Текст книги "Вольная Русь. Гетман из будущего"

Неспокойная ночь
Созополь, 23–24 февраля 1644 года от Р. Х

– Не-е, Аркаш, не пойдуть они на приступ ноччю, – с улыбкой возразил Михаил на вслух высказанные опасения об атаке турками крепости в первую же ночь.

– Да який може буты приступ, якщо их мало не утрое меньше, чим нас? – поддержал Татаринова Гуня, разгоняя рукой облако табачного дыма, почему-то зависшее над столом.

– Втрое? – искренне удивился Москаль-чародей. – А мне показалось, что их тысяч двенадцать-пятнадцать.

– Какие там пятнадцать, – замахал руками Татаринов, спрятав наконец трубку в карман. – Дай бог семь.

– Ну, може, восемь.

– Трижды восемь – двадцать четыре, – ехидно посчитал вслух Аркадий.

– А вминня бийцив? Не утрое, а упьятеро, – пренебрег арифметикой Дмитрий.

– Енто точно, – поддержал собрата-атамана Михаил. – У нас казаки – лучшие из лучших, богатыри, все огонь и воду прошли, со смертью не раз здоровкались, а там пастухи турецкие, баранам хвосты крутившие. Ну, в поле… на конях они лучшее многих наших сидят, нелегко пришлось бы, из луков-то они стрелять умеют. Но за такими-то валами да рвами, имея столько пушек…

Настоявший на совещании в тесном кругу Аркадий даже растерялся. Не ожидал он от опытнейших атаманов такого пренебрежения к врагу.

– А если все-таки полезут ночью на валы? Вот плюнут на ледяную воду и рванут. Малым числом от навала и не отбиться ведь.

– Не… – замотал головой Татаринов. – Такому числу сюды не прорваться, там сначала тысяч двадцать-тридцать положить придется, чтоб дорогу до вала промостить. Я уж про мины и ямы-ловушки и не поминаю, их ведь тоже просто так не проскочишь.

– И по морю сьогодни не поплаваешь: витер та волны любу лодку перевернуть.

– А чего это ты все о ночном приступе толкуешь, предчувствие какое есть? – встревожился наконец Михаил.

Воины к предчувствиям относились серьезно, он исключением не был. Тем более что, как ни отбрыкивался Москаль-чародей от славы колдуна, даже его ближайшие друзья таковым числили. К предсказаниям же характерника пренебрежения не могло быть в принципе.

– Да нет, вроде ничего такого не было. Только… лучше поберечься. А чего не хотите поставить поболе людей на тот вал?

– Поставить-то их туда можно, да… каков сегодня ветер на вышке почуял?

– Бррр…

– Вот-вот, холодный и сырой ветрище, насквозь продувает. Те же турки к утру промерзнут до костей. Так зачем нам своих казаков простужать? Поторчат там и завтрева воевать не смогут. А, думаю, к вечеру следующего дня турок здеся буде не менее тридцати тысяч. Сдуру и правда на валы таким числом кинуться могут. Нехай наши казачки ночку поспят, а к завтрему биться готовы будут.

– Ну, вы атаманы, вам и решать, – сдался Аркадий.

– Да ты не сумлевайся, Аркаш, выставим мы добрую сторожу, не проглядят они ворогов.

Поговорив, пошли по «хатам». Выйдя на улицу, Аркадий невольно поежился. Пусть ветер в крепости дул много слабее, валы от него хоть и не полностью, но защищали, однако холод и сырость действительно пробирали, если не до костей, то весьма глубоко.

* * *

Сон никак не приходил. Аркадий ворочался на мягкой перине, будто она была набита не пером, а булыжниками. Почему-то его все больше охватывало чувство тревоги, вроде бы безосновательно.

