Текст книги "Студёное море"

– Да, Оля, – подтвердил Алексей Васильевич. – Староверов у нас на Печоре хватает. Теперь Смутное время наступает не для царской власти, а для русской церкви. Борьба разворачивается не на шутку и без опальных не обойтись. Так было, есть и будет… Непокорных царь любит ссылать в наш дальний Ферапонтов монастырь.

– Мне, Алёша, трудно судить о том, кто из них прав и какова она, как ты говоришь, «единственная правда»… Видно, дедушка мой и скитается по Руси в поисках этой правды. Такой он уж человек! Мы все, домашние, за это его не осуждаем. Да и друзья его в этом вопросе поступают так, как учит нас Христос: «Не суди и не судим будешь».

Стало темнеть, и Оля зажгла лампу. В гостиную медленно и с достоинством вошел кот Васька, и, не раздумывая, уселся у Алексея Васильевича на коленях.

– Уже признал за своего, – улыбаясь, сказал Алексей Васильевич, ласково поглаживая мурлыкавшего кота.

Оля посмотрела на Ваську и тоже улыбнулась.

– Какой ты, Василий, оказывается, изменник! Быстро переметнулся от меня к другому.

Она погрозила Ваське пальцем.

– За это будешь сегодня мной наказан: на ужин вместо мяса получишь молоко…

Однако кот Васька даже не пошевелил ушами. Он закрыл глаза и задремал.

С улицы послышался колокольный звон. «Приглашение к вечерне», – подумала Оля. Она, как и большинство прихожан здешней церкви, хорошо изучила манеру звонаря деда Матвея, как и по какому случаю звонить в колокол. Это и неудивительно: в России рождаются и умирают под колокольный звон…

– Я приготовила тебе особый подарок, – Оля заглянула Алексею в глаза и положила руки на его плечи. – По долгу службы тебе часто приходиться плавать по Студёному морю, а это не безопасно.

Она встала, подошла к резному буфету, открыла дверцу и из потайного ящика взяла маленькую иконку в золотой оправе и на золотой цепочке. Это была икона Николая-чудотворца, святого, который считается покровителем мореплавателей. Со словами «храни тебя мой талисман», сказанными почти шепотом, Оля аккуратно повесила иконку на шею Алексея Васильевича и нежно поцеловала его в губы.

– Теперь я буду за тебя спокойна.

– Спасибо, Оленька! С твоей легкой руки Николай-угодник теперь будет моим небесным покровителем, а твой талисман оберегать от опасностей в морских походах. Моя судьба теперь в твоих руках.

Он встал, улыбнулся и, опустившись на колени, поочередно поцеловал её руки.

– Сегодня объявим о нашей свадьбе!

Лицо Оли вспыхнуло ярким румянцем и озарилось счастливой улыбкой. Она закрыла глаза и опустила вниз голову. Потом подошла вплотную к Алексею и сказала:

– Чему быть, того не миновать… На то воля Божья! Я согласна.

Вечером, когда все собрались в гостиной на ужин, Алексей Васильевич подошел к Марине Михайловне, низко ей поклонился и сказал:

– Прошу руки Вашей внучки и благословения на наш брак!

От неожиданности, а может быть от счастья, Марина Михайловна всплеснула руками и заплакала. Сквозь слезы она посмотрела на Олю.

– Я согласна, бабушка!

Оля стояла рядом с Алексеем Васильевичем и улыбалась.

Придя в себя, Марина Михайловна трижды перекрестила молодых и, вытирая платком слезы, сказала:

– Благословляю вас, дети мои, будьте счастливы!

– По такому случаю и выпить не грех, – сказал Иван Данилович. – Вот тебе,

Михайловна, и сон мой в руку!

Старик взметнул руки вверх и закричал:

– Анюта, Дуняшка… где Вы? Скорей сюда, несите на стол выпивку и закуску!

Он поздравил молодых и быстрым шагом направился в людскую, чтобы лично проследить за приготовлением праздничного ужина.

К молодым подошла Елизавета Петровна и поздравила с помолвкой. Она обняла Олю, подмигнула ей и шепнула на ухо:

– Поздравляю, сестрица. Рада за тебя!

