Текст книги "В стремлении – жить!"

7

1941 год. Войну Иван Полуэктив встретил в Харьковской области, когда уже должен был учиться на последнем курсе сельскохозяйственного техникума. Всех учащихся техникума отправили на рытьё противотанковых рвов. Фронт стремительно приближался, и большая часть работавшего и учащегося населения привлекалась на постройку оборонительных рубежей.

Уже здесь, пока ещё в тылу, война давала о себе знать налётами немецких самолётов, обстрелами и ужасом, ранениями и гибелью мирных людей.

Вначале Ванька не мог смотреть в сторону убитых или раненых: его мутило при виде окровавленных бинтов и повязок. Однажды, после очередного налёта двух фашистских самолётов, он сначала услышал рядом крик, а потом увидел расплывающиеся красные круги на платье уткнувшейся лицом в землю знакомой по техникуму девушки. Он, не медля, подскочил к ней, перевернул на спину, готовясь как-то помочь, но, увидев её отрешённые и безразлично глядящие глаза, понял, что ей уже ничем помочь нельзя. Ванька сел рядом, комок жалости и беспомощности подкатывал к горлу и давил на глаза, но он взял в себя в руки, подозвал какого-то незнакомого парня, вдвоём они унесли девушку на место, где укладывали ещё нескольких погибших.

На следующий день по траншее ходили двое военных, делавшие опрос парней, которые по виду подходили для призыва в армию.

– Хлопец, пошли-ка с нами, – сказал один из них Ване, – ты вполне справный мужик для службы. Хотя Ивану должно было исполниться восемнадцать только через четыре месяца, он не стал ничего объяснять, а лишь молча двинулся вслед за офицером. Когда собралось человек двадцать подходящих по возрасту парней, подошёл грузовик, их посадили и повезли в обратную сторону от фронта.

Так Иван Полуэктив неожиданно попал в армию. Когда на пункте формирования всё-таки выяснилось, что ему нет ещё восемнадцати лет, старший офицер определил Ивана в группу, отправлявшуюся ещё дальше в тыл, в учебное подразделение.

8

В учебной роте, обосновавшейся в помещении пустующей школы, за короткий срок пытались научить мобилизованных владению оружием, приёмам маскировки и рытья окопов, конечно же, знанию основных уставных законов и положений, а также ещё многим другим самым необходимым воинским навыкам. Большей частью младшие командиры представляли сержантский состав, уже успевший поучаствовать в боевых действиях за эти 3–4 месяца войны. В этом плане новобранцам повезло: когда рота расходилась по взводам и далее по отделениям, командиры отделений уделяли больше внимания практическим вопросам ведения боя: стрельбе, штыковому бою, уходу за оружием, некоторым подмеченным особенностям поведения немецких солдат.

В составе взвода шло обучение взаимодействию между отделениями, нехитрым знакам передачи информации соседям, совершение марш-бросков с полной выкладкой.

Командир взвода младший лейтенант Зотов, гоняя будущих бойцов до седьмого пота, постоянно повторял: «Что говорил Суворов? Забыли? Напоминаю для нерадивых: если руки и ноги гудят, значит, жопа останется цела». При этом он восторженно ухмылялся, находя очень замечательным свой перевод знаменитых суворовских слов о том, что «тяжело в ученье, легко в бою».

Больше всего Ивану Полуэктиву доставляло удовольствие стрелять по мишеням, это бы он делал и значительно чаще и дольше, но существовало ограничение на расход патронов, приходилось много тренироваться вхолостую, отрабатывая прицеливание, дыхание и правильное нажатие спускового крючка.

Трёхлинейка, то есть винтовка Мосина образца 1893 года, которую выдали после присяги Ивану, была в принципе неплохим оружием, особенно для стрельбы на дальние расстояния. Уже к концу второго месяца обучения он показывал отличные результаты в точности и быстроте стрельбы. Это было отмечено командиром взвода. И когда дело дошло до штатного укомплектования взвода оружием и боеприпасами, взводный определил Полуэктива в бронебойное отделение помощником наводчика или, как чаще говорили, вторым номером к младшему сержанту Кривошеину. Кривошеин встретил Ивана не очень дружелюбно:

– Ну что, салага, ты хоть сможешь приподнять ПТР?

