Текст книги "Когда реки потекут вспять. Из рассказов геолога"
Автор книги: Анатолий Музис
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]
– Поешь, – говорит Михеичу Анин и тот, словно проснувшись, тянется к миске с горячей картошкой.
Яков Родионович тоже выпивает свой стакан залпом, но спокойно, словно не медовуху пьет, а кефир. Пьет и Иван. Сладковатый напиток, после которого становится и теплее и веселее.
Выпивает стакан медовухи и хозяин, за компанию. Сыновья к медовухе не прикладываются.
Горячая картошка со сметаной! Кажется, что давно уже не ели так вкусно и так сытно. Хозяин наливает еще по стакану. И снова Михеич проглатывает его, словно боится не успеть. Хозяин не смотрит в сторону Михеича, но Анин чувствует, что у того нарастает неприязнь к Михеичу. Эта неприязнь появилась еще раньше, когда Михеич, войдя в избу, попытался неловко перекреститься на икону. Ничего особенного, Михеич, как и хозяева, верующий. Но вера-то у них разная: у хозяев – старая, они староверы, и крестятся двумя перстами, а Михеич веры канонизированной при Петре I и крестится он тремя перстами. Вроде разница небольшая, а преграда непреодолимая. И теперь к тому же медовуха, точнее торопливость граничащая с неприличием.
Хозяин наливает и по третьему стакану и по четвертому. Но все молча. Гости насыщаются, хозяева наблюдают. Мужчины. Женщины, подав на стол, скрываются за занавеской, что отделяет простенок за печкой, словно и не было их.
«Надо будет образумить Михеича, – думает Анин, – и Ивану объяснить, где находимся».
Они согреваются и пьянеют. Им стелят на полу шкуру сохатого, тут же за лавкой, на которой они сидят. Покрыться дают три тулупа. Они валятся спать в прямом смысле этого слова. Едва хватает силы снять верхнюю мокрую одежду. Спать!… Спать!.. Спать!..
2
Первым проснулся Анин. Он сразу ощутил и мягкую теплую шкуру, и уют жилья, потянулся и подумал, как хорошо, что они не в лесу. Но тут же открыл глаза и разглядел свою сухую одежду, заботливо сложенную хозяевами на лавке.
За окном еще густели сумерки, но обитатели заимки уже не спали. Хозяйка, одетая во все темное и повязанная платком, как и вчера, по-монашески, хлопотала у печи, доставая оттуда ухватом одни чугунки и устанавливая другие. Ей помогала девочка лет двенадцати, худенькая, одетая во все белое.
«Как мотылек, – подумал Яков Родионович, – а живет в темноте».
Вошел Тимофей Савельевич. Он был обсыпан мучной пылью.
Вслед за ним вошел Влас. Тимофей Савельевич взглянул на него.
– Готово! – сказал Влас.
– Баньку вам протопили, – сказал Тимофей Савельевич. – Поснедаете, можете помыться.
Яков Родионович приподнялся на шкуре, протянул руку за одеждой. Сидя натянул рубашку, затем поднялся, надевая штаны. Как только он стал одеваться, поднялся и Михеич. Тыльной стороной ладони расправил усы – вот, мол, и мы в порядке. А что вчера, так было ли это?
Иван тоже проснулся. Но он только приоткрыл один глаз, а вставать не торопился. На шкуре так тепло и так мягко. Это тебе не бревнышки у костра.
Но Анин взглянул на него и Иван выпрямился как пружина. Молодой, подвижный, он быстро натянул сухую одежду и первым подошел к рукомойнику, оригинальному умывальнику-бочонку. Но тот был пуст.
– Где у вас вода, – спросил он и сразу почувствовал, что на него как-то странно смотрят. Смотрит неожиданно притихший Яков Родионович, взглядом суровым и осуждающим – хозяин, как будто с испугом – хозяйка, а Влас, наоборот, с веселыми искорками в глазах.
– Давайте вашу кружечку, – ласковым голоском сказала девочка.
Она ополоснула руки, зачерпнула ковшиком из кадки и сверху, осторожно, чтобы не коснуться, наполнила его кружку. И, когда она отошла, хозяин заулыбался, а хозяйка, быстро вытерев руки о передник, стала собирать на стол.
– Вы уж разрешите ваши мисочки, – как и вчера попросила она.
