Текст книги "Повести о совести"

Взятка
Рассказ

Лидию Алексеевну Могилину арестовали на работе, в ее врачебном кабинете за получение взятки. Все было быстро и просто. Не успела выскочить из кабинета скандально-назойливая пациентка Сукачёва, как за дверью послышались торопливые шаги, в кабинет ворвались трое дюжих парней в гражданском, предъявили удостоверения сотрудников управления по борьбе с экономическими преступлениями и обвинили доктора в получении взятки за выдачу листка нетрудоспособности. Тут же попросили Лидию Алексеевну показать, что находится в конверте, который выглядывал из кармана халата. Участковый терапевт Могилина вытащила конверт, пересчитала, в нем лежало пять тысяч рублей, они были меченые. Доктору надели наручники и повели через всю поликлинику на выход к машине.

Все было, как в кошмарном сне, Могилиной казалось, что она наблюдает за всем происходящим со стороны. Но это был не сон, она чувствовала на себе взгляды больных, ожидающих приема, кто-то от удивления открыл рот, а кто-то ехидно улыбался и думал: «Наконец-то за вас взялись, докторишки!» Лидии Алексеевне было стыдно, ей хотелось провалиться сквозь землю или улететь от этого позора, но крылья были подрезаны, а земля не разверзлась под ее ногами, она, опустив плечи, шла, как провинившийся рекрут, сквозь строй, и взгляды людей хлестали ее больнее, чем розги.

Когда Лидию втолкнули в зарешеченную машину, она слегка опомнилась, но при мыслях о детях голова ее упала на грудь, в глазах появился туман.

«Кто заберет детей из детского сада? Кто? Кто? Кто?..» – непрерывно стучало в висках.

Так в полусознательном состоянии участкового терапевта Могилину и доставили в приемник следственного изолятора. Ее усадили на табурет, две женщины задавали какие-то вопросы, Лидия автоматически что-то отвечала, что-то подписывала и все время, как испорченная граммофонная пластинка повторяла: «Позвоните маме, пусть заберет детей из детского сада, пусть заберет детей из детского сада». Позже Лидию Алексеевну раздели донага, началось так называемое психодиагностическое обследование, осмотрели рот, нос и все другие входы и выходы человеческого тела, она сидела голая, тело ее сотрясала лихорадка и в такт ей задержанная твердила и твердила: «Позвоните маме! Позвоните маме».

Женщина в белом халате закончила свою писанину, подняла голову:

– Ну, коллега, говори телефон мамы и как ее зовут.

Эти слова, словно током, пронзили Могилину.

– Не надо маме, не надо! Она недавно инфаркт перенесла. Сестре позвоните, Лизе! – Лидия быстро продиктовала номер телефона сестры.

– Елизавета Алексеевна, ваша сестра Могилина у нас в следственном изоляторе, просит вас забрать ее детей из детского сада.

– А что у нее так много работы, она сама не успеет? Дайте ей трубку.

– Да нет, работать у нас здесь не заставляют, нам она задала работы. А трубку ей давать не положено, она задержана и до суда будет у нас.

На том конце наступила тишина.

– Алло, алло, вы меня слышите? – продолжала женщина в белом халате.

– Да… Да… слышу. Что с ней случилось? За что ее задержали?

– Это вы у следователя узнаете. Детей ее из садика заберите. – Медработник отключила телефон.

В голове у Могилиной что-то гудело, шумело, свистело, сквозь шум в ушах она слышала, как фельдшер просила свою напарницу, помощника дежурного по следственному изолятору не выдавать ее за звонок.

Да, что ты, Валя, – ответила помощник, – святое дело сделала. Дети-то причем, если у них мама дура.

Лидия отрешенно надевала то, что ей разрешили оставить из своей одежды. Позже задержанной выдали «жидковатый» матрац, тощую подушку, старое одеяло, приказали все свернуть, взять под мышку и повели в камеру. Вели по гулким коридорам и лестницам, через десятки дверей и перед каждой командовали: «Стоять! Лицом к стене!». Когда открылась последняя дверь, дверь камеры, на Лидию пахнул застоявшийся воздух, впитавший в себя запах пота, испражнений и сырого затхлого белья. Тошнота подступила к горлу, но охранница так резко втолкнула ее внутрь, что вышибла и тошноту, и дурноту из организма молодой арестованной женщины. Дверь сзади захлопнулась, щелкнули замки и засовы, в тусклом свете Могилина разглядела четыре двухъярусные койки, узкий проход между ними, слева стол с лавками, справа за невысокой изгородью допотопный унитаз-параша.

