Текст книги "Эпикриз. Часть 1"

Эпикриз
Часть 1
Анатолий Мерзлов

Составитель Юнона Румянцева

© Анатолий Мерзлов, 2024

ISBN 978-5-0062-6438-0 (т. 1)

ISBN 978-5-0062-6439-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Эпикриз

Грусть напрасна, потому что жизнь прекрасна!

Глава 1

Приближались майские торжества. Роскошные магнолии проснулись после вечнозелёной спячки, выбросив гигантские свечки будущих роскошных цветов. Волны транзисторов повсеместно заражали радостью. С балкона, обрамлённого балясинами в стиле ампир, открывался вид на уютную бухту и присоседившийся, казалось, совсем не к месту миниатюрный грузовой порт. Горы, ушедшие вершинами за облака, охватили подковой субтропический город, по чьему-то высокому велению оставив перед собой сказочную зелёную долину – оазис, оберегаемый высокой стеной скальных образований от студёных северных ветров. Сразу за бухтой, с северной стороны, были поросшие реликтовой растительностью скалы, отвесно ниспадающие в море. В ясную погоду, над месивом оттенков зелёных тонов, величаво, среди прочих образований, утративших на её фоне доминирующее значение, возвышалась седоглавая вершина: она громоздилась над прочим как неотступный грозный часовой, как страж от засилья потусторонних сил, несущих белое безмолвие на это облюбованное самим Мессией место. Голубая бухта и небо зашлись в извечном немом споре: кто первичен и кто прекрасен, демонстрируя при этом неповторимые по своему цветовому совершенству блики радужных оттенков. Многочисленные флаги и символы повисли по краям широкой, чернеющей свежим асфальтом улицы, а за ней, по шуршащему гравию начинающегося здесь приморского бульвара, всегда резвилась расфранченная детвора под неусыпным оком заботливых, успокоенных полной идиллией мам.

…За спиной – стеклянная дверь, из неё сквозняком вытянуло наружу белую занавеску, и она обвисла безжизненно, олицетворяя собой его внутреннее, безнадёжно унылое состояние.

Прошёл месяц, как начались занятия. Это морское училище влекло в свои стены практически всех, далеко не одних романтиков – пожалуй, подавляющее большинство дальновидных юношей. С окончанием училища перед выпускниками открывались бескрайние просторы мирового океана, города и веси западных цивилизаций. Молодые командиры пополняли собой торговый флот огромной страны. Но бешеный конкурс и тонкий национальный протекционизм позволяли не всякому страждущему удовлетворить свою затаённую зависть к морской форме. Ему повезло: волнения последнего времени – вначале усиленной подготовки, затем строгих экзаменов и, наконец, завершающей мандатной комиссии, остались позади. В числе счастливчиков его экипировали в новенькую морскую форму. Едва минул месяц: ещё не отросли наголо остриженные волосы, а организм едва стал привыкать к размеренному распорядку дня, выпал очередной наряд.

В тот день, назовём его злополучным, Он стоял дневальным по роте. В сущности, это некие уставные охранные функции расположения экипажа роты. Пустынный коридор экипажа блистал навощённым паркетом – все разошлись по учебным аудиториям. Предпочтительно уже сейчас, не томя вас, читателей, познакомить с героем повествования, чья судьба подверглась испытанию, достаточному не для единиц, а подчас для целой плеяды людей.

Если предположить некое Высокое ниспослание испытания – и тогда этого для одного будет слишком много. Однако тем ощутимее краса мира, тем бесценнее жизнь, чем больше судьба человека, прошедшего горнила тревожных испытаний, особенно в противостоянии с самим собой, проверялась на прочность. Чередующиеся бешеным каскадом, конфликты его внутреннего мира порождали ощущения, смахивающие на нескончаемые противостояния, на борьбу противоположных существований. Название повести напросилось из описаний, что близки с аналогом в эпикризе, составленном лечащим врачом.