Потом поцеловала Алексея Васильевича и сказала:

– Счастья Вам! Любите и берегите друг друга. Не надо ссориться по пустякам. Помните, что слово ранит быстрее, чем лечит…

– Наконец-то и мне можно поздравить Вас, – обрадовался Артамон Савельевич, подойдя к молодым. – Ну, что я тебе говорил?

Он обнял друга и сказал:

– Не одна Москва родит красавиц! Теперь ты сам убедился в этом. Не жена у тебя будет, а сущий клад: красива, умна, добра и благородна!

Артамон Савельевич подошел к Оле, смахнул с её щеки слезу и поцеловал.

– Говорят, вперед не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Однако в лице Алеши ты найдешь любящего мужа и хорошего семьянина. Поздравляю тебя, Оленька, и желаю счастья!

Торжество продолжалось до позднего вечера. Разговоры за столом шли о поездке в Москву, о венчании и свадьбе. Венчаться молодые решили в храме Покрова Пресвятой Богородицы, что стоит на реке Яузе. Там в Свиблово, в имении Хватовых венчались все предки Алексея Васильевича.

– Что-то с разговорами мы совсем припозднились. Не пора ли пойти на покой? – зевая и прикрывая рот рукой, спросил молодую хозяйку Иван Данилович.

Он посмотрел на раскрасневшуюся счастливую Ольгу и, лукаво подмигнув, добавил:

– Молодежь, конечно, против!

Оля улыбнулась, но промолчала, давая этим понять, что она не вправе решать такие вопросы. За нее ответила бабушка Марина.

– Молодежь – она и есть молодежь… С вечера не уложишь, а утром не добудишься! Это мы встаем с петухами…

4

На следующее день, рано утром, на больших празднично украшенных санях, запряженных тройкой лошадей, тронулись в путь. При выезде из ворот усадьбы Дроновых коренник споткнулся.

– Плохая примета, барин! – в сердцах сказал кучер Прохор и зло, с силой, ударил кнутом лошадь.

«Не опоздать бы на богомолье, – с тревогой на душе подумал Артамон Савельевич. – Царь опоздавших не жалует». Но когда лошади резво поскакали по накатанной дороге, он успокоился. До Троице-Сергиева монастыря было чуть больше трех верст, дорогу кучер знал хорошо, а время было ещё раннее.

– Думаю, что к началу литургии успеем, – уверенно сказал Артамон Савельевич сидящему рядом с ним дяде. – Бог даст, приедем вовремя.

– На Бога надейся, но и сам не сплошай, – засмеялся Иван Данилович. – В этом деле все зависит от дороги, лошадей и опыта кучера. Уж больно яркое солнце – не развезло бы дорогу.

Все последние дни Артамон Савельевич пропадал в монастыре и до приезда царя вместе с архиепископом Даниилом и всей монастырской братией проводил время в трудах и заботах – готовились, как и подобает в таких случаях, «не ударить в грязь лицом» перед Великим государем.

Троице-Сергиев монастырь молодой царь посещал часто, потому что считал святого Сергия Радонежского своим небесным покровителем и заступником. Каждый раз, приезжая сюда на богомолье, царь делал монастырю богатые дары и вклады, искренне веря в то, о чем говорил старец в последние годы своей жизни: «Чтобы долго жить, надо делать добро… и не только брать, но и давать».

Несмотря на все старания кучера, к началу божественной литургии путники опоздали. Артамон Савельевич понял это, когда проехали Святые ворота монастыря: никого, кроме десятка стрельцов и нескольких ратных человек в парадных доспехах, у ворот и на самой площади не было. Он сразу вспомнил про «плохую примету», о которой говорил кучер Прохор.

До Троицкого собора, где покоится прах великого Сергия Радонежского, шли пешком. «Теперь уже все равно, – думал Артамон Савельевич. – Семь бед – один ответ!»

Подойдя к собору, остановились у его стен, помолились у гробниц царя Бориса Годунова, его жены Марии Григорьевны, сына Фёдора и дочери Ксении (в иночестве Ольги).

