Текст книги "Рождественские зори"

В разговор вступила Маша:

– Вам надо знать, что нравственность есть Правда. Не просто, правда, а Правда, с большой буквы, ибо это мужество и честность. Если это есть, значит, у человека есть авторитет – человек пользуется влиянием, уважением, доверием.

Мы так увлеклись разговором, что я не обратил внимания, что за женщины сидели за столиком у окна. Когда они встали и стали благодарить поваров, я по голосу узнал свою учительницу литературы Елену Кузьминичну Карпенко, к которой со школьной скамьи сохранил чувство уважения. Я встал из-за стола и поздоровался первым, в знак уважения. Они подошли к нашему столику, и Елена Кузьминична сказала шутливым тоном:

– Ну, покажи, Толя, свои творения.

– Вот, смотрите, ничего не прячу. Вся семья в сборе.

– Молодец! Красивые детки. Насколько я помню, ни у кого из твоих одноклассников нет такой большой семьи. Не боитесь?

– Елена Кузьминична, чего бояться? Тяжело было, когда всех троих на руках носили. На днях двоих отправляем на учёбу.

– Вот тут-то всё и начнётся, – сказала до этого молчавшая Нина Ивановна Кобзева, тоже учитель литературы, только старших классов. – Студенческая среда ой какая привередливая. Им подай всё самое модное, а это очень дорого. Сможете двоих …

– Нина Ивановна, у нас семья дружная, дети не избалованы. Я думаю, что проблем не будет.

Юра, когда понял, что они знают и помнят меня ещё со школы, спросил:

– Скажите, а как папа учился?

Елена Кузьминична с улыбкой посмотрела на Юру и погрозила пальцем.

– Учился ваш отец хорошо. Особенно он любил литературу. Когда отвечал на уроке что-то заданное наизусть, это было удивительно. Он читал, как профессиональный артист. Но самое интересное, когда он по ходу чтения забывал слово или целую строфу, он тут же, мгновенно заменял его своим, не меняя ни рифмы, ни смысла. А однажды показывал мне свои стихи. Я думала, что он будет заниматься литературой, а когда он бросил школу….

– Не я бросил школу, а время и обстоятельства заставили. Мама почти на год попала в больницу, а нужно было отправлять в школу брата Витьку и чем-то питаться. Поэтому пришлось пойти работать.

– Я знаю. Сейчас стихи пишешь?

– Балуюсь иногда.

– Занёс бы почитать. Коль столько деток родили, значит, любите семью. Прочту вам стихи про семью.

 
Берегите семью – в Жизни главный причал!
Ничего на Земле нет дороже!
Берегите Любовь – всех Начало начал!
Счастья быть без неё не может!
Настоящая – в Жизни приходит лишь РАЗ!
Берегите Любовь! Это высшее!
Ты скажи: «Я люблю Тебя!» – прямо сейчас.
Этих слов не бывает лишних!
В жизни только Семья есть Основа основ!
Остальное вообще не важно.
Боготворите Семью и Любовь!
Нам Господь её дарит однажды!
Не идите у моды на поводу!
Не разменивайте свои Души!
На чужое не зарьтесь – на грех, на беду!
Берегите своё! Крепче! Лучше!
Берегите любовь – это свет неземной!
Это главная в Жизни Святыня!
Дорожите родными, своею Семьёй!!!
Ведь без них всё вокруг – как пустыня!
Не ищите вы «счастья» по сторонам!
И достойно свой Крест несите!
Эта дверь не откроется дважды нам!
Вы лелейте её и цените!
Вы своё всё любите, прошу вас, друзья!
Не нарушьте же Божьей Воли!
Любите всё так, как люблю это я!
Вы поймите, Судьба – одна! И Доля!
 

И вы, молодёжь, должны беречь семью. Скоро у вас будут свои семьи, но вы не должны забывать ту, которая дала вам жизнь, вырастила, работала на вас.

– Какие воспитанные, сидят и внимают, как на уроке, – с улыбкой сказала Нина Ивановна.

Учителя пожелали нам всего доброго, и мы расстались.

В это время в зал вошел Владимир Тютерев. Увидев нас, он подошёл, поздоровался, поинтересовался:

– Эта гвардия вся ваша?

