Текст книги "Витязи в шкурах"

Глава шестая

Степка ускользнул удачно. Улучил время, когда мать завозилась с младшими, и шмыгнул за дверь. Васька ждал его на краю улицы, пряча руку за спиной.

– Что так долго? – спросил недовольно.

– Мамка! – односложно сказал Степка.

– А-а… – понимающе протянул Васька и, не в силах больше сдерживаться, вынул руку.

– Ух ты! – воскликнул Степка, восхищенно разглядывая черную железную полосу – заготовку для ножа.

– У бати в кузне стащил, – похвастался Васька. – У него там много – не хватится. Копать ею хорошо. Мы сегодня еще больше наконечников найдем.

Степка согласно кивнул, и они побежали к городскому валу, где вчера Васька нашел замечательное место. Работая одними черепками, они вырыли целых пять наконечников стрел и один – от сулицы. Наконечники были ржавые, но оттерли их речным песком – заблестели. Большой наконечник, от сулицы, Васька забрал себе. Степка не спорил. Хотя наконечник отрыл он, место-то было Васькино. Зато ему достались три жала от стрел, одно из которых было редкое, четырехгранное. Бронебойное, как важно пояснил Васька.

Но с раскопками сегодня не получилось. На полпути мальчики заметили въезжающих в город всадников и, забыв все, закрутились вокруг. Всадники, въехав в детинец к княжеским палатам, принялись разгружать навьюченных коней (это было оружие!), и мальчики восхищенно наблюдали, как вои в куяках носят в княжескую оружейную броню, копья и кривые половецкие мечи. Один тюк развязался, Васька подскочил и вытащил кривой меч.

– Дай подержать! – попросил Степка, но Васька, жадный, не дал. Обеими руками сжимая рукоятку, махал мечом, изображая битву. Подошедший вой дал Ваське подзатыльник, отобрал меч и заново увязал тюк.

Подзатыльник нисколько не огорчил Ваську (отец бил крепче!). Вои, закончив с тюками, пошли в княжьи палаты обедать, мальчики увязались следом. Ваське удалось проскользнуть за ними, а Степку шуганули, и он долго болтался у ворот, поджидая друга. Тот вернулся не скоро и очень важный.

– Побили наши половцев! – сказал торжественно. – Это их оружие привезли. Посекли их с тысячу!

– Так уж тысячу! – не поверил Степка, завидуя другу. – Это ж сколько мечей!

– Может, менее, – не стал спорить Васька, – но все равно много. Окружили их на берегу реки – ни один не ушел. Больше всех побил поганых воевода Вольга. Он сидел за столом – высокий такой, под потолок. Знаешь, – перешел Васька на шепот, – он хорт.

– Да ну! – вздрогнул Степка.

– Ей-богу! – перекрестился Васька. – Люди княжьи говорили, сам слышал. Потому половцев и побили столько, что хорт с нашими был. Он как прыгнет вверх, перевернется три раза через голову и волком обернется. Схватит поганого зубами – и сразу перекусит пополам!

– Врешь! Как он половца перекусит, когда тот в броне?

– Хорт и броню запросто разгрызет!

– Не разгрызет. Она железная.

– А я говорю: разгрызет!

– Не разгрызет!..

Кончилось все дракой. Васька, как всегда, победил. Да еще подразнил, прежде чем убежать:

– Степка – жопка! Степка – жопка!..

Степка, всхлипывая, побрел по узкой улочке. Так удачно начавшийся день пропал: и наконечников не накопали, и дома ждала сердитая мать, которая, конечно, возьмет мокрое полотенце… Тряпка, а бьет больнее ремня!

Занятый горькими мыслями, Степка не сразу услышал позади стук копыт, а когда оглянулся, всадники были рядом. Двое. Оба в красивой блестящей броне, у одного даже шлем золоченый.