Противотанковое ружьё действительно было очень тяжёлым, но Ванька, несмотря на небольшой рост, был плотным, жилистым и для своих лет довольно-таки сильным парнем. Он взял ПТР двумя руками, сначала как шпагу, почувствовал вес, а потом тут же взялся одной рукой за рукоятку ружья, прикинув, что одному его тяжело будет тащить, особенно на дальние расстояния, учитывая ещё две сумки патронов. Работа предстояла тяжёлая во всех смыслах. Но Иван не стал высказывать эти мысли вслух и изображал напускное спокойствие.

– Ну-ну, может, ты ещё и с рук попробуешь выстрелить? – хмыкнул наводчик, не высказав ни одним мускулом своего удивления, а потом уже более примирительно добавил: – Ладно, поглядим, покумекаем, что ты за фрукт.

Изучение материальной части противотанкового ружья Дегтярёва не заняло большого времени, так как ружьё было простым в устройстве и применении. Хотя вначале непривычно было прицеливаться, так как прицел и мушка находились сбоку от ствола, но, как сказал Кривошеин, что и «скотина ко всему привыкает, а уж человек и подавно». Да, действительно, вскоре Иван вполне освоился и с этим оружием, несмотря на то, что командир расчёта сразу же сказал ему, что его задача – таскать, а не стрелять из ПТР, тем более, что трёхлинейка тоже входила в вооружение расчёта и оставалась личным оружием помощника наводчика.

Иван, с недоумением глядя на младшего сержанта, спросил:

– Как же я буду это всё таскать?

– Как, как. Как накакаешь, так и съешь! На дальние расстояния вдвоём будем таскать или по очереди. Смотри, какой «какала» нашёлся, – не преминул съязвить Кривошеин.

Когда стали отрабатывать совместные действия применения ружья с подносом боекомплекта, подачей патронов при заряжании, устройстве гнёзд и перетаскивании ружья на запасную позицию, вот тут-то Кривошеин устроил молодому бойцу «весёлую жизнь», от которой у Ивана к концу дня еле волочились ноги, а руки гудели и ныли настолько, что хотелось бросить эту «чёртову железяку» и никогда больше к ней не подходить. Но бросить было нельзя, это молодой красноармеец прекрасно понимал и терпел изо всех своих ещё юношеских сил. Иногда бывали дни, когда Кривошеин, сам устав, давал роздых и своему бойцу. Они блаженно садились на сделанный в окопе из земли приступок и молчали, думая каждый о своём.

По сообщениям Совинформбюро Ваня Полуэктив знал, что немцами уже захвачены и его родные места, и Харьковская область, где он учился. Но что стало с родными, разбросанными по Украине, он не знал абсолютно ничего. «Наверняка Дмитрий, служивший в Белоруссии, где-то воюет, если, конечно, живой. А вот что с остальными?» – частенько думал он, несмотря на изнурительное военное обучение. Тревога за близких всё чаще и сильнее закрадывалась в душу Вани Полуэктива, поскольку уже поступала информация, иногда от политрука, иногда от беженцев, а когда и от вышедших из окружения солдат, что фашисты зачастую расправляются с невинными людьми, грабят и жгут дома. «Мама, тётя Мария и Галя наверняка остались на захваченной территории. Что там творится? А братья Фёдор и Кирилл где? Может, их тоже забрали в армию? Хотя в этой суматохе всё что угодно могло быть. А Прасковья с семьёй? Львов-то вообще в первые дни войны захватили», – эти мысли не давали ему покоя, неизвестность пугала, ухудшая настроение и усиливая сумятицу в его ещё неокрепшем, чертыхающемся из стороны в сторону сознании.

