Текст книги "За пределами любви"

Наверное, она стесняется его. Может быть. Конечно, он забавный, все эти рассказы из прежней его жизни… как будто и не с ним они происходили. Раньше она думала, что он все придумывает, что он вообще большой выдумщик. И только когда увидела его на теннисном корте, поняла, что он разный, просто не раскрывается полностью перед ней. И как ни странно, она не знает, какой он на самом деле. Как будто в нем много граней, но к ней он повернут всегда лишь одной.

Конечно, ей больше нравился тот, на корте, в нем чувствовалась мужская сила, но она исчезла и больше не повторялась.

Хотя нет, иногда она повторяется, когда они занимаются любовью. И хотя Дина не видит ни его лица, ни даже тела – там узкая неудобная кровать, в коттедже, и они должны это делать стоя – она чувствует энергию, резкую, злую – и тогда ей нравится. Она даже боится тогда оглянуться и увидеть его просящие глаза, его ненатурально длинные, всегда искаженные виноватой улыбкой губы. Нет, она предпочитает не оглядываться, а лишь прислушиваться телом, а что там происходит в ее голове, ее фантазии – это уже ее личное дело, и никого это не касается.

«Кто знает, – снова подумала Дина и первый раз вытерла слезу рукой. – Кто знает, может быть, все изменится и когда-нибудь станет правильно и хорошо, может быть, она привыкнет к нему… и все будет хорошо».

Машина уехала. Дина постояла еще немного у окна, и лишь когда слезы остановились и высохли на щеках, она вздохнула и двинулась внутрь дома, чтобы умыться, привести себя в порядок и позвать Влэда – пусть придет, они посидят на кухне, попьют чаю, пусть он расскажет что-нибудь.

Элизабет, сев в машину, улыбнулась Роджеру продуманно и так же продуманно подставила губки для поцелуя. Она заранее решила сразу дать ему понять, что сегодня готова на все и теперь дело только за ним.

Он, конечно же, откликнулся и приник к ней, но так быстро отстранился, что она даже не успела приоткрыть губы, принять его поцелуй в себя и так ничего и не почувствовала, только скользкую влажность на губах, которую она вытерла рукой. А ведь это был ее первый романтический поцелуй. Самый первый!

«Наверное, он не хочет прямо перед домом», – предположила Элизабет и не показала своего разочарования.

– Ну что, куда поедем? – посмотрел на нее Роджер. Он улыбался, вид у него был довольный, а еще он был хорошенький, и Элизабет подумала, что правильно сделала, выбрав именно его.

– Да куда хочешь! Какая там у тебя программа? – ответила она ему достаточно двусмысленно и тоже засмеялась.

– Ну, тогда поехали за город, – начал расставлять ловушки Роджер. – Знаешь, на Бикон-хиллз есть такая маленькая дорога, она подходит к самому краю холма, и оттуда обалденный вид на город. Очень красиво.

– Конечно, поехали, – ответила Элизабет и откинулась на мягкое, удобное сиденье, все-таки она очень нервничала и ничего не могла с собой поделать.

По дороге Роджер что-то рассказывал, но она не очень прислушивалась, она была напряжена совсем как встречный ветер, упруго огибающий ветровое стекло открытого «Олдсмобиля», цепляющий за ее длинные, распущенные сейчас волосы.

Они въехали на вершину и медленно, словно на ощупь, подрулили к самому склону холма. Роджер выключил мотор, фары погасли, и машина вместе с подступающими деревьями, вместе с узкой проселочной дорогой отступила в неразборчивую тень ночи, особенно густую здесь, вдали от города, вдали от электрического света.

Как полагается, они пересели на заднее сиденье, Роджер сказал что-то про городок внизу, про то, как он красиво выглядит отсюда, с высоты холма. Элизабет посмотрела вниз, там было много огней, и еще она разглядела отчетливые полосы улиц, они разрезали пространство на почти ровные прямоугольники, заполненные маленькими, кажущимися отсюда игрушечными домиками и множеством все еще, несмотря на осень, пышных деревьев, – но было ли это красиво, Элизабет не знала. Все вообще немного расплывалось, горло пересохло, сердце надорванно бесилось в грудной клетке, и оттого, наверное, что-то неправильное случилось с дыханием. Ей стало сложно дышать, и поэтому приходилось заглатывать воздух слишком тяжелыми, с трудом вмещающимися в горло кусками.

Роджер сказал еще что-то, теперь, кажется, про небо, что-то про звезды на нем, и Элизабет по инерции кивнула. «Да-да, – согласилась она, – очень красиво», – и замолчала.