Шесть пар любопытных глаз с кроватей-нар пронзили Лидию насквозь, она остолбенела и только после короткой паузы произнесла:

– Здравствуйте… женщины…

– Здравствуй, шмара, не с нашего бульвара. – С ближних нар поднялась дыбелая чувырла и мужской приблатненной походкой вплотную подкатила к Лидии Алексеевне. – Из каких таких краев приплыла ты к нам, профурсеточка? И что же принесла ты нам в подарочек?

Испуганная Могилина молчала, не зная, что отвечать.

– Чего молчишь, падла? Отвечай, сучка, или…

В тот момент, когда чувырла занесла руку для удара, сзади всей пятерней ее схватила за волосы ухоженная симпатичная женщина средних лет:

– Отхлянь, шалашовка некрытая. Хочешь, чтобы я тебе еще раз объяснила, кто в этой камере старший? – Она с силой швырнула чувырлу на нары, да так, что та врезалась лбом в стойку и рассекла его. – Еще раз подойдешь к моему доктору – порву в лоскуты!

Остолбеневшая Лидия только сейчас начала узнавать в ухоженной женщине свою пациентку. Лариса… Лариса… да-да Лариса Сокольская.

– Здравствуйте, Лидия Алексеевна. Добро пожаловать не говорю, а какими судьбами нам здесь свидеться пришлось, расскажете после чая. А ну, бабы, чай доктору приготовьте, а то у нее во рту все пересохло, слово вымолвить не может.

– Здравствуйте, Лариса. – Лидия опустила глаза и чуть не заплакала.

– Ладно-ладно, не горюй, мой милый доктор. Спать будешь вот здесь, рядом со мной, поближе к форточке. А ты, – глянула она на чувырлу, – собери свои шмотки и стелись поближе к параше, дерьма нанюхаешься, может, поумнеешь.

Чаепитие было неспешным, горячий, хорошо заваренный чай с пряниками и спокойный, уверенный взгляд Ларисы уняли внутреннюю дрожь Могилиной, она постепенно приходила в себя. От осознания случившегося слезы катились по ее щекам, в голове все настойчивее крутился вопрос: Что же делать?

Лариса поднялась из-за стола.

– Пойдем, Лидия Алексеевна, расскажешь мне все, душу облегчишь, подумаем, что делать, как жить-быть дальше. Ну-ка, бабы, давайте все за стол, уголовный кодекс изучать, а мы с доктором обсудим проблемы строящегося капитализма в России.

Женщины неохотно слезали с нар, присели за стол и что-то тихо забормотали. Лариса усадила Лидию на свои нары, по-матерински погладила по голове:

– Рассказывай, голубушка, как ты здесь оказалась.

Лидия опустила голову и молчала.

– Рассказывай– рассказывай. Меня не бойся, не продам, не выдам, а совет дельный дам. У меня это уже не первая ходка на нары. Я до нашего с тобой знакомства два года по 108-й статье отмотала за убийство при превышении пределов необходимой обороны.

– Так вы убийца? – округлились глаза Лидии.

– Ну да, убийца, грохнула наркомана по башке, а он возьми и лапти откинь. Ладно, давай я тебе о себе расскажу. Ты же только мои органы знаешь, что у меня в легких, да в желудке. А ты в душу ко мне загляни, потом сама решишь, можно со мной дело иметь или нет.

Родилась я, доктор, в семье небогатой, отец мой был работягой, попивал, иногда пьяный мать колотил. А мама у меня хорошая, добрая была, людей любила, детей обожала, она воспитательницей в детском садике работала. По вечерам мама вместо сказки мне про прадеда моего рассказывала. Говорила, что был он купцом на всей Волге известным, пароход свой имел, магазины в нашем городе, и промтоварные, и продовольственные. Дед мой, мамин отец, образование хорошее получил, инженером работал, да в тридцать девятом году посадили его за какое-то вредительство, так и сгинул в застенках. Бабушку после ареста деда удар хватил, вот маму в детский дом и отправили, потому всю свою жизнь она детям посвятила, сама хлебнув сиротства полной чашей.