– Вот кто нам покажет дорогу! – весело сказал один из всадников, нагнулся и в одно мгновение втащил Степку наверх. Посадил на конскую шею лицом к себе. Всадник оказался большущим: даже сидя, он возвышался над Степкой, как гора. От него вкусно пахло медом.

– Что такой зареванный? – спросил, улыбаясь.

– Подрался, – шмыгнул носом Степка.

– Из-за чего?

– Васька сказал, что хорт половца перекусывает пополам.

Всадник захохотал, показав ровные белые зубы. Второй засмеялся тоже.

– Я ему говорю: не может хорт так! – сказал приободренный Степка. – На половце – броня!

– Не может! – подтвердил всадник. – Уж я-то точно знаю. Железо может взять только железо.

– А он дразнится… – пожаловался Степка.

– Мы ищем человека, у которого в ухе такая же серьга, – сказал всадник и повернул голову. Серебряный волк, поджавший лапы в прыжке, висел в косо срезанной мочке. Степка аж заледенел.

– Что притих? – спросил всадник. – Знаешь такого?

Степка боялся даже пошевелиться.

– Знает, но не хочет даром, – улыбнулся тот, что был в золоченом шлеме. – Путивльский отрок. Дай ему белку, Вольга!

Вольга полез в калиту и сунул что-то Степке в руку. Мальчик глянул – резана! Целая резана! Он машинально попробовал монету на зуб и торопливо сунул за щеку. Это ж как повезло! И всего лишь дорогу показать! Да он бы и даром…

Всадник не опустил его на землю, как ожидал Степка, а пересадил на конской шее лицом вперед, и они поехали по узкой улице. Степка гордо посматривал по сторонам, смертельно жалея, что Васька сейчас его не видит. Васька глядел на Вольгу издалека, а он скачет с ним на одном коне. Пусть Васька держал в руке настоящий меч, но на коне с воеводой он не ездил никогда! И вряд ли когда поедет!..

У ворот указанных Степкой боярских хором Вольга ссадил мальчика и властно постучал в створку ручкой кистеня. Гостей, видно, ждали: ворота растворились сразу же. Всадники заехали во двор, и в широко распахнутый проем Степка увидел, как навстречу им спускается с крыльца кто-то коренастый, с короткой бородой клином. Коренастый улыбался, разводя руки в стороны. В левом ухе его поблескивала большая серебряная серьга.

Ворота затворились. Высокие – не влезть! Мальчик вздохнул и побежал к себе домой. Резана приятно грела щеку – вот мать обрадуется!..

* * *

– Заждались, заждались – все глаза проглядели! – приговаривал коренастый с бородкой, по очереди обнимая Улеба и Вольгу. – Раненых ваших еще вчера привезли. А вас все нет и нет!

– С табуном была морока – пока пристроили, – пояснил Вольга. И спросил, отступая: – Ты-то как, Кузьма?

– Увидишь! – улыбнулся Кузьма. И продолжил: – Так, по запаху чую, что меду вам налили, а вот в баню не сводили. У нас с утра топится, – Кузьма обернулся к крыльцу. – Так ведь, бояриня?

Вольга глянул. На крыльце стояла маленькая худенькая женщина в белой рубахе и синей поневе. Черный вдовий убрус обрамлял юное, почти детское лицо. Маленький, вздернутый носик, россыпь мелких веснушек на щеках, большие, синие-синие глаза… Вольга застыл. Юная вдова также не сводила с него взора.

– Что заледенел? Кланяйся хозяйке! – шепнул Кузьма.

Вольга неловко согнулся в поклоне. Улеб последовал его примеру.

– Добро пожаловать, гости дорогие, – звонким голосом сказала хозяйка и тоже поклонилась.

– Поведу их в баню, – сказал ей Кузьма, – парить. Пришли кого-нибудь, Марфуша, в помощь. Хоть Меланью, – он перевел взгляд на стоявшую у ворот кряжистую холопку.

– Попарим! – улыбнулась хозяйка и убежала в дом.

– Кто это?.. – хрипло спросил Вольга, не отрывая взгляда от двери.