– Вот судьба! – тихо сказал Иван Данилович. – Не приведи Господь!

Оля взяла за руку своего жениха и полушепотом сказала:

– Здесь хранится дар царя Бориса монастырю – чудотворный образ святой Троицы в золоте и драгоценных камнях. А ещё в ризнице собора хранится золотой крест с драгоценными камнями, присланный в дар преподобному Сергию Царьградским патриархом Филофеем.

Пока они пробивались сквозь толпу в храм, Алексей с интересом слушал Олю.

– Там же впервые я увидела сандалии преподобного Сергия, более тридцати лет бывшие на его ногах в гробе.

На паперти храма, ежась от холода в своих лохмотьях, стояла большая толпа нищих. Некоторые из них, особенно те, которые были здесь впервые, через полуоткрытые массивные двери старались заглянуть внутрь храма, расписанный знаменитым Андреем Рублевым и его учениками; хоть одним глазком увидеть иконостас, в центре которого красовалась рублевская «Троица».

У ворот храма Артамон Савельевич встретил сотника Якова и от него узнал, что царь решил сократить свое пребывание в монастыре и уехать в Москву сегодня после полудня.

В храме было много народа, от жары потрескивали свечи, торжественно звучала божественная литургия. Царь, окруженный высшим духовенством и ближними боярами, усердно молился.

– Как красив и как богато одет наш государь, – с восхищением шепнула Оля Алексею Васильевичу.

В это время церковный хор, слившись с сочным басом протодьякона Тихона, грянул «Славься, боже наш»… Оля и Алексей Васильевич стояли рядом и неустанно молились. Каждый из них просил Бога помочь им обрести счастье в семейной жизни.

– Господи, помоги нам! – жаркими устами шептала Оля.

Пока в храме шла служба, некоторые бояре из окружения царя выполняли его поручения. Особо важное и трудное поручение досталось начальнику стрелецких войск боярину Артамону Матвееву.

Алексей Михайлович хорошо понимал, что войны с Польшей и Швецией в ближайшие годы не избежать. Поэтому приказал воеводе Матвееву проверить готовность монастыря на случай его осады иноземцами. «Троицкий монастырь – наша опора на северо-западе России» – думал он, вспоминая, как в Смутное время монастырь дал полякам достойный отпор.

Воевода с утра обошел вокруг крепостных стен монастыря, чтобы осмотреть и лично оценить их состояние. Он знал, что замена деревянных стен каменными закончилась ещё в 1550 году и с тех пор они не обновлялись. Однако, несмотря на свой вековой возраст, все оказалось в достаточно хорошем состоянии.

Толстые каменные стены монастыря напоминали стены московского Китай-города. Они были гладкими, с тремя ярусами «стрельниц» для стрельбы из пищалей и пушек. Внизу «стрельниц» были устроены погреба для хранения пороха, запасов провизии и воды.

Боярин Матвеев особенно тщательно проверил состояние «слухов» – небольших колодцев, уходящих вниз. Через них осажденные прослушивали землю: не роет ли враг подкоп? Из одиннадцати башен, построенных для укрепления крепостных стен монастыря, воевода успел осмотреть только две. Он поднялся на Красную башню, под которой находились Святые ворота, и нашел её в хорошем состоянии. Потом осмотрел Водяную башню, на второй аркаде которой стоял огромный котел с горячей смолой. На стенах башни были укреплены «козлы» для поливания осаждающих кипятком и смолой.

Воевода проинспектировал также боевую дружину – стрельцов, ратных наемных солдат, пушкарей – и убедился, что крепость долгое время может отражать попытки неприятеля взять её штурмом. На стенах крепости он насчитал 93 пушки, и 20 стояло в резерве.

По окончании молебна Алексей Михайлович перешел в Надворную церковь, где был накрыт стол и приготовлена кровать для его отдыха перед дальней дорогой. Во время обеда воевода Матвеев доложил государю о результатах своей проверки крепостных стен монастыря.

– Оборона монастыря, государь, в надежном состоянии, – уверенно сказал он.