«Вот дьявольщина. Вроде и не мальчик уже, в военном деле понимаю побольше многих других, а въехать в причины несокрушимой уверенности атаманов в невозможность ночного штурма не могу. Нет, ясно, минное поле, широкий ров, покрытый тонюсеньким ледком, бурное море, исключающее передвижение на лодках… мины, кажись, не испортились, для турок будут страшным сюрпризом… минометы в бою испытаем, барабанные крепостные ружья… Интересно, новый заводик по производству серной кислоты уже запустили? Шведы что-то нынешней зимой нехорошо зашевелились, не к добру…»

Мысли прихотливо скакали от одного важного предмета к другому, еще более важному, что, возможно, и послужило задержкой прихода сна. Москаль-чародей стал в Чигирине очень важной персоной, Хмельницкий без зазрения совести навалил на него кучу дел и поручений, в которых ленивый от природы Аркадий захлебывался уж который год. Странно, что не потонул. Помимо должности главного производителя оружия, кстати, на Дону тоже, он стал одним из помощников Богдана по иностранным делам (что вылилось в необходимость регулярно изучать массу материалов и зубрить латынь). Попытки откреститься хоть от этой нагрузки провалились: Хмель очень высоко оценил многие предложения тогда еще «свеженького» попаданца и хотел регулярно выслушивать его анализ текущих и предсказание грядущих событий.

В отличие от казачьих сообществ, на гетманьщине к предложению организовать контрразведку отнеслись с пониманием, возглавил ее друг гетмана Золотаренко. Его главным помощником и фактическим организатором «Службы безпеки» был Москаль-чародей. Естественно, никто с него не снимал обязанности по изобретению и поставке в войска – Гетманское, Запорожское и Донское, новых видов вооружения, а следовательно, ему же приходилось заботиться о возведении и качественной работе множества предприятий. Не будучи человеком масштаба Лаврентия Павловича, Аркадий справлялся со всеми этими обязанностями далеко не с блеском, но… не было в Вольной Руси никого другого для таких работ. К великой досаде старшины, приток специалистов из Европы прекратился почти совсем. Во-первых, между Западной Европой и Малой Русью находилась сплошная полоса земель, охваченных войной, во-вторых, иезуиты постарались разнести везде самые страшные слухи о диких казаках.

От всех этих хлопот и тревог он изменился и внешне. Не только постарел, годы никого не красят, но их прошло не так уж много, выглядел характерник по-прежнему заметно моложе здешних ровесников. Зато присущие ему ранее нерешительность, вяловатость, готовность уступить, лишь бы не было спора или конфликта, в общем, вся интеллигентщина, если не испарились без следа, то канули глубоко внутрь. Аркадий преобразился в резкого, решительного, внешне уверенного в себе и напористого человека. Учитывая его широкую известность как колдуна и друга Хмеля и Татарина, высокий рост и почти всегда красноватые от недосыпа глаза, спорить с ним теперь осмеливались немногие.

Сюда же – в крепость, построенную для осады врагом, – Москаль-чародей приехал под предлогом испытания новых вооружений, на самом же деле он сбежал от всех тех обязанностей, манкировать которыми никак не мог. Опасность сгинуть от вражеской пули или ядра по сравнению с тяжестью всего взваленного на него казалась такой несущественной мелочью… Ему жизненно нужен был перерыв, пусть даже такой.

Бог его знает, сколько он провалялся без сна, но, когда дремота наконец заглянула к нему в гости, ее тут же спугнули раздавшиеся невдалеке выстрелы.

«Бах» – поднял тревогу кто-то, выпалив из ружья.

Аркадий приподнял голову с подушки и прислушался.

«Бах» – поддержал шумиху второй выстрел, наверняка из другого ружья: перезарядить так быстро первое было бы невозможно.

«Тах-тах-тах-тах-тах» – поддержал веселье револьвер. Учитывая, что далее чем на десять-пятнадцать метров стрелять из револьвера казаки не стали бы ввиду полной бессмысленности подобного поступка, дело принимало неприятный оборот.

Пришлось вставать, зажигалкой воспламенять керосиновую лампу и под уже частую стрельбу, в которую вплелись и «бабахи» крепостных ружей и пушечные «бухи», обуваться. Одежду, кроме полушубка, Москаль-чародей предусмотрительно не снимал (ну, может, не предусмотрительно, а из лени, известный эпизод с Незнайкой был ему очень близок). Привычно быстро затянул ремни подмышечной кобуры и сунул в нее «ТТ», одел полушубок и опоясался ремнем с еще двумя кобурами, револьверными. Загасив лампу, бросился на улицу – напророченный им самим ночной штурм набирал обороты.