– Похожа, знаю, – тихо ответил Кузьма, – я и сам поначалу обомлел. Но Дуня выше ростом. И постарше. Идем! – подтолкнул он Вольгу.

В предбаннике он внимательно осмотрел голых гостей, бесцеремонно поворачивая их и ощупывая.

– Надо же: такая сеча, а хоть бы одна ранка! Только синяки. Ты похудел, – сказал, обращаясь к Вольге. – Пуд сбросил, не меньше. Одни мышцы и кости. Слышал, чудеса в сече творил? Прыгал в два роста?

– Жить захочешь – не так прыгнешь! – буркнул Вольга.

В парной Кузьма уложил гостей на застланные золотистой соломой полки, взял железными щипцами большой камень из раскаленной груды на печи, бросил в деревянную шайку с водой. Белый клуб взлетел вверх, в шайке грозно забурлило. Кузьма сунул в побелевшую от пепла горячую воду два березовых веника и плеснул на камни из другой шайки. Столб горячего пара ударил в низкий потолок, сладко запахло горячим хлебом и какими-то травами. Горячий, влажный воздух в одно мгновение заставил покрыться тела мужчин крупными каплями пота.

– Полежи пока! – сказал Кузьма Вольге и достал из шайки распаренный веник. – Сначала князя, спасителя нашего. Ему первому честь.

Он помахал веником над спиной Улеба, нагоняя жар, после легонечко, едва касаясь кожи, прошелся веником от пяток до плеч, а затем, все увеличивая силу удара, стал хлестать по ногам, бокам, спине… Улеб блаженно постанывал. Звуки от хлестких ударов заполнили тесное пространство парной, поэтому Вольга и не расслышал, как растворилась дверь. Вдруг почувствовал, как на спину повеяло горячим. Глянул искоса и едва не вскочил. У полка с распаренным веником в руках стояла Марфуша. В чем мать родила.

– Лежи смирно, боярин! – сердито сказала она, придавив ладошкой затылок Вольги. – Не то ударю ненароком – глаз вышибу.

Вольга уткнулся лицом в горячую солому, почти не чувствуя, как горячий веник охаживает его. Но скоро умелые удары парильщицы заставили и его постанывать от наслаждения. Марфуша била то наотмашь, то мягко, то растирала ему спину и ноги горячими листьями.

– Ворочайся, боярин! – велела, когда Вольга уже совсем впал в истому. – Спереди парить буду.

Вольга замешкался.

– Давай, давай! – подбодрил его Кузьма, хохотнув. – А то бояриня осерчает – еще не то отобьет.

– Вам бы только охальничать! – рассердилась на него Марфуша. – Гость ведь!

Вольга послушно повернулся. Марфуша, окунув веник в шайку с горячей водой, вновь повеяла на него жаром, а потом принялась стегать – но уже не так сильно, как по спине. Вольга посматривал на нее из-под полуприкрытых век. Марфуша росточком и впрямь была меньше, чем ему показалось вначале. Худенькое, почти как у подростка, тело. Две небольшие девичьи грудки, как упругие капельки, покачивались в такт замахам веника, но при этом задорно смотрели сосками вперед. Бедра не широкие, но и не узкие – в самый раз. Русые, с заметной рыжинкой густые волосы ниспадали вдоль плеч ниже пояса. Такие же, рыжеватые, кустились под мышками и на лобке.

Марфуша махала веником старательно, закусив верхнюю, пухлую губу. Чувство, овладевшее Вольгой у крыльца, воротилось, но уже было уже не таким сильным. Блаженная истома овладела им, заставив прикрыть глаза.

– Здрав будь, боярин! – услышал Вольга и поднял веки. Марфуша, бросив истрепанный почти до самых прутьев веник, кланялась ему. – Здрав будь, княже! – поклонилась она Улебу и скрылась за дверью. Когда все трое вышли из парилки, ее уже нигде не было.