Героя нашего звать Валерка Мирославцев, ему шестнадцать лет. С ним вместе мы проживём часть его жизни, скрытую от широкого круга холодных философов. Познаем и сопоставим со своим личным опытом. Не исключено, что в анализах мы отметим её как банально известную в толковании учебников психологии – а возможно, искривим в мимике лицо, сравнив нашего героя с классическими аналогами других, куда более трагичных случаев. Но народная мудрость всегда попадает в самую точку: почему именно мне и так больно.

…На пятом этаже экипажа, где располагалась учебная рота курсантов-судомехаников, стояла звенящая тишина – подвахтенные отдыхали. Выдался чудесный солнечный день. Длинный коридор весь играл ласкающими зайчиками солнца. С высоты открывался вид на опустевшую до времени территорию. Классически ухоженные клумбы и аккуратные ряды самшита облагораживали её. По периметру внешней изгороди, в строгой рядности, раскинулись молодые гранатовые посадки – на отдельных кустах высвечивали набирающие алый румянец плоды. Островками обозначились вечнозелёные кустарниковые, с вполне элегантными лавочками подле них. Только в районе камбуза шла суета людей в белых халатах.

Четвероногие приживалы, расположившись подковой строго по ранжиру перед дверьми, заискивающе глазели на снующий персонал, выпрашивая подачки. Весельчак Датико – старший повар – периодически урезонивал самых настырных, но те, ретируясь на почтительное расстояние и зная его добрый нрав, тут же возвращались к исходному положению. С моря тянул лёгкий бриз – он приносил разудалые слова песни повара:

– Однажды русский генерал вдоль по Кавказу проезжал…

ТАя, тАя, тАя, вАта тАя тА…

Совсем недалеко, за изгородью, синело море. С высоты экипажа, сколько охватывал взор, протянулась белая пенная полоса прибоя. Вдали маячило пятно удаляющейся кормы пассажирского лайнера. Его силовая установка входила в режим – труба ещё курилась чёрным дымком, и он длинным шлейфом растянулся над водой, очертив путь движения.

– Держит курс на Босфор, – подумал Валерка.

Раздался звонок, и почти мгновенно пустынный до сих пор двор заполнился синими робами, полосатые гЮйсы запестрели в каждом уголке огромного плаца. По ступенькам зацокали гидЭшки – кто-то спешно поднимался наверх по забытым надобностям. И действительно, дверь ударом ладони распахнулась, и в расположение роты влетел запыхавшийся Васька – друг юности, а теперь и сокурсник. Пухлые губы его и щёки раскраснелись, подрагивая от напряжения.

– ПанаЁт (преподаватель математики) учинил на втором часу контрольную работу, прибежал за логарифмической линейкой – тебе повезло, – выпалил Васька на одном дыхании, задохнувшись при этом, и нырнул в свой кубрик. Через минуту-другую он стремглав кинулся по лестнице вниз, зацепился за порог, клюнул носом, чертыхнувшись, удержался от падения. Сверху Валерка видел, как Васька неуклюже, по-женски закидывая плечи, бежит к учебному корпусу. Васька не обладал яркой внешностью, да и одарённостью особой не блистал, хотя скрытых достоинств имел немало. Он не был ни казуистом, ни умелым рассказчиком, но был уникален способностью и слушать и слышать собеседника, мог, вовсе не заискивая, восхищаться твоими заслугами. Этим, да своей исключительной преданностью в дружбе, Васька заслуженно покорил лидерское положение Валерки.

После звонка плац вновь опустел. Превратилась в точку на горизонте корма лайнера. Чёрный шлейф дыма растворился в воде. ДатикО, сделав распоряжения, раскачивался перед входом на камбуз, лавируя на ножках табурета, выдавая в голос неизменный припев. Приживалы – собаки разных мастей и габаритов, разбрелись кто куда, получив желанные порции. Заканчивался третий из четырёх часов наряда. Через час подвахтенным, по распорядку дня, отправляться в столовую накрывать на столы обед. В наряде по роте можно и посидеть, и подумать, и помечтать в тишине. Валерка, мелькнув глазами по часам, взгромоздился на шаткую тумбочку – в голове, переплетаясь, неслись события последних напряжённых месяцев. Какое-то нештатное, но вполне физическое присутствие заставило его обернуться: из глубины длинного коридора к нему наплывало, формируясь в округлость, молочно-розовое облачко. Приближаясь, останавливалось, словно обдумывая следующее действие.

