Текст книги "За пределами любви"

– Я не спрашиваю, где ты была вчера, – сказал он, глядя прямо перед собой, не поднимая глаз. Видимо, он готовился к разговору все утро, а может быть, и всю ночь и теперь шпарил по заготовленному. – Ты уже взрослая, и я не твой отец. Я не имею права… – Он замолчал и тяжело вздохнул. О чем он жалел? О том, что он «не отец», или о том, что «не имеет права»? Вряд ли о том, что «не отец». Отцом ему пришлось бы тяжело, отцом он не мог бы пользоваться тем, чем пользуется сейчас. – Я тебя заклинаю, я тебя прошу только об одном… – Тут он оторвал глаза от скатерти, которую внимательно разглядывал, и страдание, хлынувшее из его глаз, сразу заполнило кухню. – Будь осторожна. Будь благоразумна. Ты ведь не знаешь, кто эти люди, откуда они, что им здесь надо.

– Какие люди? – Элизабет стало интересно, кого он имеет в виду. – Ты о ком? Ты что, следишь за мной? – спросила она с угрозой.

Но он не ответил.

– Я не об этом. – Влэд снова опустил глаза на скатерть. – Я только хочу сказать, что это опасно. Понимаешь, опасно. Твоя мать была убита совсем недавно. Неизвестно за что, неизвестно кем. Мы ничего не знаем, понимаешь? А тут эти незнакомые люди… Что им надо от нас?

– Думаю, от тебя им ничего не надо. – Она и не пыталась скрыть насмешки.

Он снова поднял глаза и стал терзать ее разнесчастным взором. Пришлось уставиться в окно. Да хоть куда, лишь бы не натыкаться на его жалкую физиономию. Как он все же надоел ей! Почему если ее мать с ним спала, то и она теперь должна с ним спать? Почему она должна жить в этом старом, опостылевшем доме, с этим старым, скучным человеком? Как ей все надоело!

– Ну да, я им не нужен, – согласился Влэд. – Но зачем им ты? Не забывай, твоя мать погибла при странных обстоятельствах, и тебе следует быть осторожной. Особенно тебе…

– В полиции считают, что это ты ее убил. Они просто доказать не могут, – пожала плечами Элизабет.

Она специально так сказала, чтобы посмотреть, как он вздрогнет всем телом. Он и вздрогнул. Снова поднял на нее глаза. «О Господи, ну сколько можно! Какой же он все-таки жалкий, ничтожный. Как и всё кругом. Как же хочется отсюда выбраться, из этой беспредельной ничтожности».

– Ты же знаешь, что это чушь! – Он вскочил, щеки его горели, губы снова почти исчезли с лица, превратившись в узкие, едва различимые ниточки. – Как ты можешь так говорить? Я любил твою мать, я…

– Ну да, – закивала головой Элизабет. Почему-то ей стало смешно. – Конечно, любил, как любишь теперь меня… Старый кобель. Ты пользовался ею, а потом решил попользоваться мной. Разве не так? Если бы в полиции узнали, что ты со мной делаешь, они бы тебя из каталажки не выпустили… – Она хотела продолжить, но не смогла – он уже кричал, не сдерживаясь, не слыша ее возражений, не понимая ее насмешек:

– Замолчи! Ты же знаешь, что это не так! Как ты можешь так говорить?! Почему ты такая жестокая?! Ведь все совсем не так… Ведь я без ума… – Он не договорил, она прервала его:

– Вот это точно. – Он раздражал ее, как, наверное, никто никогда не раздражал. А еще ей надоели эти препирательства. Она встала. – Да ладно, шучу я. Шучу, понял? Конечно, ты любил мать. А теперь любишь меня как ее продолжение. Мы для тебя единое целое, и твоя любовь перешла с нее на меня. Правильно?

Он глядел на нее и не понимал, серьезно она говорит или смеется над ним. Так и не поняв, на всякий случай закивал, соглашаясь:

– Ну конечно, конечно, правильно.

– Конечно, – устало проговорила Элизабет и поднялась. – Ладно тебе, не дуйся, это я шучу, просто так. – И она вышла из кухни. – Я пойду, полежу на лужайке, почитаю! – крикнула она из коридора и, даже не надевая тапочек, только прихватив какой-то случайный журнал, выскочила на улицу.