Вчера Иван не обратил на это внимания, но сегодня он уже понял, что дело не в посуде.
Сели за стол. Пока хозяйка перекладывала горячую картошку из чугунка по мискам, Яков Родионович наклонился к нему и тихо сказал:
– Ничего сам не трогай. Кержаки здесь живут, староверы. Ни посуды их не касайся, ни с женщинами не заговаривай… Они сами все дадут…
– Ешьте на здоровье, – сказала хозяйка и отошла в сторону.
– Это что же, как в граде Китеже? – изумился Иван.
– Как в граде… – кивнул Яков Родионович. – Россия велика… Смотри внимательно, еще не то увидишь.
Тимофей Савельевич отряхнул с колен мучную пыль, сел рядом.
– Давайте с нами? – предложил ему Анин.
– Благодарствую, мы уже…
Он сидел с гостями, хотя работа ждала его. Но и не только из вежливости. Анин понимал: вчера было не до разговоров, сегодня надо было объяснить – кто они, зачем здесь. Да и нужда была к хозяину, надо было, чтобы он помог.
– Трудная тайга здесь, – сказал он, кладя ложку.
– Трудная, – подтвердил хозяин. Но ни о чем не спросил.
– Мы поживем у вас день-другой? – спросил Анин. – Окрестности посмотрим, потом дальше пойдем.
– Ищите чего?
– Местность обследуем. К верховьям Каса нам надо.
– Болота там. Непроходимые.
– Знаю. Я на Малый Кас выходил. Со стороны Оби. По карте Маковский волок через Касовские галеи лежал. Землепроходцы раньше по нему с Оби в Енисей переваливали.
– То когда было! Нет там теперь волока.
– Волока нет. А люди? Раньше, я знаю, жили там.
– Все равно, не пройдете. С Большого Каса к Малому летом пути нет.
– А на Большом Касе есть люди?
Тимофей Савельевич не ответил и Анин правильно понял: люди там есть, но говорить о них Пимушин не хочет.
– Нам бы туда и обратно, – продолжал Анин. – Мы никого тревожить не будем. Посмотрим и уйдем. Вот только тайга тяжелая. Если бы можно было у вас лошадь арендовать. Мы заплатим…
Тихон Савельевич качнул головой.
– Нет. Лошади сейчас самому нужны. Уборка не ждет. Да и не пройти туда с лошадьми. Об эту пору туда и пешему не просто.
– И вы не ходите?
– Зимой по всей тайге охотничаем. А сейчас, да с лошадью… Нет, не пройти…
– Пройдем! – сказал Яков Родионович и было в его голосе такое убеждение, что не только Иван и Михеич поверили, что они пройдут, но и Тимофей Савельевич перестал сомневаться.
– Что ж, с богом! – Сказал он и поднялся. Вечор может отец выйдет, с ним поговорите. Он тайгу как никто знает.
– Спасибо. Обязательно… А теперь что? Кости попарим?
Он говорил весело, скрывая за шутливым тоном огорчение. Тайга действительно тяжелая. А без лошади опять все на себе. Да и много ли унесешь? Хорошо, если на Касовских галеях хозяева такие же гостеприимные… Впрочем, гостеприимство – закон тайги. Сомневаться не приходится. Примут даже недруга.
Влас проводил их к бане. Иван взял ведро и направился к колодцу.
– Куда? – остановил его Яков Родионович. – Я же сказал, никакой самостоятельности.
– Так воды же, из колодца!
– Нельзя не колодезным ведром.
– Я принесу, – сказал Влас. Он опять улыбался.
– Я думал, сказки все это, про град Китеж, – сказал Иван.
И Михеич оглядывался по сторонам, удивлялся:
– Надо же, не дошла сюда Советская власть!
Его сутулая фигура даже выпрямилась.
– Остался бы? – спросил Яков Родионович.
Михеич от неожиданности помотал головой, как лошадь.
– Не-ет…
– Что так? Ни Советской власти! Ни колхозов!
– Нет! – Уже твердо ответил Михеич. – Это же все равно, что в лагере. Только без конвоя.
– Живут же люди.
– Нет. Так нынче уже не живут.
Подошел Влас, принес два ведра студеной воды.
– Баня истоплена, – напомнил он.
Как и другие строения на заимке Пимушиных, баня была сложена из кедра.
