Текст книги "Никель. Истории ледяных менеджеров"

Несмотря на жесткий климат и условия, некоторые норильчане называют свой город даже комфортным. Да, здесь не самая хорошая экологическая ситуация, полярная ночь и экстремальные температуры. Но при этом – отличная инфраструктура, работающие детские сады, магазины, спорткомплексы. А главное, можно устроиться на нормальную работу с немалой зарплатой.

В Норильске, как в какой-нибудь американской Атланте, совсем не принято ходить пешком. Кафе и магазинов не так много, зато такси – просто неимоверное количество! Машин с шашечками и без шашечек – не меньше, чем в Лондоне. Цены бросовые. За сотню рублей можно доехать в любой конец города. У Норильска много общего и с Австралией. Хотя норильчане и австралийцы ходят вверх ногами по отношению друг к другу, но и там ведь люди тоже в нечеловеческих условиях добывают из земли всякие ценности: медь, золото или опалы, например. Только здесь полюс холода, а там полюс жары. Здесь ненцы с оленями, а там аборигены с приплюснутыми носами, бумерангами и кенгуру. Здесь почти круглый год катаются с гор на лыжах, а там по ночам, когда немного упадет температура, играют в гольф светящимися мячиками.

Австралия – самый засушливый континент, а Норильск претендует на пьедестал в борьбе за звание самого снежного места на Земле. У них озеро Хиллер с розовой водой, здесь – река Далдыкан с потоком красного цвета (читай главу «Соли железа»). Там фантастическая красно-оранжевая гора Улуру с плоской вершиной, а на Таймыре ее антипод – плато Путорана. И там и тут плотность населения очень маленькая, в Австралии люди жмутся к береговой линии, около 80 % населения живут в полосе 50 км от нее, а на Таймыре большинство предпочитает не отъезжать далеко от Норильска.

Глава 2. Деструкция мембраны

Ребята 70-й широты

Норильчане с удовольствием поддерживают миф о том, что жители города – это чуть ли не некий отдельный народ, самостоятельный этнос. Эту мульку поддерживало не одно поколение журналистов.

Про норильчан писали, что они доверчивы как дети и дружелюбны как тимуровцы, не разучились смущаться и краснеть и гостеприимны как горцы. Про них поэт Леонид Лучкин и композитор Станислав Пожлаков написали песню «Ребята 70-й широты». «И нам не страшен ни вал девятый, ни холод вечной мерзлоты, ведь мы ребята, ведь мы ребята семидесятой широты», – неслось с 1970-х годов из всех радиоприемников Советского Союза. Поэт тоже увидел особость этих ребят, которым предстояло, по его словам, растопить льды и зачем-то разбить сады.

Сады, слава богу, высаживать не пробовали, а вот теплицы с огурцами были. А еще была молочная ферма. Правда, сено для буренок завозили по Севморпути в сопровождении атомных ледоколов, так что молочко получалось золотым.

Многие репортажи начинались с бесед заезжих журналистов с таксистами по дороге из Алыкеля, где расположен аэропорт, до гостиницы в центре города. Именно от водил узнавали, что все норильчане так или иначе кормятся с комбината. Большинство работают на нем и получают зарплату. Другие обслуживают этих первых и тоже что-то имеют от перераспределения природной ренты.

Водилы первыми рассказывают о странной любви к этой навеки промерзшей земле. О том, что уже через две недели на «материке» норильчанин начинает скучать и надоедать окружающим россказнями об ужасах жизни у полярного круга. О свихнувшихся на этой любви, которые, возвращаясь в Норильск после долгого перерыва, в аэропорту целуют землю.

Никто, как жители Норильска, так не обижаются, если кто-то посмеет сказать что-то неуважительное об этом поселении или его жителях или, например, проявит незнание истории города. Не дай бог перепутать дату выпуска первой тонны никеля!

Звание норильчанина многие годы воспринималось как почетное. Противостояние суровому климату сформировало особый характер аборигенов. Если норильчанин встречал в другом городе земляка, то спокойно мог дать тому взаймы без всяких расписок, кредитор всегда был уверен, что они вернутся. Слово «Норильск» звучало как пароль: «свой».

Из-за непогоды норильчанам часто подолгу приходится ждать в аэропортах на «материке», когда откроют Алыкель. Не раз бывало, что ожидающие по несколько дней вылета образовывали в аэропортах «норильские братства»: собирались в зале ожидания вместе, присматривали за вещами и детьми соседей по городу и даже давали названия проходам между сумками-чемоданами, схожие с названиями норильских улиц: на пакетах из-под молока рисовали указатели «Талнахская», «Кирова», «Площадь Металлургов».