В мыльной Кузьма заставил гостей по очереди окунуться в большую бочку с холодной водой, затем принялся тереть им спины мочалом. Домывались гости уже сами, натирая тела и волосы щелоком и окатываясь из шаек водой, нагретой камнями.

– Как парилка? – подмигнул Кузьма Вольге, поднося ему очередную шайку. – Чем хороша русская баня – гостя можно хорошо рассмотреть и себя показать! Не научили их еще попы наготы стесняться.

– Тебя она тоже… парила? – тихо спросил Вольга, оглядываясь на князя. Улеб, не обращая на них внимания, с наслаждением плескался в бочке, растирая мочалом плечи.

– Не сподобился! – улыбнулся Кузьма. – В первый раз ее в бане вижу. Раненые ей про ваши подвиги уши прожужжали – прибежала посмотреть вблизи. На тебя особо. Высокий, красивый, да еще и прыгун-удалец.

– Сейчас как дам шайкой!

– Я ж не половец… Прибереги гнев для них, боярин. Дите она еще горькое. У нас бы в школу ходила.

– И вдова?

– Как видишь. На масленицу выдали замуж за такого же молоденького. Тот пошел вместе с Игорем – и сгинул.

– Может, жив?

– Списки живых, за кого выкуп требуют, давно привезли. А тут еще кое-кто из полона вернулся, рассказал, как молодого боярина – стрелой… Вдова. В мужа даже влюбиться не успела. Оба сироты, под опекой князя Игоря росли, но в разных городах. Впервые друг друга на свадьбе увидели. Оба боярского рода, но не богатые. За Марфушей приданого – эти хоромы старые да пара холопок, за ним – несколько весей. Она в них даже побывать не успела. Муж ушел в поход и всех слуг-мужчин в Поле увел. Там и полегли – у Марфуши ни одного слуги в доме не осталось. Когда меня Улеб к Ярославне привез, княгиня сюда определила. Хоть какая-то защита дитяти. Конечно, не принято, чтоб посторонний мужчина в доме вдовы жил, но время военное. Да и мужчина я особый, – криво улыбнулся Кузьма. – По происхождению – считай, смерд, годами в отцы ей гожусь, по положению в обществе – считай, слуга. Правда, Марфуша ко мне, как к ровне… Золотая девочка. Поосторожней с ней, боярин – голову сверну. Мойся! – Кузьма встал. – Я еще воды принесу…

Пока гости парились, их одежду унесли, оставив взамен в предбаннике чистые рубахи, порты и онучи. Все трое, утеревшись холщовыми полотенцами, переоделись. Вольге рубаха и порты оказались коротки – Улеб с Кузьмой улыбались, глядя, как он пытается тянуть узкие рукава от локтей. Кончилось тем, что Вольга махнул рукой и застегнул на голых запястьях свои браслеты. Улеб, перетянув рубашку поясом, вопросительно глянул на Кузьму:

– К раненым?..

* * *

В большой горнице было сумрачно. Свет, пробивавшийся в маленькие слюдяные окошки, едва разбивал полумрак, выхватывая из него большие рогожные мешки, набитые сеном. На мешках лежали люди, прикрытые одеялами. Не спали. Несмотря на полумрак, князя узнали – в горнице радостно загомонили.

Улеб склонился над ближним к нему воем – молодым, но уже с наполовину седыми усами и головой.

– Здрав будь, княже! – тихо сказал раненый, с трудом улыбаясь серыми губами – видно было, что ему больно говорить.

– Ты здрав будь, Тит! – ответил Улеб. – И быстрее – мне в войске здоровые нужны.

– Когда везли сюда, думал: помру, – сказал Тит. – Половчин саблей живот разрубил, кишки были видны. Но здесь лекарь добрый, – он перевел взгляд на Кузьму. – У него, говорят, все выздоравливают.

Улеб сунул в руку раненого несколько серебряных монет.