«Блин. Накаркал, черти б меня взяли. Но как же они мимо минных полей прошли? Взрывов-то не было. Неужели “протухли” мины? А ямы-то ловушки? А покрытый тонким ледком ров, пройти по которому невозможно, но и плыть в ледяной воде он не даст. Чертовщина какая-то, ведь опасался-то так, на всякий случай, сам не веря в возможность штурма сегодня, и на тебе… хоть отрезай себе дурной язык. Впрочем, отрезать надо пустую голову. Но как же они к стенам подошли и каким образом на них влезли? Лестниц-то у них точно не было, изготовить их не из чего… Чудны твои дела, Господи».

Ежась от пронзительного холодного ветра и несомой им мороси, осмотрелся и вслушался в звуки нараставшего боя. Здесь же, возле дома, обнаружились джуры и охранники, энергично обговаривавшие происходящее. Аркадий завертел головой, пытаясь хоть что-то рассмотреть в окружающей тьме. Чувствовал себя он откровенно хреново, к усталости от регулярного недосыпа прибавилась почему-то и легкая тошнота, хотя ел вечером немного – аппетита не было. Погода за время его пребывания в доме не только не улучшилась, но даже ухудшилась. Грохот выстрелов раздавался, как показалось, со всех сторон, но, присмотревшись к вспышкам выстрелов, можно было заметить, что стреляют в двух местах, на валах у обоих крайних бастионов, где на севере и на юге перекрывающие перешеек валы выходят к морю (крепость располагалась на полуострове).

«Атака с моря? На чем?

Неужели на бурдюках? Не может быть, при пяти-шестибалльном волнении их бы… да и вода ведь ледяная! В такой не поплаваешь, через пять-десять минут сам окочуришься».

В продолжающей разрастаться канонаде чуткое ухо уловило взрыв мины, потом еще один, затем почти одновременно последовали сразу два или три. Судя по редкости выстрелов в центральной части укреплений, взорвались мины невдалеке от завязавшихся на валах сражений.

«Ничего не понимаю. Ну, как тот мультяшный герой. Значит, сушей атака? Почему тогда только в двух местах, а не широким фронтом?»

Но торчать и дальше растерянно лупать моргалами знаменитому характернику не пристало.

– Юрка, мигом в Пятый, Северный бастион, узнай, что там творится, и обратно, Иван, а ты в Первый, Южный, я буду у бомбометчиков.

На бастионах к этому времени зажгли факелы, появилась возможность рассмотреть кипевшие возле них схватки. Можно было понять, что и там и там казаки пытались сбросить вниз забравшихся на валы врагов, но из-за постоянно прибывающего подкрепления очистить крепость от неприятеля пока не удавалось. Отметив по центру затишье, Аркадий решил наугад обстрелять края поля возле укреплений.

«Судя по всему, они двумя колоннами прорываются вдоль моря, там как раз на узкой прибрежной полосе и мины не закладывались, не было смысла это делать ввиду частых штормов с ударами волн и движением прибрежного грунта. Или плывут? Нет, в ледяной воде и при волнении, они же не тюлени. Но кто им подсказал слабое место? И как они ров преодолели? Неужели переплыли? Или с шестами перепрыгнули? Фу ты черт, при такой ширине рва это было бы по силам разве что Бубке, вот хрень в голову лезет».

Пытаясь выбросить на ходу из головы мысли о предательстве кого-то из своих, добежал до позиции бомбометчиков. Их, как и само оружие с боеприпасами, Москаль-чародей привез для испытания в боевых условиях совсем недавно. Новое оружие представилось ему особенно убойным именно в условиях осады, теперь предстояло в этом убедиться.