– Да, Володя, это наше богатство.

– Вот это богатство? Сколько ни вкладывай в девочку, придёт мужчина, уведёт вместе с вашими вложениями и сдачи не даст. Парни как уйдут в армию – моли Бога, чтобы хоть один вернулся. Потом их надо женить, и столько же отдашь, сколько и дочке. Это хорошо, если ты вложил в них понятия совести и чести по отношению к родителям, а если они не усвоили эти уроки? О каком счастье ты говоришь? Вы в городах жили, там всё скрыто от посторонних глаз, а у нас в станице все и всё как на ладони. Видим мы, в какое богатство превращаются детки. Только и слышишь: там родителей избили дети, там отобрали деньги, другие заставили мать с отцом продать дом, деньги забрали, родители по квартирам …

Жена Владимира, Валентина, которая молча наблюдала за нами из-за прилавка, громко позвала:

– Володя, не мешай людям чай пить.

Владимир не обратил внимание на предупреждения жены и продолжал:

– Я вам стихи расскажу про это «богатство».

 
Почему Кощей Бессмертный
Просто сказочно богат?
Потому что он бездетный
И к тому же не женат.
Эти дочки да сыночки
Деньги вытащат из бочки:
То конфеты, то наряд –
Вмиг папашу разорят!
Почему Кощей Бессмертный
Всемогущий властелин?
Сундучок его заветный
Не найдут ни дочь, ни сын.
Эти дочки и сыночки
С сундучка сорвут замочки:
Доберутся до яйца –
Трах иглу … И нет отца!
Довести способны дети
И бессмертного до смерти.
 

– А ты говоришь – богатство.

– Красиво ты меня. Но мы живём будущим. А ты почему не на работе?

– Я же работаю в газе…

Валентина, жена Владимира, быстро отреагировала:

– Да, да, в газе! – и смешно щёлкнула себя пальцем по горлу.

Владимир рассмеялся и произнес, обращаясь к жене:

– Валя, я тебя обожаю. Ты так неумело пользуешься этими жестами.

– Потому что работаю не в газе.

Лена состроила забавную гримасу, что у всех вызвало улыбку.

– Не столовая, а литературный кружок. Но самое интересное: сколько людей, столько и мнений-суждений.

Мы вспомнили про остывший чай, но тут нас окликнули:

– Катковы, мы закрываемся. Просим вас на выход.

Двадцать второго августа 1985 года мы проводили в жизнь сразу двух своих деточек. На вокзале я им сказал:

– Будем ждать вас на этом перроне с дипломами.

– Ой, нескоро это будет.

– В народе говорят: «Самый длинный путь начинается с первого шага». Всегда идите по жизни с высоко поднятой головой. Уверенность привлекательна.

Честно признаюсь, радости или хотя бы чувства удовлетворённости я не испытывал. Нежность и жалость – вот что рвало мою грудь. Прощаясь у вагона, я дал Серёже листок бумаги, а Маша обняла Лену и что-то нашептывала ей на ушко.

Проводили, едем домой, Маша спрашивает:

– А что за листок ты дал Серёже?

– Да выписал молитву о сыне из того нижнетагильского молитвослова и передал ему.

– А я выучила молитву о дочери и прочла её Лене.

– Прямо-таки на память?

– Не веришь? Слушай.

 
Молю тебя, о Дева Пресвятая,
Даруй здоровье девоньке моей,
Ты ведаешь, о чём душа мечтает –
Дай в жизни ей побольше ясных дней!
Прошу ей счастья, красоты, удачи
И много-много радостных минут.
И пусть она поменьше горько плачет,
И пусть часы счастливые бегут.
А если вдруг кого-то ненароком
Она обидит, злобы не тая, –
Я знаю: будет для неё уроком
Святая строгость и любовь Твоя.
И коль она по слабости душевной
Не сразу путь свой в жизни обретёт –
Ты помоги молитвой ежедневной
Вернуть к Тебе души её полёт.
 

– Да, душевная молитва.

– Вот и пусть с Богом отправляются во взрослую жизнь. За ужином Маша вновь заговорила о детях.

– Знаешь, что меня мучает? Чувство неуверенности в том, что мы сможем содержать их. Ты представляешь, сколько им надо денег? Минимум по СТО рублей КАЖДОМУ и КАЖДЫЙ месяц, а у нас нет таких денег.