– Я рад этому, воевода. Передай ратным людям, особенно пушкарям, мою благодарность за их ратный труд и мое благословение за то, что не щадят живота своего в борьбе с врагами. Да поможет им Бог!

В покои царя бесшумно вошел его постельничий Фёдор Ртищев.

– Как идут дела с подготовкой к отъезду? – спросил его царь.

– Скоро все будет готово. Кортеж собираем у Троицких ворот, – низко кланяясь, ответил постельничий.

– Через час доложи о готовности.

– Слушаюсь, государь, – с поклоном сказал Ртищев и также тихо вышел, как вошел.

Алексей Михайлович лег в кровать и почти утонул в перине. «Пожалуй, по пути в Москву надо заехать в Тайнинское, с ночевкой. С осени в новом стане не был»…

Он вспомнил, как в селах Тайнинское, Братовщине и Воздвиженском его восторженно встречали с хлебами и рыбою крестьяне, посадские люди и монастырская братия. Это был праздник для души. «Потом заеду в Мытищи, – сквозь дремоту думал царь. – Побеседую с митрополитом Павлом о нововведениях в церковную службу».

Ему нравились эти многочасовые беседы и неторопливое чаепитие с рыбными пирогами и медовыми пряниками. С этими благостными мыслями он и заснул.

После отдыха Алексей Михайлович со своим казначеем обсудил вопрос об оказании посильной помощи в ремонте больничных палат и шатровой церкви Зосимы и Савватия. Кроме Артамона Савельевича, в беседе с царем принимали участие патриарх Иосиф и епископ монастыря Питирим.

Проводить государя вышло все духовенство монастыря и большая толпа прихожан. Среди них особо выделялись золотых дел мастера в красных атласных рубахах под дорогими шубами, мастера иконописи, резчики по дереву. Много было богомольцев и нищих из окрестных сел и деревень. Для них приезд и отъезд государя был большим праздником – он жаловал их милостынею.

Толпа провожающих растянулась вдоль дороги до самых ворот монастыря. Все терпеливо ждали выхода государя. Из-за облаков часто выглядывало весеннее солнце, освещая возбужденные лица людей и золотые купола монастырских храмов.

Наконец массивные двери открылись, и на паперти Надворной церкви первым появился царь. Он был в дорогой собольей шубе с золотыми кружевами и кистями, в горлатной шапке. Вслед за ним из церкви вышли патриарх всея Руси Иосиф, духовник царя Стефан Вонифатьев, епископ Троице-Сергиева монастыря Питирим, высшее духовенство и несколько ближних бояр. Среди них был и Артамон Савельевич Ховрин. Первым делом царь одарил богомольцев, раненых солдат и нищих щедрой милостынею. Потом обратился к старцам монастыря, которые окружили патриарха. Многие из них когда-то начинали с ним вместе свой пасторский путь.

– Молодцы, старцы! – похвалил их Алексей Михайлович. – Благодарю вас за то, что в тяжелое для нас Смутное время вы и отцы ваши отстояли монастырь, не отдали на разорение полякам.

Царь отвесил старцам низкий поклон. Все последовали его примеру.

– Полгода «вор» Сапега Лисовский вел осаду монастыря, но отступил, так и не добившись своего благодаря вашей храбрости и чудотворному заступничеству Сергия за свою обитель. Помолимся, отцы мои, и вспомним тех, кто не щадил живота своего.

Все собравшиеся около церкви стали молиться. Прощаясь с патриархом, который оставался в монастыре ещё на один день, Алексей Михайлович сказал:

– Жду тебя, патриарх, в Мытищах. Оттуда в Москву вернемся вместе.

Молодой царь с уважением относился к патриарху Иосифу, давно перешагнувшему восьмой десяток лет. «Чем человек старше, тем он ближе к Богу, – считал Алексей Михайлович. – Поэтому старых людей надо уважать».

В связи с преклонным возрастом, патриарх Иосиф мало занимался церковными делами и с большой надеждой смотрел на богомольного молодого царя, который не только хорошо разбирался в богословии, но практически ежедневно посещал богослужение, старался сам и заставлял других жить по законам церковной службы. Патриарху это нравилось, и за дела церкви он был спокоен.