Там было значительно лучше, чем дома. Она села под деревом в теньке и стала листать журнал – с каждой страницы на нее смотрели красивые, ухоженные, счастливые женщины, не имеющие ничего общего ни с ее матерью, ни с ней самой.

«Если я останусь здесь, в этом вонючем захолустном городке, я тоже скоро стану как мама, – подумала Элизабет. – Нет уж, лучше любой риск, любые опасности. Пусть придется трахаться с тем, кого не любишь, главное, чтобы появился шанс. Чтобы быть как эти шикарные девушки из журнала, они ведь не родились такими, они, наверное, тоже выросли в вонючих городках типа нашего, но они пробились, нашли дорогу. И я пробьюсь. А трахаться… Так я и так трахаюсь с тем, кого не люблю. – Она задумалась на секунду: правда ли это? И согласилась сама с собой: – Совсем не люблю».

Потом она подумала: а смогла бы она трахнуться, например, с этим Беном? Он не нравился ей – не ее тип. Слишком жеребячий, слишком тупой. Но если бы потребовалось… Она пожала плечами: «Джине вот нравится. Джина, кстати, похожа на этих женщин из журнала. И если бы я…»

Но тут ее окликнули.

– Эй, Лизи, привет. Ты как? – Голос был настолько знакомый, что Элизабет вздрогнула. На улице напротив дома стоял красный «Бьюик», верх был открыт, за рулем – Бен. Джина сидела рядом, она улыбалась и махала рукой.

Элизабет не спеша поднялась, пошла к машине. Конечно, после вчерашнего, после того как они ее опоили и вообще неизвестно что сделали, можно было и не идти. Но с другой стороны, ведь неизвестно, сделали они что-то или нет, может быть, и нет. К тому же ничего страшного с ней не произошло, она жива и, похоже, здорова. В любом случае лучше с ними, чем с этим занудой, который наверняка сейчас втихаря подглядывает за ней в окно.

– Что со мной произошло вчера? – спросила она, подходя. Голос ее должен был звучать лениво, безразлично, и походка – вялая, безразличная, и взгляд.

В ответ они почему-то захохотали, особенно радостно ржал бугай Бен. Они смеялись и переглядывались.

– Тебе стало плохо от шампанского, – наконец проговорила Джина, улыбаясь и заглядывая ей в глаза теплым, мягким взглядом.

– Ты упилась шампанским. Ты вырубилась, – повторил за ней Бен и снова заржал. – А еще от травы… Ты чего, первый раз траву курила?

– Какую траву? – не поняла Элизабет, она не помнила никакой травы. Ее вопрос вызвал новый взрыв смеха.

– Какую траву… – повторил за ней Бен, смахивая счастливые слезы. – Ты слышала: «какую траву»?.. Она ничего не помнит.

Наконец хохот стал стихать, они отдышались.

– Ты что, на самом деле ничего не помнишь? – спросила Джина и вышла из машины. Теперь она стояла совсем рядом и снова окутывала Элизабет родным, дурманящим запахом. – Бедненькая девочка. – Она взяла ее за запястье, пожала. Ее рука была мягкой, теплой, очень заботливой. – Лизи, почему же ты нас не предупредила, что никогда не курила раньше? – В ее голосе звучал капризный упрек. – И зачем тогда выкурила целый джойнт? Я ведь останавливала тебя.

Только теперь что-то начало проступать в памяти, но неотчетливо, лишь смутными контурами – густой, едкий, дымный вкус во рту. Она действительно, кажется, курила траву. Так вот почему ей стало плохо! Ничего они ей не подмешивали, это просто от травы, с непривычки.

– А почему у меня платье было расстегнуто? – спросила она уже неуверенно, уже с проступающим чувством вины – ведь выходит, она зря их подозревала. Выходит, она сама виновата: обкурилась и отключилась.

– Так ты сама меня попросила, – сморщила лобик Джина. – Тебе стало душно, ты и попросила. – Джина снова пожала ее запястье и снова повторила с чувством: – Бедная девочка, если бы я знала, что ты в первый раз, я бы никогда тебе не позволила. Ну может быть, затяжку-другую, не больше.

«А трусики?» – хотела спросить Элизабет, но не спросила. И оказалось, что правильно сделала.