Солнечное дерево – кедр. Рослое, сухое, горит хорошо, и плодоносит, и не гниет. Стены из кедровых бревен как бы хранят солнечное тепло и сухость.
В парную вел небольшой сухой предбанник, наполненный теплом кедра и жарко истопленной печи. Белье сложили на лавке. Хозяйственный Михеич сразу ухватил таз.
– Вы погрейтесь маленько, а я, однако, постираюсь.
Он быстро наполнил таз водой и начал шваркать куском хозяйственного мыла по нательному грязно-серому белью, которое, казалось, не отстирать никаким мылом.
В парной еще было сухо. Тусклый свет из маленького оконца освещал бревенчатые потемневшие от жара, почти коричневые стены, широкие толстые доски, выстилавшие пол, и большой «семейный» полок, сделанный из таких же толстых досок. На нем могло уместиться сразу человек пять. В углу громоздилась большая печь без дымохода из камней, привезенных, видимо, с Енисея, и обмазанных и скрепленных глиной. Со временем глина затвердела, подверглась обжигу и теперь сама выглядела как камень. А по центру печи помещался котел, покрытый деревянной крышкой. Из под крышки выбивался слабый пар и тянулся в противоположный угол, наискосок, где под потолком виднелась маленькая отдушина. Зимой ее затыкали тряпкой.
– Начнем? – спросил Яков Родионович.
Он приподнял крышку, зачерпнул ковшиком кипятку и плеснул на камни. Жаркий и влажный тропический вихрь возник над каменкой и пронесся над головой к отдушине. Иван даже присел. А парная сразу наполнилась жаром, на теле выступил пот.
– Еще?
Иван пожал плечами – мол, как знаете.
Яков Родионович плеснул еще раз, жар в парной прибавился, но эффект был уже слабее. Видимо по сухому пар шел активнее.
– Полезли наверх, – предложил Яков Родионович и первый забрался на полок.
Поднялся наверх и Иван. Сухие доски обжигали. Иван слез, зачерпнул из ведра у двери холодной воды и обдал доски.
– Чтобы не изжариться, – пояснил он.
Они сидели свесив ноги и опустив головы. Тело обволакивал влажный жар. То ли влага, то ли пот струились по груди, по спине, заливали глаза. Вот также сидели когда-то и их далекие предки из града Китежа. Из сказки.
Но Иван все-таки разглядел: Яков Родионович выглядел очень любопытно – грудь волосатая, шея бычья. Не иначе в молодости баловался штангой. Волосы намокли, спутались. Борода тоже вроде стала меньше, слиплась. Он сидел закрыв глаза, полностью отдаваясь наслаждению теплом, влагой, чистотой и отдохновением.
Но у Анина отдыхало только тело. Мысли были устремлены туда, за баню, где начинался путь к Касовским галеям. Лошадей хозяин не дал. Пожалуй, он сказал правду: не пройти с лошадьми. Значит нужен проводник. На этот вопрос хозяин не ответил. А проводник нужен. Касовские галеи не шуточные. Можно и не выбраться.
Дверь приоткрылась и в парную бочком прошмыгнул Михеич. Вид его был смешон: голый, а на голове зимняя шапка-ушанка с опущенными ушами, как в мороз, и на руках брезентовые рукавицы.
– Чтой-то холодно у вас, – сказал он и взялся за ковшик.
После третьего «поддатия» он полез на полок, а Иван, наоборот, скатился вниз. Сидя на корточках, он наблюдал, как Михеич начал отчаянно нахлестывать себя веником, отчего кожа его мгновенно из белой превратилась в красную.
– Хорошо! – стонал он. – Ой, хорошо!
Там, на полке, видимо, было до того «хорошо», что даже Яков Родионович не выдержал и спустился вниз. А Михеич просил:
– Ванюш! Поддай ишшо! Что-то холодает!
Иван плеснул еще и Михеич наверху завыл от восторга. В это время приоткрылась дверь и вошел Влас. Он не собирался мыться, только сказал:
– Кваску вам принес. – И вышел.
– Погодь-ка…
Михеич соскочил с полка, схватил ковшик и выскочил в предбанник. Менее чем через минуту он вернулся с полным ковшом, но пить не стал.
– А ну, держись!
И поддал квасом на каменку
Духовитый обжигающий вихрь, еще более яростный чем первый, пронесся по парной, захватил и тех, что сидели на полу. Уши обожгло так, что Иван схватился за них руками. И Яков Родионович пригнулся.
