Текст книги "Где ты, речка?"

Анатолий Онегов
Где ты, речка?

Мне не хочется резко делить людей на рыболовов и не рыболовов – кажется, что и те и другие где-то вначале были очень похожи друг на друга. Я знаю одного хорошего человека – он не рыболов, но в самом начале у него была своя речка…

…Речка была быстрая и разговорчивая. Она любила смеяться и озорничать, прыгая через камни и обдавая брызгами тоненькие деревца, спустившиеся к самой воде. Под этими деревцами за большим лобастым камнем жила зеленая и неторопливая щука. Сюда, к большому лобастому камню, часто приходил маленький мальчик. Он осторожно забирался на камень и подолгу сидел не шевелясь, рассматривая в воде большую рыбину…

Это было очень давно. Сейчас ту щуку, наверное, уже поймали, маленький мальчик стал взрослым, но не сделался рыболовом. А речка осталась. Остался камень в воде, кусты по берегам, тихий омутик, а может быть, туда пришла уже новая щука. Взрослый человек часто вспоминает эту речку и все собирается вновь отыскать ее.

Такая речка есть, наверное, у каждого человека. У одних это уснувший прудишко с зелеными лягушками и красными карасями, у других – морской лиман или песчаный перекат на большой реке, а может, и озеро или просто речка с черной водой и желтыми кувшинками. Такая речка может быть и заливным болотцем с бекасами или первыми заячьими следами по октябрьской пороше. Тогда эта речка протягивает человеку и ружье. Бывает и так, что после речки не остается ни ружья, ни удочки, а появляется фотоаппарат, кинокамера или просто блокнот. А то пока не появляется ничего… Но первая речка живет, пожалуй, в каждом человеке, как добрая и чистая память детства.

Есть такая речка и у меня. Она подарила мне и удочки, и ружье, и блокнот, и фотоаппарат. Она-то и позвала меня однажды в дорогу. В пути я видел много озер и рек, встречал много восходов и провожал много закатов, видел белые ночи и осенние дожди, плавал в челнах-долбленках и на очень больших, устойчивых на крутой волне рыбацких лодках, прыгал по камням перекатов за хариусами и осторожно подкрадывался к стаям плотвы, чтобы вытащить в лодку тяжелого окуня, крадущегося за плотвой. Такие окуни долго еще хранили холод сентябрьской воды и устало опускали жабры. А потом я ждал первый лед на лесных озерах, пробивал первые лунки и, наверное, первым за всю историю этих озер опускал под лед мормышку…

А свою первую речку я пока не нашел. Может быть, я найду ее в следующий раз, а может быть, и не встречу совсем – ведь с тех пор прошло так много времени, моя речка могла измениться, и я ее просто не узнаю. Но главное, что она была, позвала снова в дорогу, вот от этой дороги и остались у меня добрые воспоминания…

СЕВЕРНАЯ СКАЗКА

Среди всех чувств, владеющих человеком, есть одно редкое и по-особенному окрашенное. Оно приходит нечасто и не ко всем. Но если это чувство появляется, мы испытываем настоящее счастье. Это счастье может быть теплым, как руки матери, ласковым, как глаза, в которых отразилась простота небес, и всегда чистым, как неразделенная любовь, а потому порой и грустным. Это чувство называется сказкой. В такой сказке я сейчас и живу…

Сказка родилась в вечной тайге, а на эту ночь навестила озеро. Я выехал на озеро вечером. Так получилось, что днем у меня не было лодки, и я уехал почти в ночь, в туман. Уехал тихо, незаметно и остановил лодку недалеко от берега. Впереди, за туманом, еще не так давно был виден мост, и оттуда приходит ко мне сейчас ласковый, зовущий голос только что народившейся реки – там, у моста, из озера вытекает река, вытекает тихо, осторожно. От голоса реки, от лодки, затонувшей в тумане, от севера и северной июльской ночи, от вечного чувства ожидания новой тайны, когда ты сверху на воде, а внизу, под тобой, неизвестная тебе глубина, рождается тихая сказка ночного озера…

Сказку рассказывает кукушка. Она долго и потерянно кого-то зовет: ку-ку, ку-ку… Старик, одолживший мне лодку, рассказал, как давным-давно смелый охотник полюбил девушку. Но у девушки не было сердца. И тогда лесной хозяин, чтобы спасти охотника, оборотил девушку в кукушку… Но сделал еще хуже. Охотник пришел к лешему и попросил, чтобы тот оборотил птицей и его – он не мог не видеть свою любовь. С тех пор бедный охотник летает по лесу, ищет свою любовь, иногда находит, а она смеется над ним и улетает. И так все время.