Под восторженные крики толпы Алексей Михайлович прошел до царского кортежа и сел в свой возок. Впереди кортежа в три ряда выстроились конные стрельцы с пищалями. На их лошадях огнем сверкала ратная сбруя. За ними стояли большие нарядные сани, на которых постельничий царя и стряпчие разместили свое хозяйство. Далее следовал царский возок, на котором по обе стороны государя, не шелохнувшись, стояли его телохранители – два высоких статных юноши в белых одеждах с топориками на плечах. Топорики были украшены богатым орнаментом и служили им боевым оружием. В случае какой-либо неприятной оказии для государя, телохранители могли этими топориками запросто разрубить кольчугу и пробить панцирь нападавшим. Рядом с возком царя стоял начальник стрелецкого войска воевода Матвеев и давал последние указания Григорию Гавриловичу Пушкину, главному охраннику государя.

– Даю тебе ещё десять стрельцов с оружием, и помни, что за жизнь государя, сохранность походной казны и его парадного шлема отвечаешь своей головой!

Замыкали царский кортеж роскошные сани ближних бояр. Каждый из них был со своей конной охраной. Сбруя лошадей на солнце сверкала позолотой, радовала глаз красным бархатом и начищенными до блеска медными гремящими цепями.

Прощаясь с епископом монастыря Питиримом, царь обещал приехать на праздник святого Сергия.

– Приеду с царицей и царевичем Дмитрием. Ждите!

Митрополит Питирим низко поклонился.

– Всегда рады видеть тебя, государь, в нашей обители. Передай мой поклон царице Марье и царевичу. Даст Бог, летом свидимся.

Он трижды осенил государя золотым крестом и сказал:

–‑ В добрый путь, с Богом!

Царский картеж тронулся и когда он выехал на главную дорогу, все облегченно вздохнули и стали расходиться и разъезжаться по домам. Площадь вблизи Троицких ворот быстро опустела.

Глава четвертая
Дорога на север

1

В последние дни перед отъездом в Москву усадьба Дроновых напоминала растревоженный муравейник. С утра до вечера все было в движении: приезжали и уезжали гости, кучера готовили сани и ковали лошадей, Марина Михайловна рылась в своих сундуках, примеривая наряды. Только молодые, не обращая внимания на эту суету, отдыхали в свое удовольствие.

Поздравить молодоженов с помолвкой приезжали близкие и дальние родственники Дроновых и Хватовых. В воскресенье была очередная встреча: из Александровской слободы приехала княгиня Вера Павловна Вяземская с двумя дочерьми и племянником Николаем. Дочерей звали Аня и Даша. Возраст их был самый интересный для девочек – им было по четырнадцать лет. Они родились двойняшками. Все были рады этой встрече, потому что давно не виделись.

Княжеский род Веры Павловны происходил от известного князя Афанасия Ивановича Вяземского, неожиданно для многих обвиненного царем Иваном Грозным в «новгородской измене» и безжалостно казненного.

В молодости княгиня Вера жила в Москве и приезжала в свое родовое имение Верхние Дворики с мужем, который устраивал там для друзей охотничьи потехи. Центром усадьбы было большое старинное село Александровское, выросшее на берегу реки Серая в окружении глухих лесов, в которых водилось много дичи.

Рядом с поместьем, буквально в пяти верстах, раскинулись величавые строения и златоглавые храмы знаменитой Александровской слободы, считавшейся в царствование Ивана Грозного второй столицей русского государства. Там царь жил много лет, изредка наезжая в Москву для того, чтобы расправиться со своими противниками. В Александровской слободе Иван Васильевич вместе с опричниками замаливал свои грехи перед Господом Богом. После самой страшной для него трагедии – убийства посохом своего любимого сына Иоанна во время ссоры – царь покинул Александровскую слободу и больше туда не возвращался. Это было в ноябре 1581 года.