Север, его особенная атмосфера, которую сложно описать, но надо прочувствовать, формирует особенное отношение к жизни и себе подобным. Чаще всего наблюдатели описывают это как контраст между холодной декорацией с миллионами тонн пушистого снега и особенными людьми с «теплыми сердцами». Здесь чаще встречаются отзывчивые, открытые люди, большинство норильчан, как ни крути, – смельчаки, ведь не каждый отважится жить, работать, рожать и даже умирать в таком климате. А вы только представьте, каких усилий стоит выдолбить могильную яму в вечной мерзлоте, да еще в минус сорок, если вы решили отдать богу душу посреди зимы! (На Таймыре самая мощная в Евразии вечная мерзлота: в среднем ее глубина составляет 300 метров, а в северных районах доходит до 800 метров.) На кремацию согласится не каждый, особенно верующий, человек, отправка тела на «материк» – тоже затратная история.

В переходный момент от социализма к капитализму, когда наступила информационная вольница, были рассекречены данные Лаборатории полярной медицины Сибирского отделения РАН. Ее директор Лилия Надточий рассказывала, что главный фактор, отрицательно влияющий на здоровье норильчанина, – это не холод. На первом месте солнечное излучение и изменение магнитного поля Земли. На втором – нарушение фотопериодизма (день-ночь), которое вызывает рассогласование биоритмов человека и окружающей среды. Норильск расположен в субарктической зоне, полярный день длится здесь 67 суток, полярная ночь – 45.

Это Заполярье, 70-я широта. Отсюда до Северного полярного круга – 400 километров. За год в среднем бывает лишь шесть по-настоящему теплых дней (плюс 25 градусов по Цельсию и выше).

Зато зима в Норильске длится 268 дней в году, то есть девять месяцев на улице среднемесячные отрицательные температуры, точнее морозы. Среднегодовая температура – минус 14 градусов по Цельсию, зарегистрированный рекорд – минус 56 градусов. Температуры ниже 20 градусов держатся 2,6 тысячи часов (в Москве, например, – 165 часов), ниже 30 градусов – 1,2 тысячи часов (в Москве – 15 часов) в году. Отопительный сезон в Норильске – 302 суток (в Москве – всего-то 205).

Морозы часто дополняются и усиливаются ветрами. Все вместе превращается в «черную пургу», когда из-за летящих на ветру миллионов тонн снега не видно ни зги. Из 365 дней 90–130 бывают с метелью. Пурга может продолжаться несколько дней, во время которых выпадает до 20 сантиметров снега. Если в центральной России ветер силой 30 метров в секунду – редкое явление, ураган, бедствие, которое часто приводит к человеческим жертвам, валит тысячами деревья и рекламные щиты, то в Норильске это достаточно заурядное явление, под которое «заточена» архитектура, инфраструктура и люди.

Снег здесь лежит девять месяцев. За зиму на Норильск может выпасть до двух миллионов тонн снега, то есть на каждого жителя приходится в среднем по десять тонн снега! Вес снежного покрова на квадратный метр крыши может достигать двухсот килограммов. Снега выпадает столько, что иногда автобусы и машины ходят не по улицам и дорогам, а по огромным окопам.

Когда Норильск был поселком, метель заносила снегом дома и здания цехов. Производство и транспорт простаивали месяцами. Сохранились воспоминания о том, как из-под шестиметрового слоя снега откопали паровоз: уголь в топке еще теплился, но машинист и кочегар отравились угарным газом. В 1937 году в Норильске была создана специальная служба для борьбы со снежной стихией. Службу так и назвали – станция снегоборьбы.

Существует годами выработанная технология уборки снега. Первым делом всегда чистятся подъездные пути к жилым домам, чтобы в любой момент скорая помощь, пожарные или милиция могли беспрепятственно проехать к месту вызова. Также немедленно очищают от снега, наледи и сосулек крыши, выходящие на пешеходные зоны и тротуары (возможно, из-за их размера, но сосульки здесь официально называются «сосули»!). На втором этапе расчищаются подъезды к мусоросборникам. И только потом начинают заниматься тщательной расчисткой придомовых территорий. Убранный снег сгребают во временные насыпи возле разделительных газонов, расположенных на автомобильных дорогах, на территориях общего пользования, и постепенно вывозят. Иного способа очистки нет, ведь ежедневно вывозить весь выпадающий снег просто невозможно.

