Текст книги "Нелицемерная Россия"

С. Лоренцони признается, что поворот Муссолини в 1914 году остается для него загадкой. В Германии раздавались голоса, что именно Муссолини вверг Италию в войну, но это неверно. Еще в 1912 году, когда Италия отняла у турок Ливию и острова Додеканез, премьер-министр еврей Соннино подписал тайный договор с Англией, предусматривавший выход Италии из Тройственного союза. В этих словах С. Лоренцони верно лишь то, что Соннино был еврей по отцу, мать его была шотландка. А знаменитый итальянский дипломат, граф Карло Сфорца, человек, надо думать, более осведомленный, сообщает, что Соннино был единственным членом кабинета, который настаивал на вступлении Италии в войну на стороне Центральных держав [106]106
  Gr. Carlo Sforza. Gestalten und Gestalter der heutigen Europa. Leipzig, S.314, 316.


[Закрыть]. А вот другой премьерминистр, Саландра, вел переговоры одновременно с союзниками и с Австрией, высчитывая, кто больше даст. Союзники предложили больше, и 26 апреля 1915 года в Лондоне был подписан секретный договор, Италия согласилась выступить на стороне Англии и Франции [107]107
  Дж. Ридли. Муссолини, с. 91.


[Закрыть]. Загадку же поведения Муссолини сам же Лоренцони помогает решить, говоря о двойственности его натуры. С одной стороны Муссолини вдохновлялся «римским мифом» и, придя к власти, пытался вдохновить им и весь итальянский народ, а с другой стороны, Муссолини, по выражению Лоренцони, был «самым итальянским из итальянцев», т. е. всем существом своим осознавал принадлежность к нации, которую Лоренцони считает каким-то фантомом, а в подсознании этой нации германский мир оставался извечным врагом. И в 1914 году это подсознание подсказало Муссолини, что есть возможность нанести удар по этому врагу, отомстить ему за прошлые обиды и обезопасить себя на будущее. И опасливое отношение к союзникам по Тройственному договору было вполне обоснованным.

В конце 1911 года, когда Италия воевала в Ливии с турками, начальник австрийского генерального штаба Конрад фон Гетцендорф призывал немедленно объявить войну Италии. «Мы были дураками, что не напали на Италию еще во время землетрясения в Мессине; теперь Бог посылает нам вторую возможность, и горе нам, если мы ее не используем» [108]108
  C.Sforza. Op. cit., p.69.


[Закрыть]. Землетрясение в Мессине произошло в 1908 году. Безжалостный конец Мессины» потряс Александра Блока, а австрийские «союзники» Италии думали в этот момент, что на нее надо напасть, воспользовавшись благоприятным случаем. А Италию обвиняют в том, что она в 1915 году «изменила союзникам»! И даже заключив союз с Гитлером, Муссолини продолжал бояться Германию, бояться за отобранный у Австрии после Первой мировой войны германоязычный Южный Тироль (итальянская провинция Альто-Адидже), и, чтобы защитить его, если немцы захотят его вернуть, строил на границе с Рейхом «Альпийский вал», строительство которого продолжалось даже в 1942 году, когда немецкие и итальянские войска уже отступали вместе от Сталинграда и из Египта, причем Роммель захватил итальянский транспорт и использовал его для эвакуации своих отборных частей, бросив на произвол судьбы итальянцев, которые тысячами попадали в плен [109]109
  Дж. Ридли. Цит. соч., с. 401.


[Закрыть]. Так же вели себя немцы по отношению к своим итальянским союзникам и в России.

