Текст книги "Дом с протуберанцами"

Анатолий Ким
Дом с протуберанцами

В оформлении обложки использованы фрагменты картины Винсента Ван Гога «Звездная ночь»

© Ким Анатолий Андреевич, 2021

© ГКУ ВО ЦИМТО, оформление, 2021

Никишин

В городке Тума недавно прошел дождь, и перед крыльцом библиотеки топтался в луже Никишин. Он давил бесов, которые лопались под его ногами, словно рыбьи пузыри. Бесов было множество, они были ещё маленькие и погибали под ногами Никишина без особенного шума, и только некоторые из них издавали протестующий возглас: чизвлик, прежде чем быть раздавленными в слизь подошвою обуви во взбаламученной лужице. Обут был Никишин в громоздкие китайские кроссовки с прорезиненными рубчатыми подошвами.

Мимо Никишина прошел в библиотеку немолодой человек в шляпе, но ещё моложавый, с гладко выбритыми щеками. Он взобрался на трёхступенчатое крыльцо Тумской городской библиотеки, которая располагалась у меня на первом этаже, в старинном большом двухэтажном кирпичном доме, – низ кирпичный, верх деревянный, бревенчатый, окна с резными наличниками. Стоя на крыльце перед дверью, приоткрыв её, человек самоуверенным голосом произнёс, обращаясь к Никишину сверху вниз:

– Ты чего, дурачок, в лужу залез? Развлекаешься?

– Бесов давлю, – ответил Никишин.

– И много раздавил?

– Порядочно. Они тут кишат. Видимо, с какой-то детсадовской тучи сыпануло. Как головастики мелкие.

– Ну, дави их, Никишка, никого не пропускай, – деловито молвил мужчина и ушёл внутрь библиотеки.

Там за стойкой сидела молодая красавица, которая была вовсе не к месту в пыльном городишке Тума. Об этом сразу же высказался моложавый мужчина, снимая шляпу:

– Откуда тебя принесло в нашу дыру? Из какой тучи высыпало? Раньше здесь такой никогда не было.

– Вы что хотите? В библиотеку записаться?

– Не, я книг не читаю. Я не читатель, я писатель. Хочу познакомиться с тобой. Меня зовут Сашка. А тебя как?

– Меня тоже Сашка.

– Нет, без шуток? Тёзки, выходит?

– Выходит так. Что ещё хотите узнать?

– Хочу узнать, как ты целуешься. У тебя такие классные губки, как у Мерлин Монро.

Мужчина сделал выпад через библиотечную стойку и обхватил рукой стройную шейку библиотекарши. Но та выгнулась назад и, сделав какое-то неуловимое движение рукой, достала из-за спины пистолет, наставила прямо в лоб мужчине. Причём красивое её лицо не изменило своего детского выражения. Чёрные с блеском глаза были спокойны, равнодушно разглядывая ошеломлённого посетителя.

– Эй, Саша, Сашок! Ты чего это? У тебя же настоящий Макаров!

– Да, у меня настоящий Макаров. И я вам башку прострелю, дядя, если только ещё движение сделаете.

Посетитель молчал, непонятно глядя на библиотекаршу, та тоже молчала, медленно опустив пистолет.

– А вообще-то я пришёл к тебе по делу, – совершенно спокойным тоном проговорил мужчина и вытащил из кармана небольшую книжечку. – Вот, я принёс тут свою книгу. Я на самом деле писатель, стало быть, и я хочу принести в дар библиотеке авторскую книгу. Прошу принять её и заприходовать.

– Вы писатель? Что-то не верю вам, – ответила красавица библиотекарша. – Не похожи вы на писателя по всем статьям.

– Клянусь, это правда. «В дебрях Акатуя» называется книга. Посмотри. Я автор. Вот фамилия, могу паспорт показать, – едва ли не с обидой произнёс мужчина в шляпе, бросая книжку на стойку.

– Хорошо, я посмотрю, – ответила библиотекарша, продолжая настороженными глазами следить за каждым движением посетителя. – А теперь быстро уходите отсюда.

И тут в библиотеку вошел Никишин. Молодой мужчина оглянулся на него, и вся досада обрушилась на парня.

– А ты зачем припёрся сюда, дурачок? – возроптал он. – Ну-ка брысь отсюда! Быстро!

