Текст книги "В стремлении – жить!"

17

Через два часа отряд, не встретив на своём пути ни своих, ни чужих, вышел на окраину леса. Дальше рос мелкий кустарник, как оказалось, скрывавший в своих зарослях узкую мелкую речушку. Вдали виднелись холмистая, безлюдная местность и небольшой участок просёлочной дороги, уходящей за дальний холм. Не переходя речки, Макаренко решил сделать привал. Здесь можно было немного передохнуть, не обнаруживая своё присутствие. Некоторые солдаты сохранили свои вещмешки, в которых в сумме нашлось с полтора десятка сухарей, которые были по-братски разделены. Почти у всех сохранились фляжки, которые быстро были наполнены хоть и тёплой, но прозрачной водой из речушки. Размачивая твердые, как дерево, сухари, кто-то из бойцов быстро расправился с этой малюсенькой порцией еды, а кто-то, засунув сухарь в рот, рассасывал его во рту, пытаясь продлить присутствие вкуса этой незатейливой пищи. Но зато всем удалось утолить мучившую их жажду и водой создать иллюзию наполнения желудка. Настроение в отряде заметно улучшилось. Иван, привалившись спиной к дереву и быстро скинув сапоги с портянками, получал удовольствие от накатившей на его тело и особенно на ступни ног живительной прохлады, которая быстро восстанавливала силы. Впрочем, это блаженство испытывали и все бойцы. Только Макаренко и Воронов после короткого перекуса отошли немного в сторону и что-то активно обсуждали между собой, неотрывно глядя в сторону открытого пространства. Видимо, приняв какое-то решение, они вернулись к отдыхающим бойцам, и Макаренко сказал:

– Отдыхаем ещё с полчаса. Потом, Хренов и Полуэктив, пойдёте разведать местность.

– Так часов же нет, товарищ старший лейтенант, – промолвил Иван.

– По моей команде пойдёте! – недовольно ответил ротный, уже присаживаясь для столь скоротечного отдыха.

18

Когда примерно через часа полтора Хренов и Полуэктив вернулись с задания, уже наступил вечер, принесший весеннюю майскую прохладу.

Хренов по праву старшего по возрасту стал докладывать Макаренко, что просёлочная дорога идёт к небольшой деревеньке, расположенной километрах в двух отсюда, обойдя несколько домов, они узнали, что немцев в деревне нет и не было. Иван добавил, что сразу за деревней начинается сосновый бор и что один из местных мужиков сказал, что до Донца ещё километров 10–12.

– Бойцы, быстро выдвигаемся, – спокойно сказал ротный. Но и без этого все уже стояли возле него, взбодрённые и отдыхом, и хорошими новостями, а также появившейся надеждой на какой-никакой ужин.

Отряд спешно двинулся в сторону деревеньки Заборье. Конечно, эта поспешность была обоснована попыткой как можно скорее дойти до своих, а также выйти из тревожной неопределённости своего настоящего положения, когда ничего не понятно – где фронт, где немцы. Макаренко и Воронов намеренно, чтобы не посеять панику, не обсуждали с бойцами эти навязчивые вопросы. Офицеры переглянулись между собой, когда услышали, что немцев в деревне не было и нет; их предположение о том, что они попали в окружение, кажется, не оправдывалось.

Маленький отряд, быстро дойдя до околицы деревни, уже начал поворачивать на её единственную улочку, когда все сначала услышали, а потом слева увидели замелькавшие поверх деревенских плетней грузовые машины, а прямо на них с противоположного конца улицы уже выезжали немецкие мотоциклы.

Назад, на открытую местность отступать было нельзя, оставался единственный путь – направо, через огороды к недалёкому лесу.

Макаренко только успел крикнуть:

– Направо, к лесу!

А немецкий пулемёт, установленный на первом мотоцикле, уже начал поливать их смертоносным дождём.