Гости и хозяева до поздней ночи сидели за праздничным столом и вспоминали минувшие дни. Душой застольной беседы был племянник княгини Веры Николай Волков, не так давно закончивший духовную семинарию. Молодой священник был настоятелем церкви Покрова в Александровской слободе, служившей когда-то дворцовой церковью грозного царя.

– У нас, в слободе, до сих пор с ужасом вспоминают то время, – медленно со знанием дела говорил Николай.

Он отрезал ножом кусок отварного мяса и стал тщательно его пережевывать, изредка запивая квасом.

– Царь Иван Васильевич никого не щадил: ни жен своих, которых у него было восемь, ни детей, ни друзей, ни своих подданных, оттого и сам наделен был Богом страшной судьбой…

– Время было страшное, – подтвердил Иван Данилович. – Без вины виноватых казнили сотнями, опальных ради потехи бросали на Лобном месте голодным медведям на растерзание. Жизнь каждого, будь то родовитый боярин, князь, воевода, священник, посадский человек или просто нищий, зависела от доноса царских опричников. А у них всегда так: где быль, а где сказка – не разберешь… Главное для них – уметь прочно закрепить на седле лисий хвост и вовремя громко крикнуть: «Слово и Дело»!

– Старики моего прихода подробно рассказывали о том, как в Александровскую слободу на допрос к Грозному в цепях был привезен опальный новгородский архиепископ Пимен, – с горечью заметил Николай. – Тогда летом 1569 года по доносу и учиненному самим царем «розыску» в Москве на Красной площади было казнено около трехсот человек. Среди них был и основатель нашего княжеского рода Афанасий Вяземский.

– Наш род тоже потерял тогда своих людей, – с грустью промолвил Иван Данилович. – Среди казненных был и мой дед по материнской линии – земский казначей Николай Афанасьевич Фуников.

Он достал из пиджака табакерку и стал нюхать табак.

– Невинно сложил голову на плахе его друг земский канцлер Иван Михайлович Висковатый. Картина была страшная: в течение четырех часов с громкими криками «Гайда»! опричники, залитые кровью, кололи пиками, резали на части, рубили и обливали кипятком «изменников». Сам царь копьем проколол трех «крамольников», обреченных на смерть…

– Копьем царь Иван орудовал ловко, – с укором заметил Артамон Савельевич. – Да и неожиданные поступки делать страшно любил… Говорят, в тот же день, «под шумок», казнил своего дружка – главу опричнины Алексея Даниловича Басманова и его сына Фёдора, которого, кстати, очень любил.

– Душегуб, да и только! – поддержала мужа Елизавета Петровна. – У него либо безграничная любовь, но до поры-до времени, либо – ненависть, но моментальная… Либо белое, либо черное – средины не знал, а потому поступал часто не по-божески. Потом, осознав содеянное зло, долго валялся в ногах у Бога и просил у него прощения. И это повторялось периодически, как будто в него вселялся сам дьявол…

Развивая мысль жены, Артамон Савельевич спросил:

– Вот скажите мне, господа хорошие, почему царь Иван так жестоко расправлялся со своими близкими друзьями и самыми преданными ему людьми? – Он усмехнулся и лукаво посмотрел на жену. – Если не считать, конечно, что это все происки сатаны…

Никто из сидящих за столом на его вопрос сразу не ответил. Все задумались о странностях в поведении царя.

– Думаю, Артамон, что причиной тому – страх! – ответил на вопрос друга Алексей Васильевич. – Царь Иван Васильевич боялся потерять трон, а с ним и безграничную власть над всеми.

Он посмотрел на Олю, как бы ища у нее поддержки.

– Ты прав, Алёша, – поддержала его Оля. – Власть и деньги, пожалуй, самые коварные враги человека, для сердца самыми опасными врагами является зависть и ненависть… Думаю, что эти человеческие пороки, как острые гвозди, постоянно царапали душу и сердце царя Ивана Грозного.

Алексей Васильевич с благодарностью посмотрел на свою невесту и подумал: «Умна и рассудительна Оля, прав оказался Артамон».