А Михеич уже кричал с полка:
– Кто храбрый? Полезай сюды!
Яков Родионович выждал немного и поднялся наверх. Чтобы не отставать, залез на полок и Иван. Жара стояла одуряющая. Михеич уже лежал ничком, окуная голову в таз с холодной водой. Яков Родионович взялся за пихтовый веник.
Пихтовый веник
– Погодь, начальник. Давай я тебя попарю! – поднялся Михеич.
– Ну, попарь!
– Студент! Помогай!
Веселый азарт захватил Ивана. Вдвоем они хлестали начальника, а Михеич поучал:
– Да не так, ты! Не так! Бьешь, будто зло держишь. А ты смотри, как я! Кончиком, кончиком… И легонько, чтобы ласково…
Наконец Яков Родионович поднялся.
– Спасибо! Хватит! Так и кожу снимете.
– Ложись, студент! Твоя очередь! – командовал Михеич.
– Я сам…
– Не бойся! Не оторвем… Эка ты паря какой… Красивый… Девки небось по тебе сохнут.
– Я женат.
– Ну и шо? Разве женатому запрещается?
– Не запрещается, а не рекомендуется.
– Что так?
– Хочу, чтобы семья у меня была крепкая.
– Это ты хорошо сказал, – Михеич опустился на пол и присел на корточки. – Крепкая семья это хорошо! У меня тоже могла быть семья. В двадцать девятом как раз и жениться надумал. И девку приглядел. Статная была девка. Да и я не такой как сейчас… Не получилось. Ни тогда, ни после.
Нет, не мог он забыть того, что было и что было и что «не получилось». Не мог он забыть и того, что получилось.
А Иван не понимал Михеича. Ну, было!.. Ну, не получилось!.. Так ведь все в прошлом. А жизнь она вот она, сегодня, и жизнь хорошая, веселая, полная задора и перспектив. Смотри вперед, что без толку оглядываться?
А Яков Родионович понимал. Не может смотреть вперед тот, у кого глаза на затылке. И не объяснить ему. И не помочь. Надо только постараться, чтобы не сбился он окончательно: не спился, не ушел в разбой, чтобы работа приносила ему пусть маленькую, но радость!
Потом они сидели в предбаннике, глотали прохладный воздух, запивали его квасом.
– Бельишко под баню кинем, – сказал Ивану Яков Родионович. – Хозяева помоются, тогда замочим, а завтра постираем.
– Ладно, – сказал Иван и взглянул при этом на сподники Михеича. Они висели над ними на веревке и вроде были много светлее.
Тем временем Михеич по быстрому оделся и вышел. Неодолимая сила влекла его. Вчера пришли поздно, затемно, устали, промокли. Потом выпили. Сладковатая на вкус медовуха казалась слабенькой, а вот, поди ж ты, свалила. А с утра баня. И только сейчас он смог оторваться от своих спутников, от зоркого взгляда хозяина, и посмотреть на заимку. Она напоминала ему то далекое детство, тот хутор, на котором он вырос. Такой же добротный, обширный, огороженный почти таким же забором. Лес был, правда, совсем не таким, только с одной стороны хутора, а с другой простиралось обширное поле. Летом на нем желтея переливалась рожь, а зимой оно простиралось безмолвным белым покрывалом, за краем которого скрывалась невидимая глазу деревня. Только дымки морозным безветренным утром поднимались за белым полем. А здесь вокруг лес, мало сказать лес – тайга, глухая, полная своих шорохов и загадок. Но люди живут, как и у того поля. Как и там пашут для себя, держат скотину для себя, промышляют белку и соболя, хоть и на продажу, а по сути тоже для себя. И вот это «для себя» делало заимку Пимушиных близкой его сердцу и родной.
Впрочем, так ли? Хозяин косится на него. Здесь господствовали законы, которых не было на его хуторе. Старая вера. Он перекрестился тремя перстами и сразу поймал на себе косой взгляд хозяина. У староверов крест двуперстный. И курить у них нельзя. И есть из их посуды нельзя. И воду не колодезным ведром не бери. И не заматерись… А как высказаться не выматерившись?.. Яков Родионович и Иван были вовсе из другого мира. Но их принимали. Верно. А он, Михеич, – другое дело. В их глазах он был вероотступником.