9

В январе 1942 года стрелковый полк, пополнившийся свежими подразделениями, прошедшими боевую подготовку, полностью укомплектованными штатными единицами вооружения, готовился вместе с другими частями и соединениями Юго-Западного фронта к проведению задуманной вышестоящим командованием фронтовой операции по освобождению территории Харьковской области.

В одном из этих прибывших недавно на фронт подразделений находился рядовой Иван Полуэктив.

Четырёхмесячная боевая учёба придала молодому бойцу больше уверенности в своих силах, во взгляде и фигуре вырисовывались мужественность и уже неподдельная взрослость.

Когда их рота прибыла на передовую, вместо подразделения, отправлявшегося на отдых и переформирование, последовала команда занять уже подготовленные окопы, осмотреться и приступить к маскировке и улучшению занимаемых позиций. Напротив, за рядами колючей проволоки, на небольшой возвышенности виднелось село, занятое немцами. Оно носило смешное название Длинненькое.

Основной массе бойцов повезло, так как не надо было долбить замёрзшую землю, строить землянки. Но отделению бронебойщиков пришлось оборудовать позиции своих двух расчётов, поставленных на флангах роты, так как у заменщиков ещё не было противотанковых ружей. Начались так уже хорошо знакомые Ивану земляные работы. Только теперь было понятно, что если как следует не зароешься в землю, не замаскируешь позицию, не подготовишь запасную, то вряд ли долго проживёшь. Бронебойщики с ожесточением начали долбать землю, с некоторой завистью поглядывая на сослуживцев, пришедших на готовенькое. Но когда командир роты старший лейтенант Макаренко, пройдя по всем траншеям и окопам, приказал взводным дать команду на улучшение всех позиций, занимаемых ротой, и все бойцы начали копошиться, углубляясь и маскируя свои огневые точки, бронебойщики заметно ожили, так, словно получили подмогу и дополнительную силу. При этом они подшучивали друг над другом, пытаясь по мере возможности хоть как-то отвлечь своё тело от тяжести выполняемой работы.

– Ну что, Ванька, что пыхтишь и пускаешь пар, как паровоз? Смотри, чтоб задний клапан не открылся, а то придётся противогаз надевать, – кричал, махая сапёрной лопаткой, Кривошеин.

– Не бойтесь, товарищ младший сержант, клапан не откроется, давно уже уголёк прогорел, – несколько неожиданно для себя ответил Полуэктив, намекая на отсутствие запаздывающей где-то полевой кухни.

– Да, действительно, кишка к кишке уже прилипла и хочет от горя задавиться. Пора бы и пожрать.

Постепенно позиция бронебойщиков приобрела привычные очертания, как и весь передний край, занятый окапывающимися или уже окопавшимися боевыми подразделениями.

Наконец появилась полевая кухня с долгожданным обедом. Через некоторое время последовала команда на приём пищи. Как-то сразу подобрели лица бойцов, радостно расправлявших усталые руки и плечи.

Весело забрякали ложки и котелки, как будто напевали несуразную и немелодичную, но всё же чем-то приятную песню.

Потом было три относительно спокойных дня, когда можно было немного расслабиться.

Иван, как и все другие новички, постепенно привыкал к периодическим перестрелкам с обеих сторон, осветительным ракетам, зависавшим над немецкими окопами, далёкому урчанию немецких танков и другой техники. Но на четвёртый день что-то стало меняться: забегали связисты и посыльные, потом к ротному были вызваны командиры взводов. К вечеру уже все бойцы негласно знали, что завтра начинается наше наступление. Смысл этого слова – наступление – не сразу дошёл до Ивана. Но потом вдруг он со всей ясностью понял, что завтра у него первый бой, который может стать и последним в его короткой жизни. Как-то сразу накатилось волнение, а сможет ли он не испугаться, сможет ли перебороть страх, но давнее мальчишеское, а теперь уже почти взрослое сознание говорило о том, что главное – не опозориться, а значит, стиснуть зубы и преодолеть этот подлый, предательский страх, сказать себе: «Я мужик, я смогу!» Он много раз как будто перекручивал плёнку мыслей, возвращая и возвращая всё в исходное положение.