Потом произошло что-то еще, какое-то движение, что ли, она не различила, будто впала в транс, только тяжело втягивала свежий вечерний воздух.

Наконец глаза Роджера оказались близко, так близко, что слились в один большой немигающий глаз. Снова слова, но теперь шепотом, они были лишними, ненужными, – что-то про нее, про то, как она ему нравится, с самого первого раза, и как он… Элизабет не хотела их и, видимо, именно для того, чтобы их пресечь, сама двинулась вперед, совсем немного, на дюйм, не больше. Но дюйма оказалось достаточно.

Губы, которые она встретила, оказались безвкусными. Почему-то она всегда думала, что целоваться – это вкусно, как сосать клубничную конфетку, а оказалось, что никакого вкуса нет. Может быть, лишь легкий запах – не то колы, не то жвачки. А еще ее смущала сухость своих губ и мокрая влажность его слишком скользких, слишком настойчиво стремящихся внутрь. Она не противилась и приоткрыла рот, зная, что так надо, и тут же что-то упругое, быстрое, хищное проскользнуло внутрь, и ей пришлось заставить себя не отпрянуть, не отстраниться.

Ей показалось, что рот полностью заполнен, что в нем не хватает места, и она постаралась открыть его шире, так широко, как только могла, как делала это у врача-отоларинголога или у дантиста. Дышать стало легче, хотя его губы наращивали движения – мяли, комкали, плющили ее губы, поочередно то верхнюю, то нижнюю, не умея накрыть их одновременно.

Нельзя сказать, что ей было уже очень неприятно, только тяжестью набухала на весу напряженная шея. Да еще руки, не зная, что делать, попытались было успокоиться на его плечах, но не удержались и снова потерялись в пустоте.

Потом очень скоро она почувствовала у себя под майкой его руку сбоку на ребрах. Она знала, что его рука должна там оказаться, она ожидала ее, и все равно прикосновение было неожиданным, чужим, инородным, отчего-то холодным на ее вздрагивающей, сразу подернувшейся мурашками коже. Пальцы, тут же воспользовавшись отсутствием лифчика, не встретив преграды, поползли к ее груди, и комок, который стоял у Элизабет где-то на уровне живота, расширился, сразу раздулся и пополз вверх, сначала к горлу, а потом еще выше, к голове. Та наполнилась вязкой, тяжелой, расплавленной массой, опутывая слух, зрение, отодвигая этот мир в сторону, далеко, за пределы необходимости.

Пальцы трогали, то грубо, придавливая, наступая, то скользили по поверхности, и огненная масса в голове Элизабет начала светиться, излучать, взрываясь яркими вспышками. Ей пришлось открыть глаза, и когда светящиеся вспышки отступили, она увидела лицо Роджера совсем близко: губы его шевелились, наверное, он что-то говорил. Элизабет заставила себя сконцентрироваться и услышала слова.

– С самого начала, с первого дня, как я увидел тебя, – шелестели они в густой тишине, – знаешь, все так изменилось в моей жизни. Я стал думать о тебе почти постоянно. А сейчас понял, что я тебя просто люблю. Я люблю тебя, понимаешь люблю, лю…

– Не надо, – прервала поток шелеста Элизабет, – тебе не надо ничего говорить.

– Почему? – не понял Роджер, и даже пальцы его застыли в растерянности.

– Я и так не против, – промолвила Элизабет и легонько пожала плечами.

– Не против чего? – Его рука соскочила с груди и остановилась где-то сбоку, где уже не чувствовалась с прежней остротой.

– Ну, ты знаешь, – снова пожала плечами Элизабет и тут заметила, что ее пальцы цепляются за кожаную обивку сиденья, будто оно брыкалось и на нем трудно было удержаться.

– Ты правда не против? Прямо сегодня? Сейчас? – Лицо Роджера отодвинулось еще дальше, Элизабет уже могла разглядеть не только его отдельные черты, но и охватить взглядом целиком. Ей показалось, что в нем появилась неуверенность, сомнение, что ли.

– Ну да, – искренне удивилась она. – А разве не для этого мы сюда приехали?

– Ну, в общем, да, – промямлил Роджер. – Я просто думал, что ты хочешь встречаться сначала, ну, хотя бы несколько раз.

– Зачем? – снова не поняла Элизабет. – Зачем оттягивать, если и так все понятно?

– Ну, это да, – как-то опять неуверенно согласился он.

– Просто другие девчонки, как правило, не хотят в первый раз.