Я подросла, завидовать школьным подружкам стала, которых родители на «волгах» да «москвичах» возили летом к Черному морю. Зависть моя была не черной, в десятом классе твердо решила: буду, как прадед. Поступила в институт советской торговли, а когда заканчивала его, перестройка началась, в магазинах было шаром покати. Вот тут-то на сигаретах и водке кое-какой капитал сбила, и дело свое завела. Учредила торговую фирму, бизнес пошел хорошо – квартира, машины, Турция, Канары, живи и радуйся. Но мир наш российский полон чудес. Стала я замечать: что-то не то с доходами, прибыль не та. Решила сама ревизию провести, в первых же документах нашла «химию» бухгалтеров моих, продолжила, и чем дальше в лес, тем больше дров. На ночь осталась, работаю, изнутри закипаю, а вокруг тишина. Вдруг грохот в торговом зале, сигнализация молчит, а грохот еще громче повторился. Прихватила я с собой обрезок старой водопроводной трубы, которую не убрали после работы сантехники, и потихонечку – в зал. Там два парня кассы курочут. Тот, который первый меня увидел, нож достал и машет им перед собой, наступает, кричит: «Зарежу, падла! Стой тихо и молчи, если жить хочешь», а сам все ближе и ближе ко мне подходит. И как только занес нож для удара, треснула его меж ушей, осел он, болезный, и дышать перестал, второй воришка тут же смылся. Пошла охранника искать, нашла – связанный лежал, с кляпом во рту. Позвонила 02. Пока ехали наши доблестные «менты», забрала деньги и драгоценности из сейфа и – в тайник. Сразу поняла: посадят. Как бы то ни было, а человека жизни лишила. Потом был суд, за два года на зоне поняла, что такое жизнь и каковы ее ценности, как за решеткой выживать и как на воле. Вышла, детей – в кучу, спасибо брату, не дал пропасть племянникам, муж-то мой, как меня закрыли, слинял сразу. Так вот, с детьми вместе бизнес я восстановила. Ты же сама в моих магазинах отовариваешься, понимаешь, что не бедствую я. И это правда. Живу себе, не тужу, а сегодня утром меня повязали. Представляешь, того второго наркомана около нашего дома кто-то грохнул. Но этого они на меня никак не повесят, я и лицо его тогда не запомнила, да и мстить ему после отсидки у меня желание пропало.

Лариса перевела дух, вытащила сигареты:

– Закуришь?

– Я не курю, – пожала плечами Лидия.

– Если сидеть придется, закуришь. Ладно, давай-ка все-таки расскажи, за что тебя закрыли.

Лидия после откровений неожиданной подруги понемногу начала выходить из стресса, слезы перестали наполнять ее глаза, но к разговору она еще не была готова, сидела и тупо смотрела в угол, покачиваясь на нарах. Лариса оставила ее в покое, обдумывала свое, другие задержанные потихоньку шептались за столом. Среди этой почти тишины неожиданно с грохотом открылось окошко в двери камеры, начали подавать миски с едой, ложки, кружки с пойлом. Обитатели камеры дружно приступили к еде. Лидия попробовала кашу-размазню непонятно из какой крупы и отодвинула чашку.

– Ешь! – строго приказала Лариса. – Силы тебе еще понадобятся.

– Аппетита нет, – сморщилась Лидия.

– Ну, как знаешь.

Когда надсмотрщицы приехали за посудой, Лариса попросила, чтобы к двери подошла Вера. Через минуту грубым голосом с хрипотцой Вера спросила:

– Че надо?

– Дай позвонить.

– А ты знаешь, что у нас роуминг дорогой?

– Ну, не дороже моего здоровья, – парировала Лариса.

– Деньги вперед.

– Получишь все завтра с харчами. Усекла?

Лариса быстро набрала номер и продиктовала сыну, что нужно собрать из еды и нижнего белья и завтра передать женщине по имени Вера. Возвращая телефон, приказала охраннице:

– Завтра в двенадцать ноль-ноль в моем супермаркете у сына Михаила возьмешь посылку и тут же доставишь мне. Деньги за роуминг и доставку он тебе отдаст. Маляву эту передашь ему. В накладе не будешь.

– Завтра не моя смена.