В конце концов, уже устав от надоедливо повторяющихся в мозгу слов, он решил: «Должен смочь! Я ведь не трус!» Но тут же червячок сомнения как будто шепнул: «Кажется, не трус?!»

Наступление началось на рассвете 18 января с нашей массированной артиллерийской подготовки. Иван, прижавшись к стенке окопа, наблюдал за фонтанами подбрасываемой взрывами земли на немецкой стороне. Ему казалось, что вздрагивание земли передаётся в каждую клетку организма, заставляя его тело вибрировать и трепетать. Вдруг в голове возникла злорадная мысль: «Вот вам, гады, получайте, фрицы паршивые!» Он думал, что теперь-то они легко возьмут это смешное Длинненькое, после такого мощного артналёта.

Расчётам бронебойщиков было приказано во время атаки оставаться на своих местах, выявлять огневые точки противника и своим огнём подавлять их.

Артиллерийская подготовка закончилась. Едва замолкли пушки, последовала команда ротного Макаренко:

– Рота, в атаку, цепью, вперед! За Родину! Ура-а-а!

По мере того, как бойцы, покидая окопы и разворачиваясь в цепь, начинали полубежать-полуидти, «Ура!» превращалось в отчаянное и надрывное «А-а-а-!», которое прекратилось, когда с немецких позиций последовал шквальный огонь.

Этот немецкий огонь вызвал у Полуэктива такое удивление и внутреннюю оторопь, что когда Кривошеин выстрелил, он только после свирепого окрика сержанта «Ванька, мать твою, патрон!» пришёл в себя и начал действовать, как тому учили, хотя он, как ни пытался, не понимал, куда стреляет его командир, цели он не видел.

Тем временем, не пройдя и половины расстояния до позиций противника, рота залегла. Немцы не давали даже поднять головы, без передышки поливая огнём из пулемётов и пехотных миномётов.

Кривошеин пытался вычислить огневые точки и стрелял, с остервенением матерясь и ругаясь на себя и заодно на Ивана за промахи, за то, что немецкие пулемёты всё били и били, не жалея боеприпасов, поднимая полоски брызг снега и земли в рядах наших бойцов.

Младшему сержанту было понятно, что надо менять позицию, зайти с фланга и лупануть по этому проклятущему пулемёту, точнее, по пулемётным позициям, но без команды это он сделать не мог… приходилось ждать. И когда к ним в окоп спрыгнул посыльный от командира взвода, Кривошеин с облегчением подумал: «Наконец-то!» Задание было получено именно такое, как и предполагал и о чём думал наводчик. Он даже мысленно возликовал своей прозорливости, сказав самому себе: «Соображаешь, Тихон Матвеевич!»

Иван, услышав эти тихо произнесенные слова, недоумённо спросил:

– Кто это – Тихон Матвеевич?

– Дед Пихто. Дурень ты, малой. Своего командира надо знать наизусть и понимать наскрозь, понимать даже, когда он хочет пёрнуть, а когда по шее дать, – как всегда язвительно ответил Кривошеин. Но это слово «малой» в его устах смягчало всю остальную колкость и грубость, брошенные своему второму номеру. Кривошеин ясно понимал, что сейчас и ему, уже понюхавшему все прелести войны, и вот этому, по сути, мальчишке предстоит выполнить трудную, может быть, смертельную, но такую необходимую работу. А Иван был удивлен и этому парадоксальному обстоятельству, и самому себе, что за эти месяц-полтора он впервые узнал, как звать-величать Кривошеина, который был до этого только командиром расчёта, или младшим сержантом, или наводчиком, или первым номером, или в его мыслях просто Кривошеиным, но никак уж не гражданским «Тихоном Матвеичем».