– А мне все равно, – ответила Элизабет. Ей на самом деле было все равно.

– Ты классная девчонка, я всегда знал, – кивнул Роджер и, снова пристроившись к ее телу, снова навалился.

Губы его опять раскрылись в скользком поцелуе, да и рука тут же объявилась на прежнем месте, и вроде все происходило так же, как несколько минут назад, вот только клейкая, слепящая масса в голове Элизабет, рассосавшись, больше не хотела сгущаться и заволакивать заново.

Потом рука исчезла, и тут же Элизабет обнаружила ее совсем в другом месте, значительно ниже – она вспарывала и без того короткий подол юбки, ощупывая ее ноги, лихорадочно передвигаясь по ним, все выше и выше, скатываясь с округлых поверхностей, погружаясь в расселину между ними, сжатую, плотную, почти непроницаемую.

– Раздвинь ноги, – прозвучал близкий шепот, настолько близкий, что казалось, он исходит изнутри ее самой. – Раздвинь, – повторился он через мгновение.

И она послушалась и развела ноги, так что узкая щель превратилась в широкий провал, и его рука беспрепятственно заскользила по внутренней стороне образовавшейся дуги, углубляясь, пока наконец не достигла упора.

Элизабет не хотела думать о его руке, старалась не замечать ее прерывистых, нервных движений – пусть делает, что полагается. Но не думать не получалось, она всем телом, всем обостренным, сжавшимся в чуткий острый комок сознанием только и следила за рукой Роджера, только и отмеряла каждый пройденный им сантиметр, только и фиксировала каждую частичку доставшегося ему тела. И когда она поняла, что пальцы руки, сами волнуясь, неумело, впопыхах пытаются отодвинуть в сторону полоску трусиков, застрявшую между ее ног, Элизабет, ожидая неминуемого, вся сжалась и напряглась и сразу почувствовала себя маленькой, и уязвимой, и беззащитной.

Потом она терпела, ожидая, когда пальцы наконец разберутся в новом для себя знании, но они путались и терлись, причиняя – нет, не боль, а чужеродное, шершавое неудобство, и губы Роджера, так и не отпуская ее широко открытого рта, снова вдыхали в нее шелестящий шепот.

– Ты совсем сухая, – шептали губы, а потом повторяли: – Совсем сухая.

Элизабет сразу почувствовала себя виноватой, хотя и не знала, в чем; жесткие пальцы все так же елозили у самой поверхности, пытаясь проникнуть внутрь.

– Послушай, – сказала она, отстраняясь, освобождая губы, – давай сразу. Не надо всего этого. – И тут же, боясь быть непонятой, добавила: – Ну, всего этого. Лучше давай сразу.

Снова неуверенные глаза Роджера, снова его рука застыла, даже перестала досаждать.

– Ты уверена? – спросил он.

– Конечно, – ответила она и, когда он отстранился, двинула бедрами, приподняла их и двумя руками прямо из-под юбки стащила с себя трусики и протянула их мягкий, матерчатый обруч через согнутые в коленках ноги, через даже не сброшенные легкие туфельки.

– Я у тебя не первый, да? – спросил Роджер, наблюдая за ее поспешными движениями.

– Конечно, первый, – ответила Элизабет. – А почему ты спрашиваешь?

– Да так, – помялся он. – Как-то ты слишком спешишь, как будто тебе только одно нужно.

Элизабет не поняла.

– А тебе? – спросила она.

– Ну да… – Он кивнул, но даже в темноте было видно, что как-то неуверенно. – Мне тоже.

– Так как мне лучше лечь? – спросила Элизабет и вдруг неожиданно для самой себя поняла, что больше не волнуется. Еще минуту назад ужасно волновалась, так ужасно, что не могла поймать дыхание, а вот теперь почему-то совсем не волнуется.

– Ты что, ни разу в машине… или только делаешь вид? – спросил Роджер. В темноте он уже не выглядел таким симпатичным.

– Да я же говорю, что вообще ни разу, – повторила Элизабет и снова приподняла бедра, устраивая их удобнее на кожаном сиденье машины.

– На тогда, возьми. – Роджер потянулся вперед всем телом, перегнулся через переднее сиденье, покопался там, вернулся, в руке у него оказался большой белый комок. – На, подстели под себя.

Элизабет взяла полотенце, раскрыла его, в темноте оно не казалось белым, скорее серым, а еще не было видно, чистое оно или нет. «Наверное, чистое», – подумала она. Потом ей пришлось снова приподнимать бедра, запихивать под них полотенце, юбка полностью задралась, она не была больше юбкой, скорее широким поясом, и теперь ягодицы вдавливали не гладкую кожу сиденья, а жесткое рифленое полотенце.