– Не трогайте его! – возвысила голос красивая библиотекарша. – Это мой читатель, он записан в библиотеке… Проходи, Никиша! Ты хочешь что-нибудь выбрать?

Никишин, встревоженно подняв голову на длинной тонкой шее, глядел то на мужчину, то на библиотекаршу. Блёклые глаза его вдруг закатились, остались одни полоски белков, ноги подогнулись в коленях, он сложился и упал навзничь – мягко, почти бесшумно.

Библиотекарша выскочила из-за стойки в читальный зал и, опустившись на одно колено, склонилась над Никишиным.

– Это приступ. У него падучая. Ты что, не знала? – произнёс мужчина.

– Не знала, – тихо ответила красавица. – А это не опасно?

– Да что он может сделать тебе? – усмехнулся мужчина. – Он аутист.

– Это я не о себе. Для него это не опасно?

– Ничего. Полежит, оклемается и потопает себе дальше. А ты, Сашок, вижу, не здешняя. И откуда только тебя принесло? Кто тебя сюда направил?

– Меня направил сюда, Сашок, отдел культуры администрации района, – был насмешливый ответ. – Уже два месяца здесь работаю.

– А я ничего и не знал. Два месяца! Узнал только три дня назад.

– А вы что, всё здесь знаете?

– Должен всё знать вроде бы. Про тебя – ничего… Таких красавиц здесь не было и не положено быть… Ну, ладно. Только как это Никишка вошёл сюда?

– В дверь вошёл, как ещё?

– Я не о том. Ты же ключ оставляешь в дверях изнутри, это зачем?

– Я живу на втором этаже. Там моя квартира. А замок всего один на входной двери. Открываю библиотеку, ключ оставляю в замке.

– Ну да. Понятно. Только другое непонятно. Я вошёл, смотрю, ключ торчит в двери изнутри. Ну, я и запер на всякий случай.

– И что?

– Никишка-то как вошел вслед за мной? Ведь я дверь запирал, точно!

– Зачем запирали?

– На всякий случай. Я два дня следил за тобой. Ты живёшь одна. Какая у тебя зарплата? Наверное, кукиш с маком. А как ты одеваешься? Таких платьев тут сроду не видывали. К тебе никто не приходит. Здесь книг не читают. И боевой пистолет при тебе. Откуда? Почему?

– Чего вы хотите ещё узнать? Обращайтесь в отдел культуры. Там все сведения про меня, – насмешливо говорила девушка-красавица, пряча пистолет за пояс юбки, под кофточку.

Тем временем Никишин пришел в себя, открыл свои блёклые глаза, лежа на полу. Мужчина сделал шаг к низенькой дверце, проделанной в стойке, дверца эта отделяла читальный зал от полок книгохранилища. Всё нижнее помещение у меня представляло одну большую комнату на весь первый этаж, и лишь деревянная некрашеная стойка разделяла эту комнату на две равные половины. Лестница на второй этаж шла из коридора, и там были жилые комнаты.

Никишин, смотревший снизу вверх в затылок подбиравшегося к дверце мужчины, предугадал момент, когда тот хотел войти в книгохранилище, где стояла девушка-красавица – и вытянутой длинной ногой Никишин ударил того под колено. Мужчина от неожиданности подломился, чуть не упал навзничь и, отступая, наткнулся пятками на лежавшего Никишина, мигом перескочил через его тело одним прыжком назад. Оказавшись над телом Никишина, в состоянии крайней ярости, мужчина хотел бить его ногами, но тут Никишин вскочил и побежал по коридору своего пространства, мужчина устремился за ним. Вскоре они оказались вне дома, метрах в ста от него, где-то на огородах. Никишин стремительно удалялся, и мужчина, увидев, что его не догнать, выругался и пошёл назад. Подойдя к крыльцу, возле которого недавно топтался в луже Никишин, мужчина взобрался по трём ступеням на крыльцо и потянул дверь. Она была заперта изнутри. И тут мужчина не мог вспомнить, как это он выходил из неё, хотя помнил, что заходил в дом и запер дверь за собой на два оборота ключа. Он стал стучать кулаком, тыльной его частью, по старой моей двери, обшитой утеплителем и новым черным дерматином. И ровно над ним распахнулось окно, выглянуло и уставилось сверху на него чернобровое лицо библиотекарши.

– Шляпу, – грозным голосом произнёс мужчина.

