Текст книги "Повести о совести"

И зажили Рыбины недружной семьей, каждый сам по себе. Общим интересом был только сын, да и тот интересовал Василия только для рекламы на этапах подъема по карьерной лестнице. Василий Иванович был избран депутатом областной Думы. Мнение жены и ее дела на работе его никогда не интересовали, да и спали они в основном порознь, но разводиться Вася не хотел, соблюдал неписаный кодекс чести депутата.

Ирина жила, как могла, занималась воспитанием сына и по-прежнему оставалась ловцом мужских тел, при первой же возможности пускаясь во все тяжкие. Она завидовала женщинам, имеющим любящих мужей, женщинам, делающим карьеру в политике, бизнес-леди вызывали у нее отвращение лишь только потому, что она так не могла. Рыбиной хотелось всего: денег, славы, роскоши, ласки, большой настоящей любви – а она все не приходила и не приходила. Но если не любит, не ласкает мужчина женщину, она начинает ненавидеть всех: и мужчин, и женщин. Так было и у Ирины, когда сделал ее главным врачом очередной кратковременный любовник ради того, чтобы избавиться от назойливой бабы. Зависть и нелюбовь Рыбиной перешли в ненависть к коллективу поликлиники.

Ирина спала, ей снился хороший, светлый сон. Большой зеленый луг, она, маленькая веселая девочка, играет на лугу в мяч. Мячик прыгает, прыгает, невысоко поднимаясь над землей, и каждый его подскок вызывает в душе Ирины непомерную радость, она смеется, она заливается смехом. Вокруг щебечут птицы, высоко взлетают жаворонки, даря ей чувство полета. Но вдруг на лугу появляется ухоженная женщина в туфлях на высоких каблуках, ловит мяч и медленно уходит с ним вдаль. Луг становится темным, туманным, и женщина с мячом исчезает в этом тумане.

Ирина проснулась в холодном поту, сон встревожил и даже испугал ее. Рыбина посидела на кровати, вроде стало легче на душе. «Куда ночь, туда и сон», – подумала она и пошла в ванную, но ни теплый душ, ни чашка крепкого кофе не освежили напуганную сном докторшу, настроение было скверное.

Переступив порог поликлиники, Ирина Львовна зачем-то наорала на санитарку, потом под руку попались главная медсестра и секретарь. Рыбина бушевала. А тут еще эти бездельники из горздрава опять потребовали какие-то бумаги, главный врач начала «отрываться» на подчиненных. Буйство продолжалось почти для обеда. Около двенадцати секретарь робко доложила:

– Ирина Львовна, к вам пришла Лариса Сергеевна Сокольская.

– А это еще кто такая?

– Лариса Сергеевна – известная в городе бизнес-леди.

– Я ее не приглашала! – начальница со злостью бросила трубку.

Через минуту дверь плавно открылась и в кабинет не спеша вошла стройная, ухоженная женщина в туфлях на высоком каблуке. У Рыбиной екнуло под ложечкой и приоткрылся рот. Женщина без приглашения села на стул:

– Это я Сокольская Лариса Сергеевна, у меня к вам несколько вопросов по поводу увольнения нашего участкового терапевта Могилиной Лидии Алексеевны.

– А вы что при ваших деньгах лечитесь у обыкновенного участкового терапевта? – с сарказмом спросила приходящая в чувства Рыбина.

– А вы что считали мои деньги?

Вопрос опять вогнал Ирину в транс, она сделала паузу и, собираясь с мыслями, выдавила:

– Могилина арестована, она уголовница – взяточница, позор не только для нашей поликлиники, для всего врачебного сообщества – позор!

– Хорошо, я задам вопрос по-другому. По какой статье Трудового кодекса вы уволили Могилину?

– За прогул уволила.

– Но, позвольте, вот справка, она не могла быть не работе, ее держали в следственном изоляторе. Сейчас она на свободе и может приступить к выполнению своих обязанностей. А факт взятки может установить только суд. Так что вы обвиняете Могилину раньше времени.

– А вы кто такая? Вы сотрудник правоохранительных органов? Всякие тут будут мне диктовать, – почти кричала Рыбина.

