Текст книги "Цицерон. Поцелуй Фортуны"

Испытание на зрелость

Актёрское наставничество Росция закончилось так же внезапно, как и началось. Цицерон заметил, что его весёлый, жизнерадостный товарищ в разговоре стал выглядеть вялым, ел без аппетита. На вопрос, что случилось, ответил фразой из греческой драмы:

– Тучи грозовые сгущаются над моей семьёй.

Марк вызвал его на откровенность и узнал, что в семье родной сестры Росция зреют трагические события. Её мужу, Публию Квинкцию, грозит конфискация имущества, бесчестие и долговая тюрьма. И дело даже не в огромной сумме долга, которую не представлялось возможным выплатить, а в унизительном публичном позоре добропорядочного гражданина. Уж Публия Квинкция трудно было заподозрить в нарушении законов! Высказав всё это, Росций безнадёжно махнул рукой.

Марк не остался равнодушным, узнал подробности, а они оказались не в пользу Квинкция. Ситуация намного усложнилась, когда обвиняемый узнал, что адвокат Юний, взявшийся его защищать, словно по сговору с обвинением, бесследно исчез из Рима. При этом не оставил своих материалов предварительного расследования, записей встреч со свидетелями. В преддверии суда по делу Квинкция! Но самое неприятное – на стороне обвинения выступает самый опытный судебный оратор Квинт Гортензий. А он до сих пор не проигрывал ни одного процесса! И ещё председателем суда назначен Аквилий Галл – человек строгих нравов, один из самых востребованных в Риме адвокатов. В столь безнадёжном состоянии защищать попавшего в беду родственника Росция не брался ни один здравомыслящий адвокат.

Рассказывая Марку, Росций с надеждой посмотрел на него, схватил за руку и умоляюще вскрикнул:

– Друг мой! Помоги моей семье!

Марк замахал руками.

– Гортензий – великан среди судебных ораторов! Я перед ним – карлик! Не хочу быть приятным десертом на пирушке этого гурмана. Росций, пожалей меня! Я не имею права начинать карьеру с поражения и позора.

Актёр вмиг опечалился и закатил глаза.

– О, кто бы пожалел меня и мою бедную сестру! А я-то думал, Марк, что ты друг мне!

– Росций, не подумай, что я отказываюсь из-за страха! Мне приходится тебе говорить, что я не имею опыта, чтобы сражаться с такой знаменитостью, как Квинт Гортензий. Его знает весь Рим! А я кто? И времени много упущено – когда мне с твоим родственником общаться?

– Марк, ты только возьмись! У тебя получится!

Марк заколебался, а Росций, заметив это, с жаром ухватился за «соломинку»:

– Ты мне друг!

Цицерон промолчал. Трудно отказать другу, как он давно называл актёра. Но его кричащая просьба означает одно – сгубить репутацию адвоката в самом начале. Марк попытался настаивать:

– Милый Росций! Разве есть артисты, кто проявляет дерзость, чтобы состязаться с тобой в игре на сцене? Ты сметёшь их своим неистовым талантом! Поверь, я в таком же положении перед Гортензием! Он съест меня и косточек не выплюнет.

– Умоляю тебя, Марк, спаси нас! – с неподдельным трагизмом вскричал Росций. – Я верю в тебя, ты победишь и сильнейшего!

Лицо Росция исказилось в горестной гримасе. Он опустил голову и прикрыл руками, чтобы не показывать слёзы.

Его состояние повлияло на решение Марка. Молнией блеснуло дерзкое искушение – испытать судьбу. Иметь в соперниках знаменитого оратора Квинта Гортензия сверхпочётно. Не стыдно и проиграть. А если боги помогут безвестному адвокату выиграть процесс, неминуемо придёт к нему слава… Ради этого стоит рисковать! Он защитит несправедливо униженного человека!.. От таких мыслей на душе сразу стало легче…

– Тебе трудно отказать, друг мой, – уверенно произнёс Цицерон, словно сбросил с себя тяжелый груз.