Михеич неожиданно остро почувствовал, что на заимке он не пришелся. И все-таки она была ему близка.
Вот спят они втроем бок о бок на одной земле. Только смотрят Яков Родионович и Иван куда-то вперед. Начальник рассказывает, поверить трудно. Хотят повернуть реки вспять! Воды Енисея переправить в Обь, а оттуда вверх по течению, через засушливые пустыни Приаралья в Каспийское море. Сказка, конечно, но заманчиво!
А Иван-студент слушает начальника раскрыв рот. Верит каждому слову. Может быть и правда все это. Может быть так оно и будет. Ведь учат людей в институтах. Не зря, наверное.
Вот вышли они к заимке Пимушиных. Пахнуло на Матвея знакомым, давно забытым. Хутор в тайге, по сибирски – заимка! Крепкое хозяйство, хотя и не сравнить с ухваткинским. Оно и понятно! Природа не та! Сеют на маленьких полянках на водоразделе, где посуше. Да и то, только для себя. И чтобы скотину прокормить: три лошади, коров штук восемь. Зимой промышляют охотой. Заимка поставлена добротно. Дома теплые. Амбары и сараи вековые. Только как же они живут здесь, в отрыве от людей?
Живут в старой вере.
И этим тоже напомнили они отцовский дом. Там веру держали прочно. За годы скитаний, годы проведенные на руднике образа святых угодников потускнели в памяти. Не помогли они тогда, в двадцать девятом, ни отцу, ни братьям, ни ему, Матвею. И трудно было теперь сказать, верил он в бога или нет? Но сейчас прежнее поднялось откуда-то из глубины, из тех пластов души, что отложились еще в глубоком детстве. Их не затронул плуг преобразований. Но у Пимушиных Бог был хотя и тот же, но вера иная. И Михеич на заимке «не пришелся». Во-первых, он сходу нехорошо показался пристрастием к медовухе; во-вторых, много курил, и, хотя уходил курить за амбар и даже за ограду, не мог укрыться от косых взглядов хозяев; в-третьих, он был иного направления в вере. Яков Родионович и Ванюха – безбожники, люди другого мира. Можно не принимать этот мир, но он – реальность. Глупо не считаться с реальностью. А он, Михеич, другое дело. Он отступник в глазах Пимушиных. А давно известно: безбожников карает бог, а отступников – люди! И карают жестче и беспощадней, чем извечного врага!
И Михеичу стало страшно. Безбожники оказались ближе ему, чем Пимушины. Он будет держаться поближе к начальнику, к Ивану и вздохнет с облегчением, только когда они покинут заимку.
Нет, к прошлому возврата нет! Нельзя жить на мертвом острове в океане жизни. Верить в бога можно, но нельзя доводить эту веру до абсурда. Новый мир, новые люди. Жить с ними можно. И все же: «Пойти еще в тайгу золотишко помыть? А там, глядишь, может и колхозы распустят».
Он зашел за амбар. Здесь, в тишине и безветрии, укрытый бревенчатой стеной от хозяйских глаз, он чувствовал себя свободнее.
Достал кисет, свернул цигарку. Затянулся с наслаждением.
И вдруг, за спиной:
– Покурим?
Вздрогнув от неожиданности, он оглянулся. Влас. Стоит, ноги широко. Как на палубе. Улыбается.
– А ты куришь?
– Курю.
– А отец увидит?
– Да он знает.
– И что?
– А ничего. Я здесь уже отрезанный ломоть.
– Ну, закури.
Оторвал клочок от газеты, насыпал махорки.
– Где научился?
– На флоте. Семь лет служил. В Японию плавал.
– Позвали или сам пошел?
– Сам.
– Наш Родионыч больше похож на кержака, чем ты.
– Похож, не значит, что кержак.
– И то верно, он другой веры.
И тут за амбар завернули Яков Родионович с Иваном.
– А я ищу тебя, – сказал Анин Михеичу. – Думал, куда запропастился?
– Мы тут от ветру укрылись.
– Знаем мы, от какого «ветру»… И ты, Влас! Не боишься, отец заметит?
– Я потихоньку.
– Он в армии еще пристрастился. Теперь и отец не отучит, – сказал Михеич.
– На флоте… – поправил его Влас.
– Вон ты какой!? – протянул Анин. – А я все к тебе присматриваюсь. Вижу, не похож на других, а в чем – не определю.