– Да, ты права, у нас осталось что-то около семисот рублей, но нам надо искать жильё. Сколько оно будет стоить? Юрика одевать в школу надо.

– Э-хе-хе. С деньгами не так хорошо, как без них плохо. Мне надо искать работу. Поговори в отделении, может, я дояркой пойду или на откормочный.

– Нет, Машенька, ты уже работала дояркой. Вот купим себе хату, и будешь домашним хозяйством заниматься. Там и доярка, и копалка, и прополка, и готовка, так что полный набор удовольствий тебе будет обеспечен.

На работе я всё время спрашивал, где какая хата продаётся. Подсказали мне, что в Кучугурах продают дом Чибирковы. Поехал посмотреть. Батюшки, они просят за него пять тысяч. И за что? Дом большой, но неблагоустроенный, удобства на улице, отопление печное. С осени до лета не подъехать – мочаки.

Потом сказали, что там же, в Кучугурах, рядом с Ленкой Лычёвой продаётся хата. Поехал, посмотрел. Это не хата, а шалаш. Маленький коридорчик на две пары обуви и одна небольшая комната с русской печкой без плиты. Тётка Ленка дала адрес хозяйки хаты, разыскал я её в Рыздвяном на улице Степной, а она за неё цены не сложит. Батюшки, за что там тысячу платить? Снизила до семисот – и ни рубля больше. Уехал я. Пусть остынет от торгов, может, через недельку ещё скинет, а я пока дальше поищу.

На следующий день эта женщина пришла ко мне на работу и предложила цену в пятьсот рублей. Такие деньги у меня были. Спустились мы на первый этаж в сельский Совет, где она написала расписку в получении денег и расписалась в по-хозяйственной книге. Вот так в наше время происходила купля – продажа жилья. Никаких юридических контор, никаких пакетов документов, регистраций собственности. Написал расписку, что деньги за хату получил, в похозяйственную книгу сельсовета вписали нового владельца – и дело с концом.

Так к концу октября мы перебрались в собственное жильё. К тому времени мебель, которая стояла у мамы во дворе под брезентом, успешно развалилась. Наверное, поняв, что для неё нет места, она самоликвидировалась.

Топить приходилось дровами и углём. Дров надо было много, и с ножовкой их не запасёшь. Купил в Изобильном бензопилу и в верху своего огорода стал заготавливать дрова. Такой техники в округе у людей не было, и стали идти ко мне с просьбой напилить дров. Конечно, я отказывал, времени не было, да и цепи точили только в Ставрополе.

Молва дошла и до моего дяди Николая Зимовцова. Приехали они с сыном Василием и с подругой по имени «Водка русская», пообщались на уровне одной бутылки и уговорили меня попилить дрова у дяди Коли. В выходной занялись мы этой работой. В обед тётя Аня, жена дяди Коли, рассказала мне под «большим секретом», что дядя дрова из дома ворует и возит полюбовницам. Потом я убедился, что это её хобби – уличать дядю в измене. Дядя говорил, что это болезнь у неё такая.

На улице Пролетарской у одной женщины купил тонну угля: она топила газом, а уголь остался. Цену завысила, но пришлось брать, из района вести дороже. Это была моя последняя покупка в станице. Сколько нервов она мне вымотала.

– Я ему уголь продала, а он отказывает мне в юридической помощи.

– Так продала, а не подарила. За деньги и я поеду в Московское защищать твою дочь.

У тётки Ленки взяли на выплату коровёнку, и жизнь стала налаживаться.

А вот у Юрика дела шли как-то не очень. Он стал замкнутым, взгляд отрешённый. На откровенный разговор не идёт, какое задание дашь – идёт молча и делает, а ведь раньше, бывало, столько от него наслушаешься, пока он что-то сделает.

И всё же мне удалось поймать его в хорошем настроении и вызвать на откровенный разговор.

– Да надоели мне эти бесконечные переезды. Зачем уехали с Урала? Я уж не говорю о Белогорске. Мы только с Сергеем обзавелись друзьями, теперь сюда, Сергея нет, друзей нет, а мне одному, думаешь, просто? Да и хата эта, что её, можно сравнить с нашим домом в Белогорске?