Марк с воодушевлением принялся за изучение обстоятельств по делу зятя Росция. Познакомился с обвинением, опросил свидетелей. Собрав документы, многие заново и спешно, выявил все признаки невиновности Квинкция. Прежде всего, убедился в вероломстве и нечистоплотности некоего гражданина Невия, обвинителя, подавшего жалобу в сенатскую комиссию по уголовным делам. Взыграло возмущение, но, увы, дело к рассмотрению в суде открыто. Защитник обвиняемого обязан доказать несостоятельность обвинения как необоснованное, клеветническое.

* * *

У Квинкция был старший брат Гай, который имел постоянный доход от оружейной мастерской. Не обладая знаниями и навыками в управлении, Гай по чьей-то рекомендации пригласил Невия, которому позволил распоряжаться не только производством, но и деньгами. Два года назад Гай неожиданно умер, оставив мастерскую в наследование родному брату вместе с управляющим. А когда Квинкцию понадобились заёмные деньги под залог мастерской, стало очевидным, что Невий за это время от имени хозяина совершал огромные займы у кредиторов. Помимо того, давно уже оформил на себя мастерскую, преступным образом присвоив чужое имущество.

Цицерон понял, что Невий совершил подобное зло не без участия влиятельных людей из окружения Суллы. А чтобы замести следы преступных деяний, они же посоветовали Невию подать в суд на обворованного им хозяина. Ужасные обстоятельства не смутили молодого адвоката, наоборот, подзадорили. Он приступил к работе в деле Квинкция с тщательной проработки речи. Готовил с усердием по схеме в греческой риторике: спокойное вступление – изложение сути дела – критический анализ всех доводов стороны обвинения, затем их опровержение. Невозмутимость в начале, уверенность в изложении и страсть в доводах – вот, что даст судьям повод признать невиновность его подзащитного.

* * *

В базилике, где проходили судебные заседания, Цицерон появился раньше назначенного времени и увидел много праздного народа. Судя по оживлению на зрительских местах, римляне пришли не ради осуждения Квинкция или сочувствия ему, а чтобы услышать «сладкоречивого» Гортензия. Предвкушали, как он безжалостно расправится с молодым защитником, в чём мало кто сомневался. Процесс заранее предполагал недолгое обсуждение и, соответственно, ожидаемый приговор. Затем зрители собирались перебраться в соседнюю базилику, где ожидался суд над убийцей любовника жены обманутым мужем. Вот где будет интересно!

Свободное пространство судебного помещения заполнилось, сразу сделалось шумно и душно. Марк ощущал на себе внимание со всех сторон; публику забавляла его молодость и то, как он справлялся с волнением. Пытаясь успокоиться, он наскоро обтирал лицо тряпицей.

Судьи заняли особые места. Появился претор, воссел в глубине зала на персональное кресло. Сторона обвинения – Гортензий, Невий, свидетели устроились на деревянных скамьях, уверенно поглядывая на обвиняемого, сидевшего с понурым видом напротив. Секретарь суда прошёл в угол, чтобы за кафедрой записывать речи судей и выступающих, что свидетельствовало бы о законности рассмотрения дела.

Марк не знал, куда деть руки и каким образом развернуться к судьям, чтобы выглядеть уверенно, как следует адвокату. Публика это заметила, в его сторону полетели насмешки.

Судебное производство началось с оглашения имён присяжных заседателей. Обвинитель и адвокат не возражали. Процесс начался…

Первым выступал обвинитель, по закону. В привычной для такого дела агрессивной манере Гортензий обвинил Квинкция в недобросовестном наследовании имуществом, что, по его словам, привело к огромным убыткам и, соответственно, продаже мастерской за долги. Ни слова о том, что Невий имел отношение к управлению чужим имуществом, кредитам под его залог и продаже за свои долги. После столь ловкого манёвра обвинитель призвал судей наказать Квинкция «со всей строгостью закона». Последние слова утонули в выкриках почитателей оратора, долго не смолкали аплодисменты.