Влас засмеялся.
– Здесь еще дедушкин дух силен. А я… я и вовсе на корабле комсоргом был.
– Послушай, комсорг! – вдруг живо сказал Яков Родионович. – Пойдем с нами проводником. Очень нужно.
– Отца нужно спросить, – серьезно сказал Влас. – А я что…
– С отцом поговорим, – пообещал Яков Родионович. – Поговорим!
А Иван подумал с удивлением: «Надо же! Анин просит…».
Но долго думать ему не пришлось.
– Вот что, – сказал ему Яков Родионович. – Пройди-ка с Матвеичем вокруг заимки. Задайте пару шурфов. А я тем временем, попробую насчет Власа…
Заимка располагалась на высоком обнаженном угоре. Когда-то все здесь выгорело, а теперь земля разделана, стоит сжатый хлеб в копнах, пустой, очевидно летний дощатый балаган, в стороне видна пасека.
Иван выбрал место для шурфа на самом краю поля. Худолеев не спеша снял дернину, под которой обнажилась мокрая глинистая земля. Но и ее оказалось немного, сантиметров двадцать, и обнажился песок, как и в тех шурфах, что они копали, когда шли к заимке. Но тогда Матвеич копал быстро, споро, Иван тогда смотрел на него и удивлялся мастерству и сноровке. А сейчас Худолеев едва ковырял лопатой. Прошло уже с полчаса, а он углубился не более чем на пол метра.
– Разве так копают? – сказал ему Иван. – Так и к утру не управишься.
– Так я же к вам промывальщиком шел, а не проходчиком – миролюбиво ответил Худолеев.
– Скажи, что не хочешь.
– Здоровьишко не позволяет.
– Что же ты Якову Родионовичу не скажешь?
Михеич промолчал. Он не раз встречал таких людей как Анин. Они не прибегали к принуждению, но обладали такой силой внутренней правоты, что ослушаться их, борони бог, немыслимо. Анин был из «тех». Он требовал работы и его требования были безоговорочны. Да если по совести, то и не договаривался Михеич ни на должность проходчика, ни на должность промывальщика. Он числился экспедиционным рабочим и должен был делать все, что прикажут. Но приказывать мог начальник. А не студент, который в тайге сам без году неделя… Но что зря… Иван славный парень. С виду серчает, а зла на сердце не держит.
Иван стоял сдвинув брови, как если бы на его месте был Анин.
– Дай лопату!
К его удивлению Худолеев охотно подчинился. Он вылез из шурфа, отряхнул налипший на мокрые штаны песок и стал свертывать самокрутку. А Иван взял у него лопату и стал яростно выбрасывать песок.
«Что делать с Михеичем? – думал он. – Раньше было просто: приказал – выполняй! А не то!.. Как бы на его месте поступил Анин? Ему Михеич не стал бы противоречить. А с ним, с Иваном, Худолеев совсем другой… Ну, ладно! Пусть сидит. Потом они посчитаются…».
А Худолеев дымил у него над головой и молчал. Но и ему молчание, видимо, стало в тягость и он сказал:
– Удивительный человек, Яков Родионович. Ну, понятное дело, золото. А пустой песок, что зря…
Иван распрямился. Злится ли на него? Объяснять ли все заново?
– Темный ты человек, Матвеич. Неужели не поймешь? Век старательства отходит, как отошли твои кони. Новая жизнь строится. И тебе в ней тоже место есть. Не все же по лесу волком бродить.
Что-то дрогнуло в лице Матвеича.
– Оно, конечно, спасибо тебе на добром слове. Однако, молодой ты ишшо. Не знаешь многого.
– Чего же еще я не знаю?
– Лиха не изведал, – вздохнул Михеич. – Все при тебе, и дом, и семья. В институте, вот, обучаешься.
– А что же ты не вернулся? После войны можно было.
– Можно, – согласился Михеич. – Я попробовал. Вышел на «железку». А жизнь, как та «железка», грохочет, несется куда-то. Эшелон туда, эшелон сюда. А я, как на обочине. Все чужое, все мимо. Вроде, пока на Алдане золото копал, изменилась жизнь. И подумал: «Ухватка, поди, разорена. Ни родных, ни дружков не осталось. Куда ехать?».