– А вот почему после тебя на полу трусики остались, этого мы не знаем, – снова заржал с водительского сиденья Бен. Он держался за руль одной рукой, смотрел ей прямо в глаза и хохотал. – Заботливо, значит, заходим вечером проверить, как там девочка, не нужна ли помощь пострадавшей. А что видим? Видим, что девочки нет, а вместо нее на полу одни лишь трусики. Такое вот превращение… Зачем ты их сняла, как, для чего? Сплошная загадка, – выговаривал он сквозь смех. – Может быть, они тебе мешали? Может быть, ты решила порукопри-кладствовать под кайфом? – Тут он сбился, он просто задохнулся хохотом.

– Не обращай на него внимания, – Джина воспользовалась паузой, – он, как всегда, дурачится. – И она улыбнулась, и слегка пожала плечами, мол, что с него возьмешь.

– Но я их теперь тебе не отдам, – совладал с голосом Бен. – Они теперь моя добыча.

– У него целая коллекция, он их собирает, – снова пожала плечами Джина и повторила: – Не обращай внимания. Он хороший, забавный, его просто надо воспринимать таким, какой он есть.

Элизабет кивнула и тоже пожала плечами, видимо, соглашаясь принимать забавного Бена таким, какой он есть.

– Ну так что, ты готова? Поехали? – спросила Джина. Каждое ее слово, каждый взгляд, каждое движение были пропитаны заботой, нежностью – на них нельзя было не откликнуться.

– Куда? – не поняла Элизабет.

– Она и этого не помнит, – снова захохотал Бен.

– На корты, – пояснила с улыбкой Джина. – Мы же вчера договорились в теннис пойти поиграть. Ты сказала, что ты в теннис играешь.

– А мы, кстати, большие любители, – добавил Бен и зашелся новым приступом хохота, словно сказал что-то неимоверно смешное.

– Конечно, – согласилась Элизабет: ей не хотелось признаваться, что она даже этого не помнит. – Я почти готова, только пойду ракетку возьму и надену что-нибудь на ноги.

– Да не надо тебе ничего, – проговорил Бен, почему-то резко оборвав смех, так что получилось немного искусственно. – У нас куча ракеток.

– Да-да, – закивала Джина. – А спортивные туфли я тебе дам, у меня несколько пар в багажнике, размер у нас, кажется, совпадает. И носки.

– Давай, садись, чего время тянуть, – повторил Бен, а Джина снова взяла Элизабет за руку и пожала мягко, ненавязчиво, и так же мягко чуть-чуть потянула в сторону «Бьюика». Элизабет легко поддалась – да и почему было не поддаться, ведь оказалось, что ничего плохого вчера не произошло, а значит, никакого зла ни Джина, ни Бен ей не причинили. И не желали. Наоборот, они были ласковы, заботливы и предлагали свою дружбу ей, почти девчонке, которой еще расти до них и расти. И она села в машину.

Бен умел водить эту быструю тачку. Они летели по дороге; напряженный ветер, огибая ветровое стекло, залетал внутрь, трепал волосы, раздувал, пузырил майку, ощупывал каждую деталь лица, но, так и не сумев зацепиться ни за что, отрывался, оставался позади, освобождая место для следующего встречного воздушного порыва.

Джина заколола волосы, надела широкие темные очки, порылась в бардачке, достала еще одни, протянула Элизабет. Та прикрыла ими глаза, представила себя со стороны: молодую, стройную, модную, в шикарном кабриолете, с шикарными, богатыми, красивыми друзьями, – и вдруг почувствовала себя счастливой. По-настоящему счастливой, как давно не чувствовала, может быть, даже никогда, – наконец она оторвалась от ничтожной, жалкой жизни, наконец оставила ее позади.

Иногда Джина впереди чуть склонялась к Бену и говорила ему что-то вполголоса. Элизабет слышала звуки, ветер легко доносил их до нее, но только бессвязными обрывками, и составить из них связный текст она не могла. Видно было, что Джина недовольна мужем, она, похоже, повторяла одно и то же, даже дернула Бена за рукав, тот обернулся – лицо его неожиданно оказалось серьезным, ничего смешливого, бесшабашного, наивно-глупого в нем не осталось, наоборот, сжатые губы, упрямо наморщенный лоб, сосредоточенный жесткий взгляд.