Наблюдая за Гортензием, его жестами, ужимками и гримасами, Марк с удовлетворением отметил, что обвинительная речь, намеренно украшенная цветистыми оборотами, интереса у заседателей не вызвала. Одни дремали, стараясь держать глаза открытыми, другие тихо переговаривались, не вникая в суть. Суровый на вид претор тоже смотрел вдаль невидящим взглядом. Похоже, всем было совершенно безразлично, о чём говорил обвинитель. Только Квинкций испуганно ловил каждое слово Гортензия, вздрагивая, когда называли его имя. Он ещё надеялся, что несправедливые обвинения будут отвергнуты, порывался протестовать, когда слышал клевету, но каждый раз его останавливал смотритель суда, грозя розгами.

Настала очередь защиты. К этому моменту Марк успокоился и стал произносить заготовленную дома речь уверенно и чётко. После Гортензия трудно было привлечь внимание скучающих судей и публики, но неожиданно все услышали нечто непривычное:

– Я признаюсь, уважаемые судьи, мне страшно! Страшно произносить обычные слова, когда речь идет о жизни человека, моего подзащитного. Ещё страшнее говорить мне, начинающему адвокату, после блестящего выступления Гортензия, обладающего выдающимися способностями оратора. Мне по-настоящему страшно, что речь моя не покажется для уважаемых судей столь убедительной, как у предыдущего красноречивейшего оратора современности, оказавшегося, на мою беду, соперником по делу Квинкция.

Уловив изменение в настроении судей, защитник повернулся к претору.

– Гай Аквилий, вот о чём я прошу тебя: отнесись ко мне ты благосклонно, даже если я проявлю с невыгодной для себя стороны. И члены назначенного тобою совета судей пусть отнесутся к моим словам таким образом, чтобы жестоко поруганная правда воскресла благодаря правосудию честных судей!

Претор заёрзал на кресле, не зная ещё, как отнестись к его словам. А Цицерон продолжал, эмоционально усиливая речь:

– Я возлагаю надежды на честность твою, Гай Аквилий, справедливость и милосердие судей. Сегодня вам предстоит иметь дело с единственным в своём роде мошенничеством и проделкой, какой ещё не было примера. Заклинаю тебя, Гай Аквилий, и вас, заседатели, быть вдвойне внимательными к моим словам.

До этой части выступления молодого адвоката Гортензий не смотрел в его сторону. Не думал, что судьи услышат правду о преступлении не Квинкция, а Невия, сочинителя клеветы. Марк Цицерон обрёл уверенность настолько, что каждое слово он, похоже, вколачивал в сознание судей.

– Мой подзащитный, уверенный в своей честности, намеревался найти настоящих преступников. Но ему угрожали, пытались убить, чтобы он не мог воспользоваться правами гражданина, вернуть по закону собственное имущество.

В зале послышались негодующие выкрики: «Позор!», раздались аплодисменты молодому адвокату. Реакция публики придала Цицерону прилив душевных сил; окрепший голос перекрыл шум, заставил затаить дыхание:

– Действия Невия свидетельствуют, по меньшей мере, если не о преступлении с его стороны, то о грубом нарушении судебной процедуры! Я думаю, что каждому честному человеку уже ясно, что обвинение не руководствуется понятиями долга и чести. Как должно быть ясно, что преступник в нашем деле не обвиняемый Квинкций, а обвинитель Невий. А вместе с ним виновны лица, кто заведомо прикрывал его преступление. Также виновны все, кто защищал и защищает интерес Невия, нанося смертельный вред моему подзащитному в надежде на отсутствие законной справедливости и некомпетентности судей.

Марк снова повернулся к претору:

– Надеюсь, что в глазах твоих, Гай Аквилий, и твоего совета судей восторжествует правда и справедливость. Если же сила и личные отношения изгонят отсюда правду и справедливость, они не найдут нигде себе приюта.