– Полуэктив, будешь следовать за мной в двухтрёхметрах. Без моей команды не высовываться. Одним словом, поперёд батьки в пекло не лезь, а то отшибёт головёнку-то и не заметишь, куда она пропала, – это было сказано так яростно и убедительно, что как-то сразу внутренне мобилизовало Ивана. Он почувствовал, как его организм настраивается именно на тяжёлую работу, а мандраж страха смерти превращается в мандраж нетерпения: начать эту, теперь уже неизбежную, боевую работу.

10

Ход сообщения, предусмотрительно прорытый до неглубокой балки, помог Кривошеину и Полуэктиву благополучно, хоть и не без труда, преодолеть приличное расстояние до этого естественного укрытия. Слева от них вела бой вторая рота их батальона.

Бронебойщики находились в стыке между соседней и их ротой. Причём, похоже, вторая рота вела более успешный бой, так как звуки стрельбы и взрывов слева постепенно стали удаляться.

До выхода из траншеи сержант сунул Ваньке в руки замызганную, в каких-то бурых пятнах серовато-белую простынь, неизвестно когда и где добытую предприимчивым Кривошеиным. Он начал накидывать на свои плечи точно такую же простынь, предварительно оторвав от неё небольшой кусок, для того чтобы обернуть этот кусок вокруг каски, завернув края белого материала под шапкой-ушанкой.

– Делай так же, как я, – зашипел Кривошеин в ухо своего второго номера, – да побыстрей, что застыл, как суслик тупорылый!

После того, как бронебойщики закончили маскировочные мероприятия, младший сержант переправил противотанковое ружьё со дна траншеи на дно балки, потом вывалился сам. Он с трудом на своём плече и спине приспособил тяжеленное ружьё и, задыхаясь от нагрузки, пополз по балке. Полуэктив последовал за ним с боеприпасами и своей штатной винтовкой.

Нагрузка была очень тяжёлая, уже через несколько метров сердце Ивана как будто пыталось вырваться из груди, стало стучать в висках, казалось, ещё немного, и можно задохнуться. Когда бронебойщики проползли метров двадцать, Кривошеин понял, что так они далеко не уйдут, отдышавшись, он оглянулся и негромко сказал:

– Ванька, сейчас будем пробовать короткими перебежками продвигаться по балке, а иначе всех наших перебьют, пока мы доберёмся до места. Я бегу, ты лежишь, я упал, ты встаешь и бежишь. Понял, едрёна вошь?!

– Так точно! – коротко выдавил Ванька, да длиннее и не надо было.

Что это было за место, Кривошеин не стал объяснять, потому что попросту и сам не знал, где будет это место, с которого можно будет стрелять по источнику пулемётного огня, почти беспрерывно изрыгавшему этот огонь, несущий ужас невидимой смерти для ребят их залегшей роты.

И бронебойщики начали этот бег с препятствиями. Они удачно преодолели метров двести, по ним никто не стрелял. Балка, как надёжный друг и товарищ, пока прикрывала от невидимого врага.

Надо было осмотреться. Сержант решил выглянуть, когда на верхнем краю балки пошёл мелкий кустарник, воспользовавшись этим естественным укрытием. Шёпотом приказав Ивану оставаться на месте, он, медленно волоча ПТР, выполз к ближайшему кусту тальника. На счастье бронебойщиков, место для позиции было удачным. На склоне высотки, в метрах четырехстах, небольшими чёрными пятнами были видны бойцы лежащей роты, которые за это время сумели, видимо, зарыться в снег, набросав его на себя. Но также видны были длинные большие пятна, скорее всего, уже убитых солдат.