Бомбометчики успели добраться до своего оружия немного раньше и теперь растерянно толпились, обговаривая между собой происходящее. Большей частью это были бывшие сельские хлопцы без боевого опыта, увидев знаменитого колдуна, они неприкрыто обрадовались: уж он-то знает, что надо делать и как отбить врага.

Хочешь не хочешь, а приходилось соответствовать. Уверенным тоном Аркадий скомандовал подносить заряды, сам лично выставил бомбометы по пристрелянному заранее участку поля близ морского побережья. Вообще-то куда больший навык подобных действий имелся у самих бомбометчиков, но знаменитый характерник уже успел преисполниться сознания собственной значимости и незаменимости. Медные трубы наши предки не случайно в один ряд с огнем и водой поставили.

Бойцы со сноровкой, полученной благодаря долгим тренировкам, начали стрелять. С оглушительными хлопками бомбы отправлялись в полет, чтобы почти сразу с воем устремиться на врагов сверху. Или улететь на пустое место, ведь стрельба вынужденно велась наугад. Впрочем, никогда не слышавшим таких неприродно-жутких звуков врагам все равно приходилось туго. Атаковать под такой аккомпанемент, бежать в темноте сквозь взрывы и под свист осколков… мало быть смелым человеком, чтоб не драпануть, теряя штаны и оружие, – необходимо еще и иметь знания о примененном оружии. Скорее всего, для большинства вне валов на поле боя явились шайтаны из ада. За душами правоверных, естественно. И очень трудно нормальному человеку удержаться от немедленного спасения не тела даже – бессмертной души.

Православные или католики на их месте наверняка думали бы нечто подобное, с конфессиональным акцентом, естественно. Слава о страшных характерниках, казаках-колдунах, не без совершенно безвозмездной помощи иезуитов и мусульманских священнослужителей, широко распространилась в мире. Приобретя при этом эпические масштабы. Прежние рассказы об оборотничестве или ловле отдельных незадачливых чертей выглядели теперь такой мелочью…

«Блин горелый! Как же здесь не хватает связи, пусть самой примитивной! И ведь была мысля озаботиться наблюдателями на бастионах, чтоб давали знать, куда стрелять, делая это заранее оговоренными сигналами! Так кто ж знал».

Стоять рядом со стреляющей бомбометной батареей – удовольствие не из самых больших. Но заткнуть уши, к его великому сожалению, Аркадий не мог: надо было слышать, что происходит, ориентироваться в ходе боя приходилось по звукам. У бастионов, сначала у одного, а через полминуты и у другого, наконец-то догадались применить гранаты. Они вышли похожими на немецкие колотушки, с длинными деревянными рукоятями – с чугунными, в кубиках корпусами. Вероятно, именно применение нового оружия сломило атаковавших. В течение минуты или двух валы от них были очищены, немного погодя прекратилась и стрельба в поле в отступающих (или бегущих) врагов.

– Пане Москалю, боезапас закинчився, – доложил командир первого расчета, за ним и остальные его коллеги. Перед боем были предусмотрительно введены лимиты на количество мин, используемых за один бой. Бомб наделали пока немного, да и дорогими они выходили, приходилось экономить.

После грохота пальбы, от которого продолжал стоять звон в ушах и гул в голове, тишина показалась особенно приятной. Стрельба вокруг почти прекратилась, понятно: раз пушки замолкли, бой подошел к концу. Оставалось узнать об итогах: штурм-то точно отбили, в этом сомнений не имелось, но какой ценой?

Ждать у моря погоды или информации здесь, на позиции бомбометчиков, не имело смысла, пришлось всему из себя крутому характернику направиться к ближайшему бастиону. Именно тому, который и поддержала огнем батарея под его командованием. Благо идти надо было недалеко, дальность стрельбы нового оружия пока оставалась неудовлетворительной – где-то с полкилометра. У места недавнего вражеского прорыва наверняка уже присутствовал один из руководителей обороны.

«Посланные для разъяснения обстановки джуры, конечно, что-то разузнают, но лучше услышать новости самому, без пересказа с неизбежным при спешке перевиранием».