По растерянным выражениям на лицах представителей обвинения было заметно, что заседание пошло не по заготовленному сценарию, согласованному с судьями. Судьи не были склонны соглашаться с доводами молодого адвоката, и в то же время они не имели права оставаться равнодушными к его словам. Адвокат взывал к справедливости, обращаясь не только к судьям и претору, но и к публике. А римский народ не прощает судьям, кто от имени государства вершит Правосудие, если они не отзываются на призывы к гражданской совести, всеобщей ответственности перед законом и чистоте помыслов людей.

Не помешала Цицерону его искусно сплетённая лесть в сторону Гортензия, претора и судей. А когда говорил о Невии, он произносил настолько уничижительные слова, что не принять их судьям оказалось невозможным. Называл предателем, обманщиком и нечестивцем за то, что хотел лишить доброго имени и состояния недавнего хозяина и названного друга – как пример беспримерной алчности, попиравшей священные дружеские связи.

– Горько быть кем-либо обманутым, еще огорчительнее – лицом, которому доверяешь! – с печалью на лице говорил адвокат Квинкция. – Грустно терять собственное имущество, но ещё грустнее – с позором для себя.

Цицерон уже обращался даже не к судьям, ко всему залу – звонким голосом, немного нараспев, словно драматический актёр на сцене:

– Тяжело лишиться всего состояния, нажитого честным трудом, но еще тяжелее – лишиться его несправедливо… Печально быть жертвой храброго и честного человека, но еще печальнее – быть жертвой обманщика…

Марк повернулся к судьям и претору, не отрывая от них взгляда, произнёс, словно выносил им приговор:

– Как всякий гражданин Рима, я предупреждаю вас: если по вашей вине сегодня произойдёт ошибка, честные римляне могут подумать, что власть ничего не стоит. Если один римлянин станет несправедливо пользоваться судом для унижения другого, власть, получается, не более чем пустой звук.

Цицерон резко повернулся к Невию, который после его гневной тирады трусливо спрятался за чужими спинами.

– Повернись ко мне, Невий! – резко окликнул его. – Посмотри мне в глаза!

Невий не отважился выполнить требование защитника. А тот, показывая на него пальцем, со страстью произнёс приговор:

– После того, что Невий совершил над Квинкцием, ему остаётся умереть от позора! Честная смерть часто искупает вину позорной жизни, но полная такого позора жизнь не оставляет даже надежды на честную смерть.

Сложилось впечатление, будто сейчас по воле защитника грянет возмездие богов… Коллегия судей, претор и публика невольно замерли в ожидании… А спустя мгновение грянул шквал аплодисментов, какими давно не награждала римская публика заслуженных судебных ораторов. Марк, молодой человек, стоял, растерянно улыбаясь, ещё не осознавая, что сейчас к нему пришла если не слава, то признание.

И ему уже было всё равно, какое решение вынесут судьи…

Марк посмотрел в зал и увидел Росция. Актёр счастливо улыбался: он остался доволен своим учеником. «Спектакль» завершился триумфальным успехом «актёра», зрители не прекращают овации, не расходятся…

После столь яркого выступления защитника судебные заседатели некоторое время находились в замешательстве. Они не были готовы к такому исходу затеянного Невием, казалось, незатейливого дела. И всё же пришлось учитывать отношение публики, народа, к словам адвоката обвиняемого… Игнорировать оказалось невозможно!

Выручил Гай Аквилий, по сути, добропорядочный человек: призвал судей каждому писать на своей табличке: кидать по одной табличке – на выбор, «освобождаю» или «осуждаю». После подсчёта табличек коллегия признала Квинкция невиновным.

Поскольку Невий преступно распорядился чужим имуществом, против него открыли уголовное преследование.