– Я сказала завтра! Остальное твоя забота. Ты же сейчас не удержишься, маляву прочтешь и приятно удивишься.

Лариса сама захлопнула окошко, взяла под ручку Лиду и повела на нары.

– Ложись, поспи, мой несчастный доктор. Ложись и закрывай глаза. Утро вечера мудренее.

Лидия сама не знала, спала она или нет, но если и спала, то сон был некрепким, она слышала каждый шорох, каждый вздох в камере. Было еще темно, через открытую форточку в камеру залетал прохладный весенний ветерок, он освежал, бодрил и слегка развеивал страх перед будущим. Лидия открыла глаза, вгляделась в полумрак камеры и у нее внезапно появилась потребность поделиться с кем-нибудь наболевшим, рассказать о тех минутах позора, которые она пережила прошлым днем, ей хотелось поплакаться, хотелось, чтобы ее пожалели, но будить Ларису было неудобно. Лида повернулась на другой бок и вздохнула.

– Давай ко мне, поговорим, – услышала она голос Сокольской и, не долго думая, перепрыгнула на нары к Ларисе.

– Не спится? – спросила та и, не дожидаясь ответа, продолжила: – И мне не спится. Я себе уже систему защиты продумала. Утром с адвокатом обсудим. Думаю, я недолго здесь париться буду… Теперь давай думать, что с тобой делать будем.

Могилина сделала несколько глотков воды и зашептала:

– Есть у меня пациентка Сукачёва, препротивная бабенка, здоровьем крепкая и с виду шустрая. Как до поликлиники дойдет, вся скукожится, сгорбатится и охает, и вздыхает, вот-вот помирать начнет. Я сначала покупалась на ее цирковые номера, хотя объективно ничего не находила. Жалко было ее, больничные листы выписывала. Дальше хуже, повадилась она ко мне раз в месяц, а то и чаще. Я ей в стационар на обследование лечь предлагала, но она – ни в какую. Месяца три назад выдала ей листок нетрудоспособности, ОРЗ у нее было: из носа течет, чихает, кашляет, горло красное. Через несколько дней к соседям Сукачёвой на вызов пошла, думаю, дай зайду, посмотрю постоянную пациентку, легкие послушаю. Дверь открыл сын, лет десяти, говорит, что мама в Турции, за товаром уехала, дома должна быть завтра. Из подъезда выхожу, а больная моя с двумя огромными сумками прется на полном ходу, килограмм тридцать на себе тащит. Я ей говорю: «Вы что же так себя не жалеете? Во время болезни такие тяжести носите». – «А я и не болела, для дела больничный взяла. Ты, доктор, не расстраивайся, что я тебя вокруг пальца обвожу. Завтра загляну к тебе с подарочком, договоримся».

Лидия Алексеевна перевела дух, опять попила водички и возмущенно продолжала:

– Я в поликлинику пришла, в амбулаторной карте отметила нарушение режима и больничный закрыла. На следующий день Сукачёва закатила скандал, пошла к главному врачу, а та меня отругала. Заведующая отделением продлила Сукачёвой листок нетрудоспобности. Уже на следующий месяц я не нашла основания освобождать Сукачёву от работы, она опять к главврачу.

И началось – комиссии, консилиумы, суды-пересуды. Я убеждала коллег, что Сукачёва здоровее всех нас вместе взятых, та, не дождавшись наших решений, накатала жалобу губернатору, машина закрутилась – облздрав, горздрав, райздрав, потребнадзор. Мне резонно задавали вопрос, почему она раньше регулярно болела, а сейчас внезапно выздоровела? Ну, не скажу же я им: жалела бабу, детей одна поднимает, работа тяжелая. Одним словом, выговор мне влепили, даже не знаю, за что, и члены комиссии не знали, говорят, горздрав потребовал принять управленческие решения. Это у них модное научное выражение такое входу.

А вчера Сукачева снова появилась в поликлинике, но не ко мне пришла, а сразу к главному врачу. Да вы ее знаете, Рыбина Ирина Львовна.

– Знаю-знаю, – ответила Лариса, – мы как-то в группе одной в Египет на море летали.