Одержимый «римским мифом» Муссолини после победы над Эфиопией 9 мая 1936 года объявил Итальянское королевство империей. «Спустя пятнадцать веков империя снова воцарилась на холмах Рима», – заявил он, выступая с балкона Палаццо Венециа. Но недолго просуществовала эта империя. В тот же день пять лет спустя, 9 мая 1941 года Черчилль посадил эфиопского негуса на трон его страны, освобожденной английской армией. И встает вопрос: а насколько римским был в действительности тот «римский миф», в который уверовал Муссолини? Что считал «римским» Эвола? Он славил героический и патрицианский древний Рим, Рим Катона, низвергая миф гуманистов о «классическом» греко-римском мире. Этот миф он считал эстетизированным и антитрадиционным. Классическим в истории Греции и Рима назывались те периоды, когда их цивилизация, несмотря на внешний блеск и утонченность, клонилась к упадку, теряя качества прежней, героико-сакральной цивилизации, созданной нордическими племенами в Риме и Спарте, характерными чертами которых были суровый этос, любовь к дисциплине, мужественное поведение, самообладание, т. н. «классическая» цивилизация их постепенно теряла.

Эвола имел в виду классическую цивилизацию в понимании гуманистов, для него самого классической была цивилизация догуманистического мира, а не «эллинизированная», в негативном значении этого термина, цивилизация, которую на последующих этапах можно называть «цицероновской», «католической» и т. д.

Древнеримскую цивилизацию Эвола называл «цивилизацией анонимных героев», черты характера римлян якобы не были связаны с прошлым, а вот это уже неверно. Выдающийся исследователь индоевропейской мифологии Ж. Дюмезиль пришел к выводу, что отсутствующую у римлян мифологию заменяла легендарная история Рима [110]110
  Georges Dumézil. Mythe et épopée. 2‐e ed. Gallimard, 1974, v.1, p.269, 283.


[Закрыть], а в этой истории полно героев, имена которых известны и даже стали нарицательными.

Но главным заблуждением Эволы была сакрализация императорской власти. Мировой державой стала Римская республика, а Империя это не римское начало, а римский конец, Ее возникновение – переломный момент на пути к упадку и гибели. Римские императоры, начиная с Цезаря, за исключением самых уж одиозных, обожествлялись, и христиан преследовали не за их взгляды, а за то, что они отказывались приносить жертвы императорам, как божествам. В романе Булгакова «Мастер и Маргарита» Понтий Пилат истерически вопит: «На свете не было, нет и не будет никогда более великой и прекрасной для людей власти, чем власть императора Тиберия!» Но те же самые словеса мы читаем в трактате Данте «Пир», когда речь идет о веке Августа: «Мир никогда не был и не будет столь совершенно предрасположен к добру, как тогда, когда им управлял голос одного человека, государя и повелителя римского народа… Повсюду воцарился вселенский мир, которого никогда еще не было и не будет». Такого рода параллели между Кесарем и Галилеянином были в начале XIV века теологической дерзостью, – писал Р. И. Хлодков-ский в статье «Гуманизм Данте» [111]111
  «Дантовские чтения»,1979.


[Закрыть]. Но в другом своем трактате, «Монархия», Данте восхваляет Марка Катона за то, что он «дабы возжечь в мире любовь к свободе и показать, как много она значит, предпочел уйти свободным из жизни, чем оставаться в ней без свободы». Катон остался верным республиканским идеалам и не захотел жить в той империи, которую идеализировал и прославлял Данте. Но он отступал от Библии, для которой единственным богоизбранным народом были евреи, еще и тем, что объявлял богоизбранным и римский народ. При этом, как отмечал Р. И. Хлодковский, «он не делал разницы между империей и республикой и… наделял время Августа и Тиберия гражданскими доблестями, о которых читал у Тита Ливия и Цицерона… Данте ничуть не смущало, что римский народ, который он называл «святым»… поклонялся языческим богам». А когда он перестал поклоняться им и начал поклоняться Христу, он утратил вышеупомянутые доблести.

