Текст книги "Ностальгия по Северам"

Вот один очередной вскидывает руку в прощальном приветствии: «Уе!» И слышит в ответ разноголосый хор: «Бывай!»

Волею судеб после третьего курса занесло меня в Ульяновский педагогический институт, который успешно и окончил. Раз и навсегда поняв разницу между императорским университетом и областным педвузом.

И со всем этим багажом приехал (не по распределению, а добровольцем) на Крайний Север.

Лагерь

Пионерский лагерь, конечно. Что это такое мы, сельские школьники, представляли слабо. Наше дело летом – на колхозном токе; свекла, кукуруза на силос. Помню, лет в шесть, еще перед школой, сидел на шее (на спине ноги не позволяли: спина-то была, как диван) здоровенного мерина, который тупо утаптывал силосную яму. Дядя Витя дал поводья.

А родные огороды – десять соток картошки! Это ж надо было посадить, окучивать, тяпкой рубить сорняки. И так с первого класса, да и в студенчестве приходилось. Лето-то длинное.

Пионерский лагерь был у нас в программе пединститута, на третьем курсе. Я записался на первый заезд, отработаю, думаю, три недели и – к Валерке на пароход, на «Грузию», каждое лето там пропадал месяцами.

«Чернильницу» (такие вещмешки тогда были, типа солдатских) – на плечо и – на вокзал. Станция Глотовка – семьдесят километров в сторону Саранска.

На самом деле большое село, за ним – пруд, и уж за ним – лагерь. Десяток корпусов деревянных, огороженная территория. Начальницу звали как-то совсем уж по-старорусски – Серафима Михайловна!

«Тебя-то я и жду, – говорит. – Иди к завхозу дяде Грише. Он все объяснит». Он и объяснил: «Первая смена: второй – пятый классы, двести человек, два десятка пионервожатых, кухня, амбулатория. Короче, мужиков всего трое! Физрук Володя, музыкант Толик, ты третий!»

А у меня была редкая должность – плаврук. Пруд-то был метров семьдесят на двести. Тут глаз да глаз!

«Но главное не в этом, – сказал завхоз, – главное – отбиться от местных. Два десятка молодых девок! Вот, держи», – и протягивает мне плетку, сплетенную из телефонного кабеля. Я нерешительно взял. «Если уж совсем худо, то… – и достает из угла потрепанную одностволку и несколько патронов. – В патронах соль», – добавил дядя Гриша.

«Да, – думаю, – это я попал». Вечером было открытие лагеря. Торжественная линейка на поляне, пионерский костер. А мое дело – охрана, держу периметр. Слышу из кустов, где хоронились местные ребята: «Вот… вот… ходит, сучара! Наняли. здоровый, гад!»

А я за два года «качалки» действительно набил мышцу и в «олимпийке» выглядел неплохо.

На следующий день начались рабочие будни. Столовая. Пробегает мимо нас с Толиком пацан с красной повязкой: «Мальчик! Ты дежурный? Скажи на кухне – плавруку три порции «второго»!» Курочку давали. С картофельным пюре. И так далее.

Самое смешное – через пару дней санэпидстанция проверила пруд и нашла какую-то вредную палочку. И я стал безработным.

Помимо охраны периметра, по субботам я отвечал за помывку в бане сотни пацанов. «Мальчик! Голову мыл?» И, невзирая на ответ, – голову в шайку!

К обеду у меня руки хрустели. Серафима Михайловна зарядила меня и на утреннее построение.

Восемь утра. Старшая пионервожатая Лена:

– Толик, вставай!

Толик что-то мычит – встанешь тут, когда часа в три лег!

– Толик, вставай!! Лагерь уже стоит!!!

Натягиваю шорты, футболку, темные очки и выхожу к тумбочке.

Так, командирский голос…

– Лагерь! Смирно! – Толик растягивает меха аккордеона.

– Флаг поднять!!!

«Чтобы тело и душа были молоды», – ревет аккордеон.

Да, пожалел я потом, что не записался на все три смены!

А периметр приходилось держать. Каждый вечер на той стороне пруда кучковалось местное пацанье, и периодически осуществлялись попытки проникновения. Как-то совсем уж достали, и я пальнул по верху. Соль свистнула по веткам, посыпались листья.