В крепости имелось несколько фонарей, подсвечивая одним из которых можно было бы существенно облегчить себе дорогу в такую беспроглядную ночь, но Аркадий воздержался от подсветки при передвижении. После последнего, но далеко не первого покушения выказывать свой путь светом ему не хотелось.

«Проклятая темень, чтоб ее черти взяли! Ноги без всяких врагов можно переломать или в грязюке вываляться. Хотя с чего чертям, чьим временем ночь и является, облегчать людям жизнь? Но пускать перед собой факелоносца или фонарщика – всем заявлять о своем присутствии. Невольно песня вспоминается: «Вот пуля прилетела и ага!..» На хрен! Не хочу агакаться, лучше нижними конечностями рискну. Но что же подвигло турок на такую авантюру и какая сволочь им о существовании незаминированных проходов стуканула? И как они через ров с водой перебирались? Если бы они попытались засыпать, то точно бы были обнаружены заблаговременно и о взбирании на вал только мечтать могли. Как их часовые проворонили? Загадка на загадке, авось Гуня хоть на некоторые уже ответы знает».

Кто-то бежал навстречу, не заботясь о приглушении шагов. Аркадий на всякий случай приподнял большим пальцем правой руки крышку кобуры одного из своих револьверов и положил ладонь на удобную рукоять.

«Конечно, сейчас по крепости много гонцов должно бегать, но… с оружием в руке чувствуешь себя спокойнее. Особенно если твою шкуру множество людей считают ценным трофеем. А я не прочь ее еще сам поносить, причем желательно в непродырявленном виде».

Несшийся не разбирая дороги казак пролетел было мимо, но уже за спиной характерника и охранников неожиданно затормозил и остановился, вызвав тем самым очередной приступ паранойи у Аркадия, чья рука невольно потянула револьвер из кобуры.

– Пане Москалю, це вы?

– Я, – не стал разыгрывать инкогнито он. То, что гонец мог искать одного из известных атаманов, удивления не вызывало. Развернувшись, всматривался в фигуру, показавшуюся смутно знакомой, окликнувшую его: не делает ли она подозрительных движений?

– Це я, Иван Малачарка, вы ж мене послалы у бастион. Беда у нас, пана Дмитра дуже тяжко поранено.

– Чтоб меня… Веди срочно к нему.

Гонец, громко топая, пробежал мимо характерника с охраной и помчался к входу в бастион. Хочешь не хочешь, а и им пришлось резко надбавить ход, но за быстроногим казаком угнаться не удалось, тот действительно бежал, не обращая внимания на риск скоростного передвижения в темную, безлунную ночь, да еще при ветре и дожде.

«Собственного джуру не узнал, что не есть гут. Правда, от волнения и усталости голос у него здорово изменился. Ох, как не вовремя ранен Гуня, как не вовремя… и будем надеяться, что рана не настолько серьезная, он же здесь не просто главный зам Татарина – единственный. Остальные командиры и близко по рангу и уважению не стоят. Пока он будет выздоравливать, и мне придется часть его функций брать на себя. Не было печали – черти накачали».

Возле бастиона вывесили освещение, так что, пробегая, удалось бросить взгляд на лежавшие у вала тела. Неожиданно – для такого-то короткого боя – многочисленные. За сотню точно, может, даже несколько сот. Рассматривать их подробнее не было времени, вслед за хекавшим от усталости, но не сбавлявшим темп передвижения проводником поднялись на «третий этаж», где невдалеке от выхода на вал и лежал раненый. Бег и подъем по лестнице дались неожиданно тяжело, появилась одышка, резко усилилось сердцебиение. В светлом (при трех-то керосиновых лампах) помещении, бастионном каземате с ощущаемым сразу запахом сгоревшего пороха.

Одного взгляда на Гуню Москалю-чародею хватило, чтоб определить, что он уже не жилец. Бледное до синевы лицо, обильная кровавая пена у рта, лихорадочный взгляд… но взгляд осмысленный. Увидев вошедших, знаменитый атаман даже попытался изобразить улыбку.