Через минуту зелёная фетровая шляпа вылетела из этого же окна и плавно спланировала на придорожную траву среди лопухов.

Следующее появление мужчины в библиотеку произошло через несколько дней. Никишин доставал с верхней полки стеллажа какие-то книги, рассматривал их и клал обратно. Увидев его, мужчина как ни в чем не бывало приветливо обратился к нему:

– Ну что, Никишка, сегодня бесов не давил?

Никишин ответил своим невыразительным будничным голосом:

– Лужа высохла.

– А ты другие бы поискал, – предложил мужчина. – Их в Туме много.

– На другие лужи бесы не вытекают, – объяснил Никишин, доставая с полки следующую книгу.

– А ты всё же поищи, – посоветовал мужчина. – Может, повезёт.

– Нет. Они только сюда устремляются, – отрицал Никишин.

– Ну и зачем же ты их давишь?

– Чизвлик.

– Дурачок ты окончательный. А может, прикидываешься? Ты зачем сюда всё время приходишь? Может, с нехорошей целью? – улыбнулся мужчина. – А где же сама библиотекарша?

– У себя наверху, – был ответ.

– Ага, – произнёс мужчина и направился к выходу в коридорчик.

– Не ходи к ней, – тем же будничным голосом произнёс Никишин.

– Это почему же?

– Тебя убьёт бородатый мужик, – сообщил Никишин и далее тихо заговорил на абракадабре: «Ножиком жик и киж мокижон. Кирдык».

– Ты что это там нашёптываешь, словно бабка? – вдруг рассердился мужчина. – Какой такой бородатый мужик? У неё что, сейчас находится какой-то мужик?

– Нет, никого. Бородатый сейчас очень далеко. Тедирп кебет и мокижон.

– Да пошёл ты, дурак невразумительный, – обругал Никишина мужчина, назвавшийся Сашком, и вскоре потопал по ступеням наверх. Толкнул старую некрашеную дверь, она оказалась закрыта изнутри на крючок. Сашок стал дёргать дверь, железный крючок запрыгал в проушине, лязгая и скрежеща, но не поддавался. Старинной работы, кованный сельским кузнецом, с гордостью подумал я. В первые годы, когда человеческие слова ещё не пропитали меня насквозь, я не умел думать, и чувство гордости, порождаемое человеческими словами, было мне неизвестно. А было чем погордиться!

Я был первым каменным домом, построенным в городке Тума. Да тогда никакого городка и не было, говорили, что стояла на Муромском тракте ямская станция, и держал её касимовский татарин по имени Тумак. Но не он, а касимовский купец Силкин построил рядом со станцией кирпичный лабаз на фундаменте из Приокского белого камня, первый этаж из красного кирпича, второй из местной мещёрской красной сосны, поселился там с семьёй, а внизу в лабазе копил товар для осенней окружной ярмарки в селе Воскресенье, что на берегу Гавринского озера. Товар доставляли для оптовика Силкина в течение всего года со всех сторон – от Мурома и Касимова с восточной стороны, и с Воскресенска, Егорьевска и Спас-Клепиков с западной стороны. С севера в Туму возили стеклянный товар с Гуся-Хрустального, а с другой стороны, с Гуся-Железного, – ажурную чугунную садовую мебель и всякий скобяной товар, железные оси для телег.

И весь этот непортящийся товар, а также гвозди из Сынтула Силкин вываливал на Воскресенской ярмарке у Гавринского озера, куда сходились лучами торговые пути из Мурома, Владимира, Рязани.

Обо всём этом я узнал понаслышке, когда достаточно пропитался человеческими словами, русскими, разумеется, – и обрёл память, которая есть не что иное, как накопление разных слов. Мои слова накапливались сначала в головах тех людей, которые жили под моей крышей или заходили ко мне, а затем впитывались стенами, потолками, полами – всеми моими фибрами, и оставались во мне. А множество людей, которые жили у меня, постепенно умирали один за другим или же попросту исчезали куда-то, уходя по коридорам своих пространств, – и рассеивали свою память по белу свету, теряли свои слова вместе с памятью о своём существовании.