– На завод пошел бы, на стройку…
Михеич не ответил. Окурок уже жег ему пальцы, а он прищурено смотрел куда-то поверх. Да разве же он не мечтал вернуться? Кого не тянет в родные края? Но родные места и манят и страшат. Нет там родных, кто его примет? А старожилы, если живы, припомнят старое. Хоть и молод он был тогда, хоть и не ответчик за отца и братьев, а все одна кровь. Старший-то брат, Степан, служил у Деникина, с Антоновым гулял. Расстреляли его. Здесь никто ничего не знает. А там? Разговоры кругом: деревня разорена… земля неухожена… скот побит… пахать нечем и не на чем… восстанавливаются колхозы… Нет. Нет, деревня, Матвею «не светила». И завод. Не привык Матвей к самостоятельности. На руднике все по другому, по приказу: подъем, завтрак, штольня, барак, ужин, отбой. А теперь – иди, куда хочешь, делай, что знаешь… А куда идти? Словно на чужбине…
Окурок все-таки ожег ему пальцы. Бросил его в шурф, схватился пальцами за ухо. Увидел, что Иван смотрит не него, ждет ответа.
– Нет, – помотал он головой. – Нет. Золотишко дело сподручнее. Да и думал, вернусь в Ухватку с капиталом, тогда и почет будет другой. Фарт свой искал. В Забайкалье, потом на Ангаре. Вышел к Енисею. Вроде и к дому ближе. Только не фартило мне. И года подступили. И задумался я о спокойной жизни… Вот она и есть теперь эта самая спокойная жизнь… Да ты что не копаешь?
Он поднялся.
– Сиди, сиди… – нарочито нахмурил брови Иван. – У тебя здоровье не позволяет.
Но Михеич забрал лопату из рук Ивана, который, кстати, и не очень сопротивлялся, и тоном старшего сказал:
– Молод ты ишшо норов показывать…
Сказал беззлобно, примирительно и Иван подумал: «Что с ним? Неужели дошло?».
Анин не пошел в маршрут в надежде, что после бани хозяева будут отдыхать и он поговорит с ними спокойно и под хорошее настроение. Но такое не произошло. И после бани они разошлись каждый со своим делом, только на работу почище. А Яков Родионович остался один. Даже хозяйка что-то перебирала в сенях, лишь изредка заглядывая в избу.
«Что ж, – подумал Анин. – Нет худа без добра. Покамералю, по крайней мере».
Он достал дневники, карту. В маршруте – на ходу, под дождем, вечером при свете костра – писать было неудобно. Он ограничивался короткими записями, а то и просто пометками на карте. Теперь по отметкам он восстанавливал маршрут, записывая, что помнил. А помнил он почти все и поэтому на пройденный отрезок у него уже складывалась готовая геологическая карта. Это только для Михеича пески были «одинаковыми», потому что не содержали золота. Даже Иван различал грубые гравийные выносы горных рек, тонкие илистые прослои озер, глинистые пески оплывин. Да мало ли!
Он и не заметил, как стемнело. Вошла хозяйка и зажгла лампу.
– Скоро снедать будем, – сказала она.
Анин собрал все свои бумаги, сел за пустой стол. В углу теплилась лампадка под иконой, лежали уже давно примеченные книги.
– Можно посмотреть? – спросил он.
– Отчего же не посмотреть, – ответила хозяйка. – Только они не по теперешней грамоте писаны.
Анин снял с полки ту, что побольше, темную, с золотым обрезом. На потускневшем от времени переплете прочитал писанное поморским полууставом: «Четьи минеи», что следовало переводить, как «чтения ежемесячные», – сборник житий святых, составленный по месяцам в соответствии с днями чествования церковью каждого святого. «Четьи минеи» служили обычно для назидательного «душепользования». Но перед Аниным лежал редкий экземпляр, составленный в старообрядческой среде Андреем Денисовым. Анин был уверен, что даже его дед, славянист по образованию, не держал в руках подобное издание.
Думал ли Яков Родионович, что когда-нибудь пригодится ему дедовская наука.
Начал читать. Медленно. По складам. Во-первых, подзабыл, конечно. Во-вторых, старославянский язык не похож на современный. Точнее, значение слов сходное, а произношение и написание совсем иное. Слово «господь», например, пишется «гпдь» и еще черта сверху. Но постепенно втянулся. Поднял голову – хозяйка сидит напротив, подперев голову руками, слушает. И невестка рядом, и внучка. Когда подошли и не заметил. Стал читать дальше.