– Так вот, – продолжала Могилина, – звонит мне главная докторша и приказывает: «Придет к тебе Сукачёва, выдай ей больничный, ну ее к черту, замучает она нас своими жалобами». Я отвечаю: «Будут основания, конечно, выдам». – «А ты найди, Лидия Алексеевна! Найди! Раньше же находила и сегодня найдешь! Или опять выговор схлопотать хочешь?»

Сукачёва зашла ко мне скромной серой мышкой, я осмотрела ее, нашла фиговые основания, выписала листок нетрудоспособности. Пока я делала запись в амбулаторную карту, больная о чем-то пошепталась с моей медсестрой Валентиной, та поднялась и вышла из кабинета. Когда дверь за Валей закрылась, Сукачёва положила на стол конверт и, сказав на ходу: «Это тебе, доктор, за все», выскочила в коридор. Я и слово вымолвить не успела, как услышала шаги за дверью, думала, Валя возвращается, а конверт на столе, в нем скорее всего деньги, неудобно как-то перед медсестрой стало, вот я сдуру и сунула конверт в карман халата.

– Так-так. А конверт кто из кармана доставал? Кто деньги пересчитывал? – поинтересовалась Лариса.

– Я пересчитывала, так милиционеры потребовали.

– Да… Влипла ты, девушка, по полной. Совсем отвертеться будет трудно. А как вину загладить, подумаем. Подставила тебя эта сучка, как лохушку.

Лидия опустила голову и замолчала, но в это время утренний лучик солнца заглянул через окошко в камеру и вместе с легким ветерком принес некоторое ощущение свежести. Лучик бегал по лицу Лиды, как в детстве на даче, и ласкал ее, и успокаивал, он был божьим даром в этом темном вонючем застенке. Лидии стало чуть-чуть легче.

– Ладно, не дрейфь. – погладила ее по голове Сокольская, – прорвемся. Ты сама-то какой-то выход ищешь?

– Есть у меня в администрации области знакомый один, сосед мой по дому, – оживилась Могилина, – он мне последнее время все глазки строил, хотя у него жена и двое детей. Так вот, этот самый Эдуард Михайлович там заведует каким-то отделом. Позвонить бы ему?!

Лариса расхохоталась:

– Ох, и наивная ты, подружка моя. Твой Эдуард Михайлович, когда обо всем узнает, он не только глазки тебе перестанет строить, он здороваться с тобой не будет. Эти мелкопузые чиновнички боятся гнева начальства пуще кары господней, слишком лакомый кусочек кушают. А потом, кто ты есть для него? Ты думаешь, он тебе одной глазки строил? И не вздумай ему даже говорить об этом, а то еще хуже будет. Мы пойдем другим путем, как говаривал наш великий Ленин. Я все равно что-нибудь придумаю, да и адвокат мой подскажет, что бы все законно было. Моли Бога, дабы я побыстрее отсюда откинулась. Все будет в ажуре, доктор. Пошли умываться.

После завтрака, который Лида почти не ела, Ларису увели на свидание с адвокатом. Уходя, Сокольская предупредила баб: «До доктора пальцем дотронетесь, приду, поубаваю, мне терять нечего». Обитатели камеры знали, за что сидела Лариса в первый раз и что сейчас ее обвиняют по статье 105 Уголовного кодекса Российской Федерации, потому трогать Могилину они боялись. От ее подружки-убийцы можно ожидать всего, ей, действительно, терять нечего, тем более если грозит пожизненное заключение.

Лидия Алексеевна улеглась на нары и чуть не заплакала, вспомнив своих крошек, шестилетнюю Машеньку и четырехлетнюю Сашеньку, которая была забиякой и заводилой в детском садике, но плакать было нельзя, увидит чувырла ее слабость, будет налетать. Лида закрыла глаза и начала вспоминать свое детство. Как же было хорошо. На даче за Волгой – лес, утреннее солнце блестит лучами в капельках росы, жужжат, собирая нектар пчелы и всякие разные букашки. Как вкусно хрустит огурец с грядки, сладкая малина тает во рту, вяжут рот недозрелые яблоки. Вот и отец возвращается с рыбалки, в садке с полведра карасей, окуней, плотвы. Ох, как же приятен запах жареной свежайшей рыбы! После обеда короткий отдых и папа везет их на велосипеде на озеро купаться. Старшая сестра Лиза сзади на багажнике, а Лида впереди на раме, свесив ноги в одну сторону. Вода в озере теплая, ласковая, как мамины руки. А мама уже сбегала в соседнюю деревню и возвращается домой с бидончиком молока мимо озера. Отец брызгает на нее водой, и они все весело смеются. По дороге домой насобирали тутовника, руки и губы – сине-черные. На ужин блины с медом и молоком да веселые рассказы отца про далекое деревенское детство.