– Нет, я гражданка России, честно платящая взносы в Фонд обязательного медицинского страхования, на деньгах которого работает ваша поликлиника, и мне очень хотелось видеть в этом учреждении элементарное уважение к законам Российской Федерации.

– Ишь, правозащитница нашлась! Ну и докажи через суд, что я там нарушила, законопослушная ты моя. А сейчас топай отсюда, пока охрану не вызвала. – Ирина Львовна решительно показала на дверь.

Лариса улыбнулась, привстала со стула, поставила на стол главного врача свою дамскую сумочку, вытащила пухлый конверт и положила его перед Рыбиной.

– Это что, взятка? – Ирина нажала кнопку селекторной связи, – Оксана, срочно ко мне.

Секретарь влетела в кабинет как ошпаренная, увидела взъерошенную Ирину Львовну и улыбающуюся посетительницу.

– Срочно зови заместителей ко мне, будете свидетелями. Мне предлагают взятку.

Лариса со смехом наблюдала спектакль. Две женщины, заместители главного врача, надели хирургические перчатки, маски, открыли конверт.

– Ирина Львовна, здесь нет денег, тут фотокарточки какие-то.

Рыбина резко вырвала конверт из рук заместительницы, она только сейчас вспомнила, где они встречались с Ларисой. Это было на отдыхе в Египте.

– Все! Свободны, идите работать.

– Ну, что вы, Ирина Львовна, коль вызвали людей, пусть посмотрят. Удивительно увлекательная фотосессия, – улыбнулась Сокольская.

– Я сказала, всем работать!

Когда дверь за подчиненными закрылась, Лариса молча начала наблюдать за попеременно то бледнеющей, то чернеющей Рыбиной.

Ирина перебирала фотографии, голова ее раскалывалась от атакующих мыслей: «Вот он, сон! Вот они, неприятности! Вот она, женщина, забравшая радость. Дура ты, Ирка, а когда подвыпьешь, и вообще с катушек срываешься».

– У тебя красивая фигура, особенно обнаженная, – перешла на ты Лариса, – грудь прекрасно смотрится в интерьере мужских губ. Не правда ли?

Рыбина молчала, она перестала совсем мыслить, в голове словно ветер гулял.

– Значит так, – Лариса встала со стула, – хочешь, записывай, хочешь, запоминай: завтра вручишь Лидии Алексеевне новую, переделанную трудовую книжку с записью об увольнении по собственному желанию. Второе, вспомнишь по числам, когда заставляла Могилину выдавать больничные листы Сукачёвой, поднимешь все протоколы проверок по поводу жалоб этой вонючки. На днях к тебе заедет мой адвокат Журавский, с ним вместе подготовите твои чистосердечные признания и раскаяния в содеянном. Усекла? И последнее, характеристику напишешь на Могилину объективную. Насколько я знаю, она второе место заняла на городском конкурсе участковых терапевтов. А попробуешь повыкобениваться, на следующий же день во всех СМИ появится эта фотосессия. Я думаю, тебе, моя милочка, со мной легче разговаривать на эту тему, чем с мужем и его большим начальством.

Сокольская походкой победителя направилась к двери и, когда взялась за дверную ручку, Рыбина опомнилась.

– А фотографии вы заберете?

– Нет, это тебе на память, профурсеточка. Я себе таких в любое время, сколько хочешь, напечатаю.

– А где гарантии у меня? Я-то все сделаю, а вы?!

– Я твоя гарантия! Слушать меня будешь, для тебя все малой кровью обойдется. Дурой будешь – в дерьме захлебнешься. Ну, бывай, здорова и береги себя, Ирочка.

Лидия и Лариса не обсуждали дела судебные больше недели. Не сказать, что они не виделись, но Лариса разговор не заводила, а Лидия вопросов не задавала, целиком полагаясь на новую подругу, и благодарила Бога за дружбу, которую он послал ей не в самый лучший период жизни. Днями Лидия была занята с головой на новой работе, читала литературу по маркетингу, сравнивала с практикой, ей нравилось, а по вечерам ходила в церковь, молилась много и истово, молила Мать Пресвятую Богородицу не оставить ее дочек сиротами и только вечерами, когда все засыпали, она думала о предстоящем суде. В голове Могилиной рисовались страшные картины, она старалась успокаивать себя, уповая на Ларису.