Об этом писал Макиавелли в своих «Рассуждениях о Первой декаде Тита Ливия: «От прославленной древней доблести не осталось у нас и следа… от слабости, до которой довела мир нынешняя религия». И сегодня от этой слабости западный мир гибнет, затапливаемый волнами афро-азиатской миграции, с христианско-либеральным слюнтяйством приветствуя мигрантов как братьев, веруя якобы божественной лжи, будто все люди братья. «Люди сейчас менее сильны, – сетовал Макиавелли, – а причина этого кроется… в отличии нашего воспитания от воспитания древних, и в основе ее лежит отличие нашей религии от религии античной. Наша религия… заставляет нас мало ценить мирскую славу. Язычники же ставили ее весьма высоко, видя именно в ней высшее благо». «Наша религия прославляет людей скорее смиренных и созерцательных, нежели деятельных. Такой образ жизни сделал… мир слабым и отдал его во власть негодяям. Весь мир обабился».

Такой же деградацией, как смена религии, была смена республики империей. «Пусть никого не обманывает слава Цезаря», – призывал Макиавелли. Цезарь, по его мнению, окончательно испортил уже развращенный город. «Развращенность внесла в народ партия марианцев. Сделавшись ее главой, Цезарь сумел настолько ослепить народные массы, что они не признали ярма, которое сами себе надели на шею». «Цезарь был первый тиран в Риме. После него город этот никогда уже не был свободным». «Римская Империя… задушила все республики и всякую свободную общественную жизнь».

По убеждению Макиавелли, «народное правление лучше правления самодержавного. Народ много превосходит государей и в добродетели, и в славе. С дурным государем поговорить некому – для избавления от него потребно железо».

Ганс Ф. К. Гюнтер написал «Расовую историю римского народа», но представил ее в совершенно искаженном свете. Нордическая спесь помрачила разум серьезного исследователя расовых проблем. Патриции у него – потомки нордических завоевателей, и плебеи – туземный сброд, какие-то «унтерменши», и принятый в 445 году до н. э. закон Канулея, разрешавший браки между патрициями и плебеями он критиковал так, будто речь шла о смешении белых с неграми. В действительности патрицианские роды были потомками этрусских завоевателей, а плебеи – покоренными латинскими аборигенами, и влияние этрусков среди патрициев было сильнее, чем среди плебеев. Легенда об Энее – мифологизированная история переселения из Малой Азии этрусков, народа «неарийского» которым часть латинских племен во главе с Турном оказала яростное сопротивление. В XII книге «Энеиды», накануне решающей битвы с Турном, Эней клянется, что он будет делать в случае победы:

 
«Тевкрам я подчинить италийцев не стану и царской
Власти искать для себя: пусть не будет никто побежденным.
Пусть неразрывный союз равноправные свяжет народы».
 

Клятвы этой потомки Энея не сдержали. Первые цари Рима, по мнению Ж. Дюмезиля, герои чисто мифические, а три последних царя были этрусками, их свержение было для латинских племен избавлением от чужеродного ига. После этого возникла Римская республика. Единоличная власть стала настолько ненавистной, что основатели республики создали такое устройство, при котором во главе государства стояли два консула, которые каждый год менялись. Широко распространено и у нас и во многих других странах убеждение, что без единоличной власти никак не обойтись, а вот римляне 500 лет прекрасно обходились без нее, отразили нашествия галлов, Пирра и Ганнибала и создали мировую державу.

Борьба между патрициями и плебеями была не борьбой между «высшей» и «низшей» расами, а соперничеством между двумя аристократиями, как очень точно определял ее В. Парето [112]112
  В. Парето. Компендиум по общей социологии. М., 2008, с. 1078.


[Закрыть]. Макиавелли даже считал, что к «совершенству Рим пришел благодаря раздорам между Плебсом и Сенатом», именно эти раздоры «сделали Рим республикой свободной и могущественной». «Раз смуты были причиной учреждения Трибунов, они заслуживают высшей похвалы», потому что Трибуны могли всегда противостоять наглости Знати. «Пожелай Рим уничтожить причины смут, он уничтожил бы и причины, расширившие его границы». Но Плебс в свою очередь обнаглел, стал требовать передела собственности, его вождями выступили Гракхи, они, по мнению Макиавелли, и погубили римскую свободу.