– Иногда мне кажется, что действия царя Ивана Васильевича определялись состоянием его души, – подтвердила правильность сказанных Олей слов княгиня Вера Павловна. – Такие люди, как царь Иван, сами не ведают, что творят. Таких людей бывает просто жалко…

– Однако такие безрассудные и жестокие люди могут нанести обществу большой вред, – вмешался в разговор Николай. – Думаю, что наш царь Алексей Михайлович не меньше Грозного любит власть. Он тоже бывает вспыльчив, но не устраивает таких массовых казней. Действует осторожно, тихо. Недаром в народе его прозвали «Тишайший»…

Протоиерей Николай часто встречался с Великим государем во время его посещения Александровской слободы и с благодарностью принимал царские преподношения своему храму.

– Ваше преподобие, – обратился Алексей Васильевич к Николаю, – я с Вами совершенно согласен. Многое зависит от воспитания и характера царствующих особ. Но не следует забывать, что мы живем в другое время. Иван Грозный был дитя своего времени… В то время жестокость была характерна не только для России, но и для всей Европы. Все помнят «Варфоломеевскую ночь», когда протестанты уничтожили почти половину французской родовой знати, и в этой беспощадной резне активное участие принимал сам король Карл. Так что властелины мира сего, как говорится, «одним миром мазаны»…

Марина Михайловна распорядилась принести и поставить на стол самовар. Праздничный ужин с бесконечной сменой блюд, чаепитием и разговорами все продолжался и закончился только под утро.

На следующий день после обеда гости собрались уезжать домой. Встречей все были довольны, особенно сестры Аня и Даша. Утром они успели погулять с Олей и Алексеем Васильевичем и были в восторге от его рассказов о полярном сиянии, встречах с шаманом и белыми медведями. Особенно им понравился рассказ Алексея Васильевича о смерти шамана. Вот как об этом поведал воеводе ненец Пырерко.

«Смерть шамана для всех нас была столь неожиданной, что даже старики не смогли объяснить её причину. Правда, некоторые из них считали, что произошло это не без ведома их Бога зла Аа: накануне все жители становища с ужасом наблюдали полыхавшее по всему небу полярное сияние. В один момент свечение было настолько сильным, что многие в страхе упали на снег и страстно молили Бога взять их души к себе на небеса. Однако их идол, как всегда, был неумолим и взял душу только одного человека – им оказался Белый шаман Коруна».

На прощанье Вера Павловна обещала приехать в Москву на свадьбу.

– Приеду с дочерьми, – улыбнулась она. – Им будет не только интересно, но и полезно…

– Возраст такой, девочки на выданье, – согласилась Елизавета Петровна и поочередно поцеловала Анну и Дарью.

Девочки засмущались, закрывая руками свои красивые разрумянившиеся лица.

Ещё несколько дней в доме Дроновых шли приготовления к отъезду. Иван Данилович торопился сам и подгонял других.

– Пора, дети мои, пора… пока погодка шепчет, – шутил он и постоянно успокаивал Олю, которая в последние дни испытывала большое беспокойство. – Ты зря волнуешься, – говорил он ей. – От своей судьбы, Оленька, не уйти… Недаром в народе говорят: «Кому сгореть, тот не утонет». На все воля Божья! Не горюй, все обойдется. С Алексеем не пропадешь…

– Я и сама это сердцем чувствую. Однако страх одолевает. Впервые уезжаю из дома, да так далеко!

Отъезд наметили на четверг. Накануне Оля долго и страстно молилась, прося у Бога помощи и защиты. Стоя на коленях, своими красивыми и влажными от слез глазами она с мольбой смотрела на почерневшую от времени икону Божьей матери, истово крестила лоб перстами и припухшими губами постоянно повторяла одни и те же слова молитвы: «Рождество Твоя Богородице Дева, радость возвести…»

Обращаясь к всевышнему, Оля понимала, что в её жизни наступает переломный момент и сюда, в этот милый сердцу дом, где она родилась и прожила неполных восемнадцать лет, ей уже вряд ли вернуться, как не вернуться в детство.