Сокольская пребывала, как всегда, в хорошем расположении духа, труд придавал ей силы, на работе она кипела. Дела по бизнесу шли неплохо, проблем море, но они решались, потому на первом месте у нее была задача выиграть судебный процесс. Во времена сидения на нарах у Ларисы родилось и окрепло чувство собственного достоинства и справедливости, она терпеть не могла людей лукавых, добывающих выгоду ценой страданий других. Необходимость получить хорошую характеристику на Могилину заставила ее приступить к изучению достоинств личности лидера медицинского профсоюза.

– Ох, не зря профессор из медицинской академии подался профсоюзом руководить, – рассуждала Лариса Сергеевна, – зарплата там не выше профессорской, а иных мотивов не видно, но они же есть. Глянуть бы на этого Солнцева.

И случай не преминул представиться через день. В областном совете профсоюзов подписывалось тройственное соглашение между администрацией области, работодателями и профессиональными союзами, Сокольская была в составе делегации отделения общественной организации «Опора России». Вычислить Солнцева было нетрудно. Он сидел среди председателей обкомов и нервно крутил головой, как будто чего-то опасался, бегающие глазки изучали зал, но точно никого не искали, так, на всякий случай пробегали по лицам людей и покорнейше улыбались при виде знакомого, голова склонялась в поклоне. Лариса Сергеевна обратила внимание на плешь, некрасиво обнажающую макушку Солнцева и почему вдруг у нее мелькнула мысль, что плешь эту хорошо бы прикрыть кипой, а то солнце напечет ему голову, если уже не напекло. Она мысленно прикинула, кипа была бы Солнцеву к лицу.

После торжественного подписания документа Сокольская набилась на встречу со своим одноклассником Колей Булкиным, начальником управления по борьбе с экономическими преступлениями областного управления внутренних дел. После лобзаний и взаимных комплиментов сели пить кофе. Лариса в лоб задала вопрос про Солнцева, и Николай вспомнил, что года два назад им занимались. Очень было похоже, что пионерский лагерь «Здоровое детство» был продан с большой выгодой для этого самого Солнцева, но доказать ничего не удалось, в документах было все чисто, а осадок в душе оперативников остался, да еще какой.

– А тебе-то что? Вроде не по твоей части все это, – спросил Булкин.

– По моей, Коляша, по моей. Ненависть у меня в душе к таким прихватизаторам.

– Ты, подруга, смотри за своей ненавистью, а то опять всем классом тебе сухари носить в тюрьму будем.

– Плюнь через левое плечо, дружочек. Я теперь ученая, да и дело пустяковое. Так, что не боись.

Солнцев принял Ларису настороженно. Она представилась, он, изобразив улыбку, протянул потную ладонь.

«Что же тебя разволновало так?» – подумала Лариса и решила брать быка за рога. – Я, Борис Михайлович, за подругу пришла похлопотать, Могилину Лидию Алексеевну, характеристика ей нужна для суда.

– Эта та, что на взятке попалась?

Сокольская кивнула.

– Что ж, дадим ей характеристику какую заслужила.

– Я такую и прошу. Могилина все-таки была председателем профкома поликлиники, призером профессионального конкурса.

– Так-то оно так, но не разглядели мы ее. А сейчас анализируем и видим всю ее подлую сущность. – Солнцев улыбнулся хитренькой улыбкой.

– Анализировать сейчас многие любят, особенно в правоохранительных органах, уже подсчитывают, по какой цене вы продали пионерский лагерь «Здоровое детство», взвешивают, на какие деньги куплена вами «Тойота-Камри», при довольно скромной зарплате.

В воздухе повисла пауза, Лариса не дала ей затянуться, продолжила атаку:

– Тут, кстати, люди добрые мне подарили кассету с записью вашего разговора с Городецким, нынешним владельцем турбазы, построенной на территории профсоюзного пионерлагеря, так вот я и думаю, не поехать ли мне к товарищу Булкину и не передарить ли ему эту кассету.