– Убил! Убил!!! – заверещал кто-то дурашливым голосом.

Ну, думаю, надо вечерний обход произвести. Захожу в крайний, десятый корпус. Время к десяти, отбой, а не спят.

– Нарушаешь, мать, – говорю пионервожатой Наташе.

– Да заколебали уже.

– Дай-ка я попробую.

– Хорошо, сказку на ночь – и дрыхнуть!

Полчаса рассказывал какую-то небылицу, сверстанную из нескольких сказок. Уснули. И пошли мы с Наташкой на посиделки к Толику с аккордеоном.

Утром я проснулся знаменитым. За завтраком начали подтягиваться делегаты из корпусов: «Политрук! Сказочку!! Вечером!!!»

Волейбол в парке, 1968 г.

Термин «плаврук» пионеры не воспринимали никак, а вот политрук – это было понятно. В Советском Союзе.

И началось! Каждый вечер я устраивался в очередном корпусе, пионеры подтягивались по двое-трое поближе, совали под подушку пряники и конфеты с ужина и полчаса слушали очередную «Шахерезаду». Пятиклассники уже воспринимали Жюль Верна, Дюма и Луи Буссенара.

Как-то периметр начали нарушать в сухопутном режиме, через забор. И я неудачно толкнул самого наглого так, что он покатился кубарем. Достали.

– А, – запричитал он, – сильный, да? Погоди, вот вечером придут старшие, они тебе покажут!!

– Иди, – говорю, – дефективный!

Сыграли несколько партий в волейбол, и начальница говорит: «Ребята! Не хотите встретить нашего фельдшера на станции? Она из города медикаменты везет?»

Мы с Толиком вызвались. Тяпнули по кружке пива, встретили тетю Нину и вокруг пруда чешем домой. Вдруг встречают нас Наташка с Ленкой и говорят: «Ребята! Вас там ждут! Местные. Парни здоровые. Мы боимся! Там их Серафима Михайловна уговаривает!»

Мы с Толиком залегли в траве под забором и ждем развития событий.

Через полчаса идут, человек пять. Да, думаю, если бы они нас застали, то не отбиться.

Прошли они, и я к начальнице:

– Серафима Михайловна! Как же это вы их уговорили?!!

– Я, сынок, два десятка лет работала в исправительно-трудовой колонии для малолеток!!!

На следующий день мы с этими парнями играли в волейбол.

Стройбат

Армия окружала нас с детства. Первое послевоенное поколение. Самое многочисленное. Я с сорок шестого, Славка с сорок восьмого, Юрик с пятидесятого. Четыре года – три пацана. Будущие защитники Родины.

Наши отцы еще носили фронтовые гимнастерки и фуражки. Собирались на 9 Мая и вспоминали Восточную Пруссию. Помню медали на отцовской груди – «За взятие Кенигсберга», «За оборону Сталинграда» и «За отвагу». Три самые достойные медали.

В статусе медали «За отвагу» прописано: «За мужество и отвагу, проявленные в прямом соприкосновении с противником». Вот так вот. Мы гордились своими отцами.

Родина была рядом. Село Александерталь. Долина Александра. Рядом другие «долины» – Мариенталь, Визенталь.

До войны это была Республика немцев Поволжья, простиравшаяся в лучшие годы от Саратова до Симбирска.

В августе 41-го всё ее население, около полумиллиона человек, было выслано в Сибирь, Казахстан, на Крайний Север.

После института, приехав в Салехард, я встречал там уважаемые фамилии – Гербель, Май, Майер.

Единственный народ, не реабилитированный после сталинских репрессий по сей день!

А работящий был народ. В Надыме к нам в редакцию в девяностые годы приехал из Казахстана журналист Коля Юнгус, потомок этих переселенцев. Рассказывал занятную историю о трудолюбивых казахских немцах.

По итогам жатвы (что это такое для Казахстана, понятно) ЦК КПСС республики представлял лучшего комбайнера к званию «Герой Социалистического Труда». Всё по-казахски просто: намолотил больше всех – и Герой.

И вот в ЦК поступают данные: наибольший «намолот» – 170 тонн… лучший комбайнер… фамилия Геббельс…

Члены ЦК впадают в ступор и вызывают героя. Это невозможно. Не может Герой Социалистического Труда СССР носить фамилию рейхс-министра пропаганды. И ласково увещевают: «Так ведь тебя и так все Ваня зовут… сменишь фамилию. Фёдоров, скажем, и все дела».