«Нет», – долетело до Элизабет злое, короткое слово. А потом еще одно: «Хватит».

Понятно было, что между молодыми супругами происходит обычная бытовая ссора, потому что Джина снова дернула его за рукав и, еще ближе наклоняясь к его уху, начала быстро и горячо говорить. Элизабет даже подалась вперед, ей очень хотелось услышать, о чем они там спорят так эмоционально. Но ветер сносил Джинин голос в сторону, оставляя Элизабет лишь отдельные несвязные слова. Сначала донеслось слово «запретил», Элизабет не была уверена, правильно ли она расслышала, но вскоре слово прозвучало снова, а потом еще раз.

«Он запретил», – повторяла горячо Джина, видимо, в их споре это был самый главный аргумент. Но Бен, похоже, не слушал ее, он вжал голову в плечи, в его коротко стриженном затылке засело твердокаменное упрямство.

Убедившись, что ей не понять причину их препирательств, Элизабет откинулась назад и стала наслаждаться дорогой. Они летели вдоль хайвэя: мимо мелькали деревья, целые рощи; переехали маленькую речку, в стороне блеснуло озеро – они раньше ездили к нему с мамой загорать и купаться. Один раз даже втроем поехали, с Влэдом. Какое все же было хорошее время, когда они были вместе, когда мама была жива и все было хорошо и спокойно. Настолько спокойно, что они могли ездить на озеро.

И тут Элизабет встрепенулась – ведь озеро находилось в пятнадцати милях от их дома, значительно дальше кортов, да и вообще совершенно в другой стороне.

Беспокойство охватило ее, она заерзала на сиденье, потом не сдержалась, подалась вперед, протянула руку, похлопала Джину по плечу. Та обернулась, и пока улыбка растягивала ее все еще по инерции шевелившиеся губы, Элизабет снова различила вылетевшие и тут же унесенные ветром слова. «Смотри, тебе попадет», – кажется, произнесла Джина, и сразу улыбка растворила их, Джина потянулась к очкам, сняла их, взглянула на Элизабет своими мягкими, заботливыми, глубокими глазами.

– Почему мы едем по хайвэю? – громко проговорила Элизабет. И тут же добавила: – Корты совсем в другой стороне.

– Что? – закричала в ответ Джина и сделала движение руками, мол, не слышит, не понимает слов. Элизабет еще ближе наклонилась к ней.

– Почему мы едем не к кортам, а в противоположную сторону? – закричала теперь уже она.

– Куда? – Джина даже округлила глаза, почему-то из них сразу исчезла мягкость, а взамен появилось нечто другое. Но что? Может быть, пустота? Или нет, не просто пустота, а пустая расчетливость?

– Куда мы едем? – снова прокричала Элизабет в ухо старшей подруге. – Корты совсем не здесь.

Джина кивнула, значит, на сей раз услышала, подняла указательный палец, мол, подожди секунду, сейчас узнаю, и снова наклонилась к Бену, снова заговорила, снова горячо, даже со злостью.

«Я из-за тебя не хочу попасть…» – донеслось до Элизабет, а потом звуки снова смешались с упругим, напирающим воздухом.

Через минуту Джина обернулась, улыбнулась, выгнулась назад, как можно ближе к Элизабет, и прокричала:

– Он, конечно, славный, но такой дурачок, мой муж. Просто как ребенок. Это он хвастается перед тобой своей машиной. Очень горд, что в ней двести лошадиных сил, как будто все эти силы в нем самом. Как будто он сам табун. – Тут Джина отстранилась и засмеялась своей шутке, предлагая Элизабет вместе посмеяться над всеми этими ребячливыми мужчинами. – Он просто хочет покатать нас немного. А я ему говорю, что пора возвращаться, что у нас не так много времени для тенниса, у нас ведь с ним планы на вечер. А он уперся, как ослик. Хей, Бен! – закричала она теперь мужу, но так, чтобы было слышно и на заднем сиденье. – Элизабет тоже не хочет больше кататься, слышишь? Мы хотим играть в теннис.