Республику уничтожили Цезарь и Август. Если верить их родословной, выведенной Вергилием, они – потомки этрусских завоевателей, в них возродился деспотический дух этого азиатского народа. Так что культ сакральных императоров, вопреки Эволе, вовсе не европейский и тем паче не нордический, его лучшим образцом может служить Китай.

Жан Мабир в написанной в 1963 году статье «Тупик фашизма», исходя из того, что принцип свободы – фундаментальный принцип нордических народов, утверждал, что гитлеровское движение с его римской концепцией централизованного государства было изменой тому наследию, на которое претендовало. Мабир видел в фашистской Италии воплощение южной концепции государство, но Муссолини унаследовал от Рима только его вырожденную имперскую форму, тогда как подлинно римское начало было республиканским. Герцен, как мы помним, подчеркивал враждебность итальянцев централизации, хотя они и не принадлежат к нордической расе, исключительной особенностью которой ее считал Мабир. Древний Рим пришел от республики к Империи, фашистская Италия пришла, наоборот, от Империи к республике, хотя с этого надо было начинать.

С этого, собственно, и начинали. 23 марта 1919 года в здании банка на площади Сан-Сеполькро в Милане состоялась первая ассамблея боевых отрядов, «Фаши ди комбаттименто», а 23 августа того же года была опубликована их программа, традиционно именуемая «программой Сан-Сеполько». В составлении ее текста большую роль играл знаменитый поэт-футурист Ф. Маринетти.

Если показать сегодня несведущему человеку эту программу, он не обнаружит в ней ничего, ассоциирующегося у нас со зловещим словом «фашизм», в отличие от той, которую Гитлер огласил в мюнхенской пивной «Хофбройхаус» 24 февраля 1920 года. Программа настоящих фашистов была программой леворадикальной партии, которую и сегодня могли бы зарегистрировать в Минюсте. Ее 14 пунктов предусматривали: 1) Созыв Национального собрания для принятия новой Конституции, 2) Децентрализацию государства (истинно итальянскую, а не централизм Римской империи), самоуправление провинций, народовластие, 3) Ликвидацию Сената и политической полиции, независимость судов, 4) Отмену титулов и роспуск рыцарских орденов, 5) Отмену всеобщей воинской повинности, 6) Свободу совести, религии, мнений, объединений и прессы, 7) Создание единой системы образования, 8) Заботу о народной гигиене, 9) Ликвидацию промышленных и финансовых акционерных обществ, запрет банковских и биржевых спекуляций, 10) Уважение права частной собственности и его защиту, экспроприацию невозделанных земель, 11) Запрет детского труда до 16 лет, 8‐часовой рабочий день, 12) Перевод производства на кооперативную основу и непосредственное распределение прибылей среди трудящихся, 13) Отмену тайной дипломатии, 14) Солидарность и независимость всех народов.

Выступая с пояснениями к этой программе, Муссолини подчеркнул, что она революционная, потому что она антидогматическая и антидемагогическая. В ней содержатся совершенно новые мысли, она отвергает предрассудки. Главная задача на сегодня – р еволюционная война.

Избирательное право должно быть всеобщим, выборы – по региональным спискам, с пропорциональным представительством, женщины имеют право избирать и быть избранными. Возрастной ценз избирателей должен быть снижен до 18 лет, депутатов – до 25 лет. Должны быть созданы технические национальные советы, избираемые профсоюзами и товариществами ремесленников, генеральный комиссар которых будет иметь ранг министра.

Должна быть установлена минимальная зарплата. Представители рабочих будут принимать участие в управлении предприятиями.

Пенсионный возраст должен быть снижен с 65 до 55 лет (сравните с нашей недавней пенсионной реформой – нам бы такой «фашизм»!)

Будет создана национальная милиция. Вся военная промышленность будет национализирована.

Внешняя политика будет направлена на мирное, культурное соревнование с целью повышения мирового авторитета итальянской нации.