Сказка оживает. Исчезает ее автор, исчезают костер, котелок с дымящимся чаем, палатка, мост, исчезают берега и даже вода озера. И в тумане остается только редкое и грустное ку-ку, ку-ку… Он, наверное, очень устал от любви, этот бедный охотник. Завтра ночью он еще тише будет звать ее, а потом совсем отчается и куда-нибудь улетит немного успокоить сердце… Туман владеет всем. Владеет тихо и добро, будто его позвали, как сказку, которую рассказывают перед сном. Но спать не хочется, и сказка-туман все остается й остается вокруг…

В такие белые ночи в озерах хорошо ловится рыба. Она бродит прямо под лодкой и трогает донки. Лески круто уходят вниз, в туман. Колокольчики вешать нельзя – они пугают сказку. Вот суетливо теребит червя ерш – ерш, наверное, уже на крючке, но поднимать донку не хочется… Через пугливое подергивание ерша на соседний крючок вдруг мягко и уверенно ложится лещовая потяжка. Лещ отрывается ото дна тяжело и, как воздушный змей, уводит в сторону шнур. И почти тут же слышатся рывок и толчки хорошего окуня – окунь схватил ерша. К лодке идут сразу два жителя озера. Если они не очень большие, то подсачек подхватит сразу обоих… Груз снова улетает в туман, торопливо и глухо входит в воду и медленно тонет. И снова леска круто уходит вниз, снова возвращаются ночь, туман и голоса кукушек…

От солнца остаются за лодкой золотые зайчики. Они пляшут, уплывают, а новые все появляются и появляются… С юга идет волна, пока еще низкая, но уже с северным характером. Лодка глубоко уходит носом в песок, несколько раз покачивается, пока вынимаешь рыбу, а потом будто засыпает, сложив вдоль бортов усталые весла. Засыпаю и я до следующего вечера, до следующего свидания с новой сказочной ночью. А во сне еще долго плывут в тумане мои лески, слышатся всплески рыб и голоса птиц…

ТИШИНА

Я всегда мечтал пожить на берегу тихой реки. У такой реки должны быть не очень высокие, нежные от мягкой зелени берега и не очень торопливая, глубокая и прозрачная вода. Глубина хранит покой, а нежность луговых берегов с желтыми язычками песка успокаивает тревоги. К такой реке хотелось прийти после трудных дорог и остаться с ней надолго и незаметно…

Однажды мне показалось, что такое счастье я встретил. Реку звали Неруссой. Но счастье было неполным. В то время местные жители еще только-только осваивали спиннинг и по старой привычке продолжали рвать в омутах тол. Этот тол доставали в лесу у людей, корчующих пни, и после каждой такой сделки река нервно и больно вздрагивала. Тишина гибла от жадности и стяжательства. Все лето я бродил по реке и искал эту обиженную тишину. Часто находил, но она снова пугалась глухих взрывов и снова исчезала. За тишиной приходилось ходить очень далеко. Потом я устал и уехал.

Тишина приходила ко мне порой и волжскими плесами, и астраханскими ильменями, я встречал ее, эту тишину-мечту, и за Окой, на своем милом и добром озере Развань, спрятавшемся от людей в сыром лесу. Но везде тишина была неполной. Ей не хватало или теплых берегов, или воды без нефтяных разводов. Попутчики или случайные знакомые объясняли неполноценность моей романтической тишины лли бурными шагами двадцатого века, или еще какими-то сложными условиями, при которых тишиной можно и поступиться ради чего-то более высокого…

Но тишина где-то жила. Она должна была быть хотя бы изредка. Ее отсутствие опасно своей молчаливостью. Она не напомнит вам о себе ни легким голодом, ни жаждой. Но вот однажды вы почувствуете тоскливую тревогу, беспокойство и броситесь искать тишину… И если вдруг не найдете, то переживете боль

...

конец ознакомительного фрагмента