Бен повернулся, окинул Джину сухим, резким взглядом, тут же перехватив взгляд Элизабет, улыбнулся, сверкнул сразу же ставшими веселыми, беспечными глазами, улыбнулся широко, закивал головой. Крикнул назад, через плечо:

– Ну как хотите, девчонки. Я хотел покатать вас, хотел как лучше. Но раз вы такие заядлые теннисистки… – Потом пауза, а потом снова: – До следующего съезда, там развернемся и поедем обратно, к кортам. У нас еще будет пара часов, чтобы мячиком перекинуться.

Теперь Элизабет постаралась не отвлекаться, постаралась быть внимательной, она даже не слушала Джину, которая полностью развернулась к ней и что-то беспрерывно щебетала. Что-то про Бена, какой он бестолковый все же, совсем как мальчишка, как ей с ним бывает тяжело. Хотя вообще-то он хороший, добрый, а главное, она любит его. Но Элизабет не слушала, она следила за дорогой.

Наконец показался съезд, Бен свернул на него, сделал петлю над хайвэем – там был небольшой мост, и снова повернул на хайвэй, но уже в обратную сторону. Через десять миль он снова съехал с него, и теперь все было правильно, теперь дорога действительно вела к кортам.

В компактном багажнике «Бьюика» оказалось несколько ракеток – мужские, женские, даже подростковые, – одна из них отлично подошла Элизабет. Потом она примеряла теннисные тапочки, у Джины их оказалось с полдюжины пар, почти новые, все дорогие, красивые. Джина и Элизабет заняли одну половину корта, Бен не спеша направился к другой, подбрасывая на ходу мячик в воздух и тут же ловя его на ракетку, да так ловко, что тот, словно приклеенный, цеплялся за струны, даже не пытаясь спрыгнуть с них.

– Он отлично играет, – проговорила Джина, кивая на Бена. – Соображает он порой не особенно, – она выдержала паузу, – но что касается спорта и вообще физических нагрузок, здесь он мастер.

– Ну что, девочки, разомнемся немного! – крикнул Бен со своей половины и несильно послал мяч на их сторону.

Но долго разминаться Бену не пришлось. Едва мяч успел оттолкнуться от земли своей упругой выпуклой попкой, как Элизабет, подстроив мелкими, быстрыми шажками свое тело под удар, резко взмахнула рукой. У нее был короткий, хлесткий свинг с форхенда, почти плоский, с небольшой подкруткой, и мяч как ошалелый взвился в воздух, перелетел низко над сеткой, едва не задев ее, и, со свистом прорезав разделяющие футы, вмял свое тельце в корт прямо у ног совершенно не готового к нему Бена. Тот отскочил в сторону, неловко, суетливо взмахнул ракеткой – впрочем, слишком поздно.

– Ух ты, а ты, оказываешься, играешь, – сделал он комплимент Элизабет и покачал изумленно головой. – Надо с тобой посерьезнее.

Он снова подал, теперь на Джину, та подскочила к мячу, отбила, но по ее движениям, по тому, как работали ее ноги, как готовилось к удару тело, было видно, что она играет в пляжно-дачный теннис, а никак не в спортивный. Хотя на пляжном уровне она играла вполне сносно.

Мяч снова полетел к Элизабет, на сей раз он был пущен намного сильнее, со спином, на бэкхенд. Но Элизабет легко била такие мячи, бэкхенд вообще был ее самым поставленным ударом. Когда еще они тренировались, Влэд тратил много времени именно на отработку бэкхенда. Она вернула мяч по линии именно туда, где Бен ожидал его менее всего, и хотя он успел дотянуться, удар получился слабым – мяч еще только перелетал через сетку, а Элизабет уже подскочила к нему и, резко закинув ракетку за голову, смертельным смэшем пригвоздила его к жесткому корту. Бен даже и не пытался его достать.

– Ого, – подбежала к ней счастливая Джина, – так ты, милочка, профи. Ты талант, я вообще такого никогда не видела.

А вот Бен, похоже, не был счастлив. Похоже, его мужское самолюбие было здорово задето, и теперь он играл серьезно, как мог. Он позабыл про жену, мячи летели только на Элизабет, с губ его слетела широкая, глуповатая улыбка, они сжались, взгляд тоже потерял добродушие, как недавно в машине, – его сменили сосредоточенность и целеустремленность.