* * *

Процесс Квинкция не только сдружил Марка Цицерона с актёром Росцием. Начинающий адвокат приобрёл репутацию человека острого на язык, безжалостно разящего противника словом. На Форуме к Марку подходили незнакомые люди, поздравляли с успехом, просили взяться на новые судебные дела. Клиентов прибавлялось. По слухам, у Квинта Гортензия, оппонента Цицерона, дела шли не столь успешно, как прежде, а он так и не смог разобраться, в какой момент проиграл неизвестному новичку.

Соглашаясь на защиту очередного обвиняемого, Цицерон тщательно готовился дома, составлял речи и запоминал их, чтобы почти дословно произносить перед судьями. Каждый выигранный процесс вселял в него уверенность, что благодаря ораторскому умению, он сможет направлять внимание судей и их волю куда захочет. Ведь судебный оратор благими действиями дарит счастье не только отдельным гражданам, но и всему государству. В благодарность же ему достаточно славы, почёта и уважения римского народа.

Набираясь адвокатского опыта, Цицерон утверждался во мнении, что судебное красноречие опирается не только на память, находчивость и сильный голос, но ещё и на владение определённым набором приёмов и правил.

Рискованное дело

Вскоре после защиты Публия Квинкция Цицерону пришлось принять участие в очередном подобном судебном процессе. Он согласился по той же причине – ведь дело для обвиняемого представлялось безнадёжным. Молодой адвокат отважился вновь испытать судьбу, хотя для него эта ситуация оказалась смертельно опасной…

Гая Рустина из Америи обвиняли в отцеубийстве. Преступника ожидала лютая казнь. Его должны были подвергнуть битью розгами до крови, затем завернуть в шкуру волка и поместить в дерюжный куль вместе с живыми петухом, собакой, обезьяной и змеёй (согласно поверью эти животные «нерадиво относятся к собственным родителям»), а затем утопить в Тибре…

Цицерон не сразу дал уговорить себя на защиту Рустина. Поначалу он встретился с обвиняемым, поговорил с его друзьями и родственниками и, лишь уточнив обстоятельства этой ужасной истории, рискнул «ввязаться в драку». А в том, что это будет именно драка, хотя и словесная, сомнений не оставалось. Дело усугублялось тем, что обвинение выдвинул Эруций, которому, по слухам, покровительствовал сам Сулла. Для Марка Цицерона, не обладавшего связями с влиятельными людьми Рима, участие в процессе на стороне защиты было равноценно самоубийству. Единственное, что грело душу, – это надежда, что в случае удачи дело Рустина заметно прибавит ему известности.

* * *

Обвинение в причастности Секста Рустина к убийству собственного отца держалось на доносе некоего Гая Эруция. Когда новость подтвердилась, Рим всколыхнулся от ужаса. На Форуме и в табернах, цирке и театре, за домашними трапезами на всякий лад обсуждали это преступление. Никто не задумывался о возможной невиновности Рустина, обсуждалась лишь меры наказания, одна ужаснее другой.

Марк с воодушевлением принялся изучать материалы доноса Эруция и уже через три дня убедился в несостоятельности свидетельских показаний с той стороны, ложном обвинении своего подзащитного. Личность доносителя не внушала доверия – известный проходимец, который ради выгоды шёл на любой подлог и лжесвидетельство. Здесь Эруций утверждал, что сын совершил убийство родного отца из-за отказа в наследстве имущества. Весь донос строился на показаниях двоюродных братьев убитого – Капитона и Магна.

Как доносил Эруций, неизвестные убийцы настигли отца обвиняемого в Риме, куда он прибыл по своим делам на несколько дней. Это случилось днём на глазах у случайных прохожих. Прямых доказательств участия Секста Рустина в злодействе не было предоставлено, но коллегия по уголовным делам почему-то возбудила судебный процесс против него. Председателем заседания назначили претора Марка Фанния, человека сурового нрава и строгих принципов.

Цицерон взялся за расследование событий и документов по новому делу. Открылось следующее.