– О, а от и характерник, тильки мени вже и нихто не поможе. Усе, що Бог видмиряв (отмерил), прожив. Звыняй, Аркадию, якщо у чомусь був неправ, видхожу на суд божий.

И, коротко хрипнув, закатил глаза и умер.

Не был Дмитрий попаданцу другом, но смерть атамана для него стала шоком. Подойдя к уже бездыханному телу, попытался нащупать пульс, видя, что бесполезно, но боясь отказаться от слабой надежды на ошибку. Осознав безусловность ухода из жизни Гуни, снял шапку, другой рукой закрыл ему глаза, широко перекрестился.

– Господи, прими его грешную душу. Святым человеком он не был, но веру христианскую защищал, как мог, и погиб за други своя.

Постояв молча несколько секунд, отдавая, таким образом, дань уважения погибшему, обернулся к старшему джуре Гуни, молодому, с гладко выбритым подбородком и густыми, но недлинными усами казаку:

– Что вы атамана не уберегли, Остап?

– Так хто ж знав, що Юшко його у спину вдарыть?

– Что?! Так его свой убил?! Какой Юшко?

– Та ж Недайвода, щоб йому чорты у пекли покою не давалы, тай до Страшного суду. Турки лизлы як скажени (сумасшедшие), мы палылы у них из крутякив (револьверов), ох добру зброю ты придумав, а Юшко сзаду пидкрався та у спину атаману шаблюкою вдарыв. Да так, що й кольчугу пробыв.

– Я так понял, что вы его живым ловить не стали?

– Живым? – изумился джура. – Вин же, падлюка, атамана вбыв. Мы його у капусту порубалы.

– Вбыв-то он, а гроши хто йому за це дав, га?! Ты знаешь?! Недайвода ведь за копейку удавиться мог. Раз на такое дело пошел, наверняка ему немало заплатили. Кто?

Аркадий знал лично убийцу, известной личностью среди запорожцев был казак Юшко Недайвода. Фантастический, невероятный жлоб, у которого посреди моря соленой воды не выпросишь. Но в число хоть сколь значимых ценностей он собственную жизнь не включал, лез в любое предприятие с самым сомнительным исходом, если там виднелась возможность сорвать приличный куш. Даже по меркам запорожцев, жаднюга был редкостным отморозком без малейших признаков трусости. Стать начальником ему не светило ни в коем разе, но определенным уважением Юшко пользовался.

«Господи, хорошо хоть не грек, а свой же казак убивал. А то ведь нам с Татариновым пришлось бы здорово попотеть, чтоб удержать запорожцев от расправы над греками в крепости. Без того нехорошие слухи об их связях с турками ходят».

Явно растерянный Остап только развел руками. Немедленно совершая месть за покушение на атамана, казаки о поиске настоящих виновников не подумали.

– И где Гуня?! – распихивая стоявших в проходе запорожцев, в каземат ворвался расхристанный и очень взволнованный казак.

– Нету его. Погиб. А зачем он тебе понадобился? – заинтересовался Аркадий.

– Вот бяда… Татарин тожа сгинул.

– Как сгинул?! – Характерник, который как пыльным мешком по голове из-за угла получил, широкими шагами рванул навстречу пришедшему и навис над крепким, но не слишком высоким донцом.

– Пагиб, значится, – отвечал казак, не побоявшись при этом глядеть в глаза колдуна.

– Тоже в спину убит?

– Чой-то в спину?! Саблей ему турок голову разрубил.

«Песец подкрался незаметно. Как же это лихой рубака Мишка, не раз янычар и сипахов один на один одолевавший, так опростоволосился?.. И что я его жене скажу, как ей на глаза покажусь?.. Вот тебе и нет опасности штурма, оба в него не верили и головами за это поплатились. Но что же мне теперь делать, Господи? Это же пока шторма не пройдут и новый атаман от Богдана не прибудет, командование на себя придется брать – иначе передерутся атаманы и полковники здешние за булаву, нет среди них никого, для всех других авторитетного».

Аркадий с трудом вышел из раздумий и перестал гипнотизировать гонца, мужественно вытерпевшего сверление взглядом знаменитым колдуном. Отступил на шаг и приказал:

– Веди к Татарину.