Предусматривается прогрессивный налог на капитал, конфискация имущества религиозных конгрегаций и пересмотр всех договоров о военных поставках с конфискацией 85 % доходов, нажитых на войне.

Да, хороша была программа, ничего не скажешь. Но о ней снова вспомнили только осенью 1943 года, когда была создана Итальянская социальная республика, а до этого монархия и крупная буржуазия мешали ее осуществить. Теперь же с ними покончено. Спрашивается: а что мешало покончить с ними раньше?

Доменико Сеттембрини в статье «Муссолини и наследие революционного социализма» [113]113
  International Fascism. SAGE Publications, London and Beverly Hills, 1979.


[Закрыть] подчеркивал, что фашизм не родился тоталитарным, он стал таким. Он обильно цитировал статьи П. Тольятти, который советовал: «Фашизм не следует рассматривать как нечто окончательно устоявшееся, скорее следует видеть в нем нечто развивающееся, не шаблонное». «Фашистская партия не смогла бы сохранить власть с теми же кадрами, с какими она ее завоевала… Только в 1927 году мы увидели. что кадры изменились. Это не были больше люди 1919 года, а землевладельцы и промышленники».

Опубликованная в том же сборнике статья М. А. Ледина была посвящена полемике вокруг многотомной работы Ренцо де Феличе, биографа Муссолини, которая выдержала в Италии пять изданий, а озверевшие левые готовы были линчевать ее автора за мнимую «реабилитацию фашизма». Ничего подобного у де Феличе не было, он только стремился объективно разобраться в этой истории и в процессе исследования часто менял свои взгляды. Он различал «фашизм-движение» и «фашизм-режим», период правления Муссолини, авторитарное и реакционное фашистское государство.

Другой автор того же сборника, Пьеро Мелограни, в статье «Культ дуче в муссолиниевской Италии» вообще разводит два понятия, по его мнению, в Италии был не фашизм, а «муссолинизм». У нас одно время точно так же отлучали «сталинизм» от ленинизма.

Адриан Литлджон начинает свою статью «Фашизм в Италии. Вторая волна» [114]114
  Internationaler Faschismus 1920–1945. Nymphenburger Verlagshandlung. München, 1966.


[Закрыть] со слов: «Захват фашистами власти был долгим процессом. Начавшись осенью 1921 года с разрушения или захвата отдельных местных административных механизмов, он окончательно завершился лишь реформой палаты депутатов в 1928 году. Однако этот долгий процесс имел два драматических «скачка», которые рассматривались как решающие. Первым был, несомненно, поход на Рим, вторым – окончание в январе 1925 года кризиса, вызванного убийством Маттеотти». Репетицией похода на Рим был поход Бальбо на Равенну в сентябре 1921 года. В этом году в Италии отмечали 600‐летие со дня смерти Данте, – он умер 14 сентября 1321 года и был похоронен в Равенне. Фашисты отдали почести гробнице Данте; и в своем гимне «Джовинецца» они воспевали «видения Алигьери», – может быть, в связи с этим и Данте объявить «фашистом»?

Бальбо предпринял этот поход, потому что был против Договора о примирении, который Муссолини перед этим заключил с социалистами, чтобы положить конец волне насилия, захлестнувшей Италию. Бальбо даже встретился со знаменитым писателем д’Аннунцио, который в 1919 году попытался захватить Фиуме, отданный победителями Югославии, и предложил ему стать Дуче вместо Муссолини, но д’Аннунцио не был создан для политической деятельности и не хотел ею заниматься.

В мае 1922 года Бальбо организовал новый поход. На этот раз он захватил свою родную Феррару. Через две недели фашисты заняли Болонью, а 29 июля, в день рождения Муссолини, снова овладели Равенной и его родиной, Форли. Вскоре в их руках оказался весь север Италии, отпор они встретили только в Парме.