– Когда за табун серебром заплатят, еще дам. Здрав будь! – и перешел к следующему раненому. Вольга и Кузьма остались возле Тита.

– Что ты ему делал? – спросил Вольга, кивая на раненого.

– Зашил, и все, – пожал плечами Кузьма. – Сабля кишки не задела: я понюхал рану – дерьмом не пахнет. Продезинфицировал и зашил. Смотри! – он откинул одеяло и рубашку Тита. От бока до бока поперек живота раненого шел ровный красивый шов. – Жара у него нет – значит, рана не гноится. Поправится.

– Чем шил?

– Сверху шелком, внутри – кетгутом. Как положено.

– Откуда здесь кетгут?

– В сарае блеет. Его и у нас из бараньих кишок делают. Почистили мне их, порезали вдоль. Я в спирте вымочил…

– А спирт у тебя откуда?

– Об этом позже, – улыбнулся Кузьма и прикрыл раненого. – Кстати, кто догадался ему разруб фибулами стянуть?

– Я. Одну застежку у хана убитого нашел, другую у князя взял.

– Так и думал, что ты. Молодец, что сообразил, не то живым бы не довезли. Крови он потерял мало. Надо будет сказать Марфуше, чтобы фибулы вернула. А ты, Тит, – строго сказал Кузьма раненому, – даже не думай вставать! Шов лопнет – кишки вывалятся. Зови, коли нужно, Меланью с горшком.

– Не буду более, боярин! – слабым голосом заверил Тит. – Я и звал, но пришла бояринька.

– Боярини тоже стесняться нечего! Она Богу обет дала – за вами ходить. Уразумел?

– Строг ты с ними! – заметил Вольга, когда они отошли.

– Как дети малые! – махнул рукой Кузьма. – Весь изрубленный, а вставать пытается. Но зато терпеливые: шьешь по живому – хоть бы вскрикнул! Только зубами скрипит. Одному недавно стопу ампутировал. Столкнулись они с половцами, стрела ранила ногу сквозь сапог, он выдернул и ездил два дня. Гангрена началась. Пилил кость по живому. Парень здоровенный, почти как ты, боялся: махнет кулаком – и самого зашивать придется. Ничего, утерпел, Только просил: «Быстрей, боярин, быстрей!»

Кузьма остановился у мешка, на котором лежал рослый молодец с легким пушком вместо бороды, откинул одеяло. Вместо правой ступни у раненого была культя, обмотанная холщовой тряпкой.

– Уже почти не гноится! – с гордостью сказал Кузьма. – Скоро и свадьбу играть можно. Так, Федор?

– Кому я нужен без ноги?! – угрюмо ответил раненый.

– После этой войны и безруких бабы разберут, – вздохнул Кузьма, – а тебя, молодого…

– Я гридень княжий. Как служить?

– На коне можно и без одной ноги. Левую в стремя – и в седло. А для сабли и щита руки есть. Там, откуда я пришел, одного безногого большое войско уже много лет ловит. По горам и долам. И все без толку.

– Он хан? – заинтересовался Федор, которого почему-то обрадовали последние слова. – Как Кончак и Кза?

– Хуже, – еще раз вздохнул Кузьма и повернулся к Улебу. – Идем, княже, к столу. А то хозяйка заждалась – у двери стоит, а позвать не решается…

* * *

Первую чару выпили молча. Улеб сморщился, жадно втягивая ноздрями воздух, и Кузьма торопливо подвинул ближе блюдо с огурцами.

– Закуси, княже. Вино сильно хмельное, забыл сказать.

– Заморское? – спросил Улеб, хрустя огурчиком. – Из греков?

– Сам делал. В моей стране все такое пьют.

– Крепкое, – задумчиво сказал Улеб, – и в голову ударило. Тепло по телу пошло. Медом пахнет, но вкус другой – горький. Меда я ведро на пиру выпить могу. Огурцы вкусные, – он взял с тарелки второй огурчик. – Хозяйка делала?

– Сам малосолил. Выпей еще, княже!