 
По листьям опавшим деревья не плачут,
Им новые листья подарит весна.
Уметь не жалеть – вот поистине счастье,
Не плакать о том, что ушло навсегда.
 

– Можно было бы стихами и ограничиться, но вряд ли ты поймёшь. Говоришь, Сергея нет, друзей нет, хата не такая. У тебя много чего нет. Можно продолжить этот список: тяжёлой болезни нет, долгов нет. Ответственности за больного родственника нет. Горба нет. Инвалидности нет. Так что много чего нет – и не надо. А всё остальное можно заработать, улучшить или просто обойтись временно. Ничего страшного. Главное – быть живым и здоровым и чтобы близкие были живы и здоровы. И плохого не было. И это уже хорошо.

Дальше перечислять, или ты уже понял? Ты находишься в таком возрасте, что тебе надо только радоваться. Проснулся утром, солнце светит, в хате тепло, завтрак есть, одеть, обуть есть что. Что ещё нужно? Я в твои годы в ночную пас быков, а с осени, когда заканчивались полевые работы, пас табун жеребят. А это ночь в степи. Полураздетый, полуголодный или вообще голодный.

– И что ты предлагаешь?

– Жить! Вот когда ты встанешь самостоятельно у руля своей жизни, вот тогда будешь решать, где и с кем тебе жить, в каком доме или квартире. А пока ты ешь родительский хлеб, будь добр, разделяй с семьёй всё, что выпало на её долю. Я тебя понимаю, но и ты пойми меня. Из Крыма уехали ты знаешь почему, с Урала пришлось уехать, потому что там не получилось то, из-за чего мы туда приехали – восстановиться мне в кадрах МВД, а просто так зарабатывать там туберкулёз ни к чему, да и пространство там не наше. Холодно, а летом комары, оторванность от цивилизации, от райцентра, я уж не говорю о Свердловске. Короче, медвежий угол, поэтому и уехали сюда.

Здесь по тридцать километров что до района, что до Ставрополя, везде асфальтированные дороги, ходят автобусы. Зимы мягкие, лето жаркое и нет комаров. Места для отдыха тоже есть: плотина, лес, речка – всё для тебя, пожалуйста, пользуйся. Привыкнешь, Юра, здесь тоже люди живут, и друзей наживёшь, а что остался один, так это неизбежно. Рано или поздно вы должны расстаться: кто учиться идёт, кто в армию. Так устроена жизнь, сынок. Давай дружить с тобой, у нас с тобой не закончены курсы шоферов, да мало ли, нам просто никуда не деться друг от друга. Нам с матерью сложнее, надо искать работу, а работа незнакомая, надо всему учиться, а у тебя что там школа, что здесь, так что не переживай.

После этого разговора потеплел Юрчик, стал чаще улыбаться. Ну, слава Богу.

На работе у меня сплошные раздоры, ну никого сладу с главным бухгалтером Раисой Ивановной. Прошу документы – зачем они вам нужны? Прошу рассказать на словах – ей некогда. А как мне работать? Пошёл к директору, говорю, что не даёт Раиса Ивановна выполнять свои обязанности, объяснил, в чём дело. Пообещал разобраться. Через час явилась Раиса Ивановна, вся в слезах и с папками документов, бросила их мне на стол со словами: «Нате, изучайте!» – и ушла. Что я буду изучать? Боже, я же просил её вместе посидеть, разобраться, даже не разобраться, а растолковать мне, что к чему. Ничего не понимаю. И так к кому ни пойду – все волком смотрят. Закралась у меня нехорошая мысль: а не скрывают ли они что-то от меня, как от чужака. Ладно, решил я, буду постепенно входить в курс дел.

Руководящие и направляющие руки станицы Рождественской

Решил я начать с отделений. Встречаю в коридоре управляющего вторым отделением Алексея Алексеевича, спрашиваю:

– Где контора отделения?

– Да твою…,ты совсем станицу забыл. Дорогу на кладбище знаешь? Вот, последний домик по левой стороне улицы Ленина. Там ещё табличка красивая висит: «Второе отделение совхоза «Овцевод».

– А ниже: «И матерщинник управляющий Лазырин».