Михаил был для него не просто знакомым – другом, да и одновременная гибель сразу обоих руководителей крепости стала страшным ударом по гарнизону. Имевшиеся в ней полковники и атаманы очень существенно уступали по авторитету Татарину и Гуне. Собственно, судорожно прокрутив в голове персоналии, Аркадий обнаружил, что действительно остался самым старшим в уже осажденной врагом твердыне. Все же он ведь был фактически министром и при Хмельницком – на гетманщине и на Вольном Дону. Неожиданное возвышение здесь совсем не радовало, даже если отбросить скорбь по другу Михаилу и доброму приятелю Дмитрию. Однако, хочется или нет, надо было срочно перехватывать управление Созополем. Альтернативой такому повороту истории стала бы жуткая свара среди командного состава с вполне прогнозируемым исходом – легкой победой турок.

Уже собираясь выходить, опомнился, вспомнил, что для командира даже смерть друга не повод забывать о своих обязанностях. Повернулся и поискал глазами среди казаков командиров. Найдя известного, ходившего в походы еще с Трясилом и Сулимой полковника Нестеренко, командира бастиона, обратился к нему:

– Прикажи осветить незаминированный подход к крепости, выставь усиленную стражу. В плен турок сегодня удалось взять?

Седоусый полковник, стоявший, понурив голову, с шапкой в руках, встрепенулся и, помявшись, ответил:

– Ни, Москалю. Живыми и брать не пытались, уж дуже гибель Дмитра на усих розлютыла.

Аркадий порадовался про себя, что его попытка взять власть прошла так легко, никто право характерника командовать оспорить не пытался. Хочется командовать или нет, а возникни здесь борьба за булаву, шансы дожить до окончания шторма резко снизятся: у осажденной твердыни не может быть больше одного командира.

– Поищите среди тел раненых турок. Может, кто для допроса сгодится. Найдете – перевяжите, покормите. Дай бог, хоть что-то об их планах узнаем.

«Блин, невезуха. И в разведке нас турки обыграли, чего раньше никогда не было. Впрочем, Гирей ведь не Осман, больше на ум и хитрость полагается, чем на силу. И морем никого в тыл врагу не выбросишь во время такой бури… Кажется, кончилось время везухи, победы кровью и потом придется добывать, зубами у судьбы выгрызать».

По прямой между крайними бастионами было немногим больше километра, но в связи с ломаностью линии укреплений пройти пришлось как бы не с два. То ли из-за спешки, то ли из-за волнения, но спотыкался Аркадий в пути много чаще обычного. Чертыхался себе под нос, но темп передвижения не снижал. От волнения и активного передвижения ему даже жарко стало, хотя погода ни на йоту не улучшилась.

Проходя мимо, разрешил бомбометчикам стрелявшей батареи уйти в казарму, прихватил в свиту дожидавшегося там собственного джуру с печальной вестью, ему уже известной. Потом отпустил и бойцов второй батареи, им самим и другим начальством забытой. Никто туда не явился для указания целей и передачи приказа стрелять. Оставалось попенять себе по этому поводу (вспоминал же о ней) и подумать об организации бомбометного огня. Причем подумать не отвлеченно, а конкретно, с указаниями совершенно определенным лицам.

Уже перед самым бастионом поскользнулся и упал-таки, зашиб коленку и разбередил не до конца зажившее ребро. Из-за охватившей организм вялости вставал с напряжением сил, будто старый дед. Загляделся на ряды покойников, и здесь выложенных вдоль стены. Пожалуй, не менее многочисленных, чем у ранее посещенного бастиона. Прихрамывая, невольно прикладывая ладонь левой руки к титановой пластине, закрывавшей ушибленное ребро, не стесняясь хвататься за перила, поднялся в каземат, аналогичный тому, в каком недавно был. Точнее, зеркальное отражение, с выходом не на юг, а на север. Освещался он, правда, похуже – горела всего одна лампа, а настроение пребывавших здесь казаков, большей частью не длинноусых, а бородатых, еще мрачней. Следы боя здесь просто бросались в глаза: на стенах у входа виднелись пулевые отметины, земляной пол пропитался кровью, к сильному запаху которой (подумалось вдруг: «Вампир здесь с ума немедленно сошел бы, ох и бойня тут была») ощутимо примешивалась вонь сгоревшего черного пороха и человеческих экскрементов.