Он действительно неплохо играл, этот Бен, закручивая мяч в разные стороны, был резок и агрессивен, да и двигался неплохо. Разве что слишком размашист и плохо читал игру, слишком долго подходил к мячу широкими, недостаточно выверенными шагами. К тому же через какие-нибудь полчаса он устал, майка повисла на нем тяжелой промокшей тряпкой, хотя на улице было не жарко. А все оттого, что слишком много усилий он вкладывал в каждый удар, хотел убить каждый мяч. Под конец Элизабет вообще выигрывала все подачи, не оставляя сопернику даже шанса. «Надо же, – удивилась она, – на вид такой сильный, а так быстро сдох. Впрочем, так, наверное, случается со всеми накачанными, большими мужчинами».

– Все, – остановился Бен и поднял руки вверх. – Сдаюсь, ты победила, пойдем отдохнем.

На скамейке он достал из кулера несколько бутылок с водой, открыл, протянул Элизабет, Джине, запрокинул голову, вылил в себя сразу половину. Видно было, что ему не хватает дыхания.

– Слушай, ты обалденно играешь, – наконец взглянул он на Элизабет. – Не просто хорошо, а отлично. Ты могла бы играть профессионально.

– Да-да, – согласилась с ним Джина, – мы часто ходим на теннисные соревнования, и если Бен говорит, значит, у тебя бы получилось, он разбирается.

– В любом случае тебе надо серьезно заняться теннисом. Там кучу денег платят, да и вообще…

– Да нет, – махнула рукой Элизабет, не в силах все же сдержать счастливую улыбку. – Я не хочу становиться теннисисткой. Я хочу быть актрисой. Я ведь играю в театре – в школьном, правда, но все говорят, что я там лучшая. Говорят, у меня способности.

– Ну, это наверняка, – согласилась Джина. – Ты вообще талантливая, неординарная девочка.

– Да ладно тебе, Джина, – снова махнула рукой Элизабет и снова улыбнулась.

– Почему ладно? – не согласилась Джина. – Во-первых, ты красивая, а это уже талант. Не забывай, ты еще девочка, подросток, и можно только представить, какой красоткой ты станешь лет через пять.

– Это точно, – согласился с женой Бен. – У тебя классная фигура. И лицо тоже, особенно глаза. – Казалось, он полностью пришел в себя после игры, на его губах снова поселилась улыбка – не такая широкая, зубастая, как прежде, но все равно довольная, добродушная.

– А главное, ты чувственная, – продолжала Джина. – Ты наполнена чувственностью, ее в тебе столько, что она не помещается внутри тебя и проступает наружу. – Она замолчала, подумала. – Но одновременно ты еще и холодная. В глазах холод, в губах, в том, как ты их поджимаешь. А сочетание чувственности и холодности привлекает внимание. – Она снова подумала. – Оно не может оставить равнодушным. Теннис или кино, так или иначе, у тебя блестящее будущее.

– Это точно, – снова поддакнул Бен и полез в кулер за еще одной бутылкой. – Как же я все-таки взмок, – пробормотал он себе под нос.

– Слушай, Бен, а может, ее показать Киту? Думаю, он оценит.

– Кому-кому? – не поняла Элизабет.

– Ну конечно, надо показать, – кивнул Бен. – Наверняка Кит оценит.

– Кому? Кто такой Кит? – еще раз спросила Элизабет.

– Да это человек один, мы его так зовем: Кит. Он большой человек, от него много чего зависит в шоу-бизнесе. Он продюсер Бена, и вообще, если ему кто понравится, он того человека начинает двигать вверх до упора.

– Он в того человека начинает двигать до упора, – засмеялся Бен, но Джина перебила его с заметным раздражением:

– Ну зачем ты опять говоришь глупости? Уж кто-кто, а ты должен быть ему благодарен, Джастин сделал тебе карьеру. Это так Кита зовут, – объяснила она Элизабет. – Да и вообще он замечательный человек, добрый, мягкий, а то, что он любит мальчиков… – Джина развела руками, – так это бывает, особенно в шоу-бизнесе. – Но для нас с тобой, Лизи, это даже хорошо, нас он не домогается, для нас он скорее подружка. – Она засмеялась.

– Точно, – закивал Бен, – надо ее отвезти к Киту. Она ему понравится, он ее наверняка начнет двигать. Они помолчали.

– А где он, этот ваш продюсер? – первой прервала паузу Элизабет.

– В Коннектикуте, – проговорила Джина. – Не так далеко отсюда, миль сто – сто пятьдесят, не больше.