На счастье Ивана, рядом с ним в плетне оказалась спасительная дыра, в которую он нырнул, успев перед этим пальнуть из своей винтовки в сторону мотоциклов, но потом свист пуль заставил его упасть в высокую сухую траву заросшего огорода. Он слышал, как там, ещё за плетнём, кто-то вскрикнул и упал, сражённый пулей, а потом, несмотря на свист пуль, на треск расцепляемого пулями плетня, на летящие от него щепки, срезаемые стебли травы, бросился к видневшемуся углу сарая. Заскочив за сарай, Иван развернулся и успел сделать ещё два выстрела из-за угла сарая по мелькавшим каскам немцев, а затем, не увидев никого из своих, бросился в сторону леса. Сарай и другие постройки удачно прикрывали его, и он, благополучно добежав до леса, нырнул в первую попавшуюся ложбинку, заросшую кустами и багульником. От быстрого бега сердце колотилось, бешено отдаваясь в груди. Он, захлёбываясь и положив голову на руку, глотал воздух и хватал, хватал и хватал ртом живительный воздух. Когда Иван пришёл в себя, то услышал справа от себя стрельбу и осторожно выглянул из своего укрытия. По полю, в метрах пятидесяти от него, бежал, припадая на одну ногу, политрук Воронов, а наперерез ему мчался мотоцикл с двумя немецкими автоматчиками, а чуть дальше и сзади – ещё один мотоцикл с ручным пулемётом на коляске. Немецкий пулемётчик дал короткую очередь, и Воронов упал, потом поднялся и уже беспомощно стоял, и смотрел на подъезжающих немцев. Иван подтянул к себе винтовку, намереваясь хоть как-то помочь политруку, но обнаружил, что у него остался всего один патрон. Было понятно, что этот патрон ничего уже не мог решить.

Немцы, догнавшие Воронова, решили, видимо, поиздеваться над политруком. Один из них, подойдя к нему, потянулся рукой к медали, висевшей на груди политрука, но Воронов резко отстранил её, процедив сквозь губы:

– Не трожь, гад, не твоё!

Свирепое лицо политрука выражало такую лютую ненависть к этому фашисту, что тот на секунду опешил, но потом рявкнул: «Шайсе!» – и в упор выстрелил из шмайсера. Потом злобно сорвал с гимнастёрки убитого политрука медаль, повертел её в руке, затем приложил к своему заду. Услышав смех своих товарищей, он, довольный удавшейся шуткой, подошёл к ближайшему дереву, не без труда прикрепил к стволу медаль и остервенело стрелял до тех пор, пока не попал в металлический кружок медали.

Галдя и смеясь, немцы развернули свои мотоциклы и уехали в сторону деревни.

19

Подождав некоторое время, пока удалится шум мотоциклов, Полуэктив добрался сначала до дерева, возле которого лежала искорёженная пулей медаль «За боевые заслуги», а затем, чтобы быть незамеченным, подполз к телу политрука. Воронов лежал с открытыми неподвижными глазами, смотрящими небо, грудь его была изрешечена пулями. Иван прикрыл ладонью веки политрука и пополз к лесу, потом встал и пошёл в восточном направлении.

Так он остался один. Смутные мысли терзали его душу. Он сожалел о том, что не выстрелил, но в то же время оправдывал себя тем, что это бы не помогло политруку, и, скорее всего, он сейчас так же валялся бы мёртвым. Иван раз за разом прокручивал в своём мозгу ту ситуацию, в которой оказался:

– Эх, если бы не один патрон. Да, если бы не один патрон…

Он повторял это до тех пор, пока на его пути не оказалось большое дерево с дуплом. Он остановился, размышляя, правильно ли будет, если он спрячет свою медаль «За отвагу» в этом дупле. Решившись, он поставил винтовку возле дерева и не без труда добрался до дупла, вытащил из кармана гимнастёрки завёрнутую в тряпицу медаль, положил её на дно неглубокого отверстия, тяжело вздохнул, мысленно обругав себя за это. Потом снял с шеи и присоединил к медали пластиковый пенал со своими данными и прикрыл всё небольшими палочками от сломанной ветки. Красноармейскую книжку, которая была при нём, он всё-таки решил оставить у себя.