– О-о-о, поработай с моё в совхозе – я посмотрю, каким ты станешь. В сельском хозяйстве блаженные не приживаются. Здесь нужны люди с крепкими руками, нервами и крепким словцом, тогда будет порядок.

В оговоренное время я пришёл в контору отделения. Пока управляющий решал служебные вопросы с зоотехником, у меня была возможность поближе рассмотреть его. Крупного телосложения, о таких говорят: «Крупной кости человек», кулак – больше моих двух. Всё это говорило о недюжинной физической силе. Что меня удивило в нём, так это выражение его лица, а точнее – глаз. При разговоре он выражал совершенное удивление, как будто спрашивал: «Я ещё должен объяснять?». А его твердый голос и спокойная жестикуляция говорили о его внутренней силе, об уверенности в том, что он говорит или делает. Такие люди мне всегда внушали уважение.

А. А. Лазырин

Когда остались вдвоём, я рассказал ему о своих проблемах.

– Тьфу, твою … да разве это проблемы? Плюнь на всё и сиди себе в кабинете. Работу тебе принесут, можешь не беспокоиться. А на Раису Ивановну не обижайся, ну вот такая она эмоциональная. Она терпеть не может, когда кто-то лезет в её бухгалтерию. Да ничего там противозаконного нет, просто она ревностно охраняет результаты своего труда. Ну, такой человек, а так она весёлая, общительная, поработаешь – поймёшь. Мой тебе совет: ни к кому не ходи, ничего не проси. Сами придут.

Звоню в первое отделение, договариваюсь с Борисом Гавриловичем Литвишко о встрече. При встрече не могу поверить глазам своим: этого человека я помню с детства, а он не меняется. Все такой же худощавый и очень подвижный, с живым умом.

Б.Г. Литвишко

– Ну что, Толик, оставляй своего железного коня здесь, давай вспомним молодые годы, прокачу я тебя на настоящем коне – на бидарке. На ней и шуму меньше, и время больше для разговора.

– А куда поедем?

– А ты что хотел посмотреть? У меня один мехотряд, два агрокомплекса – зерновой и кормодобывающий, более десяти кошар с поголовьем в пятнадцать тысяч овец, одна молочно-товарная ферма и один телятник. Выбирай.

– Как же вы справляетесь с таким хозяйством?

– Я не один, партактив помогает.

Партактив

– Борис Гаврилыч, извините, но я приехал не с инспекторской проверкой. Я приехал, если позволите, просто поговорить.

– Я тебя, Толик пойму, потому что ты от роду наш, только давай с тобой договоримся: вот эти штучки, которые якобы присущи только людям образованным, типа «извините, позволите» – это ты оставь для центральной конторы. Там все после институтов, им это уж дюже нравится. А мы тут, как говорили раньше, так и говорим, мы университетов не кончали. Поэтому давай напрямую: что тебе интересно?

– Мне не так интересно, как непонятно. Начальники отделов не дают данных…

– Каких?

– Ну, допустим, в отделе зоотехника не дают сравнительный анализ падежа скота, хотя бы за квартал. В агрономическом отделе не дают данных об урожайности зерновых, о количестве земель во временном отчуждении, бухгалтерия – вообще в слёзы. Ведут себя так, будто я пришёл в их владения и пытаюсь нарушить устоявшийся порядок вещей.

Борис Гаврилович внимательно, с прищуром, смотрел на меня. Его глаза светились добротой и лаской.

– А знаешь, ты прав. Честное слово, здорово подметил – «владения». А как иначе сказать? Я как с фронта пришёл после ранения, как поставили бригадиром, так по сегодняшний день и бригадирствую. Представь, что я более сорока лет работаю, не имея ни отпуска, ни выходного. Ну, если каких два-три часа днём уделю дому – вот и всё. Утренняя дойка начинается в пять утра, и мне надо быть там, а вечерняя заканчивается в девять вечера – и мне также надо быть. Днём полевые работы надо объехать, заехать в мехотряд, выяснить, почему какой-то трактор не вышел… Да разве только это?