«Н-да… только вони разложившихся трупов не хватает, покойники еще свежие, да и холодрыга на улице. Сунуть бы сюда тех студенток и школьниц, что свои попаданческие опусы про принцесок ваяли, может, и осознали бы, чем приключения на поле боя пахнут».

Людей в каземат набилось много, мрачных и сразу заметно, что растерянных. Все сплошь оборванцы с разбойничьими мордами, других среди казаков-ветеранов быть не могло, не выживали они ранее на фронтире. Приход колдуна заметили. Молчание сменилось гулом голосов, уважительно-тихих: все знали, что погибшего атамана и характерника связывала дружба. Помимо живых хватало и мертвых, они лежали двумя рядами вдоль одной из стен. Тела, это сразу бросилось ему в глаза, были только казачьи, в походной рванине, с рублеными и колотыми ранами. Одно, накрытое серым полотном, лежало наособицу, к нему и подошел. Сердце сжало, будто тисками, даже пот на лбу выступил, пришлось несколько секунд пережидать, пока боль снизится, станет всего лишь ноющей.

Присев, откинул холстину с головы лежащего. Угадал правильно. Несмотря на страшную рану, разрубившую череп почти до уровня глаз, свалявшиеся колтуном от крови и мозгов волосы друга он узнал сразу. На лице лихого, бесшабашного атамана навеки застыло выражение решимости и азарта.

«Странно, много раз приходилось видеть, как лица умерших расслабляются и разглаживаются, принимают умиротворенный вид, а Мишка будто и мертвый готов продолжить бой, разить врагов. Эх, Мишка, Мишка, на кого же ты меня покинул. Хорошо, что твоя супруга тебя таким порубленным не увидит, останешься в ее памяти бойким красавцем. Но как я буду с ней о твоей гибели говорить – представить страшно».

И без того не праздничное настроение стремительно покатилось вниз. Увильнуть от общения с теперь уже вдовой друга было бы подлостью, а рассказывать ей о его гибели – удовольствие настолько сомнительное, что он заплатил бы немалую сумму, чтоб его избежать. Но, к сожалению, есть вещи, от которых уклоняться нельзя.

Бережно, будто боясь причинить другу боль, накрыл его лицо рядном и встал, невольно поморщившись от боли в разбитом колене. Перекрестился. Внимательно оглядел столпившихся в другой части комнаты людей.

«Блин, мне это мерещится, или часть казачков, пока я прощался с Михаилом, слиняла? Вроде их больше было, когда заходил».

Хотя в крепости засели отчаюги из отчаюг, под взглядом колдуна они заметно терялись и мялись, невольно чувствовали вину за произошедшее.

– Братцы-казаки, как же это такой промах совершили, жизнь своего атамана проворонили, а?

Сразу несколько человек начало оправдываться. Естественно, разобрать в этих выкриках что-то – оправдывались ребята энергично – было мудрено. Аркадий дал казакам немного выплеснуться, потом неожиданно для них громко хлопнул в ладоши. Хлопок услышали все и замолчали.

– Не, ребята, так дело не пойдет. Негоже казакам базарный хай поднимать (вообще-то для казачьих сборищ весьма характерный – вольница ведь). Вот ты, Григорий, расскажи, как все произошло.

Смуглый, горбоносый брюнет Григорий Некрег, смахивающий на горского абрека, каким, возможно, и был до ухода на Вольный Дон, а ныне атаман одного из новых городков на Тамани и комендант данного бастиона, с ответом не задержался. Впрочем, говорил по-русски он как казак с низовьев Дона, может, там и родился, имея мать или отца с Кавказских гор, близко Некрега попаданец не знал.