– Осторожнее! – воскликнул Вольга, видя, как Кузьма наполняет чашу Улеба до краев. – Это ж водка!

– Вино, – поправил Кузьма, ставя на стол глиняную баклагу. – Медовое, зельеное. Здрав будь, княже!

– И вы, бояре! – степенно ответил Улеб, поднимая чашу. Осушил и снова захрустел огурцами.

– Мясо пробуй, княже! – заторопился Вольга, придвигая Улебу большую латку (глиняную сковороду) со скворчащим в жиру содержимым. – Вкусное, жирное.

– Попробую! – пообещал Улеб, не переставая хрустеть огурцами. – Потом.

– Ну, а мы сейчас, – весело сказал Кузьма, цепляя ножом большой кус жирной свинины. Положил себе на блюдо и, нарезая кусками, стал с аппетитом есть, не обращая внимания на грозные взгляды Вольги. Тот, поняв тщетность своих усилий, вздохнул и последовал примеру Кузьмы.

Кузьма еще не раз наполнял чашу Улеба. Тот упорно уничтожал огурцы (по знаку Кузьмы принесли еще блюдо), не обращая внимания на мясо. И скоро это сказалось. Лицо Улеба раскраснелось, глаза заблестели. Он лихо шлепнул пониже спины подносившую закуску Меланью (та радостно взвизгнула), затем перевел взгляд на стоявшую в дверях и следившую за подносом блюд Марфушу.

– Окажи честь, бояриня! Сядь с нами!

Краска залила лицо хозяйки.

– Срам!

Улеб захохотал.

– Вот так! – весело шепнул Кузьма Вольге. – Как парить гостя голой – пожалуйста, а сесть с ним за стол – срам.

– Потому что знает, что после таких застолий бывает, – шепнул в ответ Вольга.

– Гусельники у вас есть, боярин? – спросил Улеб.

– Нету, – с деланым вздохом отозвался Кузьма.

– А пищальники?

– И пищальников.

– А песельники?

– Песельников тоже нету.

– Тогда спой сам!

– Спел бы, княже, – сказал, кланяясь, Кузьма. – Но лучше тебе это не слышать.

– Я люблю охальные песни, – не унимался Улеб. – А бояриня пусть не слушает.

– Я дурно пою. Медведь на ухо наступил.

Улеб снова захотал. Похоже, что эту шутку он слышал впервые.

– Скучно, – пожаловался он, отсмеявшись. – Я люблю, когда на пиру весело. А в вашей стороне, боярин, на пирах весело?

– Очень.

– Гусельники играют?

– И гусельники, и пищальники, и в бубны бьют. Целые оркестры.

Было видно, что про «оркестры» Улеб не понял, но остальное ему понравилось.

– А девки на пиру пляшут?

– Еще как! И все остальные с ними.

– Даже князья?

– Князья бойчее всех. До потолка прыгают. Особенно, когда девки хороши.

– У нас князьям плясать – срам, – вздохнул Улеб. – А я люблю. Раз князь Изяслав созвал дружину на пир после похода, огнищанин его нашел гусельников, пищальников, бубны… Пели песни, гусли играли, а потом девки пришли… Сначала одни плясали, потом мы из-за столов полезли. Что было! – Улеб засмеялся. – Кто кого сгреб…

Вольга бросил испуганный взгляд на Марфушу, но Улеб не продолжил тему. Спросил о другом:

– Речь у вас, бояре, чудная, но похожа на нашу. И сами вы… Как русские люди оказались так далеко? За горами и морем?

Кузьма замялся.

– Это было еще до старого Владимира. Забрели вои в далекую землю и осели на ней. Переженились на местных, детей завели…

– А как ваша сторона зовется?

– Россия.

– Считай, как наша. Хорошо живете?

– По-разному. Есть лучшие и худые. Правые и виноватые. Как и здесь.

– Войны у вас есть?

– Есть, княже.

– С соседними сторонами?

– Сейчас между собой.

– Как и у нас, – вздохнул Улеб. – Совсем князья озверели – идут брат на брата. Хуже половцев… А ваши князья богато живут?

– Кто как. У кого много власти – богатый, кого прогнали – бедствует.

– Изгнанный крамолу точит?

– Точит. Собирает дружину, чтоб стол вернуть.

– А бояре?

– Бояре с тем, у кого стол. Тех, кого прогнали, не любят.

Улеб сумрачно кивнул головой, словно говоря: «И у нас так».

– Вас за что прогнали? Убили кого?

– Врагов великого князя.

– Много?

– Пятерых.

– Князь повелел?

– Его люди сказали, что велел. У князя враги дочку украли.

– За выкуп?

– Для позора. Хотя выкуп тоже просили.

– Дочку отбили?

– Отбили.

– Что вас князь не защитил?

– Он далеко был в то время. А другие враги нам дорогу в свою сторону перекрыли.

– И вы обернулись хортами?

– Так, княже.

– Как же дошли? Ты говорил, боярин, что ваша сторона далеко. Что ели?

– Акриды и мед.

– Как Иоанн Креститель?

– Ты хорошо знаешь Писание, княже.

– Братия в монастыре учила. Но где в Поле мед?

– В Поле были только акриды.

– Лжа, боярин. Я помню, какими вас увидел. Голодали?

– Голодали.

– И я, случалось, голодал, – насупился Улеб. – Ох, как тяжко бывало, бояре! Другой раз лежишь под кустом, дождь тебя поливает, в пустом животе бурчит, холодно, мураши лесные под доспехом бегают, а ты думаешь: за что Господь меня так наказал? Что я, сиротинушка, тут делаю? Нет у меня ни доброго отца, ни ласковой матери, ни любезной сестрицы. Один на белом свете, – Улеб всхлипнул. – Чем я прогневил Господа?

Кузьма подсел ближе и обнял его за плечи.

– Не плачь, княже! Все образуется.

– Как мне не плакать, – пьяно возразил Улеб, – когда моя отчина и дедина сейчас у стрыя? Я там уже десять и четыре года как не был. Видел бы ты, боярин, мой Гомий!

– Я видел.

Улеб отстранился и исподлобья глянул на Кузьму.

– Красивый город на холме. Внизу Сож…

– И вправду видел, – вновь всхлипнул Улеб. – Как там хорошо!

– Воротится Игорь из полона – вернет тебе удел.

– Вас я возьму к себе, – стукнул кулаком по столу Улеб. – С родной стороны вас прогнали, а я возьму. Нет у меня сейчас людей ближе. Ты, боярин, – повернулся он к Вольге, – будешь у меня воеводой – я только саблей тебя владеть подучу, а ты, Кузьма, станешь огнищанином. Будешь всем двором моим управлять. Только что не воровать! – погрозил он пальцем. – И тиунам воли не давать!

– Я их вот так! – показал Кузьма кулак.

– Правильно! – мотнул головой Улеб. – Ох, как мы, бояре, запируем. Женю вас на боярских дочках, самых красивых и богатых выберем. Чтоб во! – развел он руки, показывая размер красоты. – Сам женюсь. Может, у Игоря дочку сосватаю. Молода еще, но попрошу князя. Ох, будем пировать! Я песни петь буду. Люблю. Сам сочиню.

– Про поход Игоря?

– И про поход! – Улеб решительно махнул рукой и едва не упал с лавки. Кузьма вовремя поддержал. – Славный был поход. Как мы с зарания, в пяток, потоптали поганые полки половецкие…

– Что? – вскочил Кузьма.

– И повлекли по Полю красных девок половецких… – продолжил Улеб и упал лицом на стол.

– Князь! – толкнул его в плечо Кузьма. – Князь?.. – он растеряно оглянулся на Марфушу. Та решительно подошла к столу.

– Несите его, бояре, в опочивальню. Я покажу, куда…