После пурги уборкой снега занимаются сразу 100–150 разных машин: шнекороторы, самосвалы, грейдеры, погрузчики. Но хватает и ручной работы: по правилам, свежевыпавший снег должен быть сразу убран на два метра от стен домов. Снег, окутавший здание, может «растеплить» фундамент домов, которые, как уже говорилось, стоят на сваях.

Непрекращающаяся ежедневная борьба со снегом и стихией давно превратилась в плановое мероприятие. В особо тяжелые дни службы переходят на 12-часовой режим работы. Делается все, чтобы соблюдать требования старого ГОСТа от 1993 года, которые гласят, что последствия снегопада должны быть устранены в течение шести часов после его окончания.

Очистка памятников не регулируется ГОСТом, и если у городских служб не доходят до них руки, то на помощь приходят добровольцы. Они очищают от снега территорию мемориального комплекса «Норильская Голгофа» у подножия горы Шмидта и мемориала воинам-интернационалистам «Черный тюльпан», отдавая дань уважения истории города, начавшейся с ГУЛАГа, и павшим воинам-норильчанам.

Ситуация с погодой хорошо описана в одном из документов времен строительства комбината, приложенном к отчету «Протокол совещания хозяйственников Норильстроя и исправительно-трудового лагеря». «В 1935 году контингенту (так называли заключенных. – Авт.) приходилось проделывать большую подготовительную работу, связанную с большими потерями времени и энергии на освоение новых тяжелых тундровых условий, жесточайшей пурги, влияние которой на энергию и психику может понять только человек, на себе испытавший, что значит сохранить необходимую бодрость и рабочую энергию после месяца беспрерывного ветра с силой от 18 до 37 метров в секунду, несущего сплошные тучи снега, так, что всякая видимость теряется на расстоянии двух метров и, выйдя из балки (жилья. – Авт.), человек не в состоянии в нее вернуться, потеряв всякую ориентацию, жесточайших морозов, доходящих до 53 градусов ниже нуля». С тех пор, собственно, ситуация с погодой не изменилась, влияния глобального потепления климата пока не заметно.

Погоды в баллах

С далеких лагерных времен в жизни норильчан остались не только материальные, но и лингвистические памятники. Один из них – «актировка». Так назывался невыход заключенных на работу по причине совсем уж зверских погодных условий. Теперь этим словом обозначают разрешение детям не посещать школу, по той же причине – из-за низкой температуры.

Сочетание ветра и мороза – специфическая характеристика климата, получившая в Норильске особое название «жесткость погоды». Каждый метр в секунду приравнивают к двум градусам мороза, поэтому погоду здесь определяют не градусами, а баллами. Если на улице минус двадцать, да с 20-метровым ветерком, то говорят: «Погода – 60 баллов».

Приезжим сразу бросается в глаза особенная вежливость: при входе в магазины, подъезды жилых домов, офисы и рестораны здесь всегда пропускают первыми тех, кто идет с улицы. Здесь есть две телефонные службы с номерами «16» и «17». По ним в любой момент можно узнать погоды – именно погоды, во множественном числе – в разных частях города и района, состояние дорог и ситуацию с авиарейсами. Из-за пурги дорогу в аэропорт могут закрыть, полиция в таких случаях транспорт не пропускает. Машину может сдуть ветром в кювет и засыпать снегом, найти ее тогда и спасти пассажиров будет затруднительно.

Щиты Потапова и губы банкомата

До сих пор справа и слева от трассы Алыкель – Норильск видны полуразрушенные «щиты Потапова» – уникальное изобретение инженера-заключенного, придумавшего лучший, как доказала практика многих десятилетий, способ защиты железнодорожных путей от заносов в снежные зимы. Эти так называемые ветронаправляющие заборы «активного действия» впервые поставили в зиму 1944–1945 года между станцией Надежда и шахтой «Западная». Первые 420 метров забора показали блестящие результаты: несмотря на суровую и снежную зиму, они позволили вывезти угля в три раза больше, чем в предыдущие зимы. Примитивные, на первый взгляд, сооружения оказались самым удобным, надежным и экономически выгодным средством защиты.

В советские времена щиты Потапова защищали от метелей железную дорогу до аэропорта, по которой ходили электрички. С их отменой при капитализме стали не нужны и щиты Потапова.