С этого места, хотя и под значительным углом, можно было рассмотреть бруствер немецких окопов. По разумению Кривошеина, было здорово, что они вовремя остановились, иначе можно было напороться на огонь немцев из траншей слева, которые, скорее всего, где-то совсем рядом. Кусты, хотя и мешали увидеть обстановку слева, но зато открывали часть немецкой обороны перед ним. В то же время большая часть огня, а значит, и внимание фрицев было направлено на залегшую роту, а не сюда, на эти кусты. Сейчас он должен увидеть, откуда бьёт пулемёт или, может, пулемёты, а там «дело техники». И как будто поддаваясь мысленному «гипнозу» Кривошеина, немецкий пулемёт действительно застучал короткими очередями. Всматриваясь до боли в глазах и жалея об отсутствии хотя бы плохонького бинокля, младший сержант понял, что этот пулемёт находится, видимо, в замаскированном и стоящем в капонире немецком бронетранспортёре, очертания задней части которого можно было разглядеть с этого угла наблюдения. Бронебойщик не торопясь вставил патрон в ружьё, затем аккуратно поставил ПТР на сошки, тщательно прицелился в точку, где, по его мнению, должен быть пулемёт, и выстрелил.

На какие-то секунды пулемёт замолк, а потом опять начал поливать огнём, но уже расширив вправо сектор обстрела.

– Твою ж мать, промазал! – просипел Кривошеин и, зарядив второй патрон, стал выцеливать огневую точку немцев.

В это время и младший сержант, и Полуэктив, лежавший внизу балки, услышали сначала шелест, а потом нарастающий звук, который преобразовался в вой, и всё это завершилось резким и звонким ударом немного правее позиции первого номера. Комья земли и снега посыпались на голову Ивану. Потом шарахнуло немного впереди, потом сзади и на время затихло. Ванька, всем своим телом вжавшийся в снег, прислушался. Пересилив страх, он поднял голову, ожидая команды или хотя бы какого-то знака от своего командира, но наверху было тихо.

Тогда он понял: что-то случилось с Кривошеиным. Повинуясь своей совести, своему долгу, Полуэктив рванулся наверх. Оказавшись возле Кривошеина, он начал его трясти, пытаясь понять, что с ним.

– Тихон Матвеевич! Матвеич! – повторял он неосознанно, позабыв о какой-либо субординации, растерявшись, как человек, потерявший надёжную опору под ногами и готовый рухнуть куда-то в неизвестность. Когда Иван неосторожно дотронулся до правой руки Кривошеина, тот застонал и очнулся. Только теперь Ванька рассмотрел кровь, проступившую через ватник и оставлявшую красные пятна на скомканном краю маскировочной простыни.

Кривошеин, почувствовав сильную боль в предплечье правой руки, понял, что его зацепило осколком мины, и теперь он не боец.

– Иван, что замер. Принимай ружьё! Стреляй! Слева от нас бронетранспортёр. Живей, малой! – пересиливая боль, успел сказать он и отключился.

Получив конкретную команду, Полуэктив всё же пребывал в некоторой нерешительности по поводу порядка действий. Несмотря на неопытность, он уже знал, что надо было бы перетянуть Кривошеину руку выше места ранения. Но приказ командира, задание, которое они выполняли, и время, которого не было, заставили его быстро осмотреть ПТР. Убедившись в исправности и заряженности ружья, Иван начал искать цель. Но цели он не видел. Ему казалось, что он целую вечность не может найти эту цель, этот проклятущий пулемёт, который уже уложил целую кучу наших.

В этот момент пулемёт начал опять отрывисто бить короткими очередями, как бы хвалясь своей живучестью, своим превосходством перед наступающими.

Полуэктив, наконец, увидел то, о чём говорил наводчик, но в то же время он понял, что с этой позиции вряд ли с первого раза можно попасть в бронетранспортер, а второго выстрела фрицы могут и не дать сделать, как это уже и произошло с Кривошеиным. С появлением такой мысли у него все страхи отошли на второй план, а в голове наступили ясность и понимание, что делать.

Не без труда приспособив на своей спине непомерно тяжелое в лежачем положении ружьё и рассовав по карманам и за пазуху несколько патронов, он боком пополз к чернеющей впереди воронке.

Иван заполз в воронку, немного отдышался, проверил, на месте ли на ушанке кусок простыни, и выглянул из укрытия. Отсюда нечётко, недостаточно понятно вырисовывался бронетранспортёр, из которого и стрелял немецкий пулемёт.