– Что вы хотите за эту запись? – лицо Солнцева стало похожим на белый лист бумаги.

– Я же вам сказала, объективную характеристику на Могилину.

– Хорошо, зайдите завтра.

– Нет, сегодня и прямо сейчас! Я подожду.

Пока Солнцев писал характеристику, пока ее печатали, Лариса звонила по телефону значимым в области людям и приглашала их на открытие нового супермаркета своей фирмы. Солнцев совсем сник, когда она по-дружески говорила с председателем областной Думы.

Сокольская внимательно перечитала характеристику, кое-что подправила, аккуратно уложила документ в папку и, почувствовав на себе молящий взгляд Солнцева, вытащила кассету из сумочки:

– Долг платежом красен, господин прихватизатор. – Лариса бросила запись на стол председателя обкома профсоюза и гордо покинула кабинет.

Солнцев не мог дождаться обеда и чуть раньше уехал домой, вставил кассету в диктофон, но звуков не последовало, никакой записи на пленке не было.

C Сукачёвой все было гораздо проще. Менеджеры Сокольской навели справки, кому Сукачёва сдает товар, и быстро распространили слух, что она «кидала», сдает партнеров ментам и делает подставы на взятках. Следующую партию товара у Сукачёвой никто не принял, своей сети сбыта у нее не было, на «барахолке» ее тоже отшили, своих хватает, за место заломили такую цену, что подумать страшно. Спасибо, один человек намекнул:

– Зря ты, Галка, Сокольской дорогу перешла.

Сукачёва, не долго думая, отправилась к Ларисе, та ее помурыжила дня три, а потом с порога, не приглашая сесть, огорошила:

– Так, гражданка Сукачёва, через неделю суд по поводу взятки, данной тобой доктору Могилиной, повестку ты получила вчера. На суд придешь и расскажешь всю правду, покаешься, дадут меньше и скорее всего «условно».

– А если нет? – сощурила глаза Сукачёва.

– Ну, на нет и суда нет! Но жизнь у тебя будет хуже сегодняшней, станешь ты вечной безработной в этом городе, а там и квартиру потеряешь, за коммуналку платить-то нечем будет. Если такая перспектива тебя устраивает, тогда до встречи на суде. Будь здорова, кошелка.

Сукачёва помялась возле двери и уже просящим голосом спросила:

– А если да, то что?

– Ты что торговаться со мной собираешься? – отрезала Лариса, – в моих супермаркетах цены твердые. Я тебе шанс даю, дурра, и посмотрю на твое поведение. Все! Закрой дверь с той стороны.

С кем только не говорила Сукачёва, все как один советовали не связываться с Сокольской, баба жесткая и в застенках уже побывала, в авторитете у всех.

Судья районного суда Григорий Тимофеевич Забурдяев работал, как всегда, дотемна, перед уходом домой посмотрел повестку дня назавтра. День намечался несложный, всего два дела: восстановление на работе и получение взятки. Перечитал последнее, все просто, все доказано, подтверждено видеосъемкой и свидетельскими показаниями. Закрывая папку с делом, Григорий Тимофеевич почувствовал какое-то онемение в левой руке, помассажировал, вроде прошло, собрался и домой. Уснул рано, спал крепко, а под утро приснился ему покойный отец Тимофей Матвеевич в белой рубашке и с ремнем в руке. Он подошел к сыну, погладил его по голове и, улыбаясь, сказал:

– Ох, и подлец ты, Гришка! Мало я порол тебя в детстве. Ты что же это, доктора за взятку осудить собираешься, а сам ждешь, чтобы тебе взятку за оправдание подсудимой принесли. А она не виновата, Гриша, подставила ее злая бабешка, ты ее так оправдай, бескорыстно. Не оправдаешь, запорю.

Сказал и с глаз долой. Григорий тут же проснулся. Вот чертовщина! Десять лет как отец умер, ни разу не видел его во сне, а тут явился, да еще и с ремнем. Гриша вспомнил, как лупил его в детстве отец за вранье, за лень, за нежелание помогать по хозяйству. Гришка отца боялся, и сейчас его пробрала дрожь.