…Отец обвиняемого, человек уважаемый в своём городе, владел богатыми имениями и огромным количеством земельных участков. Полгода назад он навестил в Риме друга и посетил известные Палатинские термы. Возвращался в сопровождении рослого раба-фракийца, на плече у которого покоилась весомая дубина. В переулке на них сзади напали три человека с закрытыми тряпками до самых глаз лицами. Раб не успел среагировать, упал, захлёбываясь собственной кровью – убийца перерезал ему горло. А отец обвиняемого был смертельно ранен. Убийцы без помех скрылись. Нападавшие не были обычными грабителями, какими кишели улицы Рима, это Цицерон понял, так как на поясе убитого сохранился кошель с деньгами.

Цицерон опросил людей, знавших сына убитого. Сложился характерный портрет, не похожий на тот, что обозначен в доносе Эруция. Любящий сын, сейчас сорокалетний мужчина с детства кроткий нравом, всю жизнь почитал отца. Как в таком случае заподозрить трудолюбивого мирного селянина в злодейском умысле? А он, судя по доносу, нанял убийц, чтобы завладеть семейным имуществом, которое ему и так бы принадлежало по праву наследования! Секст Рустин был единственным сыном своего отца.

Соседи подтверждали Цицерону: отец воспитывал его высоконравственным, добрым человеком, отзывчивым к чужой беде. Он трудился рядом, добросовестно исполнял все поручения, с готовностью помогал в управлении обширным хозяйством. Не случалось, чтобы сын проявил интерес к пирушкам или распутству, чем часто увлекались сверстники. А если увлекался, так чтением полезных книг Катона Старшего по сельскому хозяйству, агрикультуре. Сын боялся ослушаться строгого слова отца, ни с кем не ссорился – ни с отцом, ни с соседями, ни с родственниками, тем более с Капитоном и Магном, братьями отца. Не мог Секст Рустин при столь застенчивой и доброжелательной натуре задумать жуткое убийство!

Цицерон начал своё расследование с главного вопроса: «Кому это выгодно?»… Ответ лежал на поверхности: «Тому человеку или тем людям, кто после обвинительного акта получал доступ к наследству убитого». Получалось, Капитон и Магн были замешаны в преступлении…

* * *

Цицерон узнал, что после гибели отца сын пребывал в сильном горе – так говорили соседи. За это время неизвестные люди трижды намеревались его убить в Америи, пробирались в дом ночью, но каждый раз их замечали слуги. Страшась очередного нападения, Секст Рустин бежал в Рим, где укрылся в доме сенатора Непота, давнего друга отца. Сестра Непота, Цецилия, приняла лишенного крова беглеца, приставила охрану.

Цицерон вскрыл ещё одно значительное событие. Незадолго до обвинения Рустина в отцеубийстве его имя оказалось в проскрипциях, списках известных политиков и государственных деятелей, приговорённых к смерти по указу Суллы. Но отец Рустина, как и он сам, не значился политическим противником диктатора Рима. К тому же Цицерон знал, что эти списки Сулла уже давно закрыл, сгубив две тысячи шестьсот знатных всадников, девяносто сенаторов из патрициев и пятнадцать бывших консулов с конфискацией имущества.

Донос Эруция скрывал чудовищный обман – имя Секста Рустина внесено «задним числом», следовательно, незаконно! Как незаконно произошла конфискация семейного имущества с последовавшими за этим действиями – выставлением на аукцион и продажей… Если рассуждать дальше, убийство отца не могло входить в замысел сына, поскольку он, согласно «проскрипциям», лишался наследства и подвергался смерти. Но тогда кто инициатор преступления, главный исполнитель?

Адвокату не стоило труда выяснить, кто оказался главным приобретателем всего имущества убитого. Земли, имения, деньги и сотни рабов достались… Хрисогону, вольноотпущеннику Суллы. Наспех проведенные «торги» по продаже конфискованного имущества показали, что конкуренты в нём не участвовали. За тринадцать имений стоимостью шесть миллионов сестерциев Хрисогон заплатил всего… две тысячи сестерций. Бросовая цена! Затем адвокат выяснил, что покупатель сразу передал часть имений в аренду… родственникам убитого – Капитону и Магну, причём за малую плату.