«Я – Геббельс! – заревел передовик. – Иоганн Геббельс! И отец мой был Геббельс! И дед!!!»

Пришлось дать Героя второму по списку.

В Александертали в сорок шестом году из немцев была разве что Ванда Иосифовна, супруга преподавателя Варенцова. Отец с ним работал вместе в школе механизации.

Более чем насущное дело, кстати, судорожно восстанавливалась вся сельхозтехника. Поволжье – вечно голодный край. Довоенные американские тракторы типа «Фордзон», локомобили, молотилки, транспортеры. И тем не менее, по рассказам матери, что называется, лебеду ели.

Выросли на картошке и молоке коровы Зорьки. Красавица «голландка», красная, с белыми пятнами, – три дойки по 9 литров: четыре утра, когда стадо выгоняют пастись, в обед мать бегала на пастбище, и вечером, когда Зорька, всегда сама, громко мыча, приходила домой.

А народу-то прибавилось: девки пошли, в 51-м – Танька и Надя – в 53-м. А мы сейчас толкуем о демографической политике. Нет, это явления природные.

Во многом спасла нас тетя Миля, наша нянька и вторая мамка Эмилия Густавовна Керсон. Не то что жрать нечего – жить было негде. И мы три года жили у нее «на квартире».

Деревянный домик, огород и, самое главное, пчелы!!! Два здоровенных сына, молчаливые эстонцы, держали хозяйство. Я, кстати, замечательно ругался на эстонском – «куррат, перкеле, сууре пярасельт». Да мы там все время проводили: отец и мать на работе с утра до вечера.

И сейчас перед глазами здоровенная алюминиевая миска с медом и наломанными сотами, и мы макаем туда ломти хлеба. Но это раз в году, во время качки меда. Хлеб был по карточкам. Большие такие буханки. На вес. Не понять этого сегодняшним покупателям сетевых магазинов премиум-класса. Не тот класс, не тот…

Из магазинных деликатесов – конфеты-подушечки, слипшиеся в единую массу. И совсем сказочные «матрасики» – конфеты «Гусиные лапки».

Опустевшие после депортации села заполонил самый пестрый народ: татары, башкиры, мордва. В июне вовсю гремел Сабантуй. Со всеми фишками – борьба, конные скачки, лазание на столб, разбивание горшков.

Да что там – верблюды ходили! Оренбуржье тоже недалеко.

Природа вокруг была уникальная. В речке с языческим названием Кондурча водились золотые караси размером с тарелку. За селом у малюсенькой деревушки Четыровка был деревянный паром, на котором на ту сторону, в луга, переправлялись в сенокос «люди и кони».

Году в 1964-м мы со Славцом – студенты-первокурсники – заехали на родину… Подходим к деревушке… Да три домика всего. Сидят на завалинке три деда. Старинные такие, в картузах, в черных костюмах, несмотря на жару. Угощают друг друга самосадом. Все путем: коробочка из-под монпасье, там махорочка и сложенная пакетиком газета. «Ну-ка курни моего». Дед курнул и зашелся в кашле. Второй послушал и с видом эксперта: «Хороший кашель». И третий – голосом знатока: «Но редковатый».

«Здорово, деды!» – это мы. «Здорово, коли не шутите.» – и деды сняли картузы. Да раньше так положено было. Мы прониклись.

В августе в пойме, на озерцах и болотинах гнездилась масса уток. Отец был заядлым охотником и приобщал каждого из нас к этому древнему занятию по достижении семи лет.

Выглядело это так: мы уходили в лесопосадку, отец укладывал стволы уникальной двустволки (бельгийский «Пипер Баярд» – фронтовой трофей!) на развилку подходящего дерева, упирал мне приклад в грудь – в плечо нельзя было, ключица слабенькая, и командовал: «Стреляй!» Славка зажмуривал глаза, я, по-моему, тоже, Юрик ползал рядом в траве. «Ба-бах!» Инициация состоялась.

Оружие. Выстрел. Вот тебе и подготовка к армейской службе. В Салехарде я первым делом купил себе одностволку «Иж-18» и с тех пор без охоты не могу.