Тем более опасался Муссолини встретить отпор в Риме. В его боевых отрядах было много республиканцевмадзинистов, но военные предупредили его, что, хотя они и восхищаются фашистами, они прикажут открыть огонь, если фашисты пойдут против короля. Поэтому Муссолини стал искать компромисса с королем. И среди квадруивиров, назначенных для руководства походом на Рим, произошел раскол. Генерал Де Боно и Де Векки, давние друзья королевы-матери Маргариты, вдовы короля Умберто, убитого анархистом в 1900 году, поддержавшей фашистов, предлагали отложить поход на месяц, а Бальбо и секретарь партии Бьянки предлагали действовать немедленно. Муссолини отложил поход на восемь дней, до съезда партии в Неаполе. Все это очень напоминает споры в ЦК большевиков в октябре 1917 года.

Кроме королевы-матери фашистов поддерживал двоюродный брат короля герцог д’Аоста. В высших сферах даже опасались, что он может совершить дворцовый переворот, если не удастся договориться с Муссолини. Историки до сих пор гадают, чем были вызваны колебания короля Виктора Эммануила III. Когда фашисты двинулись на Рим, премьерминистр Факта предложил ввести осадное положение, и король согласился. Факта спокойно лег спать, но утром 29 октября 1922 года его разбудили и срочно вызвали к королю. Король передумал: осадного положения не будет.

В 1933 году в Италии было введено новое летоисчисление, и этот день был объявлен началом новой фашистской «эры». Опасно заранее рассчитывать на «эру» – она может очень быстро кончиться.

Дж. Ридли объявляет колебания короля его сомнениями в лояльности армии, и эти сомнения были оправданы. По дороге на Рим фашисты захватили с собой во Флоренции генерала Диаса, бывшего главнокомандующего в Первую мировую войну. Муссолини сделал его военным министром своего первого правительства.

Второй «скачок» произошел в 1924 году. 30 мая этого года депутат социалист Джакомо Маттеотти выступил в парламенте с резкой критикой в адрес Муссолини. 10 июня он был похищен средь бела дня и убит, тело его нашли только в августе.

Оппозиция в итальянском парламенте была такой же малочисленной, как и в нашей Думе, такой ее сделал новый избирательный закон, т. н. закон Ачербо, но, в отличие от нашей, она была действительно оппозиционной. Она прибегла к тактике, которую называли «авентинской», к уходу из парламента, подобно тому, как в древнем Риме плебеи уходили на Авентинский холм. Экстремисты в фашистской партии, в свою очередь, грозили «второй волной» террора. Муссолини опасался угроз с разных сторон. Одна из них исходила от возможного блока бывших премьер-министров, который, правда, так и не состоялся. Кроме того, могло распасться и парламентское большинство. Распадался и сам кабинет – в знак протеста против террора грозили уйти из него умеренные фашисты Офильо и де Стефани, знаменитый философ Джентиле (только он осуществил свою угрозу) и лидер старой партии националистов Федерцони. Первый кабинет Муссолини был коалиционным, как и первый кабинет Гитлера, в который вошел немецкий аналог Федерцони Гугенберг. Чиано был единственным из членов правительства, на чью верность Муссолини мог рассчитывать.

Кульминационной точкой успехов экстремистского крыла был Национальный совет партии в августе 1924 года. Его резолюции знаменовали собой разрыв фашизма с либеральным государством. В руководстве партии господствующую роль стали играть главы провинций, «расы», как их называли, уподобляя их крупным эфиопским феодалам, а их вождем был Фариначчи.

Ситуация еще более осложнилась, когда в отставку вынужден был уйти Бальбо, главнокомандующий фашистской милицией, которого фашисты очень любили и уважали. Его заменил армейский генерал Гандольфо.

Аналогичная ситуация возникла в Германии десять лет спустя, в 1934 году, когда конфликтующими сторонами были армия и СА, штурмовики Рёма. Итальянские генералы, Джардино, Цупелли и Кавилья, тоже давили на Муссолини: армия должна быть только одна, существование параллельной «партийной армии» недопустимо. Этот конфликт и привел к тому, что в декабре 1924 года началось т. н. «движение консулов». Чины фашистской милиции носили древнеримские звания, консулом именовался командир провинциального легиона численностью 1500 человек.