Жизнь порой такие вопросики подбрасывает, и от них не отвернуться, не отмахнуться. Приходится заниматься и житейскими вопросами рабочих. Ремонтом не только тракторов, но и душ человеческих. И что ты предлагаешь, чтобы я сказал: «Да это всё совхозное»? Не смогу так. Я сжился, слился с этой землей, врос в неё, в эту работу, в эти повседневные заботы. Я каждое поле знаю лучше, чем морщинки на лице жены, знаю, что можно на нём посеять и что получить. Я каждого из своих рабочих знаю, кто на что способен. А если это всё не моё – тогда дай мне два выходных в неделю, отпуск летом и, конечно, восьмичасовой рабочий день. Так чьё это всё будет?

Ты пойми правильно, мы без претензий на какую-то часть имущества или дохода. Нет! Мы ведём дела, как у себя дома, и так же переживаем, и воспринимаем успех и неудачу, как своё личное. Директор не переносит амброзию, как раз в разгар уборочной кампании он уезжает на курорт. А если и мы с управляющим второго отделения поедем на плотину загорать? Ты представляешь, что останется от этого совхоза «Овцевод»? Одна вывеска. Поэтому ты прав. Ты пришёл в чужие владения, мы столько лет, каждый на своём месте, строили, складывали, преумножали, а ты хочешь в одночасье всё…

– Борис Гаврилович, я ничего не хочу. Я хочу, чтобы мне дали отчётные данные, которые составляют ежемесячно в каждом подразделении, а мне не дают.

– Не знают тебя и ревностно относятся к своему труду. Дай тебе данные, а как ты с ними обойдёшься? И Раису Ивановну понять можно, она тоже, бедолага, крутит этими копейками. Представь, что нужно за что-то кому-то перечислить пять тысяч рублей, на счету всего шесть или семь тысяч, а предвидится крупная покупка техники – что ты будешь делать? Понятно, надо придержать денежки на счету, чтобы при заключении договора поставщик видел, что деньги есть. Как ты считаешь – это нарушение? Да, нарушение, и она это знает, и директор это знает, но положение диктует. А дай тебе информацию – ты поймёшь, или вынесешь сор из избы – и тогда скандал и в районе, и с поставщиками. Так что отчёт – дело тонкое, если не сказать секретное. А в поголовье вообще чёрт ногу сломит. Там делают один отчёт для района, а другой для себя. Кому хочется давать низкие показатели по приплоду или большой падёж? Никому. А занижают падёж в надежде, что нагонят, приплодом покроют. Иначе нельзя.

– Это я помню ещё с детства. Дядька Мишка Падальцын рассказывал: родились два телёнка в колхозе – поставили три, в районе посчитали – мало, поставили четыре, в крае посмотрели – маловато, поставили пять. В Москве посмотрели и решили двух телят отправить за границу, а три оставить у себя.

– Да, другой раз и так бывает, бумажное поголовье остаётся нам, а настоящее отправляем на мясокомбинат. Ну так что, мы едем или нет?

– Нет, Борис Гаврилович, спасибо, вы меня вразумили, и ехать нам никуда не нужно.

– Тогда у меня к тебе вопрос: ты почему поменял фамилию? Ты же был Зимовцов, а сейчас Катков.

– Я с пятого класса Катков, когда в школе потребовали свидетельство о рождении.

– Ааа, я на фронте был и отца твоего не знал. Так что осваивайся, что надо – обращайся, помогу, чем смогу. А вообще, как мне кажется, ты очень активно стал входить, как ты сказал, в незнакомую тебе профессию. Тут самое главное – соблюсти баланс. Как у нас говорят: «Не будь слишком сладким, чтобы не съели, и не будь горьким, чтобы не выплюнули».

Я, когда начинал бригадирствовать, так же рьяно всё хотел сразу схватить. Председатель колхоза был очень умный человек, он посоветовал мне вести себя, как сказано в древней восточной молитве: «Господи, дай мне сил справиться с тем, что я могу сделать. Дай мне мужества, чтобы смириться с тем, что я не смогу сделать, и дай мне мудрость, чтобы отличить одно от другого». Ты понял?

– Да, Борис Гаврилович. Понял. Спасибо.

При встрече с юристом сельхозуправления Светланой Васильевной я ей рассказал о всех тяготах вхождения в профессию.