А вот и мы, все пятеро

Богатая добыча

Отец, кстати, приезжал ко мне в 1975 году посмотреть, как там старший сын на далеком Севере. Поездом до Тюмени и самолетом до Салехарда, а ведь далеко за шестьдесят ему было.

И вышли мы в августе в пойму речки Полябты, и местный охотничий бог послал нам добычу. Честно сбили по утке каждый.

До Славки отцу не добраться было. Норильск. Рудник «Медвежий ручей».

Это он уже после Дальнего Востока завербовался туда, намаявшись на родной Волге электриком в колхозе. Оргнабор так называемый. И вот сидит он в Домодедово: задержка двух рейсов, и две сотни норильчан толкутся вокруг буфетов. Подходит здоровенный бородатый мужик с вопросом: «Первый раз?» Выпили, ясное дело, выяснили детали.

«Ты вот что, паренек, я лечу вторым рейсом, держи ключ, в Алыкеле (аэропорт Норильска) идешь в котельную, спросишь дядю Колю, он покажет мой балок… Возьми бутылку водки и жди меня. Никому не открывай».

Вот такой народ тогда был на Северах. Этот мужик практически потом спас Славку, отговорив, когда его направили на флотационную фабрику. Там три года работы – и ты инвалид.

Работал братан на открытом руднике, «бугром» команды ВВС (высоковольтные сети), после забурки шпуров и закладки аммонала они опутывали всё это хозяйство проводами и, поскольку радиосвязь в полярную ночь и пургу работала ненадежно, смотрели на сигнальщика. Два красных флажка вверх – все «носом в пол», и очередной «горизонт» с грохотом взлетал в воздух. Дальше шли сорокатонные «Белазы».

Боевой был у Славца коллективчик, работал даже знаменитый Ваня Грифенштейн, «враг народа», попавший в Норильлаг еще при Завенягине.

Да что там говорить! Вся индустрия Советского Союза была построена этими «врагами народа» – Беломорско-Балтийский канал, Волго-Дон, Магнитка, Магадан, Экибастуз…

Экибастуз, твою мать, как сказали бы первопроходцы.

В 1957 году школу механизации объединили с Усольским сельхозтехникумом, и мы переехали в Усолье, старое русское село на Волге, вернее, на берегу только что созданного Куйбышевского «моря».

Везло нам на природные ландшафты: здесь мы ловили леща под «утесом Стеньки Разина». Помните песню «Есть на Волге утес»? Вот это он и есть.

Тут армия стала реально ближе. Возвращались со службы наши старшие братья, щеголяли на танцах дембельской формой, дрались с подросшей молодежью. Так, для уважения, типа «пойдем выйдем».

Парень, не служивший в армии, был заведомо ущербным. Слово «откосить» никто не знал. Значит, что? Больной. Да еще, не дай бог, пугающий диагноз – плоскостопие! Не, с такими и девки-то не танцевали.

Нам попадали погоны, значки, солдатские ремни и менее безобидные вещи – бикфордовы шнуры, случалось, и детонаторы для гранат.

Но главное, конечно, спорт. Я до сих пор поражаюсь, как можно было создать такой уровень в отдельно взятом селе. Не к ночи будь помянута наша сегодняшняя сборная по футболу.

Экибастуз, твою…, впрочем, я это уже говорил.

Конечно, это заслуга техникума, крупнейшего в области. Райцентр Шигоны был в пятнадцати километрах.

Не могу не вспомнить первого физрука Виктора Игнатьевича Евсеенкова. Мастер спорта, бывший летчик, он вырастил несколько спортивных поколений. Ходил по улицам зимой в совершенно невиданной обуви – унтах.

На базе техникума стабильно проводились областные первенства ДСО «Урожай». Тем более что комплекс спортплощадок находился в старинном парке имения графа Орлова-Давыдова. Сирени – море!

Традиционные футбол, волейбол и баскетбол. Но ведь играли, и как! В редкий тогда, тем более на селе, гандбол! Надо было видеть моего одноклассника Витю Дьяконова, когда он выходил бить штрафной семиметровый. Размахивался Витя по-русски, от ноги.

Вратарь белел, раздавался свист – и мяч влетал в сетку. У вратаря лицо типа «слава богу, мимо».