– Ах, вот ты где, гад мохноногий. Держись, сволочь фашистская! – бормотал злорадно Полуэктив, решительно настраиваясь на выстрел. До автоматизма отработанные на тренировках действия позволили Ивану в считанные секунды привести ПТР в готовность. Он прицелился, наведя мушку на предполагаемое место турели вражеского пулемёта, спокойно нажал на спусковой крючок. Через мгновение пулемёт замолчал. Иван быстро зарядил патрон и выстрелил ещё раз, на удачу, по видимой задней части бронетранспортёра. Несколько неожиданно для Полуэктива он увидел взрыв, видимо, произошедший из-за попадания его пули или в какие-то боеприпасы, лежавшие в бронетранспортёре, или в бак с топливом. Но это было теперь неважно, пулемёт молчал.

Командир роты Макаренко тоже понял, что бронебойщики успешно выполнили его задание. Не теряя времени, ротный поднялся во весь рост и крикнул что есть мочи:

– За мной, в атаку! Вперед! – и бросился, увлекая за собой бойцов, как будто очнувшихся от сна, уже, казалось, насмерть пристывших к земле. Вначале нестройное «Ура!» превратилось в надрывное «У-а-а!», а потом переросло, многократно усилившись, в более подходящее в эти минуты «А-а-а!», которое стремительно и угрожающе безжалостно покатилось в сторону немецких окопов.

Постоянно ожидавшие этой атаки немцы всё же на некоторое время растерялись, неожиданно утратив свою мощную огневую поддержку. Этого хватило большей части бойцов роты преодолеть расстояние до немецких траншей, несмотря на трескотню шмайсеров и взрывы немецких гранат. Началась рукопашная схватка.

В это время Ванька Полуэктив мчался, полусогнувшись и петляя между кустами, к брошенному у балки Кривошеину. Это решение Иван принял уже без больших колебаний, рассудив, что с ПТР и боеприпасами он один по снегу не сможет бежать, попросту не хватит сил. К тому же он оставил свою винтовку и вторую сумку с патронами возле младшего сержанта. Но самое главное, он бросил раненого командира, хотя и по его же приказу.

Начав бежать, Иван услышал непонятные отрывистые свистящие звуки, которые, как ему казалось, неслись мимо него со всех сторон. Только по срезаемым веткам на кустах он догадался, что это свистят пули. Но даже поняв эту разнобойную песнь смерти, он не стал падать на землю и укрываться. Просто он всё ещё был мальчишка, у которого не было выработано чувство самосохранения и опасности.

Добежав до Кривошеина, Иван упал рядом с сержантом и увидел, что тот в сознании и вопросительно смотрит на него, скрипя зубами и как-то зло постанывая, видимо, изо всех сил пытаясь не показать мальчишке свою слабость.

– Всё в порядке, я подбил БТР, наши уже в немецких окопах, сейчас перевяжу, – быстро выпалил Иван, предупреждая все возможные вопросы командира.

Превозмогая боль, Кривошеин изобразил подобие улыбки, потом, не находя сил для слов благодарности, просто приподнял вверх большой палец левой руки.

Потом выдавил:

– Моим ремнём перетяни руку на плече и больше ничего.

Полуэктив уже рассмотрел, что из рукава ватника сержанта торчит большой осколок немецкой мины.

Ванька не без усилий добыл сержантский ремень, примерил его на здоровой руке наводчика, штыком проковырял в ремне дырку и начал самое для него трудное: по возможности не причиняя боли, перетянуть раненную руку Кривошеина. Во время этой операции Кривошеин ненадолго вновь отключился. Видимо, боль в руке была просто невыносимой.

Очнувшись, сержант тихо приказал Ивану:

– Оставь меня тут, Ванька, а сам вперёд за ротой, только ПТР сюда подтащи, а сам с винтовкой дуй.