– Успокойся, не надо тебе постигать производство на уровне директора совхоза – это не наше. Мы не милиция, мы ничего противозаконного не ищем, никого ни в чём не уличаем и следствие не ведём. Если будут какие-то нарушения – ими занимаются профильные отделы управления. Наше дело – консультировать руководство совхоза по правовым вопросам. Принимать рабочих и также консультировать их, но только по трудовому праву. Все остальные вопросы быта, т. е. развод, раздел имущества и так далее – это не наше. Ты сейчас изучай трудовое право, гражданский кодекс и споры хозяйствующих субъектов – это тебе пригодится.

Теперь мне казалось, что я разобрался в теме. Мне просто надо знать трудовое законодательство, потому что ежедневное соприкосновение людей труда и управленцев порождает непонимание одних другими. Уяснив суть, я успокоился.

Тяжело, как говорится, со скрипом, но дело сдвинулось. Стали со мной общаться. Секретарь директора, Лидия Борисовна Маркова, стала пачками приносить мне акты о падеже овец. Документы, где ветврач писал, что животное погибло по недосмотру бригады, директор отправлял мне, а я уже готовил проект приказа об отнесении падежа на счёт бригады или отдельно взятого чабана. И пошли ко мне несогласные выяснять отношения. До нового года я нажил столько недоброжелателей, сколько другой человек не имеет за всю жизнь. Что характерно, было несколько чабанских бригад, где работали чеченцы или адыгейцы. С ними проблем не было. Когда приходилось писать проект приказа о возмещении ущерба за их счет, они или вообще не приходили, или приходили, но мирно без шума и пыли уясняли для себя суть дела и уходили. С одним из них у меня даже сложились прямо-таки приятельские отношения.

А вот с нашими казаками были одни неприятности. Я объяснял, что я промежуточное звено в этом процессе. Запускает этот процесс ветврач при вскрытии падежа, затем директор рассматривает акты и отписывает мне, я только готовлю ПРОЕКТ приказа об удержании средств, но окончательное решение – за директором: подпишет он проект приказа или ограничится предупреждением. Но мои объяснения не слышали.

В это время на землях совхоза газпром вёл бурение. Строили ПХГ – подземное хранилище газа. Отвод земельных участков производил земельный отдел районного сель-хозуправления, и деньги газпром перечислял туда же, но не совхозу. Меня этот вопрос заинтересовал: почему земли выводят из оборота совхоза, а деньги получает управленческое звено районного масштаба? Юрист сельхозуправления не смогла мне внятно объяснить, но указала, что ответственность за соблюдение правил использования отведённых под бурение участков лежит на администрации совхоза. Тогда я в земельном отделе взял справочник «Правила отведения сельхозземель и пользования ими». Хорошо изучив эти правила, я понял, что наше газопромысловое управление, в пользу которого были отведены земли, сплошь и рядом нарушает их. В правилах написано: до установки бурового станка верхний слой земли должен быть снят и складирован. Транспортные средства должны передвигаться только по отведённой для этих целей полосе. Недопустим разлив нефтепродуктов. Отходы бурения должны складироваться, а затем вывозиться для утилизации.

У нас всё было нарушено. Я составил протокол и обратился в газопромысловое управление. Там мне объяснили, что эти работы ведёт подрядная организация, которая является субъектом правоотношений и имеет свой расчётный счёт. Поэтому все претензии следует направлять Ставропольскому управлению буровых работ.

В Рыздвяном находилось управленческое подразделение по бурению. Начальник Павел Алексеевич Тыртышов, прочтя протоколы, отреагировал на них очень бурно, усердно стал мне советовать, куда их засунуть и где оставить на вечное хранение.

– Вы забылись, я юрист и смогу грамотно составить документы об оскорблении, да ещё при исполнении. Вы же не просто взрослый человек, вы начальник подразделения, значит, имеете опыт работы с людьми. Надеюсь, что и соответствующее образование присутствует. Что это вы так бросаетесь словами, как на базаре.

Присутствующий здесь же Владимир Батырбекович Беликов стал успокаивать нас и призывать к элементарной порядочности. Так состоялось моё знакомство с этими в общем-то порядочными людьми. Я и подумать не мог, что мне придётся с ними работать.

Протоколы я стал составлять регулярно, но директор их оставлял у себя и ходу им не давал. По каким соображениям – мне не известно. Хотя можно было такие деньги снимать с Управления буровых работ, что совхозу и не снились. Поделился я этим с главным агрономом. Он пообещал разобраться, сказал, что на этой неделе к нам приедут товарищи из района, и мы у них выясним.