Лида очень любила выходные дни и зимой, и летом, они проходили всегда за городом, на рыбалке, на санях, на лыжах, папа всегда рядом, всегда на помощь вовремя приходил, как жалко, что умер рано. Слезы опять чуть было не потекли из глаз Лиды, она вспомнила, как болезнь «съедала» отца, как в последние дни его мучили боли, а он стонал даже про себя и до последних минут улыбался.

Вот тогда они с сестрой и решили, что будут врачами, Лиза первая поступила в медицинскую академию, а через три года и Лида. Учеба, конечно, отнимала много времени, но других-то забот не было. Лида училась хорошо, в самодеятельности вузовской на первых ролях была. В руках гитара, в глазах искринка, с тонким чувством юмора – все это собирало вокруг нее веселые студенческие компании. На пятом курсе она влюбилась в Сережку Могилина, добродушного бесшабашного парня с педиатрического факультета. Год дружили, а когда Лида забеременела, поженились. Бабушка отдала им свою двушку-хрущевку, перебравшись к Лидиной маме. Лиза к тому времени уже лет пять была замужем, муж ее был хорошим хирургом, кандидатом наук, и она поступила в аспирантуру по микробиологии. А Лиду наука не прельщала, она любила общаться с людьми, любила готовить и принимать гостей, нянчиться с детьми. Машу она родила на последнем шестом курсе, и как сама шутила, между Машкой и Сашкой окончила интернатуру по терапии. Сергей работал на станции скорой медицинской помощи педиатром-реаниматологом, дома бывал редко, деньги зарабатывал бесконечными дежурствами. А когда Сашеньке исполнилось два годика, он вообще домой приходить перестал, переехал к медсестре из своей бригады, видать, работа их крепко сблизила. Лида недели две была в прострации, на семейном совете решили, что ей пора на работу, на людях боль душевная быстрее уляжется, да и очередь Сашкина в детский садик подошла. Вот так и стала Лидия Алексеевна Могилина участковым врачом-терапевтом.

О муже Лида вспоминать не любила, в характере у нее была отцовская нетерпимость к предательству, она отрубила все, что связано с Сергеем раз и навсегда, лишь девочки, которых безумно любила, напоминали ей о бывшем муже. А тот, как ушел, ни разу не появлялся, и дети его почти забыли. И сейчас, лежа на нарах с закрытыми глазами, Лидия думала о детях и маме, ей до слез хотелось к ним. Скорее бы пришла Лариса, с ней поговоришь, и на душе легче становится, что-то долго ее нет, часа два, а может, три. Судя по солнцу, скоро должны привезти обед. В этот самый момент клацнули дверные засовы, и накаченная надзирательница грозно произнесла:

– Могилина, с вещами на выход.

Лидии собирать было нечего, она вскочила и пошла к выходу.

– Постель возьми, дура, – сказала одна из сокамерниц.

Лида нехотя вернулась, собрала матрац, подушку, одеяло и молча, не прощаясь, вышла из камеры. В голове даже не возник вопрос: «Куда меня ведут?», она послушно шла, выполняла команды. Тянулись коридоры, лестницы, двери и, когда открылась последняя, надзирательница с издевкой сказала:

– Заходи! Теперь в золотой клетке сидеть будешь.

Дверь за спиной Лидии Алексеевны с шумом закрылась. Она не спеша, как будто обследуя больного, принялась осматривать камеру. Одна кровать, душевая кабина, приличный, чистый унитаз, над раковиной полочка для туалетных принадлежностей, мыло, зубная паста, зубная щетка, небольшой холодильник, телевизор и даже ТВ-программа на неделю. В камере светло и воздух без вони, пота и газов. Лидия и подумать не успела, откуда такая милость, как открылась дверь и в камеру-люкс впорхнула одетая в прекрасное дорогое платье Лариса.

– Ну что, как тебе здесь, мой милый доктор?

– Слов нет, – ответила Могилина.

– Для себя готовила, да пришлось лучшей подруге отдать, – засмеялась Сокольская – Все, я свое в этот раз отсидела. Адвокат радостную весть принес: наркоман от передозировки богу душу отдал. Судебные медики установили, что травмы он получил посмертно и с меня сняли все обвинения. Поехала я, Лидия Алексеевна, на работе порядок наводить, а делом твоим мой адвокат Журавский Леонид Андреевич уже поехал заниматься. Завтра суд будет определять тебе меру пресечения, постараемся вытащить вас, мадам, из застенка под подписку о невыезде.

Лариса сделала паузу, глядя на опечаленную Лидию, по-матерински прижала ее к себе:

– Да, не горюй ты, красавица, смотри, какие хоромы теперь у тебя.

– Хоромы-то, хоромы, но надзирательница правильно сказала: золотая клетка.

– Клетка действительно золотая, пятнадцать тысяч рубчиков за сутки. Я уже двое суток оплатила, а больше тебя здесь не продержат, я тебе обещаю.

Лариса вытащила из сумки тысячную купюру и вложила в руку Лидии:

– Это на телефон. Я скажу вертухайкам, чтобы вечером дали тебе трубку, позвонишь, переговоришь со своими. Да, завтраки, обеды, ужины для тебя будут готовить отдельно, не ресторан, конечно, но намного лучше баланды. Услуга эта тоже оплачена.

– Все это здорово, но чем я с тобой рассчитаюсь? – опустила глаза Лидия Алексеевна.

– А тебе совесть потом подскажет. Денег я с тебя не возьму, я слово Господу нашему Иисусу Христу во время первой отсидки дала, что всю оставшуюся жизнь обездоленным помогать буду. Поняла?

У Лидии на глазах появились слезы.

– Ну, вот ты еще зареви… Ладненько, подруга, не скучай. С матерью будешь разговаривать, скажи, пусть завтра пироги печет, чай вместе пить будем.

На следующий день подследственную Могилину освободили из-под стражи в зале суда, взяв с нее подписку о невыезде за пределы города. Вечером на чай собрались все родственники, лишних вопросов никто не задавал, лишь предлагали посильную помощь. Дети ластились к матери. Маленькая Сашенька, сделав хитренькие глазки, спросила:

– Мама, ты, правда, в тюрьме была?

– Правда, доченька, была.

– Ты там тетенек лечила?

– Нет, девочка моя, лечила их тетя Лариса, а ей помогала.

– Ты им уколы делала?

– Можно сказать и уколы, но скорее всего вливания.

Лариса от души рассмеялась, позвала Сашеньку к себе, посадила на колени:

– Хорошая у тебя мама, Сашенька? Хорошая и чувство юмора у нее есть. Ты люби ее, девочка.

* * *

На следующий день Лидия Алексеевна пошла на работу, в регистратуре ее предупредили, что прежде необходимо зайти к главному врачу. Могилина поднялась в начальственный кабинет. Главврач Рыбина, не поднимая головы, писала и на приветствие не ответила. Позже подняла голову и обожгла Могилину презрительным взглядом, еще более злым, чем у надзирательниц в следственном изоляторе.

– Ну и что ты приперлась? Тебе что не сказали, что ты уволена, уголовница?

– Но, позвольте, Ирина Львовна, суда-то еще не было.

– Был суд, не было. Ты, паршивка, взятку взяла? Взяла! Тебя с поличным поймали? Поймали! Короче, ты уволена еще вчера.

– Что значит уволена? За что?

– За взятку и уволена, уголовница. Трудовую книжку забери и чтобы на глаза мне больше не попадалась. Пошла вон отсюда.

Лидия Алексеевна вышла из поликлиники, вытирая глаза полные слез, она шла, сама не зная куда, не обращая внимания на людей, машины, которые сигналили ей на перекрестках и нервно тормозили, чтобы не сбить, как казалось водителям, сумасшедшую бабу. Могилина сама не поняла, как оказалась у супермаркета Ларисы.

Сокольская всплеснула руками:

– Что опять стряслось? Рассказывай и не реви.

Рассказ о свидании с Рыбиной Лидия заканчивала уже без слез. Лариса хитро улыбнулась:

– Ну, лярва позорная! Ты у нас еще попляшешь. И попляшет она, Лидочка, и поплачет.