2

Ранним утром в чистый четверг, когда красное солнце на востоке только что позолотило голубое небо, все были уже на ногах. Разместились на двух санках: в большие сани сели четверо старших, а молодых посадили в красивый возок, используемый обычно для праздничных катаний на масленицу.

Отдохнувшие за эти дни лошади бежали охотно, и под звон бубенцов отъезжающие быстро оказались за околицей.

Солнце неожиданно нырнуло за тучку, и сразу стало сумрачно. Впереди показалось сельское кладбище, на котором были похоронены многие из потомков Дроновых. Ещё вчера договорились заехать сюда, чтобы посетить могилы родных и помолиться за их души.

На кладбище царила предутренняя тишина. С края неба свисало только что вставшее ленивое солнце, красноватые лучи которого мягко падали на могильные кресты и надгробья. Впереди, на фоне голубого неба, четко выделялся красивый профиль церковной часовни. Справа от нее под сенью столетних дубов была сооружена усыпальница рода Дроновых. Внутри чугунной ограды ровными рядами лежали мраморные могильные плиты с именами умерших. Позади плит, на специальных чугунных подставках, возвышались красивые металлические кресты, выполненные в художественных литейных мастерских Троице-Сергиева посада.

На каждую надгробную плиту Марина Михайловна поставила по одной толстой свече. Когда зажгли свечи, все молча помолились, женщины всплакнули. Говорили только вполголоса. Примерно через четверть часа по просьбе Ивана Даниловича все направились к дороге. Уходя, Оля обернулась и с минуту смотрела на горящие свечи. Когда лошади тронулись, и на дуге коренника зазвонил колокольчик, её сердце сжалось, в голове бешено застучала кровь, на глазах появились слезы: «Мама, родная… прости и прощай»!

Алексей Васильевич не стал утешать ее, только нежно обнял. «Пусть поплачет – станет легче»! – подумал он.

На небе – ни облачка. Утренний морозец пощипывает щеки, и Алексей Васильевич нет-нет, да и потрет их руками. Лентой тянется дорога-зимник, то втягиваясь в чащобу леса, то спускаясь в овраги и буераки. Кругом вековые ели в нарядном белом покрывале. Иногда в морозном воздухе резко, как выстрелы, хрустели сучки елей, взлетали крупные птицы, и с макушек деревьев белым дождем падали хлопья снега.

Оля и Алексей Васильевич сидят рядом, обнявшись, и молча смотрят на эту красоту. Потом все стихает. Только монотонно поскрипывают полозья санок, слышатся фырканье усталых лошадей да недовольные голоса возниц. Ямщики, любившие лютые морозы и саженные российские снега, нещадно бранили весенний санный путь: снег стал рыхлым, мокрым и тяжелым, а на пригорках осел аж до самой земли. Взмыленные лошади непрерывно махали головами, с их губ падали пряди белой пены. Наконец, сквозь серую дымку тумана вдали показались извилины реки.

– Воря, – показывая на белую полосу тумана, накрывшего речку, уверенно сказала Оля. – Вода в этой реке чистая, а потому водятся в ней крупные раки. Местные крестьяне привозят нам их зимой целыми мешками.

– Теперь я знаю, где «раки зимуют», – улыбнулся Алексей Васильевич, – в реке Воре.

Он подвинулся ближе к Оле и спросил:

– Как заядлому охотнику и рыбаку, мне интересно знать, какая там водится рыба? Наверное, её там навалом, так же как и раков?

Оля немного подумала и спокойно сказала:

– Точно не знаю. Говорят, в Воре водится карась, окунь, язь, пескарь и крупная плотва.

– Если водится карась, то уж без щуки не обойтись, чтоб «карась не дремал», – рассмеялся Алексей.

Оля тоже засмеялась.

– Рыбу нам мужики привозят тоже мешками, это я знаю точно!

Она откинула воротник шубы и вытянула занемевшие ноги. Сразу появилось желание спрыгнуть с санок и в валенках пробежаться по последнему, ещё чистому снегу. Алексей Васильевич последовал примеру своей невесты и тоже с удовольствием вытянул ноги. Потом он поднял руки вверх и потряс ими над головой.