Цицерона, проводившего расследование, насторожило, что братья убитого не слишком сокрушались по поводу его смерти, не искали убийц, а сразу возложили вину на сына покойного. Не дождавшись судебного расследования, без промедления занялись распродажей имущества в пользу Хрисогона, иначе себе в убыток. Дотошный адвокат открыл удивительную странность в деле: по закону за процессом конфискации имущества, оценкой и торгами обычно строго следили специально избираемые для этого должностные лица. Они всегда вмешивались, если видели нарушения. В этом же случае продажа прошла одному и тому же лицу без торгов и конкурентов, и никто ничего не заметил.

У обвиняемого раньше был защитник, но он отказался из боязни за свою жизнь. Марк тоже не чувствовал себя в безопасности, но, укрепившись во мнении о невиновности подзащитного, не отступился. К объявленному дню процесса ему многое стало понятным. Он продумал обстоятельную речь с доказательствами и выводами. Оставалось, грамотно довести ее до судебных заседателей и претора.

* * *

Зал суда оказался заполненным неравнодушной к делу отцеубийцы публикой. Снаружи светило яркое солнце, было безветренно, зато внутри воздух показался Цицерону наполненным возбуждением людей, смотревших на него, многие из любопытства – ожидали момента, когда опытный обвинитель разорвёт на мелкие кусочки молодого глупца…

Эруций, рыхлый толстяк с выбритыми бровями и двойным подбородком, не удостоил Марка взглядом – в «Законе об убийцах и отравителях» сомневаться не приходилось. На возвышении в трибунальном кресле восседал претор Марк Фанний, за ним на каменных скамьях разместились семьдесят пять заседателей – сенаторы и всадники, сторонники Суллы.

Обвиняемый появился в сопровождении двух рабов Цецилии, в доме которой укрывался последнее время. Он выглядел уставшим; посеревшее от ожидания лицо, растерянная улыбка…

Распорядитель заседания обратился к Юпитеру, совершил приношение на алтарь, после чего началось рассмотрение дела. По традиции первым выступил Эруций. Шумно сопя, он пробрался к ораторской трибуне и заговорил неожиданно резким голосом. Высказывался короткими фразами, часто не заканчивая слова, после чего прерывался, собираясь с мыслями, придавая своему голосу скорбность, – чтобы заседатели поверили в злодеяние обвиняемого по замыслу.

Рустин, опустив голову, каждый раз вздрагивал, когда слышал своё имя. Выкатившиеся глаза и вздувшаяся шея Эруция во время выступления показывали степень его возбуждения:

– Мне приходится пересиливать себя, называя человеком того, кто сидит на месте, отведённом для преступников. Убийством родного отца он осквернил родовое имя своей семьи, которое до него с гордостью носили поколения. Я надеюсь, что, после того как вы проголосуете за справедливое возмездие, Секст Рустин Младший будет проклят родственниками.

Эруций доложил суду, какие собрал о нём сведения в Америи. С его слов, репутация сына убитого оказалась далекой от благочестия: он не принимал участия в религиозных праздниках, вёл скрытный образ жизни, непонятный соседям. Это ли не подтверждает его склонность к низменным действиям!

Обвинитель воздел руки, призывая богов в свидетели:

– Мне рассказывали соседи и родственники преступника, что отец проявлял недовольство поведением сына, что привело к трагедии. Вот почему я прошу, уважаемые судьи, примите справедливое решение о возмездии убийце, и благодарные вам жители Америя вздохнут с облегчением!

Эруций на время замолчал, давая судьям повод осмыслить его заявление. Затем обернулся к скамье свидетелей и показал коротким толстым пальцем на Магна и Капитона.

– Вот родственники преступника, наблюдавшие за его жизнью с детства, – произнёс он с пафосом. – Вы спросите их, уважаемые судьи, враждовал ли сын с родным отцом, и вы услышите: да, враждовал!

