувствовав скользящее движение, которое придали его телу посторонние силы, принялся дрыгать ногами, норовя лягнуть наглеца, покусившегося на его покой. Один из ударов достиг цели, и женщина отскочила от сопротивляющегося храпуна, зажав в руке в качестве трофея носок Николая Ивановича. Но мужественный пример женщины и матери, был тут же подхвачен другими пассажирами. Более десятка рук протянулись к беззащитному телу и, схватив его как половую тряпку, стали тормошить, трясти и выкручивать, пытаясь привести в чувство. Это им вскоре удалось.