Только я оставался на месте, накапливал в себе человеческие русские слова, прозвучавшие в моих стенах, которые постепенно становились моей собственной памятью. По прохождении полутора сотен лет с той поры, как начал осознавать себя в русских словах, я понял с большой грустью (чувство, познанное мною опять-таки через слова), что жизнь людей, заходивших ко мне, – лишь одна видимость. И эту видимость создавали невидимые слова, которые, оказывается, существовали сами по себе, независимо от произносивших их людей. Поэтому они, появлявшиеся у меня, жившие в моих стенах, умиравшие и просто однажды исчезнувшие куда-то, все оказались фантомами. И призрачностью явилась суть самой их жизни, я видел всё это и в том ничем не мог помочь им, ни одному из них.

Немолодой моложавый мужчина поднялся на второй этаж и дёргал за ручку дверь, запертую изнутри на железный крючок, который от рывков подпрыгивал и лязгал в проушине. Наконец, словно устав сопротивляться или попросту вывалившись из высохшей древесины дверного косяка, проушина выскочила из своего гнезда, и дверь открылась.

Зайдя в первую проходную комнату, где в прошлом веке стоял рояль, а нынче был навал всяческого житейского барахла: дырявых вёдер, рассохшихся кадушек, связок старых журналов, газет, и среди всего этого возвышалась сломанная детская кроватка с деревянными точёными перильцами, мужчина прошёл по свободному проходу к следующему дверному проёму, в котором двери не было. Не помню, куда и по какому случаю её сняли и унесли, – и теперь висела ситцевая раздвоенная занавеска с голубенькими цветочками, чистенькая, нарядная, предмет заботы новой молодой хозяйки жилья.

За занавеской была ещё одна проходная комната, уже пустая, без мебели, в другое время здесь располагались девичья для дочери купца Силкина, затем будуар жены уездного начальника Федотова – лет сто десять тому назад, затем опять-таки женская комната для дочерей купца Архипочкина, Ангелины и Варвары. Архипочкин купил меня у потомков Силкина. И когда пришла в Туму революция (а она пришла в Туму на год позже, в 1918-м), на втором этаже проживало немало людей, быстро сменяя друг друга, и моя память ничего не запомнила о них, кроме того, что жил у меня наверху какой-то мелкий советский послереволюционный народишко. Была в 1929 году создана на первом этаже трудовая коммуна.

В последней, самой дальней, четвертой из расположенных на втором этаже анфиладою комнат, бывшей спальной купца Силкина, где он держал кованый сундук с капиталами, сейчас сидела на стуле посреди большого помещения с единственным окном, забранным в чудовищной мощности кованую решётку, красавица-библиотекарша и смотрела на вошедшего мужчину чёрными сверкающими глазами.

– Я шахидка, – сказала она. – Я тебя предупредила, чтобы не трогал меня.

– Знаю, – ответил мужчина. – Я навёл справки. Твой родственник Валиев – начальник земельной управы, ты жена его брата. Валиев устроил тебя сюда библиотекаршей.

– Теперь ты всё узнал. Ты должен умереть, – прозвучали слова юным, почти детским голосом. – Я тебя предупреждала. Показала, что у меня есть пистолет. Но ты как будто не обратил внимания. И вот пришёл опять, чтобы умереть, – говорила шахидка-библиотекарша.

– Сейчас пистолеты многие имеют для самозащиты, – произнёс спокойным голосом мужчина. – Пистолетом меня не удивишь. Но если ты шахидка, как говоришь, то должна иметь пояс со взрывчаткой.

– У меня есть пояс, – ответила шахидка. – Он на мне. И я нажму на кнопку, если ты сделаешь ещё шаг.

– Да не сделаю я шаг, успокойся. Давай поговорим. – Мужчина взял свободный стул у стены и сел напротив.

– Всё равно ты уже не уйдёшь отсюда живым, – детским голосом, с детской улыбкою на лице говорила красавица-шахидка.

– Почему это?

– Потому что мы должны теперь умереть вместе.

– С какой стати? – улыбнулся без всякого страха на лице мужчина. – Я не хочу.

– Ты узнал, кто я. Я нечаянно выдала себя, потому что ты нахально вёл. Но я не могла на месте застрелить тебя, Никишка помешал. Я эти дни ждала, что придут за мной, и не снимала пояса.

– Не пришли же.

– Значит, ты не выдал меня, дядя?

– Значит, не выдал.

– Почему?

– А догадайся почему.

– Ты всё равно отсюда не уйдёшь живым.