Это было просто помрачение какое-то. Перворазрядников были десятки. А это надо было заработать. Юрик бегал сто метров за 11 секунд! И это всего лишь первый разряд.

Они, пятиклассники, усольской командой садились на велосипеды и ехали в соседние деревеньки: Кресты, Карловка, Малячкино – громить местных в футбол.

О! Вот еще архивную фотографию нашел. Это уже седьмой класс, учитель физкультуры Юрмат, то бишь Юрий Матвеич. И это пацанье (крайний справа – это Юрик, вообще «шплинт»!) только что выиграло зональные соревнования на первенство области 1967 года в Безенчуке и собиралось в Куйбышев!!!

Брат Юрик заколачивает с левой

Волейбольная команда

В юбилейном двухтысячном году, на майские праздники, я уговорил братанов поехать в родные места, и мы на Юркиной «девятке» двинулись с Урала на Волгу.

Въезжаем в Шигоны и, ясное дело, в столовую, «Чайная» она называлась в свое время. Юрик за рулем, ну а мы со Славцом – по паре пива, типа – уже на родине… За соседним столиком сидит местная компания, и один амбал что-то уж больно пристально нас разглядывает. Я толкнул Славку коленом. «Вижу», – буркнул Славец и привстал. Был такой обычай у местного народа – «пощупать чужаков». Парень обошел стол и плюхнулся на стул рядом с Юркой: «Не узнаешь? Да мы с тобой в Малячкино в футбол играли!»

Экибастуз. Тридцать пять лет прошло!

Юрик и сейчас много играет, а ведь ему шестьдесят шесть! Каждый сентябрь они миасской командой вот уже десяток лет ездят с Урала на турнир ветеранов волейбола в Сочи и Анапу. За свои, кстати, деньги. И неплохо там выглядят.

«Олимпийка», то есть спортивный тренировочный костюм, синий с белыми полосками на воротнике, был пределом мечтаний! Какие там «Адидас»!

А уж если шел парень со значком «Мастер спорта СССР», то народ чуть ли не шапки снимал.

Да, физически мы были к армии готовы.

Что уж говорить о НВП! Начальная военная подготовка, если кто помнит. В старших классах школы или в техникуме мы подробно изучали знаменитое оружие – ППШ и револьвер-наган. И стреляли из малокалиберной винтовки ТОЗ-8. Я и сейчас в любом тире (из пристрелянной «воздушки», понятно) легко выбью девяносто из ста.

И не надо говорить, что сейчас всё другое, электроника там и прочее. Это базовая подготовка: встать… лечь… отжаться сорок раз. Цены этому нет. Старые солдаты меня поймут.

Ну и непосредственно к армейской службе. В пединституте не было военной кафедры, и в 1970 году в Салехарде меня разглядел ушлый военком: «Так. А это кто?.. 24 года, спортсмен, волейболист. Почему не в армии?»

И загремел я в ноябре на призывной пункт в славный город Тюмень. Началось.

Нары в два этажа, более сотни призывников. Суматоха. Тут ведь что надо понимать, юридически мы никто – паспорта сдали в военкомате, военные билеты должны получить в воинской части. Да свобода, блин!

И народ лез через забор в окрестные магазины и гулял по-черному. Каждый вечер по нарам бегал какой-то паренек в фуфайке с подбитым глазом и орал: «Упоровские! Упоровские!» Есть такой хулиганский район в области.

Потом медосмотр. Это отдельная песня. Десятки голых пацанов, прикрываясь ладонями, чередой ходят по докторам. А среди них ведь и проктолог, которого большинство и в глаза не видели. И встать-то надо уж больно в неприличную позу.

И вот очередь паренька прямо синего от наколок. Ему-то это совсем уж не надо бы.

И проктолог: «Ну чего встал! Нагнулся! Раздвинул!» Паренек, скрипя зубами, нагнулся, обернулся к доктору и прошипел: «Не темно? Может, рот открыть??!!» Рев разъяренного проктолога, мощный шлепок по голой заднице – и паренек перелетел к окулисту.

Да, скучно не было.

Короче, нашли у меня повышенное давление, близорукость минус три, и резюме: годен к нестроевой. Светил стройбат. Помыкался я там почти неделю, чуть не уехал эшелоном в Монголию (интересно, что бы там-то было?) и, наконец, отбыл в славный город Хабаровск. Девять суток ходу.