Сокольская тут же набрала номер телефона студии известного в городе фотохудожника Алексея Автономова:

– Привет, Лешенька. Дело есть.

– Привет, Ларочка. Есть, так сделаем, – ответил голос на том конце связи.

– Дело ты сделал два года назад. Помнишь, были мы в Египте? Нужны мне фотографии, где фигурирует Ирочка Рыбина.

– Это докторша, что ли? Веселая девушка, на сюжеты откровенные сама напрашивалась то ли сдуру, то ли с перепоя.

– Ну, она тогда главным врачом еще не была, о будущем не думала, если она вообще думать умеет. Это ее после Египетских ночей любовничек начальницей сделал.

– Лариса, а ты, насколько я знаю, компроматом никогда не интересовалась.

– Жизнь заставила, Лешенька, жизнь. Подружку спасать от этой шаболки надо. За работу плачу.

– Брось ерунду, столько лет дружим. Завтра приезжай, выберем что надо. Давай, пока. До завтра.

Лидия все слышала и все поняла:

– А мне что делать?

– Тебе домой топать и детей воспитывать. В поликлинику больше не ходи, я сама необходимые документы оформлю. Эта лярва нам на блюдечке с золотой каемочкой все, что нужно, доставит. Адвокат сказал, что характеристика тебе хорошая нужна и не только из поликлиники, но из профсоюза тоже. И это я беру на себя.

– Так ты мне предлагаешь сидеть сложа руки и смотреть в окно? А детей я на какие шиши кормить буду?

– Слушай, милая моя, – оживилась Сокольская – А иди-ка ты работать ко мне. Для начала, скажем, менеджером по продажам. Подход к делу у тебя цепкий, неторопливый, присмотришься в торговом зале, что и с каких полок чаще берут, изучишь потоки по времени суток, спрос, подготовишь документ на твой, пока еще не просвещенный в торговле, взгляд, потом сравним его с наукой. Не оплошаешь, подучишься – компаньоном моим станешь. Да и по санитарным делам нам ой как надо подтянуться.

Лидия Алексеевна молчала, мысли сумбурно крутились в ее голове, она не знала, что ей ответить.

– Хорошо, подумай пару дней, – предложила Лариса, затем нажала кнопку и пригласила секретаря, – Таня, пойдите в торговый зал вместе с Лидией Алексеевной, выберите продуктов на ее вкус, вот тебе моя банковская карта, оплатишь.

– Не нужно! У меня есть деньги, – запротестовала Могилина.

– Лидочка, доктор мой любимый, дают – бери. Отработаешь потом. Я же вижу, что ты уже согласна.

Ирина Рыбина, женщина средних лет и среднего роста, обладала идеальной фигурой – точеные ровные ножки, осиная талия, круглые крепкие ягодицы, прямая спина, прекрасно-соблазнительная грудь. Мужики «тащились», видя ее сзади, встречали долгим восхищенным взглядом до тех пор, пока не видели лицо Иры. А вот с лицом даме явно не повезло – низкий маленький лоб, глубоко посаженные глаза, приплюснутый нос, выступающие вперед челюсти и торчащие уши делали Рыбину удивительно похожей на мартышку. Это лицо приносило женщине немало страданий, породило массу комплексов, заставляло подниматься рано утром, делать высокую прическу, спуская челку почти до глаз, наводить такой макияж, чтобы глаза выделялись и как бы подавались вперед и нос не казался очень плоским, тогда Ирина хоть как-то смотрелась спереди.

Еще со школьных лет она начала переживать, оттого что не нравилась никому из ребят, тихо плакала ночами, писала мальчикам записки, но ответа не получала. Став студенткой, она изменила тактику и стала ловить парней в шумных студенческих компаниях, особенно в те минуты, когда вина уже было выпито столько, что все без исключения девушки становились красивыми. Вот тогда то, на глаза выбранного Ирочкой студента вдруг попадалось глубокое декольте, слегка обрамляющее великолепную грудь, или стройная ножка в высоком разрезе платья, дело всегда решалось в пользу соблазнительницы. Утром, если вновь испеченный жених просыпался раньше Ирины, то она его больше рядом с собой не видела никогда. Так, перебрав несколько парней, ей удалось поймать на удочку Ваську Рыбина, студента из «политеха», наживка была простой – беременность.