Есть подозрения, что организовал это движение и руководил им Бальбо. Он, правда, советовал своим сторонникам «в последний раз» доказать свою дисциплинированность, но быть готовым к тому, чтобы «снова издать военный клич первых дней фашизма». На региональном собрании в провинции Эмилия Бальбо выбрали председателем. На этом собрании столкнулись две тенденции, одни были за «вторую волну», в частности, представители Феррары и Равенны, другие – за нормализацию. Победила вторая тенденция.

Гранди в конфиденциальной телеграмме посоветовал Бальбо сидеть тихо и ждать. И он не появился на собраниях командиров милиции в Ферраре 9 декабря и в Болонье 10 декабря. Было решено, что милиция Эмилии и Романьи будет подчиняться только своим старым командирам. Развернул тайную деятельность в Умбрии и Марке генерал Агостини, которому угрожала отставка.

Существовала опасность, что фашизм расколется на две или несколько групп. На рождество во Флоренции встретились 13 консулов, готовивших «вторую волну». Тайные собрания прошли также в Ферраре и Болонье. В них участвовали и депутаты. Генерал Гандольфи донес о тайной деятельности болонского консула Силингарди, и Муссолини велел следить за ним.

В циркуляре от 30 ноября Муссолини пригрозил чисткой партии. Эту угрозу встретили в штыки фашисты Эмилии, Тосканы и Ломбардии. Особенно активен был флорентийский консул Тамбурини.

«Консулов» поддерживали и «расы» особенно рас Кремоны Фариначчи. В противовес централизаторским стремлениям Муссолини, он напечатал в своей газете «Кремона Нуова» статью, под заголовком: «Да здравствует расизм!»

Рупором революционных экстремистов стал бойкий журналист Курцио Малапарте (настоящее имя – Курт Зук-керт, он был сыном немецкого инженера и итальянки), друг Тамбурини. В статье «Фашизм против Муссолини?» он напоминал Дуче, что тот получил «революционный мандат от фашистских провинций и его абсолютная обязанность – осуществить революционную волю народа».

31 декабря огромный митинг во Флоренции кончился тем, что фашисты разгромили редакции оппозиционных газет и масонскую ложу. В этот же день 30 консулов пришли к Муссолини якобы чтобы поздравить его с Новым годом, а на самом деле, чтобы заявить протест против замены командиров милиции и предупредить, что если правительство не примет мер для подавления оппозиции, поднимется «вторая волна».

Фариначчи удалось добиться того, что экстремистская группа не осуществила свои угрозы, а перешла к поддержке правительства. Муссолини потом не раз говорил своей жене Ракеле, что благодарен Фариначчи, который спас фашистский режим во время кризиса 1924 года. В благодарность за это Муссолини, после совершенного им 3 января 1925 года переворота, 15 февраля назначил Фариначчи, который выступал в суде защитником убийц Маттеотти, секретарем фашистской партии. Но Фариначчи позволил фашистам все в той же Флоренции (роковое место!) сжечь дома тамошних масонов. Муссолини был возмущен, и в апреле 1926 года он убрал Фариначчи с поста секретаря партии, назначив на его место Аугусто Турати, однофамильца вождя социалистов Филиппо Турати.

В этой замене не было ничего удивительного. Мы уже приводили слова Тольятти: «Фашистская партия не смогла бы сохранить власть с теми же кадрами, с какими она ее завоевала». Но это общее правило всех революций. Разве не происходило то же самое у нас и в гитлеровской Германии? Разница только в том, что итальянская революция не «пожирала своих детей». Грегор Штрассер, как и Фариначчи, не захотел раскалывать партию, хотя мог это сделать, но Гитлер все равно его ликвидировал, а Муссолини после эфиопской войны снова ввел Фариначчи в Большой фашистский совет. А Бальбо все время оставался членом этого Совета вплоть до своей нелепой гибели в 1940 году.