Притча, на которой он открыл книгу, в простой назидательной форме повествовала о том, как Христос явился к язычникам, в обычаях которых было идолопоклонничество и жертвоприношение, и сказал им, что принес за них жертву богу – плоть свою и кровь свою. И поскольку, после снятия с креста его обмыли водой, то он заменяет обряд жертвоприношения обрядом омовения.
События, связанные с признанием в конце 10 века Древнерусским государством /Киевской Русью/ христианской религии в качестве официальной и господствующей было обусловлено развитием Древней Руси. Ее интересы требовали установления такой государственной идеологии, которая защищала бы ее право на собственность и помогала бы держать в повиновении крестьян. Старая, языческая религия, возникшая в первобытном обществе, этим требованиям не удовлетворяла. А христианство было той религией, которая соответствовала ее интересам. Принятие христианства диктовалось также необходимостью укрепления внутреннего единства Древнерусского государства путем создания единой государственной идеологии. Вместе с тем, принятие христианства сблизило Русь со всеми христианскими государствами, особенно с Византией, содействовало развитию древнерусской культуры. Знаменуя собой установление новой идеологии, более прогрессивной, чем в первобытно-общинном строе, принятие христианства Русью было важным этапом в развитии древнерусского государства.
Но когда Яков Родионович поднял голову и взглянул на слушателей, за столом собралась уже вся семья Пимушиных, то увидел, что они воспринимают притчу абсолютно: да, пришел Христос и примером своим, жертвой своей обратил людей в свою веру! И говорить им что-то обратное, значило остаться непонятым, более того – нажить в них врагов.
Тихон Порфирьевич поднялся и взял с полки из под иконы вторую книгу, поменьше, в красном переплете.
– А эту не прочитаете? – спросил он уважительно. – Ее и дедушка прочитать не может.
«Дедушкой» в семье Пимушиных все звали отца Тихона Порфирьевича.
В это время в сенях раздался шум. Иван с Михеичем вернулись из маршрута и снимали грязные сапоги. Анин подождал, пока они вошли, и принял книгу из рук Тихона Порфирьевича. А тот только сурово взглянул на вошедших, требовательно призывая их к тишине, и те, еще не зная в чем дело, затихли и осторожно, чуть ли не на цыпочках, подошли к столу.
Яков Родионович разглядывал книгу в красном переплете. То было «Евангелие», или «благовестие», одна из четырех книг т. н. Нового завета, повествующих о «земной жизни» Иисуса Христа. И неудивительно, что даже дедушка не мог его прочитать. «Евангелие» тоже было древнего издания, более того – на церковно-славянском языке. Этот язык широко применялся в прошлом на Руси в богослужебной, церковно-религиозной, а также научной письменности и оказывал сильное влияние на русский литературный язык вплоть до XVIII века. По своему происхождению он относился к старославянскому языку, но то был язык восточных и южных славян /болгар, сербов, хорватов/ и если в книге «Четьи минеи» слово было трудно прочитать, но прочитанное, оно было понятно, то написанное на церковно-славянском было трудно и прочитать и понять.
Евангелие
И все же, к своему собственному удивлению, Анин чувствовал, как в его памяти, из самой глубины ее, всплывают лежавшие там доселе чужие, мало знакомые слова, оживают и срываются с языка готовыми фразами. Он не все понимал, что читал, запинался, останавливался. Он читал, как в студенческие годы немецкий язык: слова произносил, но значения их не понимал. И здесь ему на помощь приходили Пимушины. Они поправляли его, если он произносил слово неверно, разъясняли фразу, если Яков останавливался, теряя ее смысл.
Постепенно, строка за строкой, он овладел и второй притчей о деяниях Иисуса Христа. То была притча о вере. В ней рассказывалось, как к Христу подошла больная женщина и попросила вылечить ее. «Ты сын божий, – сказала она. – Ты все можешь». «Иди, – ответил Христос. – Ты будешь здорова». «Нет, – возразила женщина. – Если ты сын божий, то вылечи меня сейчас». «Я же сказал тебе: иди, ты выздоровеешь». Женщина упорствовала: «Если ты не можешь вылечить меня сразу, значит ты не сын божий». «Как же я могу тебя вылечить, – сказал Христос, – если ты сама не веришь в свое исцеление?».
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?