Спустившись на землю, Иван почувствовал наваливающуюся усталость во всём теле. Все злоключения, случившиеся в течение дня, заставляли его остановиться. Он попил из фляжки тёплой и невкусной воды.

Вечерело. Пройдя ещё минут пятнадцать, он присел возле дерева и, окончательно сморенный усталостью, заснул.

Проснулся Иван от холода, пронизывающего его через солдатскую гимнастёрку.

Было раннее майское утро. Сквозь ветви деревьев едва начал пробиваться свет.

Дрожа всем телом от холода и сырости, он с трудом трясущимися руками расстегнул ширинку, почувствовав облегчение, как в детстве, после долгого и глубокого сна.

Ориентируясь на брезживший свет, он, чтобы согреться, сначала побежал, потом быстрым шагом пошёл навстречу занимавшемуся рассвету.

Когда почти уже рассвело, Иван увидел просеку, по которой шла накатанная лесная дорога. Он пересёк дорогу и, пройдя ещё немного, за деревьями увидел стоящую тентованную грузовую машину. Полуэктив быстро пригнулся, спрятавшись за ближнюю сосну. Он всматривался сквозь деревья, намереваясь взять немного в сторону от машины. Было непонятно, что это за машина, наша или немецкая, есть в ней кто-нибудь или нет.

Но вдруг за спиной раздался окрик:

– Хенде хох!

От неожиданности Иван вздрогнул, резко обернулся и увидел в трёх шагах от себя немца с направленным в его сторону стволом шмайсера. Угрожающая поза немца говорила, что тот саданёт из автомата не церемонясь.

Делать было нечего. Полуэктив поднял руки, оставив на земле винтовку.

– Ап, ап! – сказал немец, водя стволом в правую сторону.

Иван отошёл от винтовки. Подойдя к нему, фриц ткнул его стволом автомата в грудь, показывая, чтобы тот двигался в сторону видневшейся машины.

– Рус, шнель! – добавил он повелительно, подобрал винтовку, закинул её за плечо и, периодически тыкая в спину Ивана автоматом, повёл его к машине.

Возле машины копошилось десятка полтора немцев. Один из них, видимо, водитель ковырялся под капотом автомобиля.

Грузовик из-за поломки отстал от колонны. Конвойный подвёл Полуэктива к фельдфебелю – старшему из этой команды – и доложил, что поймал русского, который наблюдал за ними из-за дерева. Фельдфебель приказал солдату обыскать пленного. С Ивана сорвали вещмешок и вытряхнули из него нехитрые солдатские пожитки, заставили вывернуть все карманы, снять сапоги.

Глядя непонимающим взглядом в красноармейскую книжку, фельдфебель спросил:

– Зольдат? Партизанен?

– Солдат, – тихо ответил Иван, всё ещё обескураженный и подавленный своим таким неожиданным и нелепым, на его взгляд, пленением.

Фельдфебель зло швырнул в сторону не до конца понятый им документ. Он не знал, что дальше делать с этим русским пленным. Если бы это был взрослый мужик, то он скорее всего приказал бы его расстрелять, чтобы избавиться от неожиданной обузы, а на этого мальчишку рука как-то не поднималась. Немного подумав, фельдфебель приказал одному из солдат связать руки Ивана его же поясным ремнём, предварительно разрешив всё-таки надеть портянки с сапогами.

Потом его затолкнули в кузов грузовика и жестами приказали сесть между скамейками на пол.

Примерно через полчаса подъехала ещё одна машина, немцы заметно оживились, а ещё через некоторое время Полуэктив услышал, как заработал двигатель на автомобиле, в котором он сидел. Немецкие солдаты начали залазить в кузов. Один из них, не без умысла, пнул ногу Ивана, сделал зверское лицо, прошипев: «Рус швайн», – а потом загоготал, видимо, удовлетворённый тем, как русский солдат быстро поджал под себя ноги.

Машина двинулась, её часто встряхивало на ямах и ухабах. У Ивана стали затекать поджатые ноги, а вскоре и связанные руки, да и ягодицы саднило от постоянной тряски. Он пытался как-то расслабиться, подсовывая ноги под скамейку, потом обратно. Немецкий солдат, сидевший рядом с Иваном, обратил внимание на его ёрзания и в конце концов, пожалев, молча развязал ему руки. Теперь Полуэктив, опираясь на руки, мог смягчать удары о жёсткий пол кузова.

Иван благодарно посмотрел на немца, но тот, изображая полное равнодушие, глядел прямо перед собой.

Вскоре они выехали на шоссе, по которому двигалась многочисленная немецкая техника. Через некоторое время автомобиль остановился, обогнав колонну конвоируемых пленных. Фельдфебель о чём-то поговорил со старшим конвойных, потом крикнул в сторону кузова. Солдаты в кузове немного раздвинулись и вытолкали Ивана наружу. Он хотел подобрать свой ремень, но сделать это ему не дали, ближний конвойный прикладом винтовки затолкнул его в колонну наших пленных, которых было около полусотни.

20

Колонна двинулась по пыльной обочине, припекаемая уже высоким дневным солнцем, поднявшимся над ближним лесом и довольно-таки широкой дорогой, по которой сновали бронемашины, автомобили, мотоциклы, редкие конные обозы.

Полуэктив осмотрелся: рядом с ним шёл низкорослый красноармеец лет двадцати пяти, с синяком под глазом, совершенно босой, в разорванной почти до пояса гимнастерке.

– Чо, парень, смотришь? Красавец, да? Это я сбежать хотел. Вот и получил от фрицев. Ничего, всё равно сбегу, дай время, – тихо, как бы про себя сказал солдат. А потом добавил: – Будем знакомы, Васька меня кличут.

– Иван, – так же тихо сказал Полуэктив.

Васька хотел ещё что-то сказать, но ближний конвойный, видимо, всё-таки услышав голоса пленных, сделал угрожающий жест винтовкой и рявкнул:

– Алле швайген! (Всем молчать!)

Пришлось какое-то время идти молча. Ивану нестерпимо хотелось пить, к тому же и голод начал накатывать периодическим урчанием в животе и общей усталостью всего тела.

Вдруг где-то впереди начали слышаться частые взрывы, похожие на бомбёжку. Весь поток машин и людей начал постепенно замедляться. Колонна пленных вынуждена была остановиться. Конвойные тревожно прислушивались к грохоту и шуму, слышавшемуся вдалеке. Пленные тоже начали переглядываться, соображая, что же так встревожило фашистов и что ждать от обеспокоенных и поэтому непредсказуемых конвоиров, которые по-прежнему не давали даже присесть, периодически оглашая округу злобными лающими окриками, таким образом реагируя на малейшие лишние движения в колонне. Эта остановка говорила о каком-то неожиданном препятствии, образовавшемся на пути следования.

Внезапно впереди, по ходу движения, сначала послышался шум приближающихся самолётных моторов, а потом из-за смыкающихся на горизонте деревьев выскочили два наших штурмовика, которые с оглушительным воем пикировали на весь этот стальной и людской поток, сбрасывая бомбы и поливая смертоносным дождём из пулемётов.

Ужас смертельной опасности заставил всех: и конвоиров, и пленных – броситься, падая в кювет, подальше от дороги, не дожидаясь ни команд, ни окриков. В мозг каждого, как вооружённого, так и безоружного человека, в каждую его клеточку въедался пронзительный звук смерти, прилетевшей так неожиданно сверху, из спокойного голубого и безоблачного неба. Упав на землю, Иван тут же, рядом, услышал голос Василия:

– Ну что, Ванька, ты со мной? Бежим!

Невольно повинуясь последовавшей команде соседа, Иван вскочил и бросился вслед за метнувшимся в сторону леса Васькой. В это время вдоль дороги ещё вздымались фонтанчики пыли, поднимаемые пулями первого самолета, а второй самолёт уже своим оглушительным рёвом прижимал всех к земле, никому не давая поднять голову. Один из конвоиров краем глаза всё же увидел двух убегающих пленных и стал целиться в спину одного из них, но в этот момент рядом с ним прошла пулемётная очередь, и он невольно опустил голову, а когда поднял её, было уже поздно, на опушке леса никого не было.

А беглецы неслись уже по спасительному лесу изо всех оставшихся сил, не обращая внимания на всё творившееся вокруг них. Но вскоре Василий начал припадать на левую ногу и потом остановился.

– Ванька, глянь-ка на пятку, – сказал он, сев на землю, и сморщился от боли, – на палку какую-то наступил. Иван увидел, что голые пятки обеих ног Василия в сплошных ссадинах и мелких порезах, а в левой торчит впившийся небольшой обломок от сучка. Он быстро выдернул занозу из пятки товарища, который при этом вскрикнул и выругался отборным матом.

– Так. Что же делать? Как дальше идти с голыми ногами? – сказал Васька, задавая вопрос больше себе, чем Ивану. А потом тут же принял моментальное решение: сбросил с себя гимнастёрку и попытался оторвать рукав, но сил у него на это не хватило:

– Вот зараза, крепкая! Ванька, помоги!

Иван, сапогом прижав к земле рукав ниже шва, не без труда оторвал рукав.

– Рви и второй!

То же самое было проделано и со вторым.

Потом от рукавов оторвали несколько полосок материала, которыми Василий, надев рукава на ступни ног, туго перевязал их.

– Ну, вот и чуни готовы, – усмехнувшись, сказал Василий, надевая остатки гимнастёрки на себя.

– А вот и «фельдиперсовая» безрукавка. Душегрейка, да и только, – оскалив щербатый рот, добавил он.

Иван тоже улыбнулся, глядя на такое одеяние товарища, поняв слово «фельдиперсовая» как «очень хорошая».

– Ну, двинули скорее вперёд, а то кто его знает, что там «взади», чтобы не оказаться в заде, – опять скаламбурил неунывающий Васька и пошёл, немного прихрамывая на левую ногу, не оглядываясь на своего попутчика. Иван двинулся за ним, радуясь тому, что рядом с ним оказался такой «шебутной», скорый надело человек, фактически благодаря которому он вырвался из плена.

Никто их не преследовал, далёкие взрывы вскоре прекратились, они шли в восточном направлении, ориентируясь по солнцу. Красивый хвойный лес окружал их. Чистые лесные полянки, освещённые солнцем, позволяли Василию идти быстрее. Потом показалась лесная дорога, которая поворачивалась в том же направлении, куда следовали беглецы. Хотя передвигаться по ней было гораздо опаснее, чем по лесу, но «братья по несчастью» решили идти именно по дороге, потому что так было значительно легче и менее болезненно для Васькиных ног. Через часа полтора дорога вывела их на небольшое открытое пространство, откуда был виден берег протекавшей внизу реки, а на дороге метрах в ста стояла полуразбитая повозка, возле которой лежала, видимо, убитая лошадь.

– Я пойду гляну, нет ли там чего-нибудь перекусить, – сказал Полуэктив.

– Да пошли вместе, никого же нет.

– Стой здесь, одному незаметнее, да и ноги… – неожиданно и для себя, и для товарища скомандовал Иван и, пригибаясь, поспешил к повозке.

Когда Полуэктив подобрался к повозке, то увидел перед собой омерзительную картину. Рядом с повозкой была глубокая бомбовая воронка. На мёртвой лошади с оторванной задней ногой ползали тучи мух, и трупное зловоние распространялось по округе и било в нос.

Рядом с повозкой лежал погибший солдат-возница со стеклянными глазами на вздутом лице.

Одна рука возницы находилась на животе, развороченном осколком бомбы, а всё его тело было усыпано кашей из валявшегося разорванного термоса и полчищами пирующих мух. Тошнота подступила к горлу растерявшегося на мгновение Ивана, но поскольку позывы из-за его пустого желудка и кишечника не имели последствий, он, преодолев себя и гонимый голодом, заставил осмотреть разбитую, без передних колёс повозку и всё, что было разбросано вокруг.

Искорёженные останки ещё двух термосов не вселяли оптимизма найти что-нибудь съедобное. Винтовка возницы с повреждённым затвором и расщеплённым прикладом была совершенно не пригодна для использования. Полуэктив с сожалением бросил её на вздыбленную землю и тут же увидел торчащие из земли лямки вещмешка. В вещмешке было две буханки чёрного подсохшего хлеба. Несказанно обрадованный такой удачей, Иван жадно впился зубами в угол одной из буханок и, кое-как откусив кусок, смачно жуя и улыбаясь, двинулся, уже не опасаясь быть обнаруженным, в сторону оставленного товарища. Но Василий и сам уже ковылял Ивану навстречу и ещё не дойдя до него вопрошал:

– А обувка есть? Ванька, обувка?

Иван, второпях, а больше оттого, что увидел еду, совсем забыл об этой насущной потребности бедствующего спутника.

– Тю, совсем забыл. Есть, кажется, ботинки на трупе.

– Покажи, что за труп?

Они подошли к разбомбленной повозке. Василий, чуть поморщившись, начал расшнуровывать ботинки:

– Размер больше моего, хорошо, что не сапоги, а то бы фиг бы снял, ноги-то уже вздулись, – рассуждал он, снимая один ботинок за другим. Потом в нерешительности замер и, махнув рукой, коротко добавил: – Обмотки не буду, пусть ему остаются. Пошли, Ванька, у реки примерю, а то здесь дышать нечем.

Подобрав ещё крышку от термоса с намерением размачивать в ней жёсткий хлеб, беглецы пошли к реке.

Но спускаясь вниз по крутому берегу, они не прошли до цели и половину расстояния, как совершенно неожиданно раздался окрик:

– Бойцы! Стоять!

Это прозвучало так внезапно, в полном безлюдье, что оба вздрогнули, остановились в недоумении, не видя источника команды. Но поскольку голос говорил по-русски, то они, уже готовые броситься бежать, выполнили и второй приказ:

– Ко мне! Вправо, – видимо, видя неуверенность, сказал человек.

Справа от них располагалось только несколько кустов. За одним из них, в небольшой ложбинке, на спине лежал человек в форме политработника с направленным в их сторону наганом.

– Стоять! Дёрнетесь, буду стрелять без предупреждения! – повелительно сказал политработник, когда они оказались в 4–5 шагах от него. – Кто такие? Доложите!

– Красноармеец Сидоров! Красноармеец Полуэктив, – по очереди сказали они, как ни странно, впервые услышав фамилии друг друга.

– Дезертиры?! – вопросительно и строго выдавил он, немного опустив наган, дрожавший в его руке.

– Из окружения мы… – начал первым Василий и остановился, видя подозрительный взгляд незнакомца. Сидоров не знал, стоит ли говорить про плен, он подозревал, что будут ещё вопросы, на которые не хотелось отвечать.

Тогда Иван, не догадываясь, почему возникла пауза, коротко сказал:

– Были в окружении, товарищ батальонный комиссар, потом попали в плен на один день, потом сбежали, а теперь пробираемся к своим.

– Так, значит, были у… – не договорив фразу, комиссар потерял сознание.

Беглецы подошли комиссару. Это был полный человек, среднего роста, на вид ему было лет сорок, на правой стороне его гимнастерки виднелось рваное отверстие с большим темно-бурым пятном. Сидоров забрал наган из руки раненого и сказал:

– Ну ты и дурак, Ванька. Одно слово – пацан! Зачем ляпнул про плен?

– Ты сам дурак, Васька. У тебя есть красноармейская книжка, а? И у меня её тоже нет. Как ты будешь объяснять её отсутствие? Давай лучше перевяжем комиссара, он, похоже, ранен в бок.

Полуэктив начал задирать вверх гимнастёрку комиссара, под которой обнаружил кое-как намотанный красный от крови бинт, а чуть выше – бордовокрасное полотнище знамени, с частично видневшимися вышитыми золотыми буквами.