– А может быть, давая возможность осознать свою физическую значимость? Размытое в форме облачко на глазах Валерки уплотнилось в розовый шар. Сделало подскок под потолок, медленно опустилось и подплыло ближе – на расстоянии трёх шагов остановилось перед ним. Шар будто дышал, увеличиваясь и уменьшаясь в размерах. Интенсивность сокращения менялась от размеренного до судорожно-ускоренного. Что-то Невиданное явно изучало Валерку. Нечто только делало попытку к бОльшему сближению, будто сомневаясь в этой целесообразности, совершало лишь позывы движения вперёд, тут же отдаваясь назад. Валерка сполз с издавшей громкий треск тумбочки – шар среагировал, он резво подпрыгнул вверх.

– Он слышит, он живой – схватилось в голове Валерки.

Валерка вырос, в свободных от родительского ока дворовых мальчишеских приключениях многое испытал. Субтропическая зона, где проходила его юность, одаривала экзотикой без разбора. Он спокойно реагировал на внезапно выщемившуюся из-под самых ног змею, не страшился морской глубины, бесстрашно ныряя до закладывания ушей за раковинами. Он мог сигануть на высоте нескольких метров над землёй с ветки одного дерева на другое, пережил часто изощрённые преследования от владельцев садов за попытку обноса цитрусовых, оставаясь неуловимым, но такое… ему встречать не доводилось. Для полноты картины, был ещё один случай. На рыбалке, на пограничной с Турцией реке ЧорОх, известной своим сезонным коварством, зацепилась в воде снасть. Валерка нырнул в мутную воду, не задумываясь о последствиях, нащупал на илистом дне зацепившееся грузило, освободил его. У самого дна оказалась стальная сеть. Он угодил в её ячеЮ, дёрнул застрявшей ногой раз-другой – сеть держала нАкрепко. Понимая, что это похоже на конец его существования, он не сдрейфил, не выпустил в страхе из лёгких остатки воздуха, задерживая его. Он вращал ногой и так и эдак – от недостатка воздуха начиналось удушье. Готовый получить увечье, он дёрнул застрявшую ступню из последних сил, через острую боль. Оставляя в воде кровавый след выбрался на берег. Отделался, к счастью, содранной кожей. Он не испугался даже тогда, оценивая в воде возможный исход. А здесь, что это? Не поддающееся даже хорошему воображению Нечто… Он любил читать, прочитал много книг, даже без программного принуждения, но в то время лишь понаслышке знали о паранормальных явлениях, об инопланетных существах говорили с огромным скепсисом. Его голову пронзительным импульсом прошила мысль:

– Это неземное?!!!

Стоило этой мысли едва обозначить себя в его сознании, вмешался жуткий стук всё ускоряющегося сердца. Грудную клетку сковала судорога – Валерка успел подумать, что именно так умирают. Запрыгали пред глазами стены, сплющился в размерах шар, начал меркнуть свет.

…Очнулся он на кровати в ближнем кубрике, с галопирующим в пространство сердцем. Не понимая, что с ним, он интуитивно тёр грудь, отдаляя в сознании булькающие гейзером звуки. Потом опять всё пропало. Второй раз очнулся в окружении всполошЁнных подвахтенных. Наверное, он звал на помощь? Ответить себе он не мог.

ГЛАВА 2

Стеклянная дверь скорготнУла, занавеска птицей взметнулась вверх – к Валерке на балкон прошёл Васька. В белом халате, накинутом на парадное сукно форменной одежды, он явил ему другой мир, мир прошлый и такой сейчас далёкий.