Процесс по получению взятки протекал не по сценарию прокуратуры. Обвиняемая Могилина категорически отвергала вымогательство, это же подтверждала и главный врач Рыбина, представила документы о конфликте между врачом и пациенткой Сукачёвой. Взяткодатель рассказала, что имела цель опорочить доктора и ввела в заблуждение правоохранительные органы, подбросила деньги на рабочий стол Могилиной. Представитель прокуратуры выразил сомнение в правдивости показаний, данных на суде, и подчеркнул, что конверт с деньгами находился в кармане халата врача. Адвокат доказывал, что только в судебном заседании и открылась истина, представлял хорошие характеристики обвиняемой и ходатайство коллектива.

Суд удалился на совещание для вынесения приговора.

Совещался судья Забурдяев со своей совестью и судебной практикой, а в ней не было прецедентов, чтобы кто-то свидетельствовал против себя, как в данном случае Сукачёва.

«Видимо, хорошо заплатили! Но не тому платили, господа защитники!» – мелькнуло в голове судьи, он сел писать обвинительный приговор, но когда дошел до слов «признать виновной по статье 290 Уголовного кодекса Российской Федерации и назначить наказание в виде…», явно услышал голос отца: «Запорю сукина сына как сидорову козу», в глазах Григория Тимофеевича потемнело, и отнялась левая рука.

Судья отошел минут через пять, правой рукой скомкал лист незаконченного приговора, со злостью бросил его в урну и продиктовал секретарю: «Оправдать в связи с отсутствием факта преступления, аннулировать ограничение свободы в виде подписке о невыезде и признать право на реабилитацию. Дело по факту дачи взятки передать в следственные органы для дальнейшего расследования».

В голове Забурдяева стало ясно, на душе легко, левая рука работала не хуже, чем правая.

После оглашения приговора Лариса и Лидия обнялись и расцеловались от радости, а мельтешившая рядом Рыбина заискивающе произнесла:

– Мы ждем вас завтра на работе, Лидия Алексеевна.

– Спасибо, я уже больше месяца работаю на другой работе, и менять ее не собираюсь.

Вечером Лидия долго молилась в храме и, выходя из него, глянула на небо:

– Да, Бог все-таки есть! К справедливым он справедлив! И люди есть! Спасибо тебе, Господи, и Лариса!

Несчастный случай
Рассказ

Пятница, раннее сентябрьское утро, свежо и тихо, легкий ветерок бесшумно шевелит листву на деревьях, солнце ласкает город, все постепенно просыпается и приходит в движение. Андрей Андреевич Григорьев любил пятницу за прекрасно-вдохновенное предвкушение будущих выходных и ничто не могло омрачить это чувство, тем более что в предстоящие дни конца недели не предполагалось никаких дежурств в больнице. Сегодня его не раздражала даже толкотня в набитом под завязку трамвае. Подняв вверх портфель, доктор Григорьев, вежливо извиняясь, пробирался к выходу, приближалась его остановка. Водитель объявил: «Областная больница», и добрый десяток пассажиров вынесли доктора на бетонные плиты, уложенные вдоль рельсов. Он поправил вылезшую из-под ремня рубашку и, весело помахивая портфелем, влился в ручеек людей, входящих в широко открытые ворота больницы. Вокруг радостные лица коллег, с которыми бок о бок проработал около десятка лет. Веселые приветствия, короткие свежие анекдоты про Брежнева, легкие подколки и пожелания хорошего дня. Удивительный народ жил тогда, в семидесятых годах прошлого века, не злобный, приветливый, внимательный. С полок магазинов исчезали товары, даже самое необходимое становилось дефицитом, а люди улыбались и верили, что завтра будет лучше, чем вчера, оттого и радовались жизни.

Медики расходились по своим корпусам, вот и родное урологическое отделение Андрея. Доктор быстро переоделся в свежий белоснежный халат и к больным. Андрей Андреевич любил делать обход до пятиминутки. В первую очередь зашел к послеоперационным, все хорошо, осложнений нет, пошутил с оптимистами, подбодрил пессимистов, дольше задержался у больного, которого должен оперировать сегодня.