Когда в Норильске появились первые банкоматы (и, похоже, они там появились одними из первых за полярным кругом), с ними тоже было много курьезных случаев. Главный из них связан с морозами. При сильных минусовых температурах у банкоматов, стоявших лицом на улицу, смерзались резиновые «губы», из которых вылезают купюры. Поэтому их ставили поглубже в здание, ближе к теплу. В городе, на открытом пространстве ни одного не было. Поэтому и деньги снять можно было только днем, когда были открыты магазины и другие публичные заведения. А еще в них поначалу редко была наличность. Поэтому люди часто в магазинах предлагали рассчитаться за клиента с кэшем карточкой, а получить взамен деньги.

Крайности климата, как отмечает Лаборатория полярной медицины, для людей даром не проходят. В полярную ночь чаще появляется агрессивность, случаются нервные срывы, фиксируется всплеск конфликтов в коллективах и случаются самоубийства среди молодых. Полярный день вызывает нарушения сна, также бьет по нервной системе.

Другой фактор, негативно влияющий на норильчан, – сильные, как нигде в России, перепады давления и температуры (до 20–25 градусов). Идешь в магазин при минус десяти, выходишь через полчаса – уже под сорок. Соответственно прыгает и давление – подчас на десяток миллиметров ртутного столба в сутки. Этот климат смертельно опасен для людей, у которых не самое здоровое сердце, гипертоникам здесь делать нечего.

Уже не совсем люди

Все вместе взятые природные катаклизмы вызывают изменения на уровне клетки – деструкцию внутриклеточной мембраны. Не случайно при советской власти разрешение на работу в Норильске нужно было получать у докторов, медицинскую комиссию должны были пройти все члены семьи.

У 20–30-летних резервные возможности организма резко снижаются после пятнадцати лет жизни здесь, у 30–40-летних – после десяти, у 40–50-летних – после шести. Все болезни проявляются здесь на 5–7 лет раньше времени.

У поживших на Севере после сорока лет появляется синдром иммунологической недостаточности. Даже вернувшись на «материк», они рискуют умереть гораздо раньше «намеченного срока».

Сейчас трудно судить, с какой целью Лаборатория полярной медицины ознакомила норильские СМИ в конце 1990-х со своим знаменитым исследованием «Особенности адаптации здорового и больного человека в условиях Крайнего Севера». Основной вывод из текста, с которым ознакомились журналисты, – срочно нужен вахтовый метод.

Приводилась страшная информация: среди рабочих и служащих никелевого завода каждый пятый страдает хроническим бронхитом, каждый четвертый – в стадии «предболезни». Здоров лишь один из двадцати. Среди работников медного завода – заболеваемость кожи и подкожной клетчатки.

Скорее, это был чей-то заказ. Не случайно тогда в федеральных СМИ появились несколько статей о вреде проживания за полярным кругом. «Север безжалостен к северянину, – писал один из журналистов. – Но северяне не слишком-то склонны разделять общую участь. Они считают себя особенными и пострадавшими уже потому, что сюда приехали. С одной стороны – медный завод, с другой – никелевый. Оба выбрасывают дикие объемы сульфатов, поэтому совершенно не важно, откуда дует ветер. Все это вместе объясняется в официальной справке экспертов: „Оценивая комплекс воздействия разных факторов на психофизическое состояние человека, можно говорить о том, что после 7–10 лет проживания на территории Норильского промышленного района начинаются необратимые изменения в организме человека“. Четыре часа лета из Шереметьева – и вот я вижу перед собой этих людей с необратимыми физиологическими изменениями. Человек – адаптивное животное. Дух захватывает от того, что я общаюсь уже не совсем с людьми, да еще в городе, которого как бы уже и нет».

Это была лучшая заказуха из всех нами виденных.

Люди в Норильске, конечно, обычные, необычные только условия жизни. Хотя, как посмотреть. Пусть не такими аномальными, но холодами, например, россиян не удивить. Да и вообще Крайний Север занимает 70 % территории РФ, и живут тут 11,5 миллионов человек, то есть примерно 8 % населения страны.

А проблем с экологией хватает во многих регионах. Во всех городах самым страшным загрязнителем давно стали автомобили. В Норильске выхлоп хотя бы ветром в тундру уносит.

Глава 3. Heavy metal

Баба на магнитной шайбе

Проблема с экологией долгие годы портит жизнь пиарщиков «Норникеля». Компании хотелось рассказать об успехах в кризис-менеджменте, налаживании жизни в городе, но по итогам любого пресс-тура в Норильск на выходе получалась куча статей, в которых обязательно говорилось про отвратительную экологию. И тогда любой самый вкусный информационный повод шел коту под хвост.

Даже если поездку устраивали зимой, когда свежий арктический ветер из тундры проветривает город, и журналистам не доводилось глотнуть не только заводского выхлопа, но даже обычного автомобильного смога, в итоге все равно выходил негатив.

«Скелетами вздымаются к небу мачты телеграфных опор, уже годы, как с них сорваны провода; изъеденные ржавчиной остовы грузовиков и стальных контейнеров тысячами громоздятся у дорожных обочин; густые клубы сажи поднимаются из огромных труб разрушающихся заводов…» – писал один известный немецкий журнал.

Как опровергать такое? Тем более что написанное – почти правда. Да ладно бы это читали только в Германии, но ведь такие тексты переводили и размещали в российских СМИ во время информационных войн. Приходилось отражать атаки. Журналисты, бывшие по эту сторону баррикады, парировали: мол, да, действительно стоят телеграфные опоры с порванными проводами, но стоят-то они уже тридцать лет, так как параллельно им проложены надежные бронированные кабели. Читателя ненавязчиво подводили к мысли, что провода порвали не Потанин с Прохоровым.

Приходилось признавать и скопление всякого хлама на свалках: мол, это проблема не только Норильска, но и всей российской Арктики, которая с советских времен завалена ржавым железом. Особую пикантность тундровому пейзажу придавали монбланы порожней винно-водочной стеклотары, так как в Норильске, в отличие от «материка», ее на обмен не принимали.

Во время информвойн в ход шло все: например, чтобы нарисовать еще более мрачную картину, журналисты из вражеского стана писали о темном городе, в котором даже нет фонарных столбов. «Норникелевские» парировали: светильники специально крепят к домам, чтобы, во-первых, столбы не ломало пургой, а во-вторых, чтобы они не мешали снегоуборочной технике. Кроме того, из-за полярной ночи этих самых светильников столько, что в итоге дороги, тротуары и дворы освещаются раза в четыре сильнее, чем в столицах.

И зря немцы писали про сажу. Какая там сажа, если на город с трех сторон, с разных заводов валит сернистый газ, диоксид серы, почти двести тысяч тонн в месяц, под тонну на жителя, включая, как говорится, грудных младенцев.

Заводы расположены так, что, откуда бы ни дул ветер, все равно выбросы идут на город. В результате воздух Норильска насыщен сульфатами, фенолами, промышленной пылью, тяжелыми металлами и, главное, соединениями серы, из-за которых идут кислотные дожди.

Если из тундры дует свежий арктический ветер, то смога нет, но и тогда опасные выбросы не уносит в Северный Ледовитый океан, они оседают в тундре и лесотундре вблизи города. Из-за тяжелых металлов, оседающих в почве и на растениях, сохнут листья и хвоя деревьев, пропадают мхи и лишайники, в грибах и ягодах находят огромное количество меди и кадмия.

Тут контраргумент до сих пор приводится такой: никакое производство воздух не озонирует, а раз дым валит, значит производство идет, значит будет металл, налоги и зарплата. С 2016 года пиарщики компании отыгрывают закрытие самого старого, никелевого, завода. А в 2018-м стала нацпроектом программа компании по переносу производства серы с медного завода, расположенного прямо в городе, на Надеждинский, который стоит все-таки чуть поодаль.

Кстати, диоксид серы используют как пищевую добавку, в международной классификации ей присвоен код Е220. Это консервант, который предотвращает рост и размножение бактерий и грибков, тормозит ферментативное потемнение овощей и фруктов. Это газ без цвета, но у него резкий запах сероводорода, тухлых яиц.

Серный ангидрид работники «Надежды» в шутку называют прекрасным профилактическим средством от простудных заболеваний. Добавляя, что вещество является канцерогеном. Такие шутки.

В огромном цеху Надеждинского завода насколько хватает глаз рядами стоят корыта квадратных изложниц с файнштейном, промежуточным продуктом металлургии – медно-никелевым сплавом. По слухам, в каждой на тонну – 350 граммов платиноидов и золото-серебро.

Цех еще называют полем, настолько он огромен и однообразен – сплошные, ровными рядами, корыта, в каждой по 27 тонн сплава, на три четверти состоящего из сульфидов меди, никеля, кобальта, а на четверть – из серы.

«Файн» по-английски значит хороший, красивый. Добывают красивый штейн, выплавляя железо из просто штейна, полученного тоже здесь, на «Надежде», в соседнем цеху.

Плавильные эти цеха – самый кошмарный сон эколога и пиарщика, а для журналистов и особенно фотографов и телеоператоров – самое привлекательное место. Именно здесь можно получить кадры, которые до сих пор являются символом металлургии, – когда из ковша выливают расплавленный до тысячи градусов по Цельсию металл, искры летят во все стороны – красота!

Есть тут где порезвиться и пишущим журналистам. Все обязательно упоминают неформальное название цеха – поле. Клюют и на «подушку». Так называется небольшое количество расплава, которое заливают в изложницу, чтобы нагреть ее перед основным заливом. А на неостывший еще слиток в изложнице укладывают асбестовые полоски, в которые потом вручную вставляют «якоря» – 12-килограммовые крюки.

Некоторые даже пытались подражать Ильфу и Петрову. В «Золотом теленке» смешливый Митрич, примкнувший к партии жильцов коммуналки, вознамерившихся выселить летчика Севрюгова, отвечал критикам, воззывавшим пожалеть героя, застрявшего среди торосов и айсбергов. «Айсберги! – говорил Митрич насмешливо. – Это мы понять можем. Десять лет, как жизни нет. Все Айсберги, Вайсберги, Айзенберги, всякие там Рабиновичи».

Штейны и файнштейны вызывали почему-то у многих журналистов в памяти именно это место из книги.

Но не все журналисты могли использовать в статьях некоторые жаргонные термины, которые в ходу на «Надежде». Для правильной кристаллизации файнштейн должен остывать равномерно, по 12 градусов в час (зимой слитки остывают 65 часов, летом – 72). Чтобы помочь процессу, корку расплава разбивают многотонной чушкой, укрепленной на огромном кольце. Называют ее здесь «баба на магнитной шайбе». А на поверхности расплава видны громадные, округлые куски руды. Они растрескиваются, полуразваливаются, а в трещинах просвечивают оранжевые «воспоминания» о плавильном цехе. Это металл из самой жаркой, нижней части ковша, и называют это «жопой».

Везде, где плавится, разливается или остывает металл, – тяжелый труд и воздух. Но самая тяжелая профессия здесь, пожалуй, конвертерщик в плавильном цеху. Этот человек работает в нескольких метрах от бурлящего расплава с температурой до 1,8 тысячи градусов. Он находится за укрытием, за специальным щитом с прорезью. Его задача – брать пробы металла для лаборатории из каждой порции 7,5-кубового ковша стальным четырехметровым прутом с ручкой, который называют то «ложкой», то «поварешкой».

В полумраке, в багровых отсветах, в соседстве с горячей сталью, в духоте и тяжелых запахах проходит вся смена. У рабочих через плечо висят противогазные сумки, но никто не пользуется масками. Только «сосками». Так называется народное изобретение: маски противогазов отрезают, а вместо них на шланг надевают обыкновенные детские соски. Некоторые умудряются еще и курить, не вынимая соску изо рта.

Журналисты, глядя на бравого сопровождающего из местных инженеров без соски, тоже пробовали поработать в цехах на собственных легких, но спустя десяток минут суетливо припадали к выданному респиратору. С непривычки в таких условиях страшно режет глаза, но очки на такой случай не предусмотренны. В последнее время, говорят, компания тратит по 200 млн руб на покупку импортных полумасок и фильтров. Новомодное импортозамещение дошло и до заменителей «сосок»: компания из Перми взялась сделать необычные полумаски, чтоб в них можно было разговаривать.

Хвосты Норильска

Руда, из которой добывают в Норильске металлы, – сложная смесь природных минералов. То есть и медь, и никель, и драгоценные металлы содержатся в ней вместе. И непрофессионалу покажется, что концентрация «полезных ископаемых» не очень-то велика: на тонну руды приходится 2–10 граммов драгоценных и 0,5–7 % остальных металлов.

Руда лежит под землей «телами» разной формы. Они могут напоминать трубы, пласты, плиты, жилы, линзы, причем все разной величины – от 500 метров до 2,5 километра в ширину, от 50 до 350 метров в высоту. Таймырские рудники уходят уже на глубину до 2,5 километра. Протяженность всех горных выработок здесь составляет тысячи километров. То есть в Норильске выкопали уже несколько московских метро. Но поезда по выработанным шахтам не пустишь, потому что руду добывают взрывами, а потом пустоты заполняют специальными твердеющими материалами.

На обогатительных фабриках руду сначала дробят и получают медный и никелевый концентраты, в которых содержание металлов уже выше. На этом этапе образуются отходы – 70–95 % от всего объема переработанной руды – получившие название «отвальные хвосты», которые долгие годы отвозили в хвостохранилище с красивым названием Лебяжье.

Хвостов стало так много, что в 2016 году компания начала строить для них новый склад. На самом деле это что-то вроде искусственного озера, в которое по трубопроводам сливают пустую породу. Водоем займет 11 квадратных километров, по проекту, там можно будет хранить 198 миллионов тонн отходов. Вокруг будет дамба, которая с первоначальных 11 метров вырастет до 36. В нижней части будет располагаться отстойный пруд хвостохранилища площадью 800 тысяч квадратных метров.

Соли железа

Мировую общественность нет-нет да и взбудоражат вести о появлении на Таймыре страшной красной реки.

В 2016 году об этом писал журнал National Geographic. Он ссылался на российское Министерство природы, по данным которого возможной причиной загрязнения реки мог стать прорыв пульпопровода «Норникеля». Но компания отрицала аварийный сброс с Надеждинского металлургического завода. На ее сайте появилась информация, что цвет реки Далдыкан – естественный. По версии «Норникеля», реку окрашивают соли железа, попавшие в нее из-за аномальных дождей, выпавших в регионе.

Норильские старожилы утверждают, что феномен проявляется как минимум с 1983 года, тогда на берега красной реки вышли по тундре несколько грибников. В соцсетях они описывают сегодня это зрелище как ужасающее. Людей беспокоит, что никто не может объяснить, откуда она берется. Доморощенные экологи стали даже беспокоиться за Северный Ледовитый океан, куда вот уже тридцать пять лет красная река несет свои воды. А объяснения «Норникеля» про то, что это просто течет ржавчина, мало кого успокаивают. В 2016 году «Норникель» признал ответственность за окрашивание реки в красный цвет. Там сообщили, что ситуация вызвана переливом промывочной воды через одну из дамб на Надеждинском металлургическом заводе.

«Ядреный» геолог

Говорят, что недалеко от Норильска проводились ядерные испытания. Есть версия, что ученым поручили определить, нельзя ли обычные взрывы, применяемые в технологии добычи руды, заменить на ядерные. По официальной версии, их проводили для зондирования земной коры, чтобы изучить перспективные виды на полезные ископаемые структуры.

В октябре 1975 года на территории Таймыра провели первый ядерный взрыв. Всего по заказу Министерства геологии СССР с 1975 по 1982 год здесь было проведено три таких взрыва.

Первый взрыв провели на северном берегу озера Лама. Заряд был заложен на глубину 830 метров, а мощность взрыва составила 7,6 килотонны тротилового эквивалента. 26 июля 1977 года почти в том же месте, в 800 метрах от первого взрыва, был произведен второй взрыв, на такой же глубине, но мощностью уже 13 килотонн тротилового эквивалента. Третий подземный ядерный взрыв произвели 4 октября 1982 года в одной из скважин Соленинского газоконденсатного месторождения, в 190 километрах западнее города Дудинки. Глубина заложения заряда последнего взрыва – 960 метров, мощность – 16 килотонн.

Все три взрыва были камуфлетными, то есть они производились на большой глубине в скважинах, которые были залиты цементом. В этом случае продукты взрыва остаются в толще пород, взрывной воронки не образуется. При взрыве в течение менее чем одной микросекунды в очень малом объеме выделялось громадное количество энергии, температура достигала нескольких миллионов градусов, а давление – нескольких миллионов атмосфер. В результате взрывов, по расчету специалистов, под землей образовывались подземные полости радиусом 30–40 метров, а вокруг них – зоны повышенного дробления, сильно насыщенные радионуклидами, и, наконец, третья сферическая зона радиусом до 400 метров – зона слабого механического разрушения пород.

Специалисты-ядерщики уверяли, что застывший расплав горных пород в виде стекловатного вещества почти не поддается вымыванию, выщелачиванию и является практически вечным хранилищем радиоактивных веществ.