Прошла неделя, и Виктор Дмитриевич пришёл ко мне в кабинет и с присущей ему улыбкой сказал:

– Беседовал я с районным руководством, они подтвердили правильность поведения нашего директора.

– Вы с кем беседовали?

– Вот, посмотри, – и положил на стол фотографию.

Рассматривая фотографию, я подумал: «Вот это люди от земли! При галстуке – и запросто сели на лугу, а один ещё и полевых цветов собрал букет. Вот чем измерить человечность? Чиновник какого ранга вот так запросто присядет отдохнуть?» Поймал себя на мысли, что фотография вызвала у меня такие положительные эмоции, что я мысленно сказал спасибо Виктору Дмитриевичу.

В октябре, когда дождики всё чаще стали поливать земельку, мне стало ясно, что вот-вот и я отъезжусь на своих «Жигулях», так как дорога на Кучугуры грунтовая и в дождик по ней не подняться. Написал я объявление: «Меняю «Жигули» на ЛУАЗ» – и развесил в Рыздвяном и Изобильном с указанием своего служебного телефона. Спустя какое-то время мне позвонил мужчина и предложил встретиться, указав при этом свой изобильненский адрес.

Встреча обоих удовлетворила, и мы оформили куплю-продажу, а фактически просто обменялись автомобилями. Вот теперь, с двумя ведущими мостами, можно зимовать в Кучугурах.

Как-то в выходной пошли мы погулять до Азарчева яра. День стоял тёплый, скорее летний, чем осенний. Маша, указывая на гору, сплошь покрытую лесом, сказала:

– Посмотри, какое убранство, как богата осень на краски! Мы никогда не жили так близко к лесу, и у меня не было возможности наблюдать, как лес меняет красоту.

– Как не жили? Дважды жили в тайге, на Севере и на Урале.

– Так то тайга. Она и зимой и летом одним цветом.

– Вот теперь наблюдай за этой ежедневно меняющейся красотой. Недаром так много поэтов посвятили свои стихи осени. Ты знаешь Пушкина или Есенина?

– Я знаю стихотворение неизвестного мне поэта:

 
Я видела осень… Она целовалась с дождём,
В объятиях нежных друг друга они дополняли.
По парку вечернему шли беззаботно вдвоём…
Дыханием ветра листву шаловливо срывали…
Десятки прохожих бежали с зонтом от дождя…
А он улыбался любимой единственной леди,
Что золотом мир украшает, к нему приходя,
В красивых сапожках с отливом блистающей меди.
Он в сером плаще, а она в ярко-желтом пальто…
Он с грустью в глазах, а она с озорною улыбкой…
И сколько продлится роман, не узнает никто,
А он называет её Золотистою Рыбкой…
И, гладя с волнением волосы рыжей мадам,
Из капель прозрачных выкладывая диадему,
Шептала она: «Я тебя никому не отдам…».
Кружилась листва, развивая осеннюю тему…
Проснувшись под утро, встречая туманный рассвет,
Лохматая осень дождю улыбнулась игриво…
А он, взяв гитару, запел новой песни куплет…
Я видела осень … На улице было дождливо …
 

– Как-то грустно, не похоже на сегодняшний день. Но стихи прекрасные, и ты молодец, на память – это хорошо.

– Какие уж вспомнила. А ты восторженные стихи не написал о возвращении на родину?

– Пока восторгаться нечем, да и родину я пока видел только с асфальтовой дороги. Чтобы почувствовать себя на родине, мне надо в степь, и не сейчас, это время не для созерцаний, а вот весной – это да! Вот тогда и слава, и рифма появятся. Весной просыпается степь, каждая травинка, всякий цветочек хочет первым показаться на свет Божий и украсить своё место рождения, а все вместе украшают степь-матушку. А когда буйно зацветут на горе лохмачи, желтые, розовые, красные или даже с синевой – о, это буйство красок так возбуждает воображение, так настраивает на радость жизни, и кажется, что эта красота вечна, и жизнь вечна, и радость в жизни нескончаема. А вот про осень я припас строчки для тебя: