Текст книги "Битва за Балканы. В лабиринтах дипломатии"

– Я живота своего не пожалею за его превосходительство, – ответил бравый кавас.

– Понимаете, Христо, у Николая Павловича такой характер. Он считает для себя унизительным и постыдным прятаться от наёмных убийц. Его так воспитали в семье и в военной академии. У него обострённое чувство воинско-рыцарской части. И потом он как глубоко религиозный человек, уверен, что без воли Божией с ним ничего не случится… Я очень надеюсь на вас…

Наученный горьким опытом, Игнатьев при выезде из посольства не забывал об охране. Поэтому в поездке в Буюк-дере его всегда сопровождал Христо Карагёзов.

Встретив Фуад-пашу в резиденции, Николай Павлович с гордостью русского помещика, который души не чаял от красот своей усадьбы, показал ему роскошный сад. Морской воздух Босфора, насыщенный благоуханием расцветающей магнолии и распустившихся роз, несмолкаемая симфония птичьего пения создавали в душе настроение мира и спокойствия.

После короткой прогулки Игнатьев пригласил гостя в здание резиденции. Опытный глаз турецкого министра сразу заметил стол, ломившийся от разнообразных и вкусных яств. Фуад-паша понял, что предстоит серьёзный разговор. Николай Павлович хорошо изучил вкусы своего гостя, его наклонности и желания. Соответствующим образом были приготовлены и блюда.

С министром у посла установились добрые отношения. Это был один из самых опытных политиков Блистательной Порты. В начале 60-х годов султан поручил ему урегулировать Ливанский кризис. Он подавил его жесткими карательными методами. За его плечами служба в качестве великого визиря, военного министра. В третий раз он занимал должность министра иностранных дел.

Этому человеку с внешностью стареющего феллаха, за которой скрывались творческая энергия и огромная воля, не без оснований приписывали «тонкость и талант изысканного дипломата, обладающего чувством юмора». Он был сыном поэта и сам с успехом проявил себя на литературном поприще. Блестяще владел французским и немецким языками, знал несколько других европейских языков.

Игнатьеву импонировала интеллигентность Фуада-паши, его эрудиция и неортодоксальность.

Турецкий министр не раз проявлял к российскому послу знаки своего подчёркнутого искреннего благоволения.

Богатый политический опыт подсказывал Фуаду-паше необходимость проведения в Турции глубоких реформ. Но они, по его мнению, должны осуществляться на принципах «османизации». Другими словами, это означало слияние всех наций империи с турецкой нацией.

Игнатьев знал о приверженности Фуада-паши к Франции. Знал он и о том, что министр был сторонником проекта Мустье. Поэтому настраивался на долгий и трудный разговор.

После обмена принятыми в Турции любезностями и угощения гостя всевозможными сладостями, приготовленными посольским поваром с использованием рецептов русской кухни, Николай Павлович начал выводить министра на разговор по интересующей его теме.

– Не могу не признаться вам, ваше превосходительство – начал Игнатьев после того, как они выпили за очередной тост медовый напиток, настоянный на лепестках болгарской розы (изобретение посольского повара – авт.), – что события на Крите вызывают у моего государя императора немалые огорчения.

И чтобы не последовало немедленной реакции гостя, он молвил:

– Наши консулы шлют мне одну депешу за другой о том, что в Греции, Сербии и других европейских провинциях Порты растёт сочувствие к инсургентам на острове, что может вызвать неприятные последствия по всей стране.

– Понимаю вас, ваше превосходительство, – отреагировал гость, – у нашего солнцеликого падишаха тоже четыре года назад большое сожаление вызвали события в польских провинциях Российской империи, – вернул он Игнатьеву его дипломатический намёк, улыбнувшись уголками своих выразительных губ.

– Особое беспокойство вызывает то, – продолжил Николай Павлович, намеренно не замечая колкой реакции министра, – что в российском обществе, особенно в Петербурге, Москве и в других городах нашей страны, а также во множестве газетных публикаций всё чаще раздаются призывы к его величеству императору помочь единоверцам.

Последняя фраза заставила гостя задуматься.

Игнатьев, чтобы не потерять инициативы в разговоре, стал излагать заранее продуманные им соображения о том, какие меры турецкого правительства могли бы устранить недовольство христианского населения.

– Хотел бы заверить вас, ваше превосходительство, в искреннем желании его величества нашего государя императора, чтобы все конфликтные проблемы нашли мирное разрешение. И моё правительство ожидает, что инициатива будут исходить именно от Высокой Порты.

Фуад-паша не стал перебивать хозяина. Он внимательно слушал, зная манеру Игнатьева никогда не оставлять свою речь незавершённой и недостаточно аргументированной.

Интуиция бывалого политического бойца не обманула министра.

В подтверждение его ожиданий, Николай Павлович стал излагать видение российским правительством тех мер, которые могли бы надёжно гарантировать законность в отношении христианского населения, обеспечив его безопасность при соблюдении равных прав с мусульманами и отмену репрессий, которые не ослабляют, а ещё более ожесточают напряжение.

Приведённые послом факты были достаточно убедительны.

Игнатьев заметил, что сказанное им вызвало у министра не просто размышления, а борьбу сомнений и чувств.

Чтобы не нарушить раздумий гостя и дать ему собраться с мыслями, он долил в бокалы медового напитка и предложил тост:

– За здоровье его величества падишаха Блистательной Порты!

Поддержав с улыбкой тост, Фуад-паша проговорил с неподдельным огорчением:

– Мне понятна искренняя озабоченность российского императора, о которой вы, уважаемый Николай Павлович, так убедительно рассказали. Мой светлоликий падишах принимает все возможные меры для умиротворения непокорных провинций. По разным причинам пока не всюду удаётся добиться успеха. Падишах, конечно, мог бы согласиться с предложениями Петербурга, которыми вы сочли возможным поделиться. Но при следующих условиях.

После небольшой паузы в его голосе появилась твёрдость, а в интонации – категоричность:

– В нашей империи ислам должен оставаться основной религией. В христианских провинциях администрацию необходимо оставить турецкой. Правящей династии нужны прочные гарантии. А столица Османской империи по-прежнему должна находиться в Константинополе.

Однозначная позиция министра, заявленная им столь безальтернативно, заставила на этот раз задуматься Игнатьева.

Фуад-паша, довольный произведённым эффектом от своих слов, поднял бокал и произнёс тост:

– За здоровье его императорского величества царя Александра II и процветание Российской империи…

Горчаков, ознакомившись с присланной Игнатьевым депешей о встрече с турецким министром, готов был согласиться со всеми условиями, которые выдвинул Фуад-паша, кроме одного. Он не без оснований полагал, что сохранение в христианских провинциях турецкой администрации не исключит основных противоречий, которые были главными причинами антиправительственных выступлений. Местные власти будут продолжать нарушать права христиан, что вновь вызовет их сопротивление.

Поэтому канцлер считал, что только автономия, которую отказывалось вводить турецкое правительство, смогла бы удовлетворить вожделения христианского населения и обеспечить примирение восставших провинций.

Вскоре Игнатьев прибыл в Санкт-Петербург в очередной отпуск.

Узнав об этом от турецкого посла Рустема-паши, Лофтус через МИД направил приглашение Игнатьеву пожаловать к нему с супругой на обед.

Николай Павлович с удовольствием принял этот жест вежливости посла ее величества. Он надеялся, что, возможно, через Лофтуса ему удастся донести до английского правительства свои озабоченности, которые игнорировал посол в Турции Генри Эллиот, не в меру амбициозный и антипатичный ему своей заносчивостью.

Для читателя могут представлять интерес те впечатление от четы Игнатьевых, которые передал в своей депеше в Лондон рыцарь Туманного Альбиона.

«Я был рад знакомству с этим выдающимся политиком, обладающим значительными способностями и бесконечными возможностями. Посол Игнатьев – человек с приятными манерами и неистощимой умственной и физической энергией и с темпераментом неутомимого сангвиника. Во всём, за что он ни брался, добивался успеха. Он обладает богатым воображением и быстрой реакцией, немедленно отзываясь на окружающие события, что придаёт приятную живость его речи. Будучи учеником канцлера Горчакова, он довольно быстро вырос и стал его соперником. Это заставило канцлера дистанцироваться от него. Игнатьев является представителем той партии, которая осуществляет влияние на Двор. Назначение его отца на пост председателя Совета Министров вместо князя Гагарина, значительно укрепило его позиции. Политическая партия, к которой он принадлежит, представляет тенденцию, защищающую идеи панславизма. Её сторонники считают, что Россия должна быть полностью под опекой русских. Они выступают против западной цивилизации, полагая, что это будет способствовать моральному и материальному благосостоянию нации.

Мадам Екатерина Игнатьева обладает исключительной привлекательностью, как в смысле её внешности, так и шарма её утончённых манер и социального положения».

Касаясь оценок Игнатьевым положения в Турции, Лофтус сообщил, что он поддерживает нынешнюю политику султана. Если проект реформ, считает он, будут принят султаном и правительством, то это вызовет одобрение в глазах турецкого и христианского населения. И, напротив, если реформы не состоятся, то это подорвёт престиж и влияние Турции в Европе. В случае победы оппозиции и удаления от власти визиря и его партии, это вызовет серьёзные последствия, включая ослабление позиций Турции в Европе и в мире в целом.

Лофтус не сомневался, что правительство Бенджамина Дизраэли сделает необходимые выводы из его информации. Соответствующим образом будет скорректирована политика Форин-офиса, как с точки зрения влияния на расстановку сил внутри Османской империи и осуществления там необходимых мер с целью ослабления позиций России в Турции, так и в отношении такой яркой и влиятельной дипломатической фигуры, каким был посол Николай Игнатьев.

Глава 4
Перед бурей

Нарастающее напряжение между официальной Портой и христианскими провинциями понуждало канцлера Горчакова предпринимать всё более тонкие дипломатические маневры, чтобы избежать военного вмешательства России в разрешение Восточного кризиса.

В то же время активизировал политику и граф Дьюла Андраши, чтобы совместными действиями с Францией, где у него были неформальные связи с политическими кругами ещё со времени его эмиграции, не допустить усиления российского влияния на Балканах.

Ему удалось добиться заключения тайного франко-австрийского соглашения, которое предусматривало сохранение статус-кво на Балканах и противодействие присоединению Крита к Греции. Графу не приходилось прибегать к демагогическим уловкам, чтобы убедить своего французского коллегу Мустье в этом.

Француз придерживался аналогичных взглядов.

Союзники также договорились препятствовать возможному оказанию Россией военной помощи антитурецким выступлениям южных славян.

В качестве своеобразного бонуса Андраши выторговал у Парижа согласие на оккупацию Румынии.

По своим каналам Игнатьев узнаёт о тайном сговоре между Веной и Парижем.

Его информация вызвала возмущение Александра II двуличной политикой Австро-Венгрии и Франции.

Горчаков разделял чувства императора. Он убедил царя согласиться на встречный ход сепаратному сговору Франца Иосифа и Наполеона III, который бы обнулил их договорённости.

Александр Михайлович предложил подписать коллективную декларацию европейских держав о невмешательстве в балканские дела.

Светлейший князь исходил из убеждённости, что народы Балканского полуострова не были готовы к объединению в борьбе против турецкого владычества. А Россия по причинам внутреннего свойства могла им оказать только моральную поддержку.

Император Александр II

Предательский сепаратизм дорого стоил Франции, когда она оказалась один на один с рвущейся к Эльзасу и Лотарингии Пруссией.

Александр II не забыл двуличия французского императора, оставаясь нейтральным в этом конфликте.

Можно только предполагать, какие чувства у его величества вызвал разгром Франции и позорное пленение её императора вместе с войсками под Седаном.

Исход франко-прусской войны изменил политический ландшафт на континенте.

В благодарность за нейтралитет России Бисмарк был на стороне Горчакова в отмене злополучных статей Парижского договора, о чём говорилось в предыдущей главе.

Новые политические реалии требовали от светлейшего князя Горчакова неординарных решений.

Появление у Австро-Венгрии амбициозного и решительного канцлера, в котором Бисмарк видел потенциального союзника в давлении, как на Россию, так и на Францию, приближало его к заветной мечте – установлению гегемонии в континентальной Европе.

Наследник тевтонских рыцарей не сомневался также в том, что в союзе с ним нуждается и его «учитель» из Северной Пальмиры. Однако его надежды на поддержку российского канцлера не оправдались, когда он в начале 1872 года спровоцировал новый конфликт с Францией под предлогом возможного введения там закона о всеобщей воинской повинности.

Напрасными также, два года спустя, оказались надежды Бисмарка на дипломатическую поддержку России или, по крайней мере, на её дружеский нейтралитет в период его попыток начать превентивную войну против ослабленной Французской империи.

Таких обид мстительный немецкий канцлер не прощал.

В будущем он отыграется за это в самый неподходящий для России момент. Но об этом рассказ будет впереди.

Горчакова не соблазнили обещания железного канцлера о его содействии России при решении проблем балканских христиан.

Для разблокирования возникших российско-германских трений оба канцлера, хорошо осознававшие значение добрых отношений между обеими империями, убедили своих монархов в необходимости нового двустороннего саммита.

В мае 1875 года Александр II нанёс визит в Берлин, где его дядя – Вильгельм I заверил российского императора в отсутствии у него агрессивных намерений против Франции и планов противодействия российскому покровительству христиан на Балканах.

Эти заверения не помешали Бисмарку обещать графу Андраши, кичившемуся своей кастовой принадлежностью, подставить плечо в осуществлении его намерений расширить сферу немецкого влияния за счёт славянских территорий.

Железный канцлер Отто фон Бисмарк

В личных беседах с австро-венгерским министром иностранных дел дальновидный германский политик, словно бывалый заговорщик, объяснял ему:

– Нужно иметь в виду, граф, что славянский элемент набирает силу. Вы представляете, что будет в вашей стране и в Европе в целом, если Россия добьётся союза со всеми славянами?

– Господин министр-президент, вы говорите с такой уверенностью, словно эти события уже назрели, – с тревогой в голосе проговорил Андраши.

В холодных глазах Бисмарка отразилось удивление.

– К сожалению, милый граф, они назревают. И с большой скоростью. Но мы с вами этого не должны допустить ни в коем случае, – решительно, будто отдавая приказ, отрезал Бисмарк.

Окрылённый такой поддержкой и движимый кипучей энергией, Дьюла Андраши разработал секретный план оккупации Боснии и Герцеговины.

О деяниях эмиссаров Андраши в Боснии и Герцеговине рассказывает депеша русского консула в Сараево Алексея Николаевича Кудрявцева послу Игнатьеву.

Вена, пишет он, с одной стороны, одобряет все действия турецкого правительства … в ущерб интересам свободы, равноправия, правосудия и благоденствия христианских подданных султана, с другой, – употребляет всевозможные средства для усиления здесь своего влияния. Она воздействует на христиан-католиков через католическое духовенство, на наших единоверцев – через своих агентов и австрийских подданных, коих число в Боснии с каждым годом возрастает. Австрия искусно подстрекает христианское население против Порты в течение последних пятнадцати лет. Генеральным консулом в Боснию Вена послала подполковника Иовановича, хорвата. К нему прикомандированы два офицера австрийского генерального штаба. Втроём они объехали всю Боснию и Герцеговину, составив подробную карту с планом крепостей для военного министерства. Эмиссары Вены раздают местным христианам австрийские паспорта. Видя, что австрийские подданные пользуются надлежащим покровительством, бошняки охотно принимают австрийское гражданство. Число таких лиц, указывает А.Н. Кудрявцев, достигло 120 тысяч. Католическое духовенство добивается, чтобы все боснийские католики в случае надобности подали свои голоса в пользу Австрии. Периодические издания разжигают ненависть к Турции, разбрасывая, походя, ядовитые семена русофобии. Позже эти семена прорастут и расцветут пышным цветом.

Предыдущий опыт Андраши подсказывал ему, что в ослаблении российского влияния на южных христиан немалое значение могут иметь идеологические манипуляции. Многие из них в наше время получили название фейков.

В целях дискредитации поддержки Россией вольнолюбивых устремлений славянских народов австрийская пропагандистская машина, подстрекаемая графом Андраши, запустила в медийное пространство термин «русский панславизм». Он тут же был поддержан англичанами, германцами и французами.

Именно поэтому лорд Лофтус в своем донесении министру Дерби о беседе с послом Игнатьевым причислил Николая Павловича к партии «панславизма», что было своего рода сигналом, против кого персонально необходимо сосредоточить огонь критики, а если представится случай, то скомпрометировать его или устранить физически.

Английские и французские тайные службы имели весьма благоприятные возможности для разработки подобного рада акций и провокаций с использованием персоналий польской эмиграции в Османской империи.

Агенты этих служб добились определённого влияния в польской колонии на азиатском берегу Босфора, которая называлась «Адамполь», учреждённая в честь Адама Чарторыйского.

Польская диаспора в турецкой столице насчитывала несколько тысяч человек. Поляков, находившихся на службе у турок, радикальные силы османов привлекали к антироссийским акциям.

Польские эмигранты, владевшие европейскими языками, работали в дипломатических учреждениях Франции. Они умело прибегали к услугам турецкой и европейской прессы для компрометации посла Игнатьева и российской внешней политики.

Их измышления и инсинуации тут же подхватывали английские и турецкие газеты.

Особенно часто использовался вброшенный французами и получивший широкое распространение в английской прессе, а также в парламентских дискуссиях фейк о стремлении России захватить Константинополь и овладеть Проливами. Они порой ссылались на бродившие по страницам некоторых российских печатных изданий призывы залихватских, но безответственных авторов, мол «повторим поход вещего Олега и прибьём наш славянский щит на врата Царьграда», или «водрузим вновь православный крест над Святой Софией».

Некоторые публикации западных газет имели целью вбить клин между Россией и христианскими народами, клеветнически обвиняя официальный Петербург в желании подчинить себе всех славян.

Каких только небылиц не придумывали их авторы, черня Россию, её политику и посла Игнатьева.

То его называли «вторым султаном», чтобы вызвать ревность Абдул-Азиза и турецкой элиты.

То он ложно обвинялся в настраивании греков против болгар и сербов.

То представлялся предателем славян и славянских борцов за национальное освобождение.

Игнатьеву приходилось проявлять чудеса изобретательства, распутывая головоломные авантюры английских, польских, турецких и австро-венгерских недругов.

Они не брезговали никакими средствами. Изощрённые дипломатические комбинации сочетались у них с наглыми провокациями, шпионажем, похищением важных бумаг, фабрикациями фальшивых документов, а когда эти методы не достигали задуманной цели, то прибегали к убийствам, конечно, чужими руками.

И все это пускалось в ход. Только бы результаты получились благоприятные, только бы ослабить Россию и туже затянуть петлю на шее подъяремных славян.

Для выработки системных мер противодействия антироссийской пропаганде Игнатьев направил Горчакову предложение регулярно опровергать измышления, публикуемые в турецкой и европейской прессе, о недружественной политике Петербурга в отношении Турции и западных стран, используя лояльные России средства печати.

Светлейший князь по своему личному опыту работы в ряде европейских стран, а также по рекомендации главного министерского цензора Ф.И. Тютчева хорошо знал, насколько полезными могут быть такого рода публикации в европейских газетах для российских интересов.

В интеллектуальных кругах Европы продолжали обсуждать сочинение Тютчева «Письмо русского», адресованное редактору аугсбургской газеты «Allgemaine Zeitung» («Всеобщая газета») доктору Густаву Кольбе и опубликованное 21 марта 1844 года, и второе его письмо тому же адресату, получившее название «Россия и Германия».

Посему Горчаков во время очередного доклада императору привлёк его внимание к запросу Игнатьева выделить некоторую сумму денег для этих целей.

– Ваше величество, – начал светлейший князь просительной интонацией, зная, как трудно в последнее время получить согласие царя на дополнительные средства на какие-то неотложные расходы, – посол в Константинополе обратил особое внимание на то, чтобы незамедлительно начать противодействовать с нашей стороны тому, крайне вредному для нас направлению, которое приняла в отношении нас западная журналистика. Она стремится подорвать в общественном мнении Европы всякое доверие к образу наших действий на Востоке, публикуя ложные сведения.

Государь вскинул брови (он всегда так делал, если чьи-то слова вызывали у него удивление – авт.) и спросил:

– А правительства каких стран замечены в поддержке подобных враждебных нам действий?

– Французское правительство оказало содействие журналистам из польской эмиграции, ваше императорское величество, – поспешил ответить канцлер, понимая, что его ответ удовлетворит императора, и, заметив, что царь уже фактически расположен принять положительное решение, добавил:

– В последнее время печать Австрии и Англии единодушно действует против нас во всех вопросах, касающихся восточной политики.

Интуиция не подвела светлейшего князя. Император согласился с его доводами и распорядился выделить до тридцати тысяч франков для «употребления согласно предложениям посла нашего на выдачу вознаграждений тем корреспондентам западных газет, с которыми посольство войдёт в соглашение по настоящему вопросу».

По прошествии некоторого времени Горчаков, испытывая чувство удовлетворения, что выделенные деньги были потрачены с пользой для российских интересов, сообщил государю:

– Хочу доложить вашему величеству, что выдача негласным образом корреспондентам западных газет денежных вознаграждений достигла цели.

– Что вы имеете в виду? – не сразу вспомнил император предыдущий разговор.

– Посол в Константинополе сообщает, что появились публикации в европейской печати, благоприятные для нашей политики на Востоке.

– В таком случае следует продолжить эту практику в разумных пределах, – благосклонно отреагировал государь.

Конечно, разовые статьи в пользу российской политики не могли перекрыть тот «девятый вал» антирусских публикаций, который переполнял газеты европейских стран. Как говорится: два мира – два мировоззрения.

Не испытывали угрызений совести и сердечного трепета журналисты западных газет, зная, что сенсация и замешанная на скандале новость, быстрее и дороже продаётся. Менее всего их прагматические головы были озабочены страданиями восточных славян.

Резким контрастом к европейской журналистике являла себя журналистика российская. Как и русская классическая литература, российская печать всегда выступала в защиту «униженных и оскорблённых».

Николай Павлович Игнатьев считал важным доносить через газеты до российского общества информацию о положении христианских народов в Османской империи.

У него ещё в пору его директорства Азиатским департаментом министерства иностранных дел сложились хорошие отношения с Иваном Сергеевичем Аксаковым. Посол умел доводить до его сведения консульские сообщения о жестоком национальном гнёте христианских народов в Турции, об унижении их человеческого достоинства и о насильственной «османизации».

Игнатьев рекомендовал использовать эту информацию с учётом журналистской специфики.

Располагая такими «горячими» материалами, Иван Сергеевич со всей своей кипучей энергией и ярким публицистическим талантом превращал их в страстные и афористичные статьи в подчиненных ему изданиях.

Они не оставляли равнодушными и безучастными русских людей к страданиям единоверцев.

Можно предположить, что такие статьи вызывали у царских бюрократов ассоциации с тем беззаконием отечественных властей, которое творилось в отношении русского народа.

Поэтому издания И.С. Аксакова периодически подвергались закрытию. За это его в шутку называли «страстотерпцем цензуры всех эпох и направлений».

В одном из писем Аксаков признаётся:

«Ни один западник, ни один русский социалист так не страшен правительству, как московский славянофил. Никто не подвергался такому гонению».

Соединение творческих усилий дипломатов и журналистов во многом способствовало формированию в российском обществе того мировоззрения, которое позднее реализовалось в горячей всенародной поддержке освободительной борьбы христианских народов Балканского полуострова.

С другой стороны, такая однозначная позиция российского народа служила немалым стимулом для подъёма национально-освободительного движения в этом регионе.

Но одновременно это приводило и к усилению соперничества между великими державами, которые вожделели не упустить благоприятного момента, чтобы отхватить кусок от распадающейся Османской империи.

Горчаков стремился не допустить установления контроля Англии над Проливами и территориальных приобретений Австро-Венгрии за счёт Боснии и Герцеговины.

Бисмарк, заявляя о своей нейтральной позиции, закулисно поддерживал и даже стимулировал Андраши к экспансионистской политике.

Одновременно он подталкивал Россию к войне с Турцией, обещая оказать ей помощь. Делал он это из соображений ослабить Россию как конкурента его гегемонистских замыслов.

Светлейшему князю приходилось проявлять чудеса политической эквилибристики, сшивая и расшивая Тришкин кафтан европейской политики.

Стремление Горчакова к «европейской гармонии» наталкивалось на растущее соперничество между великими державами вокруг Восточного вопроса, который с каждым годом обострялся вследствие усиления национально-освободительной борьбы балканских народов.

Выступления южных славян вызывали солидарность в российском обществе и давление на Александра II со стороны военных принять энергичные меры по защите интересов России в этом регионе.

Но император и его канцлер опасались народных волнений на Балканах, не без оснований остерегаясь нарушения стабильности в Европе и как следствие – подъёма антиправительственных акций в российских окраинах.

Была у них и оправданная тревога из-за возможной коалиции европейских стран, как во время Крымской войны, если Россия выступит против Турции.

Именно поэтому послу в Константинополе поступают указания содействовать скорейшему умиротворению «славянского революционного очага, который будоражил смежные провинции Австрии».

Вскоре в Вене создаётся «центр соглашения» для координации действий Петербурга, Вены и Берлина. В восставшие провинции Турции направляется комиссия в составе консульских сотрудников трёх стран с тем, чтобы коллективными усилиями содействовать прекращению восстания в Боснии, Герцеговине и Черногории. Но из этой инициативы ничего путного не получилось.

Не было согласия в интерпретации происходящего и среди российских послов.

В направляемых в Центр депешах Игнатьев твёрдо отстаивал самостоятельность действий России по дипломатическому давлению на Порту в урегулировании кризиса, чтобы не быть в роли «второй скрипки» политических интриг Андраши.

Противоположную позицию занимал посол в Вене Евгений Новиков, попавший под обаяние австро-венгерского министра.

Понимая настроения в российском внешнеполитическом ведомстве, он слал депеши, в которых утверждал, что в целях «противодействия социалистическому и революционному духу в Европе» России следует «принести в жертву некоторые проявления национальных симпатий к единоверцам в Турции».

Чтобы отвести от себя подозрения в отстаивании интересов Габсбургов, Новиков доказывал необходимость сближения с Австро-Венгрией, которое, по его утверждению, может быть противовесом германской гегемонии в Европе.

Если бы у него были источники, позволяющие знать о тайном сговоре Бисмарка и Андраши, то не питал бы он подобных иллюзий.

В доверительных беседах с султаном Абдул-Азизом и великим визирем Махмуд-пашой Игнатьев предложил для скорейшего урегулирования конфликта отстранить от власти губернаторов Боснии и Герцеговины.

С другой стороны, он склонял лидеров повстанцев к прекращению восстания, поскольку при сложившейся расстановке сил получить автономию было делом несбыточным.

Будучи дуайеном дипломатического корпуса в турецкой столице, Игнатьев решает пригласить на совещание послов великих держав.

После непростых дебатов ему удаётся добиться их согласия на совместные действия по урегулированию конфликта.

Но его усилия были торпедированы Бисмарком и Андраши.

Им-то хотелось чужими руками таскать каштаны из огня. К немалому удивлению Николая Павловича, их позицию поддержало российское министерство иностранных дел.

В самом деле, трудно было понять проявившийся дуализм Горчакова, который всемерно добивался реанимации «европейского концерта». Но в то же время, он дезавуировал достигнутое Игнатьевым согласие европейских послов действовать совместно по замирению восставших провинций.

Как человек деятельный и не имевший привычки останавливаться на полпути, Игнатьев настойчиво добивается от султана реформирования налоговой и правовой системы в славянских провинциях.

Султан издаёт ряд указов, которые ослабили налоговые нагрузки на население Боснии и Герцеговины, а также объявляли равные права всех подданных, свободу вероисповедания и обязательную публикацию законов на национальных языках.

Адбул-Азиз в приватных разговорах с российским послом обещал учредить комитет по контролю за деятельностью местной администрации, ликвидировать военные лагеря в Нише, Видине и Новом Пазаре, угрожавшие Сербии.