– Хорошо, Тихон Матвеич, – опять по-неуставному сказал Иван, – я обязательно с ребятами вернусь за вами.

Когда Полуэктив подбежал к воронке, где оставил ружьё, то увидел рядом со старой воронкой новую. Приклад ружья торчал снаружи, а ствол был присыпан снегом и землёй. Потянув изо всех своих сил за приклад, Плуэктив обнаружил, что ствол загнут, мушка отсутствовала, были и другие повреждения, но это уже не имело никакого значения. Оружие было абсолютно непригодным для стрельбы, и вряд ли его можно было восстановить. Но надо было отчитаться перед командиром. Ванька, хотя и с неохотой, потащил этот, фактически, металлолом к Кривошеину.

Только тогда, когда он уже с винтовкой то бежал, то шёл вслед ушедшей роте, у него вдруг в голове скользнула мысль: «А если б я остался у ПТР?» Но эта мысль быстро пропала, так как впереди, в открывшейся его взгляду деревне, шёл бой. Доносились разрывы гранат, шипенье мин, вой снарядов, свист пуль и всего того, что могло в считанное мгновенье убить, разорвать в клочья, превратить в мокрое место такое беззащитное и хрупкое человеческое тело, всё его существо. Существо, которое не могло и не хотело осознавать даже самой возможности исчезнуть, уйти в никуда, вдруг раствориться в необъяснимой, непонятной разуму бесконечности или попасть в какой-то тот, иной фантастический мир, который именно иной, то есть абсолютно другой, абсолютно нечеловеческий, то есть – чужой.

Бой уже шёл где-то на дальней от Ивана окраине села Длинненькое. На пути Полуэктива постоянно попадались тела убитых: то наших, то немцев. Земля, перемешанная со снегом, местами казалась ему просто пропитанной пятнами, брызгами, а кое-где залитой лужами тёмно-красной крови.

Возле одной из ещё дымящих воронок он увидел оторванную снарядом окровавленную ногу, которая была в ватной штанине, с голой красно-синюшной ступней. Валенок и портянка от этой ноги (так подумал Полуэктив: не от человека, которого скорее всего больше не было, а именно от ноги) валялись рядом. Ошмётки мышц бедра и торчавшая раздробленная белая кость настолько сильно ударили по нервной системе Ивана, что он почувствовал нарастающий прилив тошноты и рвотный рефлекс, который пришлось подавить, так как пустой желудок не мог выдать наружу ничего, потому что там давно ничего не было. Возникла только одна мысль: бежать и бежать прочь от этого ужаса, может, к другому ужасу, но это потом, а не теперь.

Вскоре он добрался до нашей атакующей цепи и сам, без ожидания команды, лишь иногда поглядывая на действия бойцов-соседей, начал стрелять по мелькающим силуэтам вражеских солдат. Рядом с ним оказался усатый, возрастной солдат, который в промежутках перезаряжания и выстрелов спросил:

– А ты откуда такой хлопец взялся?

– Бронебойщик, – коротко ответил Иван, – а это первая рота?

– Да, первая, милок, – как-то по-отечески, с совсем не соответствующей моменту тёплой интонацией в голосе, ответил усатый.

Так вдвоем, как будто связавшись невидимой нитью товарищеской поддержки и таким образом как будто удвоив свои силы и добавив двойную порцию уверенности, они перебегали от одного плетня к другому, от одной хаты к другой, почти синхронно стреляя и перезаряжая винтовки и прислушиваясь к теперь уже слышимым командам «местного» командира взвода, к которому прибился Полуэктив. Примерно через полчаса вся деревня была освобождена. Иван видел, как вдалеке мелькали убегающие немцы, пытающиеся скрыться в спасительном для них леске.

Сверху пришёл приказ: роте занять позиции на окраине деревни, в окопах второго немецкого эшелона. Сил и средств для преследования немцев на этом участке фронта уже не хватало, в подразделениях осталось чуть больше половины личного состава, необходимо было пополнить боевой запас, покормить личный состав и дать хотя бы короткий отдых.