– Не бойся, Петрович, не дрожи, ты же казак, а операция, что бой, в атаку нужно идти смело, тогда и пуля не возьмет! Да что я тебя учу, ты же фронтовик.

– Так-то оно так, но и казаков сомнения берут. Ай, как у тебя руки задрожат, или в наркоз что подмешают?

– Ну, об этом ты и думать забудь. Руки у меня молодые, крепкие, нервы железные, скальпель наточен хорошо, да и операция у тебя не очень сложная, я таких побольше сотни сделал.

Доктор измерил деду давление – оно слегка повысилось, немудрено, волнуется старик. Пациент почесал нос, поерзал в постели:

– Гарантию даешь?

– Да нет, казак. Гарантии в часовой мастерской дают, а я твердо обещаю!

– Ну, гляди, молодняк, я надеюсь.

– Вот и молодец.

День летел по плану: пятиминутка, операция, перевязки, осмотр вновь поступивших больных. В третьем часу это все было позади. Остались только две консультации в других отделениях и конец рабочей недели, а в выходные – на Дон на рыбалку. Настроение – лучше не бывает! Перед консультациями забежал к Петровичу:

– Как ты, мой дорогой казак?

– Да ничего, живой, слава богу, – произнес заплетающимся после наркоза языком больной, посмотрел на врача, подумал, дрожащей рукой вытер сухие губы. – Вижу, слово твое крепкое, доктор… Спасибо.

– Ну, до встречи, герой. – Андрей Андреевич повернулся к сестричке палаты интенсивной терапии. – Валя, губы деду смочи, и глоток водички дай.

Консультации провел быстро, на подходе к родной ординаторской услышал, как разрывается телефон долгим междугородным звонком, открыл дверь, никого, все коллеги в отделении с больными, а телефон все трынчит, приплясывая на столе.

– Урология, врач Григорьев.

– Андрей Андреевич, слава богу, я уж подумала, вы все разбежались по домам. – Услышал он голос диспетчера санитарной авиации.

– Все при деле, Танечка, все в отделении. Что стряслось, родная?

– Хирург из Степновской больницы просит проконсультировать.

– Соединяй.

– Здравствуйте, Андрей Андреевич. У нас во вторник несчастный случай произошел, чабана трактор переехал, у него перелом костей таза, разрыв мочевого пузыря. Я прооперировал больного, дырку в пузыре зашил, дренажную трубку вставил, а моча по ней уже три дня не идет. Что делать?

– Как зовут вас, доктор? Сколько лет хирургом работаете?

– Второй год работаю, такую операцию делал впервые. Зовут меня Виктор Ермолаевич.

– Больной как себя чувствует? Пульс, давление, живот?

– По-моему, хуже стало больному. Давление вверх полезло, пульс частит, живот вздут, внизу отечен, повязка промокла мочой.

– И немудрено. Похоже, что хирург Виктор Ермолаевич дырки не все заштопал. Ну, да ладно, начинай капать больного, скоро прилечу к вам. Татьяна, ты нас слышала?

– Как положено, в журнал-то записать надо.

– Отключай доктора, готовь самолет и анестезиолога найди хорошего, нужно лететь.

Андрей Андреевич положил трубку, сладкое предчувствие приятного уикенда начало улетучиваться. «Ладно-ладно, не впадай в уныние. Слетаешь, прооперируешь, к ночи будешь дома, и все пойдет по плану», – подбадривая себя, Григорьев пошел докладывать заведующему отделением, своему учителю, который обучал его мастерству.

– Что ж лети, тебе не впервой. Ты же у нас не дежуришь в выходные дни, так что выбора у тебя нет. Сложности будут, звони. Ни пуха, ни пера.

– К черту! – ответил ученик умудренному опытом доктору.

Переодевался Андрей Андреевич не спеша, в окно увидел, как в направлении отделения санавиации катился Ваня Корягин, кряжистый мужичок настолько плотного телосложения, что очень походил на колобка и не только по внешности, но и по неисчезающей с лица улыбке да постоянно слетающим с языка остротам. «С этим лететь можно. Анестезиолог толковый», – подумал Григорьев и поторопился вслед за коллегой.

Летчики на аэродроме встретили без особой радости.