– Да ладно! Вот заладила. Слышали. А теперь послушай меня. Тебя для какой-то цели спрятали сюда. Для какой?

– Я шахидка. А тебе-то, дядечка, зачем теперь знать, для какой цели я здесь? Мы скоро умрём вместе, из-за тебя, между прочим. Нас с тобой не будет на свете, дядя, зачем же тебе знать всё это? Нас разорвёт на куски, и этот дом тоже разнесёт, не всё ли равно тебе, с какой целью я пряталась здесь? И будет как будто бы и не было на свете ни тебя, ни меня. Так зачем ты хочешь всё знать?

Они сидели Друг против друга на стульях, в трёх шагах расстояния, но расстояние между ними было не три шага, а в миллиарды разы больше. Свет души от одного до другого никогда не сможет преодолеть это расстояние и рассеется чёрной пылью во мгле космической бури.

Тем не менее немолодой моложавый человек зачем-то говорил погибающие сразу же после вылета из его рта слова:

– Ты мне понравилась сильно, как только увидел тебя, вот и потому не выдал. Ты шальная голова, таких отчаянных никогда не встречал. Шахидка ты или нет, мне всё равно. У меня в детстве была девочка, на год моложе меня, тоже кавказская. Бела Дидикаева. Осетинка. Она очень похожа на тебя. Убьёшь ли ты меня из пистолета, или разорвёшь гранатой, мне так же всё равно. Я здесь в районе самый крутой человек. У меня тысяча гектаров пахотной земли, я сдаю их китайцам, они выращивают резиновые помидоры и огурцы. Ну и что? Деньги китайцы платят исправно. Я богаче даже твоего родственника Валиева, ну и что? Я могу переспать с любой женщиной во всей округе, могу кого хочешь деньгами задушить. Но мне всё это не нужно. Мне даже не нужно, чтобы и ты переспала со мной.

– А что тогда тебе нужно, дядя? Неужели умереть вместе со мной? Смотри, вот кнопка. Сожму руки – мы взорвёмся. Ты этого хочешь? – спрашивала красавица-шахидка-библиотекарша.

– Я хочу, чтобы ты показала свой пояс, – охрипшим голосом молвил мужчина.

– Ладно, смотри, – сказала шахидка и расстегнула на груди длинную чёрную рубаху.

Она развела в стороны полы рубахи, под нею были свободные белые груди, под грудью висело в подсумках взрывное устройство.

Библиотекарша-шахидка не раз примеряла их наедине с собою, зная, что её никто не видит. Обычно это происходило глубокой ночью, в моей дальней комнате на втором этаже. Она плакала при этом, тихо всхлипывая.

– Ну, вот ты и увидел, чего хотел, теперь пришло время нам умирать.

– Давай, – спокойно молвил немолодой моложавый мужчина. – Нажимай кнопку.

– И зачем только ты пришёл ко мне в библиотеку, дядя? Дурачок какой-то ненормальный, – пробормотала библиотекарша.

Она подняла над плечом чёрный продолговатый предмет – и вдруг ворвался в комнату по коридору своего пространства Никишин, сзади кинулся к шахидке и выхватил из её руки чёрный предмет. Взрыва не произошло, девушка не успела нажать на кнопку.

– Опять ты, дурачок Никишка, встрял не в своё дело! – злобно прорычал мужчина. – Откуда ты взялся?

– Она хотела всех нас убить, – своим тусклым тихим голосом возвестил Никишин.

– Ну а ты что, неужели испугался, жить захотел? – мужчина лютым взглядом измерил сверху вниз и снизу вверх всё ничтожество Никишина.

– Я не хочу жить, я хочу, чтобы она жила, – ответил тот. – Чизвлик, – завершил свою речь бесовским словом.

– Чего сказал? – взревел мужчина, в этот день без шляпы, одетый в джинсы и джинсовую рубаху. – А меня ты спросил, хочу ли я жить? – И он протянул перед собою руку, ладонью вверх. – Отдай мне взрыватель.

– На, – ответил Никишин и показал чёрный длинный предмет на своей ладони.