– Привет, Валерка, – выпалил Васька наигранно браво, деловито размещая на тумбочке свежие журналы и бумажные пакеты. – Мои старики передают тебе фрукты, набирайся витаминов, – сказал он, изобразив на лице такую страдальческую мимику, от которой у Валерки запершило в горле – он едва сдержал слёзы. Васька был плохим актёром – на его лице отражалось сострадание. Каким-то невероятным для него образом Васька почувствовал неладное, неуклюже попытался увести на другую тему, но Валерка уже не слушал его – всё затмил родной и далёкий, излучаемый им запах сукна в смеси с ваксой. Васькина новизна, счастье, несмотря на все его усилия, угадывались на добродушном лице. Валерка вдруг почувствовал огромную пропасть, пролёгшую между ними. Васька внёс с собой частицу другого мира, оторванного от него навсегда?! Глаза Валерки набрались слезами. Пытаясь скрыть свою слабость, он наклонился к тумбочке. Две крупные слезы упали и растеклись по глянцевой обложке журнала. Даже при своей наивности Васька всё понимал, он замолчал и рассеянно посмотрел в никуда. Зная особенности Васьки, Валерка нашёл силы справиться с собой, и в следующее мгновение его начал душить болезненно-навязчивый приступ смеха – в его голове открылась разгадка медленно текущих мыслей друга. Васька конвульсивно, до физического напряжения, копался в арсенале подходящих слов. Контроль над мимикой пропал: нижняя губа его опустилась безвольно вниз, а верхняя, в сочетании с ней, образовала по-детски наивный треугольник. Помолчав, Васька не нашёл ничего, как выдавить из себя торжественно:

– Я верю в тебя, ты победишь свою болезнь!..

Валерке стало совершенно безразлично, что Васька скажет затем, главное – у него есть друг, пусть не великий психолог, но в трудный час он с ним. Окончательно придя в себя, Валерка начал расспрашивать его обо всём, до ожесточения докучая мелочами. А Васька, порозовев до испарины, отвечал, совершенно не находя в вопросах очевидной занудности. Валерке очень хотелось, чтобы Васька не уходил дольше. Общаясь с ним, он ощутил отпустившую в груди скованность, но он и понимал: лимит отпущенного ему времени исчерпан. Чтобы не ставить Ваську в неловкое положение, Валерка сморозил процедурную байку, поднялся, намекая на уход. Болезнь и обида за такую чудовищную несправедливость пронзили его острым импульсом тревоги. Валерка ощутил в каком-то его неосторожном вздохе: Васька внутренне готовит свой уход туда, куда ему сейчас не по пути.

Стоило Ваське уйти, сердце Валерки зашлось в стремительном беге – начинался пугающий его приступ пароксизмальной тахикардии. Палата была пустынна – он потянулся за ложкой. Стуком о стакан вызывали медсестру, но откуда-то из глубин порочного круга его отвлекла единая маленькая мыслишка не о пределе возможностей трепещущего сердца, не о возможной кончине – в груди стрельнуло от удовлетворения: Васька не увидел его падения, не запечатлел его поверженного и беззащитного под кислородной подушкой. Как-то спонтанно прервался процесс нервного импульса.

– Значит, им можно управлять?! – окатило жаром голову. Сердце изменило ритм, может быть, на какую-то едва ощутимую долю, но Валерка оценил это, и дрожащей рукой положил назад ложку.

– О, победа: в первый раз, кажется, обходится без кордиамина!

ГЛАВА 3

На носу майские торжества – им всегда отдавалось предпочтение, до некоторой поры, перед другими: весна и молодость брали своё. До поступления в курсанты Валерка был в мореходке воспитанником музыкального взвода. До боли знакомая предпраздничная суета обостряла чувства. Обильное южное цветение, ласковое солнце, неповторимое в краске небо обостряли процесс ожидания. Перед окнами больницы штатно проходил путь парадных колонн. В строгих шеренгах пройдут друзья – его, Валерки, не будет с ними его, играющего в оркестре первую партию трубы, его, слышащего малейшую кИксу дилетанта-трубача.