Эшелон прибыл ночью девятого декабря. Минус 28. Вдоль строя ходит здоровенный без малого двухметровый капитан в полушубке и унтах и объясняет нам, куда мы прибыли и чего он от нас ждет.

Дальше, как всегда, «карантин» – курс молодого бойца. За нами, как курица за цыплятами, присматривает старший сержант Вовка Ульянов. Тюменский, кстати, потом мы плотно дружили.

Мне проще всего, служить-то всего год. И дембель вместе с тем же Вовкой. Да и возраст, прямо скажем – командир нашей роты, старший лейтенант Гогота, был годом младше меня.

Посидел я два месяца в группе связи, режим сменный, круглосуточный. «Береза»… «Береза»… дай мне «Тюльпан»… «Тюльпан»… «Тюльпан?»… «Тюльпан», твою мать!!! Опять спят, бродяги!» Ну и так далее.

Но в принципе работа была тяжелая. Мы же УМР, то бишь управление монтажных работ. Мы – строительный батальон, вч 25 986, пять рот, шестьсот человек. Краснознаменный Дальневосточный военный округ.

Строилась мощная система военных объектов, включая ракетные шахты. Наше дело – вода, отопление, сантехника, электромонтаж и прочее. Пахали парни, как карлы.

Лейтенант автороты Валентин Стожаров

Сержанты Вячеслав Стожаров и Витя Пронь

В феврале вызывает меня замполит на беседу. «Есть мысль, – говорит, – нам нужно избрать секретаря комитета ВЛКСМ части. Ты парень взрослый, работал в радиокомитете, политически грамотный. Образованный», – со значением добавил он. Ну да, как потом я уточнил, в батальоне высшее образование имели командир части (замечательный подполковник Леонид Васильич Жуков, настоящий «батя»), командир штаба (тот самый двухметровый капитан, что нас встречал, Мартыненко, прозвище Штабс-капитан) и сам замполит. Образовательный уровень основного состава я представлял еще плохо.

«Может, – говорю, – я все-таки на связи лучше, уже привык». «А как же комсомольский долг», – резонно толкует замполит.

В феврале на общем собрании и стал я комсомольским секретарем. Тут-то и понял, что почем. Основной состав у меня во многом был «пять – пять», то есть пять классов образования и пять лет отсидки по малолетке. Но за год я понял, что это не так важно. И уровень образования, и колония по малолетке – это все в прошлом. А сейчас каждый из нас солдат.

И до сих пор отношусь с недоверием к неслужившим. Шинель, «хэбэ», кирзачи и пилотка – через это надо пройти. Достойно. Как можешь.

А мы попали в боевое место и боевое время. На улицах Хабаровска каждый второй был в военной форме. Ровно год назад был остров Даманский.

Наш батальон стоял на окраине города, на Красной речке. От Даманского 50 километров. Час ходу на танке. Мы – нестроевая часть, оружие нам не положено.

Да что там говорить – дежурный офицер по части ходил без пистолета. От греха. Вдруг отберут. Тот еще контингент был.

Конечно, рядом был военный аэродром, но три роты – четыре сотни пацанов – спали в казармах у границы, понимая, что оружие у них только лопаты. Это тоже надо было прочувствовать.

Кто-то из великих полководцев, Бисмарк, что ли, сказал: «Армией командую я… и сержанты!»

Вот это чистая правда. Всё держалось на них. Школа СС – сержантского состава – была у нас в Посьете, на границе с Японией. Та еще школа! И вообще – сержант стройбата, это не звание, это диагноз. Сам сержант.

А какие сержанты были у нас на Хурбе, под Комсомольском-на-Амуре! Взвод там стоял. Игорек Шуранов и Казбек Давлетов. Наглаженное «пэша», белоснежные подворотнички, чуть ли не хромовые сапоги. Дагестан, блин!

Вечером приезжаю автобусом, ну, мол, как личный состав. И ясно вижу, что половины нету. И где ж, говорю, военные?

«Толик! Оно тебе надо? Если что – все будут на месте через 15 минут».

Поселок, кстати, еще тот был. Бичи, какие-то «расконвоированные». Танцы в клубе за полночь. И пропасть в самоволке – как не хрен делать. Официально заявляю, за год батальон не потерял ни одного бойца. Даже в Анадыре!