Мужчина в джинсах сделал шаг вперед, к Никишину, но тот отступил на шаг, втягивая противника в своё пространство, и расстояние между ними не сократилось. Мужчина вспылил и с возгласом «ах ты, тварь такая» кинулся на Никишина, но тот отступил, опережая преследователя, и вскоре в дальней комнате на втором этаже осталась одна библиотекарша, красавица-шахидка. Она отупевшим взглядом уставилась в безлюдное пространство перед собой. Потом встала со стула и направилась, пошатываясь, к кровати, на которой была разворошенная постель с нарядными, в голубых цветочках, простынями. Усевшись на край постели, сняла одним заученным движением пояс с зарядным устройством и засунула его под подушку с наволочкой с такими же голубыми цветочками, что и на простынях. И после этого принялась застёгивать пуговицы на чёрной блузке-рубахе с засученными рукавами. Начала застёгивать с самой нижней пуговицы, неторопливо перебирая пальцами белых нежных рук, в них я угадал холёные руки всех тех женщин, которым в жизни не выпадал грубый житейский труд и постоянная стряпня на кухне.

Не успела девушка-библиотекарша-шахидка застегнуть блузу на все пуговицы, как в комнате вновь оказался Никишин. Она этому не удивилась, уже зная из практики, как и я, о многозначных и многомерных свойствах Никишина.

– Ну, что скажешь, Никиша? – произнесла девушка-шахидка, перестав плакать и устало глядя на парня.

– Я его протащил до самых Клепиков и бросил на обводной дороге подле бензоколонки. Теперь стоит там, голосует, – улыбаясь, ответил Никишин.

– Что ты наделал, Никиша, – тоже улыбаясь, молвила шахидка-красавица. – Теперь он точно найдёт тебя и убьёт. Это очень страшный человек. Он такой из русских, который уже и водку не хочет, и денег не хочет, и женщину не хочет, а просто ищет смерти. Вот как Есенин: жизнь моя, иль ты приснилась мне… будто кто в тумане утра скрытый, проскакал на розовом коне… Никита, ты читал Есенина?

– Нет.

– А ты почитай. Возьми на третьей полке его стихи и почитай.

Шахидка, почти застегнув рубаху до верхних пуговиц, вдруг начала расстёгивать её назад сверху вниз.

– Ну, а ты-то чего ради стараешься так, Никишок?

– Я не хотел, чтобы ты нажимала кнопку. Я выбросил её в речку.

– Ах ты, глупый Никита! – засмеялась она. – У меня же осталось ещё несколько запасных. А ты думал? Эх Никита!

Расстегнув рубаху, она распахнула её и позвала Никишина.

– Подойди сюда.

Никишин подошёл близко к кровати, на которой сидела шахидка, и встал словно столб. Белёсые глаза его стали мутными, как у варёной рыбы.

– Ну, какие они? Видал? Тебе нравится, Никита? – спрашивала шахидка. – Правда, красивые? Это сестрички, вот эта левая, она старшая, ты видишь, у неё сосочек чуть больше. Ты никогда не видел таких, наверное, Никишечка?

Никишин, стоявший неподвижно перед шахидкой-красавицей, вдруг заплакал. Слёзы хлынули внезапно из его глаз, и он не утирал их. Они закапали ему на грудь, сбегая с подбородка.

– Ты чего, Никита? Испугался, дурачок? Никогда не видел голую женщину? Я очень плохая, извини меня, рыбка моя! – И красавица-шахидка стала торопливо закрывать грудь, запахивая рубаху.

– Не надо! – вдруг каким-то необычным, очень глубоким, словно бы и не его, голосом заговорил Никишин. – Дай ещё посмотреть.

– Ах ты, Никита! Да ты всё понимаешь, оказывается, не такой уж ты простой! – почти обрадованно воскликнула шахидка и привстала с кровати, поддерживая обеими руками снизу свои беленькие груди. – Хочешь их потрогать?

– Я не поэтому хочу посмотреть, – произнёс Никишин, на этот раз своим обычным унылым затухающим голосом.

– Что не поэтому? – не поняла красавица-шахидка.

– Не потому, чтобы их пощупать.

– А почему?

– Хочу посмотреть, пока они ещё целые.

– Как это – пока они целые?

– Вот эта, старшая сестра, оторвётся и вместе с рёбрами отлетит в кусты. А младшая вместе с кишками повиснет на решётке. Чизвлик.

– Нет, ты всё-таки чокнутый, Никишка. Какие гадости наговорил. Рёбра, кишки… Как мясник какой-то. Ладно, ты теперь иди себе, уходи домой. Ты где живёшь, на какой улице?