– Что припозднились, доктора? С утра-то работать лучше.

– Это, как прилетим, у местного доктора спросите, что лучше, а что хуже. Мы тоже не в восторге, но что поделаешь? – Корягин повернулся к водителю санитарной машины. – Слышь, Володя, ты к моим домой заскочи, скажи, улетел ваш кормилец, когда вернется не знает, но денежку за это получит.

– Володя, и к моим тоже, – добавил Андрей Андреевич.

Просьба докторов была обоснована, телефонов дома у них не было, ибо домашний телефон был основным дефицитом в семидесятых-восьмидесятых годах прошлого столетия.

Запрыгнули в салон АН-2, аэроплан раскручивал винт.

– Не сердитесь, мужики, просто планы мне на вечер поломали. Сколько работать будете? – извиняясь, спросил командир.

– Прилетим, посмотрим, – отозвался доктор Григорьев, – если придется долго, отпустим вас, завтра за нами прилетите.

– Добро! Тем более завтра уже не мы.

Минут через сорок самолет приземлился на бетонной полосе, предназначенной для машин сельскохозяйственной авиации, к нему по степной дороге пылил больничный УАЗ.

Вот и больница, типичная участковая больница коек на тридцать-сорок, обслуживающая больше десятка сел и поселков, разбросанных по степи на пятнадцать-двадцать километров друг от друга, люди старались селиться у любого источника воды, будь то озерцо или речушка. Свежий ветер весело гулял по округе, донося аромат степных трав вперемешку с запахом пыли. Кругом было светло, легко и вольготно. Побродить бы по степи, подышать свежим воздухом, но куда там, работа.

Местный хирург, он же и главный врач встречал их на пороге:

– Здравствуйте, с приездом! Я Виктор Ермолаевич. А вы Андрей Андреевич? – обратился он к Корягину.

– Да ты совсем плохой, молодой. Слышь, ты бы самого Леонида Ильича Брежнева узнал? Так вот, наш генсек не наделен такими полномочиями, как доктор Григорьев, он тебе сегодня и мама, и папа, и прокурор, и адвокат, и судья, и палач – все будет зависеть от твоего поведения, казнить тебя будут или помилуют. А посему обращаться ты к нему должен: Ваше Величество.

– Иван, кончай изгаляться.

– Слушаюсь, Ваше Величество!

– Ведите к больному, Виктор Ермолаевич, – скомандовал Андрей Андреевич.

Больной был тяжелый, по всем симптомам нарастала интоксикация, впитывающаяся моча в размозженные травмой ткани вокруг многочисленных переломов тазовых костей делала свое черное дело. Оперировать сразу нельзя, больного нужно готовить.

– Виктор Ермолаевич, скажи водителю, пусть пулей летит к самолету и отправляет летчиков домой, мы у тебя задержимся.

Областные доктора больного осматривали внимательно, тщательно слушали легкие, благо еще не началась пневмония, но застойные хрипы уже были, артериальное давление полезло вверх, пульс до сотни ударов в минуту. Григорьев ввел в трубку, стоящую в мочевом пузыре, пятьдесят граммов раствора фурацилина, назад вернулось несколько капель. Все ясно, в пузыре осталась дыра и, похоже, не одна.

– Сколько тебе времени надо не подготовку больного к операции, Иван Васильевич?

– Часа полтора-два, не меньше, – ответил Корягин.

– Ладно колдуй, а мы пойдем посоветуемся да обход в больнице сделаем, может, еще кого найдем… Вперед, Виктор Ермолаевич, вперед.

Вышли в коридор, Андрей Андреевич почесал затылок, с укоризной глянул на местного врача:

– Ты хоть снимки костей таза сделал?

– Сделать-то сделал, но рентгеновский аппарат у нас старенький, снимки так себе.

Снимки действительно были ниже всякой критики, но Григорьев опытным глазом увидел все линии переломов, определил стояние отломков, прикинул места, где они могли повредить мочевой пузырь.

Обход сделали быстро, больных было немного, заболевания несложные, лечение назначено правильно. Мнение о местном докторе Андрей Андреевич несколько изменил в лучшую сторону.