– А чем он может довольствоваться сегодня?! Больничной палатой, полосатой пижамой вместо фланельки с гюйсом, килограммами выпитой салицилки, одышкой даже при небольшой нагрузке, да и уже определённо сумрачным будущим…

Под патронажем лечащего врача Татьяны Ивановны вот уже почти восемь месяцев борьбы, приспособлений и поисков. С ней сдружились настолько, что дальнейшая жизнь не представлялась без её материнской опеки. Курсы лечения менялись, дополнялись – приступы тахикардии стали реже, но Валерка чувствовал, как его психика, прежде шустрого и отчаянного в действиях, где-то безрассудного, впадает в непреходящую зависимость от чего-то всемогущего, постороннего и неподвластного ему. Оно стало очевидным и для врача. Много лет спустя открылись более чем очевидные огрехи здравоохранения той поры. Врач выполняла все протокольные установки, уже в процессе лечения понимая о чудовищной тактической ошибке. Поставленный диагноз ревмокардит, часто грозящий серьёзными пороками сердца, теперь довлел в замкнутых в круг Валеркиных воспалённых извилинах мозга. Нарастала мнительность – серьёзная болезнь нервной системы.

Заскочила санитарочка ЭтЕри, суетливо поправив полотенца, попросила прибраться на тумбочке, напомнив о скором большом обходе врачей. Неделю назад Валерку перевели из общей палаты на шесть человек в палату на двоих. В небольшом помещении расположилось две кровати, стоящие друг от друга на расстоянии трёх шагов. На соседней кровати лежал Георгий Константинович, мужчина 55 лет, наверное, волею судеб, дядя главврача морской больницы, где они лежали, хотя к морю имел отношение весьма отдалённое, разве что как житель приморского города. Протекционизм, разумеется, процветал в том регионе, но Валерка был благодарен судьбе за случай, что свёл его не с каким-нибудь букой моряком.

…В знаменитом в Аджарии горном пионерском лагере БешУми побывали, наверное, все школьники той поры. Случилось отдыхать в нём и Валерке, будучи в пятом классе. Многие поколения помнили весёлого, энергичного, самобытного, любимого всеми директора лагеря. Над долиной, местом расположения Бешуми, высоко в горах виднелась древняя полуразрушенная крепость. Среди отвязных пацанов однажды возник сговор: вопреки распорядку дня и строгой дисциплине, они отправились к темнеющей в туманной дымке далёкой таинственной цитадели. Позже выяснили: ещё задолго до их возвращения директор узнал о нарушителях, но трезвонить не стал, надеясь, наверное, на силу провидения. Вернулись назад пацаны поздно, перед самым отбоем. До утра их никто не тронул ни малейшим намеком, хотя от друзей узнали, что раскрыты. На утренней линейке все пятеро стояли в напряжении от предстоящей расправы. За такой поступок их ожидало досрочное возвращение домой, со всеми вытекающими последствиями. Валерке отчётливо вспомнилось, как директор вышел перед строем – небольшого роста, но значительный, спортивный, загадочно улыбающийся. Нарушители вжали головы в плечи, ожидая грома небесного. Но директор не разразился увещеваниями и бранью, он тихо спросил обобщённо у всех о жалобах, о питании, об организации досуга – и ни слова о проступке. Завершая выступление сделал длинную паузу, внезапно посерьёзнев, окинул стройные ряды изучающим взглядом. Дрогнувшим голосом он вдруг, обращаясь ко всем, преобразился. Нет, не в сторону диктата: напротив, понизил голос, отчётливо печатая слова.

– Я представляю себя таким же, – продолжал он крепнущими в голосе нотками в наступившей зловещей тишине. В тот миг затихли даже вездесущие шумные сойки. Строй замер в ожидании развязки. А директор потоптался на месте, словно собираясь уходить, но вдруг встрепенулся, став мгновением значительней. Он начал рассказ, временами снижая голос до драматических ноток.

– Двадцать лет назад. Господи, минуло целых двадцать лет… Тогда трое пионеров, ушедших к старой крепости, попали в заложники к контрабандистам, при задержании которых были ими убиты. Мой папа, тогда директор лагеря, за это был осуждён на десять лет принудительных работ на Крайнем Севере – томился там недолго, три года, и умер там же от болезни. Говорящий опустил плечи, весь сник, вдруг стал жалким – его таким никогда не видели. По рядам прошёл ропот голосов, но он поднял руку, движением её остановил эмоции.