– Да и вообще, тебе надо валить отсюда, из этой деревни. – Бен сделал еще один глоток из бутылки, и жидкости в ней резко поубавилось. – Чего здесь делать, в этой дыре? Подросла здесь, и хватит. Тут главное – отвалить вовремя, а то и завянуть недолго. Тебе пора в большой город, где люди, где ты сможешь показать себя, где тебя есть кому оценить. Ты вон у Джинки спроси, как с ней было, она тебе расскажет.

Элизабет вопросительно посмотрела на Джину. Та охотно откликнулась:

– Я вообще-то из Оклахомы, из маленького городка типа этого, только победнее. – Джина замялась на секунду, и вдруг ее голос смягчился, звуки растянулись, округляя гласные, выпячивая характерный южный акцент, – она действительно сразу стала похожа на простую девушку из далекого оклахомского городка. Преображение было настолько легким, естественным, что Элизабет стало смешно. – Вообще-то я никому об этом не рассказываю, чтобы не испортить имидж, понимаешь, – только тебе. Еще каких-нибудь семь лет назад я была, как ты, не знала про себя ничего – ни кто я такая, ни что мне делать. Я и представить не могла, что все так сложится, что я стану такой, как сейчас. – Джина вернула голосу северный, привычный говор. – Ты скажешь, везение? Но я не соглашусь. Везение награждает только тех, кто его достоин. Везение, как говорит Кит, это тяжелая работа. Если бы я не уехала тогда из своего оклахомского захолустья, я бы и сейчас там хозяйничала на какой-нибудь пошлой кукурузной ферме. Да какая там ферма… Тебе сейчас сколько? – неожиданно спросила Джина.

– Пятнадцать. Вернее, скоро будет, через месяц, – призналась Элизабет.

– Самое время, – закивала головой Джина и заглянула подруге в глаза. Все же у нее был очень мягкий, живой, почти ощутимый взгляд. – Мне было ненамного больше, чем тебе, может быть, месяцев на пять – на шесть, когда я бросила все и смылась. Вот так, ничего даже с собой не взяла – у меня была припасена сотня баксов, – оставила родителям записку и… на автобусную остановку. Доехала до Нью-Йорка, там помыкалась первое время, официанткой поработала…

– Ты – официанткой?! – удивилась Элизабет, которая вообще не хотела ничему этому верить, ни про Оклахому, ни про «сотню баксов». Джина должна была принадлежать к аристократическому роду, столько в ней грации, достоинства и красоты – в каждом жесте, в каждой интонации.

– А что тут такого? – не согласилась Джина. – Ничего страшного. А потом меня познакомили с Китом, он мне сильно помог. – Она помолчала, как бы вспоминая. – Понимаешь, Лизи, – Джина снова заглянула ей в глаза, – мы с тобой отмечены. Отмечены красотой. Быть красивой – это ведь врожденный талант. И не надо его стесняться, не надо прятать, а надо просто использовать, как любому, кто рождается с талантом. Скажем, у кого-то красивый голос, и он становится певцом. Чем красивый голос лучше красивого тела? И то и другое – от Бога. – Она снова замолчала, размышляя. – Тут главное, не опоздать. Потому что талант у нас с тобой хрупкий, Лизи, скоротечный. Сколько мне осталось? Ну, лет семь-восемь, и все. Понимаешь, главное – не упустить время. Чем раньше начнешь, тем лучше, потому что…

– Слушай! – вдруг вскричал Бен, словно его осенило. – А почему бы тебе не поехать с нами? Ну да, а чего ждать, прямо сейчас. Мы как раз к Киту собирались, вот и прихватим тебя с собой, через полтора часа там будем.

– Когда? – не поняла Элизабет.

– Да прямо сейчас, – развел руками Бен. – А чего ждать? У нас как раз дела там. А через день – назад. Если захочешь, мы тебя привезем. А не захочешь, останешься. Если ты Киту понравишься – считай, полдела сделано, он наверняка что-нибудь для тебя найдет.

Бен замолчал, глотнул из бутылки. Элизабет не понимала, серьезно он говорит или валяет дурака, как обычно. Она посмотрела на Джину. Та пожала плечами.