И это все сержанты.

И не было так называемой дедовщины, не было.

Некогда было. Работали ребята. Понятно, что первогодки, салаги, огребали все наряды вне очереди. Уж это святое. Можно было и в «бубен» заслужить. Но – заслужить. И никаких там чисток туалетов зубными щетками. Некогда. На работу завтра. Всем.

И, поди, уже мало кто знает, мы же на хозрасчете. Мы зарплату получаем, ну в смысле на книжку. У нас поэтому и паек масла 40 граммов, а не 20, как у строевых. Пятая наша стояла рота в Анадыре, так там ребята за два года по несколько тысяч получали.

На руки-то выдавали положенные воинские, то ли пять, то ли семь рублей. Так ведь есть вариант – пишешь заявление комроты: прошу выдать 21 рубль 50 копеек на покупку электробритвы. Покупаешь бритвенный станочек за рубль, остальное в карман. Надо сознаться, перед дембелем я должен бы увезти с собой минимум четыре электробритвы.

Ну и какой тут комсомол?! Реально было только одно. Спорт (тем более привычное дело, все-таки я играл за сборную института) и культурный досуг. С ним был швах. Глаза боятся, руки помнят.

Через месяц мы в любое свободное время, как бы мало его ни было, колотили в волейбол. Периодически «драли» соседних летчиков, на что они сильно обижались. «Забивалой» у меня был Пиля, замкомвзвода сержант Пилипенко, рост метр девяносто пять. При хорошем пасе шансов у летчиков не было. Пас у меня был.

С культурой тоже наладилось. В командирский «ГАЗ-69» влезало ровно 11 бойцов. Двенадцатый никак не помещался, мы пробовали.

И уж дважды в неделю, если не через день, очередная бригада получивших увольнительную, начищенная и при параде, впихивалась в бедный «газик», 15 минут по грунтовой дороге до конечной остановки автобуса, и там полчаса до центра города.

Сержант стройбата

Сержант стройбата

Юрий Стожаров, Камчатка

А красивы были Хабаровск, Амур-батюшка, набережная, Дом офицеров, театры и прочая цивилизация. Даже на сеанс великого Вольфа Мессинга попали!

Да что там говорить, драмкружок был! Это в стройбате-то? Одну пьесу, правда, и поставили. Главного героя, кавторанга, потерявшего память при взрыве, типа амнезия, играл Петя Гуров, совершенно отвязанный субъект, прошедший два года дисбата в страшной Советской Гавани. Но ведь артист! Его друга, мичмана, играл Вовка Гудин, жену – главный бухгалтер УМР (мы же на хозрасчете) Ирина Николаевна. И я – доктора-психиатра.

Успех был оглушительный.

Мотивация заработать увольнение была будь здоров. Почему «батя» и машину свою давал безропотно.

Не то что Штабс-капитан. Два метра, килограммов 120, осанка – «лом проглотил» и на руку скор. По слухам, у него была мощная лапа в штабе КДВО, но что он такое сотворил, что сослали в стройбат, не знаю.

Строевик природный. А откуда строевая в стройбате? Так он роты на обед водил, там метров восемьсот до столовой. Топает сотня красноармейцев за ворота, выходит на тракт, и рев начштаба: «Ро…та!»

Тут важно как бы зависнуть и с грохотом одновременно припечатать левой. Штабсу не нравится и: «Отбой!» И через минуту: «Рота!» А жрать охота, народ рычит. А капитан, знай, орет: «Почему столбы не падают?!»

Самый цинк был по команде «Запевай!» Тут как раз молодое пополнение пришло – узбеки. Ну они и грянули: «Рацитали ялбуни гуруши!» Кино.

В самоволку только ленивый не ходил. Магазины кругом. Дырки в заборе тоже. Что значит, если повяжут? Трибунал, и два года дисциплинарного батальона.

А он в Совгавани. Когда-нибудь слышали про такой городок? И потом еще дослуживать оставшееся время. Видел я ребят, вернувшихся оттуда. Не хотелось бы. Шесть часов строевой в день. И чуть что не так – в «торец».

Так вот – самовольщиков «штабс» заводил лично в свой кабинет. Три минуты профилактической беседы, раздавался звук «дыц!», и «красноармеец» выходил, держась за челюсть. Это как понимать? Или судить?