– Смотри, Васька, какое-то знамя обмотал вокруг себя, – удивлённо сказал Иван.

Но в это время раненый очнулся, пошарил рукой вокруг себя, потом увидел в руках Сидорова наган, одёрнул задранную гимнастёрку и угрожающе произнёс:

– Боец! Верни мой наган! А то… – но вовремя остановился, понимая свою беспомощность и незащищённость.

– Конечно, товарищ комиссар, – ответил Васька, изображая на своём лице подобострастную покорность, вовремя поняв правильность и рассудительность Ванькиных слов. Он вложил наган в руку офицера, который тоже понимал, что, возможно, от этих двух бойцов зависит его спасение.

Когда Иван стал предлагать комиссару перевязать его, тот ответил, что он перевязан хорошо, а потом добавил, понимая, что скрывать уже нечего:

– Перевязка под знаменем, а сверху так… маскировка. Знамя нашего 370 полка. Я замполит полка Бесхлебнов Пётр Иванович. Тоже из окружения.

Иван даже оторопел – это был его полк. Но Бесхлебнова он не помнил, хотя видел и командира полка, и замполита, когда ему вручали медаль, да и потом, когда они долго находились в резерве, замполит частенько бывал в подразделениях полка.

– Я тоже из этого полка, но я не помню… – выдавил он, а потом вопросительно уставился на комиссара.

– Что, боец, так удивлённо смотришь на меня, – спросил комиссар, а потом, видимо, поняв сомнения красноармейца, добавил, – я два дня как назначен вместо погибшего замполита.

– A-а, понял… – облегчённо вздохнул Полуэктив.

– Всё, хватит рассусоливать, ребята, – одновременно властно и в то же время смягчая интонацию, сказал Бесхлебнов, – надо срочно, пока здесь тихо, переправляться на тот берег, там должны быть наши. Я уже здесь часа три лежу, наблюдаю, но не увидел ни здесь, ни на том берегу никаких признаков жизни. Это и хорошо, и плохо.

– А вы сможете переплыть реку, товарищ комиссар? – спросил Иван.

Комиссар не успел ответить, приступ накатывающей боли заставил прикрыть глаза и стиснуть зубы. Он не хотел показывать свою слабость солдатам.

Опережая задержавшийся ответ замполита, в разговор вмешался молчавший до сих пор Васька:

– Ты чо, слепой, Ванька? Здесь метров сто с лишним надо плыть. Надо чо-то придумывать, навроде плота. Я, между прочим, плохо плаваю и могу потонуть, тем более в одежде.

– Снимешь всё с себя и поплывёшь. Жить захочешь – доплывёшь, – усмехнулся Иван.

– Хорош потешаться, едрён корень, пошли искать лучше плавсредства. Хотя стой! Давай пожрём! Сил больше нет терпеть засуху и голодуху.

Напившись речной воды, они принесли её комиссару. Тот попил и, увидев, что солдаты пытаются ломать засохший хлеб, молча вытащил из кармана брюк складной нож. Втроём они быстро расправились с булкой хлеба, размачивая её в воде. А вторую, по совету Бесхлебного, несмотря на протестующий взгляд Васьки, замершего в попытке начать её резать, пока отложили, чтобы не получить неприятностей с кишечником. Оставив замполита, они пошли в лес и с трудом насобирали несколько подходящих высохших стволов деревьев, подтащили их к реке, кое-как связали их ветками тальника и обрывками вожжей от разбитой повозки.

– Давай проверим, – сказал Сидоров, опасливо глядя на ненадёжный, по его мнению, плот.

Они подтащили плот к воде. Течением реки плот стало разворачивать, не давая Ивану встать на него.

– Васька, держи его, – ложась на плот, крикнул Полуэктив. Стало понятно, что всех троих плот не выдержит, и что нужен хотя бы шест для управления этим сооружением. Пришлось ещё идти в лес, искать подходящую палку.

Закончив все приготовления, они подхватили Бесхлебного под руки, который при этом заскрипел от боли зубами, но терпеливо, стараясь не налегать на плечи бойцов, всё-таки дошёл своими ногами до плота. Но когда помощники укладывали замполита на плот, он вновь потерял сознание.

Вода в реке была довольно холодной. Полуэктив и Сидоров разделись донага. Связали в узел свою одежду и положили её возле раненого. Изначально бойцы договорились между собой, что Василий на достаточной глубине заскочит на плот и будет шестом пытаться им управлять.

Но когда Сидоров пытался это сделать, то почувствовал, что плот начал сильно оседать. Василий немедленно спрыгнул, судорожно схватившись руками за крайнее бревно. В это время Иван начал толкать плот от себя, пытаясь придать ему хоть какое-то маломальское направление.

– Васька, держись и просто молоти ногами по воде, – крикнул он товарищу, отчаянно работая ногами и одной рукой. Плот сносило дальше предполагавшегося ими причаливания, но благодаря небольшому повороту русла их прибило к пологому, заросшему травой и кустарником берегу. Почувствовав дно ногами, Васька заметно повеселел, но тут же, сморщившись, злобно прошипел:

– Мать твою так! Коряга! И именно под ту ногу!

– Васька, хватит лаяться. Давай толканём плот вдвоём сильнее на берег, – произнёс Иван, тяжело отдуваясь, но про себя улыбаясь Васькиному возгласу. Когда плот надёжно сел на край берега, бойцы сбросили с него свои вещи и вдвоём волоком стащили Бесхлебного, всё ещё находившегося в бессознательном состоянии. Потом лихорадочно быстро начали одеваться.

Был уже вечер. Дневная жара сменилась прохладой, которая после холодного купания вызывала дрожь во всём теле. Одевшись, беглецы постепенно согрелись и стали обсуждать дальнейшие действия. Лицо замполита покрылось испариной, он начал что-то негромко бормотать про себя.

– Бредит. Лоб горячий. Температура, – сказал Василий, – надо тащить волоком, иначе далеко не уйдём, сил нет. Кстати, давай дожрём остатки пиршества, может, полегчает.

– А комиссар?

– Ты чо, меня за сволочь принимаешь? Ему оставим, потом дадим, когда очухается.

Так они и сделали. После скудной трапезы сломали несколько больших веток тальника, стянули их обломленные концы ремнём от портупеи Бесхлебного, а второй ремешок приспособили под широкую петлю, за которую можно было тянуть получившуюся волокушу, положили на неё Бесхлебного и потащили по высокой болотистой прибрежной траве. За ними оставался широкий петляющий между кустами след примятой травы, который, впрочем, по мере удаления от реки становился всё незаметнее; высокая трава сменилась мелкой густой.

Приходилось часто останавливаться, чтобы отдохнуть после преодоления различного рода препятствий и помех.

Уже начали спускаться сумерки, когда из-за одного из появившихся ближних деревьев вышли два человека в нашей форме.

– Стой! Кто идёт? – громко сказал один из них с двумя треугольниками на петлице.

– Свои! Свои! – почти в голос воскликнули обрадованные окруженцы.

– Из окружения мы, – добавил на всякий случай Сидоров.

Подойдя немного ближе и не опуская наведённого на них автомата, младший сержант спросил:

– Оружие есть? Что-то не вижу. Свои, вишь, они!?

– Вот всё оружие, – промолвил Васька, доставая из штанины наган и протягивая сержанту рукояткой вперёд, – но это не мой, а вон, раненого комиссара. – И махнул в сторону волокуши.

Через час, сдав медикам Бесхлебного, Полуэктив и Сидоров стояли в землянке перед лейтенантом, командиром роты, на боевой дозор которой они вышли.

– Так, гаврики, я так понял, что ни оружия, ни документов у вас нет? – с издёвкой сказал лейтенант.

– Нет, – за обоих ответил Васька.

– Ну, что ж, время позднее, мне с вами возиться не с руки. Калиниченко! – крикнул ротный в сторону выхода, из которого быстро показался красноармеец с винтовкой. – Уведи этих страдальцев в особый отдел. Пусть разбираются.