– Не думайте, что время лечит – всё здесь, – он коснулся груди, – животрепещет…

Было нескрываемо, как с усилием он собрался – его голос обрёл нотки прежней уверенности.

– Через три дня организуется поход к той крепости. Поведёт отряд опытный проводник из местных жителей, кому эта история знакома не понаслышке. Кроме того, в сопровождение будут приданы два пограничника с ближней заставы. А наши горе-герои остаются в зондеркоманде по уборке территории, – завершил он свою речь под дружные аплодисменты. По рядам прокатилось «Ур-ра-а!!!»

На соседней с Валеркой кровати лежал, без сомнения он – директор лагеря Георгий Константинович. От прежнего жизнерадостного, энергичного директора остался лишь прежний, располагающий юношеский блеск в глазах. Он боролся с тяжёлой болезнью. Ему с трудом удавалось сидеть на кровати, подняться он не мог, руки и ноги управлялись с видимым усилием. Его сковал обширный паралич. Конечно же, Валерку он не признал, но тот узнал его в первое же мгновение встречи. Не ошибёмся в ёмком определении: лечащий врач оказалась матёрым психологом. Узнав ближе Валерку, она метко расставила приоритеты. Ему теперь при обходах врачей стало совестно жаловаться о своих недугах – его недомогания ушли в разряд надуманных. Врачей Георгий Константинович никогда не встречал лёжа. Он садился с трудом – самое большее, на что оставался способен, хотя в основном вынужден был лежать. Всегда начинал не с жалоб – он делился своими достижениями. Валерка усердно переключился на методику его оздоровления, интуитивно предлагал каскад бесхитростных развивающих упражнений. Перед врачами Георгий Константинович с хитринкой бросал взгляд на Валерку, а однажды выдал целую тираду уверенным, но от болезни дрожащим голосом:

– Извините меня, господа медицинские светила, но я отныне лечусь по новой прогрессивной методике другого восходящего светила. Обратите внимание, какой успех за короткое время: я сам держу ложку.

Врачи переглянулись. Главврач взъерошил Валерке волосы.

– ДоцЭндо дИсцимус! Уча, мы сами учимся?!

Недуг Валерки отдалился на второй план. Сердце всё ещё стучало громко и ускоренно, не заканчиваясь рецидивами. Они ещё таились в нём, зрели, но не вызревали. Неподотчётная ему тревога билась под коркой мозга, не находя выхода наружу. Появился реальный смысл в его жизни. Не за прошлое ли благородство директора?! Он задался страстной целью поставить на ноги беспомощного соседа. Если каждое утро Валерка начинал с разминки, увлекая повторять за собой движения своего протеже, то Георгий Константинович не позволял ему уйти в себя, отвлекая невероятными историями из своей жизни. Его повествования порой уходили за рамки возможного, порой напоминали отрывки из приключенческих фильмов, но рассказчик своим умением легко склонял в реальность происходящего. Валерка верил и видел себя подчас в кульбитах невероятных сюжетов. Только сегодня, вспоминая те истории, Валерка оценил по достоинству психологию и мастерство большого умельца и фантазёра. Он всё дольше стал отвлекаться от внимания к себе несчастному. Уже два месяца они находились в узком пространстве палаты. Георгий Константинович с его помощью впервые подошёл к умывальнику. Коряво, но умылся. С виду согбЕнный, беспомощный, с оттопыренными в стороны руками, он самостоятельно вернулся к кровати, тяжело осел на неё и заплакал. Это были не слёзы отчаяния, в них Валерка увидел слёзы своей победы и его радости.

В щель двери нырнуло круглое румяное лицо санитарки Этери.

– Всиё в порьядке? Доктура идут…

Приближался шум голосов – дверь решительно открылась, и палата зашуршала снежно-белыми халатами врачей.

– РогорА сАкме, пативцемУло? – обратился врач к Георгию Константиновичу.