– А ведь не так глупо, – согласилась она. – Он вообще-то соображает, только прикидывается часто. – И она любовно потрепала мужа по голове, взъерошила волосы. – У тебя какие дела на ближайшие два дня?

– Да никаких, – призналась Элизабет, у нее действительно не было никаких дел.

– Ну вот, видишь, – снова пожала Джина плечами. – Поехали, если ты понравишься Киту, считай, твое будущее решено.

– Я не могу, меня Влэд не отпустит, – подумала Элизабет вслух. Она не хотела говорить про Влэда, просто само выскочило. Глупо, конечно, получилось.

– Это кто? – не понял Бен.

– Это мой… – она не знала, что сказать, – отчим, – выбрала она самое правдоподобное объяснение.

– Так ты ему не говори, – хохотнул Бен.

– Что, прямо сейчас, отсюда, с кортов? – снова переспросила Элизабет.

– Ну да. – Казалось, Бен удивляется ее несообразительности. Она взглянула на него, выражение его лица было таким простодушным, что Элизабет засмеялась:

– Так у меня же с собой ничего нет, ни денег, ни одежды даже. Что я, так все время и буду в шортах ходить?

– Ты об этом не волнуйся. – Джина положила на руку Элизабет свою ладонь. Прикосновение было такое же мягкое, ласкающее, как и взгляд. – Одежды у меня куча, подберешь себе что-нибудь. Да и денег у нас на всех хватит. Мы тебе поможем.

– Где у тебя одежда? – не поняла Элизабет. – Мы же к вашему продюсеру едем.

– Там, у него в доме, – пояснил Бен.

– О, это, знаешь, такой большой дом, там много места, он колоссальный. Кит нам выделил две комнаты с ванной, конечно, мы часто у него бываем, он ведь по-прежнему с нами работает. А потом, если ты ему подойдешь и он займется тобой, тебе не нужны будут деньги.

Бен закивал головой, поддакивая:

– Он фантастически богат. Я даже не знаю, во сколько миллионов он оценивается, думаю, в двадцать, не меньше. Говорю тебе, если ты ему подойдешь, дело в шляпе, – повторил Бен. – А ты ему подойдешь, я уверен. Я знаю его вкус. Давай, поехали.

Элизабет посмотрела на Джину, та тоже кивала головой.

– Мне кажется, – сказала она мягко, – тебе стоит попробовать. А своему отчиму ты позвонишь оттуда, от Кита. Мы будем там часа через полтора, не больше. Бен домчит нас с ветерком. Домчишь, Бен?

– А то, – кивнул тот и стал собирать разбросанные по скамейке вещи. – О’кей, я вас жду, – сказал он и пошел к машине.

– Пойдем-пойдем, Лизи, – Джина тоже поднялась, – что ты, в конце концов, теряешь?

– Не знаю, как-то все неожиданно очень, – пожала плечами Элизабет. – Я как-то не готова.

– Да какая тут нужна подготовка? – засмеялась Джина, и ее теплый, мягкий, проникающий в самое сердце смех все, наверное, и решил. Элизабет встала, Джина взяла ее под руку. – Ты, главное, когда мы приедем, не тушуйся, – говорила она, пока они вдвоем шли к машине. И получалось, что решение уже принято как-то так, само по себе. – Кит считает, что актер должен быть бойким, должен всегда контролировать ситуацию. Но ты, я уверена, не потеряешься. Почему-то я уверена в тебе.

Мотор был уже заведен, они сели, и «Бьюик» рванул с места. Элизабет даже не пыталась разобраться в том, что произошло. Наверное, они правы, наверное, так надо, так правильно – ну, сколько можно прозябать в этой дыре?

Но с другой стороны, она безвозвратно потеряет все, что у нее есть сейчас. И этот город, и дом, и школу, и подруг, и Влэда. Она вдруг вспомнила о нем, и почему-то ей стало грустно. В принципе он смешной, беззащитный, он любит ее и зависит от нее. Для него ее исчезновение уж точно будет непоправимым ударом. Но может ли она ради него пожертвовать собой, своим будущим, своей карьерой, судьбой, в конце концов? «Нет, – ответила она сама себе, – я должна его оставить хотя бы для того, чтобы через два-три года вернуться к нему звездой, роскошной женщиной, как те, в журналах. И тогда он поймет, он тогда оценит, он…»