– А не попить ли нам чайку? – задал он вопрос Виктору Ермолаевичу.

– Сейчас сделаем, – обрадованно сказал тот, уловив изменившийся тон областного врача.

За чаем говорили о жизни на селе, об особенностях степной жизни, обычаях местного населения, большинство из которого были казахи.

– Кстати, при каких обстоятельствах наш больной попал под трактор? – поинтересовался Григорьев.

– Калиев – чабан. Выгнал отару в степь, овцы паслись, а его разморило на солнышке, прилег на травку и уснул. Его сын, десятиклассник Тулиген, пришел со школы, завел трактор «Беларусь» и к отцу на подмогу. Подъехал, видит, овцы разбрелись, он и давай их в кучу сбивать, гарцуя на тракторе, отца-то и не заметил в траве.

– Да-а, действительно, несчастный случай. Посадят пацана…

– Нет, вряд ли. Это же степь, здесь свои законы, тем более у казахов, отец сына не выдаст. Они уже и версию официальную сочинили, вроде Калиев нечаянно из кабины трактора выпал и под заднее колесо попал. Трактор на кочке тряхнуло, он и выпал. Так что несчастный случай.

В этот момент в кабинет вкатился Корягин:

– Чаи гоняете? А вам уже кушать подано! Клиент созрел и с нетерпением ждет вашего созидательного труда, хирурги вы мои ненаглядные.

Помылись, облачились в стерильные халаты, маски, перчатки и только тогда Григорьев заметил, что операционная сестра вместе со своим столиком стоит слева от больного.

– Евгения Ивановна, перейдите, пожалуйста, на другую сторону, слева мое место.

Пожилая сестра, по виду еще фронтовой закваски недоуменно подняла брови.

– Да-да, Евгения Ивановна, оперировать будем внизу живота, мне под правую руку, так стоять удобнее.

– Давай-давай, родная, шевелись, – пробасил Корягин, уже введя больного в наркоз, – у них, у урологов, вечно все наоборот, да с выпендрежем, но слушать их надо, все-таки они на святых мужских местах работают, не приведи господь еще…

– А вот язык тебе точно чикнуть могу или мошонку. Ты пока молча подумай, Ваня, что лучше? – незамедлительно ответил Андрей Андреевич.

Старые швы на ране распущены, подкожная клетчатка, как кисель, вся пропитана мочой, мышцы не лучше. Резиновая трубка полетела в тазик, а указательный палец правой руки в мочевой пузырь, он, привычно пройдясь по стенкам, нащупал два отверстия и немаленьких. Григорьев с укором глянул на местного хирурга:

– Посмотри своим пальцем на боковых стенках на четырех и девяти часах по циферблату, там твои промашки, запомни эти дырки на всю оставшуюся жизнь.

Молодой хирург долго водил пальцем по слизистой пузыря, но нашел.

– Ладно, хватит любоваться, работать надо. Евгения Ивановна, кетгутовая нить должна быть длинной, пузырь рвать не буду, зашью на ощупь, заряжайте. Иван, сильно «баню не топи», мне работы до последнего шва минут пятнадцать осталось, – скомандовал Андрей и потихоньку запел:

 
Молодость моя,
Белоруссия…
Песни партизан,
Сосны да туман…
 

Он всегда начинал напевать, когда видел благополучный исход операции.

Дырки заштопаны, дренажная трубка фиксирована к мочевому пузырю, набрал в шприц Жане граммов сто пятьдесят раствора фурацилина, быстрым красивым движением ввел в пузырь, направил конец трубки в тазик, мощная струя резво ударила по дну посудины.

 
Молодость моя,
Урология…
Побежит моча,
Весело журча… —
 

громко зазвучал баритон Григорьева, возвещавший скорую победу над недугом.

– Как всегда, красиво заканчиваете, Ваше Величество! – прокомментировал анестезиолог.

Когда последние швы ложились на кожу, в операционную вошла медсестра из приемного покоя и зашептала:

– Виктор Ермолаевич, к нам мальчика двухлетнего привезли с острым аппендицитом.

– Сейчас закончим, приду, посмотрю.

– Вместе посмотрим, – поставил точку в операции Андрей Андреевич.