Переворот, произведенный Муссолини 3 января 1925 года, заслуживает положительной оценки, так как консулы за несколько дней до этого грозили ему устроить в Италии вторую Варфоломеевскую ночь. Муссолини ее предотвратил. А что касается установлено им режима, то, как отмечал в своей статье Д. Сеттембрини, «ленинизм вынужден был пройти долгий путь от марксизма Второго Интернационала – и, хотя и в меньшей степени, в том же направлении, что и фашизм». «Большевизм был в действительности, как и фашизм, макиавеллевским приспособлением принципов к реальности». Макиавелли принято осуждать за аморализм, а делать «государям» приходится, как он советовал.

Уже говорилось о том, как мало казней было при Муссолини. А по словам Макиавелли, в Римской республике «за триста лет отправили в изгнание не более восьми – десяти граждан, почти никого не казнили». Традиция, однако.

Дж. Ридли в главе «Фашистский режим» своей книги о Муссолини полемизирует со многими политологами, которые считают, что фашистская Италия была диктатурой, но не тоталитарным государством, наподобие нацистской Германии или СССР при Сталине. «Это не так, – возражает он, – потому что именно Муссолини и его фашистские идеологи изобрели слово «тоталитаризм» в 1923 году для характеристики государственной структуры фашистской Италии». Но этот режим был «мягче», чем режимы Гитлера и Сталина (В 70‐х годах сказали бы, что он был «с человеческим лицом»).

«Если говорить о большинстве итальянцев, – продолжает Ридли, – то фашизм не слишком вмешивался в их повседневную жизнь». «Все они очень высоко ценили то, что Муссолини заставил поезда ходить по расписанию; особенно часто это подчеркивали его британские поклонники». Уже в первые годы правления Муссолини английский посол Грэм восхвалял его за «попытки научить дисциплине нацию, недисциплинированную по сути своей». (Муссолини удалось заставить водителей и прохожих соблюдать в Риме правила уличного движения). Мнение высокомерного англичанина об итальянцах разделял и Макиавелли, который считал их «самым несерьезным, самым недисциплинированным народом на свете». Но «множество итальянцев, подобно многим жителям других стран, больше придавали значение регулярному движению поездов и ровному течению повседневной жизни, чем сохранению гласности для оппозиции, политиков, журналистов и писателей». Да и положение лиц этой категории было не столь уже тяжелым (за известными исключениями). «Фашистский режим почти не мешал научной и интеллектуальной свободе». «Свобода дискуссий сильно отличала Италию от нацистской Германии и советской России». Да и Ц. Кин признает, что на особом положении находились университеты: там не было «тупой дисциплины», проводились конкурсы по различным предметам, «иногда на вполне цивилизованном уровне», многие университеты издавали небольшие журналы, некоторые были интересными и не просто копировали… заученные нормативы и истины. В какой-то мере университетская молодежь сохранила интеллектуальную самостоятельность» [115]115
  Ц. Кин. Цит. соч., с. 59.


[Закрыть]. «Фашистский режим дал людям вполне реальные блага», – завершает названную главу своей книги Дж. Ридли. Для обычных итальянцев фашистская организация «Дополаворо» обеспечивала спортивный и оздоровительный отдых и другие, ранее недопустимые им блага. Всем детям предоставился бесплатный месячный летний отдых. Врач обследовал каждого ребенка и решил, что будет лучше для его здоровья. После этого ребенка направляли в оздоровительный центр. «Для детей это был месяц счастья, который они с нежной тоской вспоминали и через 60, и через 70 лет. Ничего подобного для детей до прихода к власти Муссолини не делалось. Детские оздоровительные лагеря перестали действовать после его падения и смерти. В послевоенной Италии никто не позаботился сохранить их». То же произошло и у нас после победы пресловутой «демократии».