А Штабс ходил руки за спину, прямой, как мачта, и, увидев «клиента», рявкал: «Красноармеец! Ко мне!»

В бригаде связи дружил я с Вовкой Гудиным, так он умудрился сфотографировать начштаба, и ночью, на дежурстве, накатив маленько алкоголя, плакал и говорил: «Внукам буду показывать… чтоб знали!» Ей-богу, это правда!

И еще. Четвертая рота у нас стояла в Комсомольске-на-Амуре. Не вылезал я оттуда. Восемь часов поездом, полтора часа самолетом.

Как-то приезжаю, и друган мой Христя (редкий случай, старшина роты срочной службы… опять, блин, немец – Христиан Пауль, вот от него точно зависела жизнь сотни человек) рассказывает.

А рота прикомандирована к полку стройбата. Дислокация – поселок Хапсоль, типа пригород Комсомольска. Полковник Пахалков, «пахалковцы» все их звали. Ну наши – овечки на их фоне.

А что значит прикомандирована? Арендуется казарма, дается питание. Это всё. Остальное никого не колышет. Своего, твою мать, по горло. Поняли, что зависело от старшины? Тем более когда Петя, старлей, комроты, появлялся три раза в неделю.

Приезжает, говорит, Мартыненко утром, только развод на работы прошел. И ходит по казарме, протирая чистым платочком спинки коек и табуретки, ну типа как на подводной лодке, сюрреализм (это уже от меня, Христя вряд ли знал такое слово). А время девять утра. Вдруг шум на входе. А казармы как бы полярные были, то есть тройной тамбур, и через него лезут три «пахалковца», в гости, с утра закосившие в санчасти… Влезает первый – глаз подбит, воротник расстегнут «до пупа», ремень на… ну типа ниже пояса. Это они зря.

Мартыненко встрепенулся как боевой конь: «Красноармеец! Ко мне! Вы как выглядите?!» «Пахалковец» попытался продрать глаза и прохрипел: «Да пошел ты на хер!» Штабс коротко размахнулся. Паренек с грохотом вылетел сквозь тройные двери, вышибив собой остальных двоих.

Мартыненко брезгливо отряхнул платочек и сказал: «Ну, пошли дальше!»

Это армия, друзья мои, и не судите поспешно. Полгода затем грозные «пахалковцы» скромно заглядывали к нам в дверь с вопросом: «Вашего майора нет?»

Ну и, конечно, политработа. Вот тут у нас были профессионалы. Начальник политотдела УМР полковник Коцюба, главный пропагандист – майор Бойцов по прозвищу Боец и старшина Володя. Всё.

Аббревиатура УМР обычно расшифровывалась как управление морской разведки. Резвились ребята.

Подхожу как-то в городе к ним в управление, в обед, слышу за дверью металлический грохот. В отсутствие шефа Боец кидал в деревянный щит ножи, да без промаха кидал. Точно разведка. Вообще, он был без предрассудков, мог в роте подойти и, выставив ногу, сказать: «Ну как «коцы»? Зацени!» Это он в новых ботинках пришел.

А вот работали они здорово. Время-то было политически смутное – студенческие волнения во Франции, «красные бригады», да что там – Чехословакия была в 68 году! Личный состав должен быть политически грамотным. И нам читались лекции о международном положении. Художественно. Дико в кинозале стройбата звучали имена Жана Поля Сартра, Герберта Маркузе, Альбера Камю и прочих революционных философов, бывших тогда на слуху. Не слабо, однако, готовили политработников в Советской Армии.

Думаете мне, как комсоргу, приходилось солдатиков силком загонять? Да кинозал ломился от слушателей!

Перед лекцией майор, удовлетворенно разглядывая плотно сидящих красноармейцев, поучал меня – как говорил великий оратор Демосфен, первым делом надо привлечь внимание, потрясти слушателей, далее можно нести любую чушь, и в завершение рявкнуть какой-нибудь оглушительный лозунг.

И чесанул к трибуне, ощупывая в кармане знаменитую указку – она у него телескопически складывалась как антенна у «Спидолы».

«Международное положение, – с ходу начал он, – архисложное. Проклятые империалисты окончательно распоясались и проводят морские учения рядом с нами, в Корейском проливе».