Дальше Эруций так же убедительно рассказывал, что сын во всеуслышание грозил отцу убийством, когда однажды тот за неразумное поведение отказал ему в наследстве.

– Прошу опросить их и приобщить к делу показания, какие дали они мне, когда я взялся за это незаурядное дело.

Ведущий заседание Марк Фанний согласно кивнул. Магн, за ним Капитон засвидетельствовали его слова. Эруций суетливо вытирал тряпицей обильный пот, затем продолжил:

– Самому всадить нож в спину родного человека – не могло быть и речи. Достаточно нанять убийцу и совершить преступление не у себя дома, а в Риме, куда отец нередко выезжал, навещая друзей. Заплати – и грязное преступление чужими руками совершено!

Эруций показал на Рустина, добавляя гнев в голос:

– Посмотрите на его руки – они обагрены кровью родного отца! Если убийца, вина которого доказана мной, останется жить среди нас, не приходится сомневаться в том, что римляне разуверятся в существовании законности и порядка. И возмездие богов обрушится на всех нас, на Рим! Я надеюсь, уважаемые судьи, что вы не обманете ожиданий родственников покойного, Магна и Капитона, и моих как обвинителя, и всего римского народа – всех жаждущих от вас приговора, какого он заслуживает.

Приняв важный вид и подобрав рукой край тоги, Эруций отошёл от трибуны. Вдогонку раздались аплодисменты, впрочем, не слишком громкие, непродолжительные. Отдуваясь, он сел на место и с безразличным лицом завёл разговор с соседями, спрашивая о впечатлении от своей речи. Насладившись отзывами, подозвал своего раба и громко произнёс, наверное, чтобы услышали другие:

– Сбегай к моей жене, скажи, что я уже проголодался. Пусть ставит горячее на стол. Здесь вот-вот всё закончится, я не задержусь.

Так и не посмотрев в сторону защитника, широко зевнул и приготовился дремать…

* * *

Цицерон выступал после обвинителя, слово в слово по домашней заготовке речи. Для него обстоятельства дела не составляли загадки: убийство Рустина Старшего задумано ради присвоения его огромного имущества; последовавшие за этим покушения на жизнь сына убитого преследовали ту же цель. Когда это не удалось, организатор убийства придумал донос о причастности сына к преступлению – живой наследник мешал распоряжаться присвоенным имуществом. Инициатор затеянного зла – Хрисогон. Но знает ли диктатор о проделках своего любимца? Если знает, любому опасно бросать вызов столь влиятельной компании!

Тревожные мысли не покидали Марка. На кону смертельной игры две жизни – невиновного Секста Рустина и его адвоката, обязанного установить истину и наказать виновного.

Вспомнив уроки актёрского мастерства, взятые у Эзопа и Росция, Марк показался судьям в образе робкого адвоката, несведущего в судебной практике и тем более в политике. С видом комнатной собачки, мечтавшей вырасти бойцовым псом, он обратился к неожиданно заскучавшим заседателям:

– Уважаемый суд! Вы правы, если удивляетесь, что какой-то дерзкий юноша взялся защищать Секста Рустина, притом что никто из славнейших ораторов по убеждениям своим не видит себя в этой роли. А я принял предложение, хотя в тот момент был готов отступиться. Скажу честно, я поступил опрометчиво. Но виню себя только в своем юношеском увлечении и думаю: неужели я настолько отважнее тех знатных ораторов? Или я жажду похвалы от публики на Форуме, поступком пожелав стяжать славу? Или я более всех предан справедливости?

Марк прервал монолог, чтобы убедиться, что выбранный им способ общения с судьями оправдывает себя. Затем, успокоившись, продолжил. Он не оправдывал убийцу, но объяснил, что обвиняемому по закону положено иметь защитника. Вот он и взялся за столь неблагодарное дело – защищать обвиняемого в убийстве родного отца.