– На Строительной, – ответил Никишин и ушёл.

Но он обманул красавицу-шахидку. Оказывается, он умел обманывать. Жил он нигде, у него не было своего дома или постоянного угла. Сейчас он жил у меня, в помещении книгохранилища, спал между книжными полками. Откуда он пришел в посёлок городского типа Туму, никто не знал из тех тумчан, кто когда-нибудь заходил в библиотеку.

Прошлой ночью он крепко спал и не слышал, как приезжал на иномарке молодой бородатый парень, и библиотекарша тихонько впустила его в дом. В спальне, раздевшись донага, он пил кофе, который ему сварила шахидка, и рассказывал ей:

– Представляешь, после твоего звонка я не мог сразу приехать, извини, дело было одно срочное. А когда я приехал в Клепики и спросил у брата, он сразу и указал на него: зовут Сашка, самый богатый. Дом трёхэтажный, вокруг четырёхметровый металлический забор, система слежки и всё такое. У ворот охрана, как положено. Ну, пришлось поработать, альпинистское снаряжение и всё такое. Заранее узнал, где его спальня, он всегда спит один, даже для баб у него была отдельная комната рядом. Представляешь, спал при открытом окне, на раме только сетка от комаров. А что мне сетка?

Я подкрался к кровати, а он спит как младенец, вот такой же голый, как я. Мне заранее сказали, что у него всегда под подушкой пистолет лежит, я не стал церемониться и быстро зарезал его. Кровь так и брызнула из глотки, я не успел отскочить. Так что дай мне свои шаровары и майку, смешно будет выглядеть, но ничего. А сейчас давай по-быстрому сделаемся, потом сразу поедем. Надо к одиннадцати успеть в Москву, гулянье на Ходынском поле начнётся с утра, и у ворот будет достаточно народу.

– Хорошо, милый.

Примерно через час после этого ночного разговора они тихонько сошли с крыльца, сели в машину и уехали.

Наутро Никишин проснулся и обнаружил, что библиотека не закрыта, входная дверь на крыльце широко распахнута. Он взбежал на второй этаж, прошёл через все три проходные комнаты, зашёл в спальню, там и услышал от меня про ночной разговор.

И, схватившись обеими руками за голову, Никишин принялся выть. Те, которые ночью разговаривали, не знали того свойства слов, что они оставались жить ещё долгое время спустя после того, как были произнесены. Что некоторые из них вообще оставались безысходно после своего рождения на свет. «Счастлив я, что целовал я женщин, мял цветы, валялся на траве, и зверьё, как братьев наших меньших, никогда не бил по голове». Есенин, который учился в реальном училище в Спас-Клепиках, бывал у меня, и в доме звучали его стихи… И они тоже навечно впитались в мои стены.

Никишин услышал через меня ночной разговор шахидки и хозяина её жизни, парня с бородой, и мгновенно могуче настроился на беспрецедентное под звёздами дело. Он знал заранее, что произойдёт, но решил опередить смерть. Или, если прекрасная красавица-шахидка рвалась к ней из-за какой-то своей любви, о которой Никишин не знал и которую ни в коей мере не испытывала она к нему, – то хотя бы умереть вместе с нею, крепко держа её в объятиях.

Об этом последнем желании я успел узнать у него в тот миг, когда он, выстроив прямой как луч коридор своего пространства от меня и до ворот Ходынского парка, – устремился к своей цели со скоростью света, а я за ним вдвое быстрее. Почему я определил, что моя скорость оказалась вдвое быстрее скорости света? Я дом, низ кирпичный, второй этаж деревянный, двигаться по земле не умею, летать по воздуху также. Однако каким же это образом я смог оказаться вместе с Никишиным одновременно у ворот Ходынского парка, увидеть всё то, что с ним произошло там, и затем снова очутиться на старом месте в дремучем городке Тума? И это вовсе не сходя со своего фундамента из тёсаных глыб Приокского белого известняка? Ответа нет, есть только факт, мысленно увиденный мною.

Значит, если Никишин мог пролететь по коридору своего пространства с самой большой скоростью – каковой, по утверждению Альберта Эйнштейна, является скорость света – то я, моё сознание, пролетело туда и обратно за то же время и, стало быть, двигаясь вдвое быстрее света.