Роджер суетился рядом, стаскивая с себя брюки, почему-то он все делал неловко в этом маленьком, не приспособленном для подобных дел пространстве. Элизабет не хотела смотреть и подняла глаза вверх.

Оказывается, там было небо – совсем близко, с тихими, большими и маленькими, яркими и тусклыми звездами, и она совсем успокоилась и подняла одну ногу и закинула ее на спинку заднего сиденья, а другую, наоборот, опустила вниз, на пол, и так, с раскрытыми глазами, стала ждать.

Лишь однажды она отвлеклась от неба и скорее по инерции спросила себя: «А надо ли? – И ответила: – Да, надо! Пусть они будут знать, что я теперь другая».

Наконец Роджер стянул с себя брюки, он продолжал говорить что-то, но она не разбирала слов, потом снова неприятное, натирающее ощущение там, в самом низу живота, похоже, он опять пытался помочь себе пальцами.

– Давай лучше начинать, – предложила она, так и не отводя глаз от просторного неба, и тут же охнула от распластывающей, подминающей тяжести, выбивающей из нее вместе с дыханием все внутренности, все соки, все возможные вздохи и стоны. Она и не ожидала, что мужское тело может оказаться таким невыносимо тяжелым, что его еще надо суметь вытерпеть.

Элизабет думала, что умрет, что задохнется, но когда первый шок прошел, ее тело нашло какие-то свои, неведомые пути и каналы и она смогла сначала вдохнуть, а потом выдохнуть, а потом еще. Она заерзала по плоскости сиденья спиной, устраиваясь удобнее под чужим телом, которое все копалось там, внизу, шурша и копошась; она не знала, что именно происходит, да и происходит ли вообще. Может быть, уже произошло, она просто не заметила? А все потому, что, кроме тяжести, она вообще ничего не чувствовала, главное сейчас было – преодоление тяжести и возможность дышать.

Только один раз она попыталась поднять голову и посмотреть туда, где продолжалось мелкое, неразборчивое шевеление, но ничего не увидев, кроме темного стриженого затылка и крупных, все заслоняющих плеч, она снова опустила голову на податливое кожаное сиденье, и снова ее взгляд растворился в ночном распластанном небе, и звезды, нависшие над ней, – лишь они одни занимали ее внимание.

– А, черт, – проговорил хрипловатый, напряженный голос, и Элизабет, понимая, что что-то происходит неправильно, не так, как должно быть, снова подняла голову и спросила:

– Ну как, все в порядке?

– Черт, – вместо ответа выругался голос и добавил через мгновение: – Фак, что ж ты такая сухая?! – А потом еще через несколько секунд: – Ну что ж это не получается?!

Элизабет ничего не ответила, она не чувствовала себя виноватой, это была его забота – сделать так, чтобы все получилось, она ему все дала, теперь его забота.

– О, фак. Ну вот… – снова проговорил Роджер, – теперь уж точно не получится.

– Почему, в чем дело? – спросила Элизабет, не поднимая больше головы.

– Что ты думаешь, сколько я могу пытаться? – сказал он, и Элизабет вдруг поняла, что тяжесть ослабла, и, воспользовавшись этим, глубоко и свободно вздохнула.

– А что? – опять спросила Элизабет, так и не понимая, в чем дело, что с ним произошло.

– Да опал. – Голос Роджера сместился куда-то в сторону, хотя и недалеко. – Помоги. Ты должна мне помочь. – А потом повторил: – Думаешь, я могу так до бесконечности?

– А что сделать? – спросила Элизабет, по-прежнему не понимая, что же все-таки случилось.

«Может, это и хорошо, – подумала она, – что ничего не вышло, главное, я попробовала, а раз не вышло… может, и к лучшему».

– Возьми его. – Она по-прежнему не видела лица Роджера, ей казалось, что небо опускается все ниже и ниже, она никогда не видела такого низкого неба. Она никогда не смотрела на него так долго, и оказалось, что его очень, слишком много и оно может плавно, медленно опускаться.

– Давай, – согласилась Элизабет и протянула руку по направлению к голосу куда-то в сторону и вниз, но там оказалась пустота, больше ничего.

Роджер перехватил ее запястье, пальцы его были влажные, и направил; ее раскрытая ладонь тут же наткнулась на что-то мягкое, гладкое, юркое. Скорее инстинктивно, чем намеренно, Элизабет сжала пальцы, обхватывая это теплое и податливое, и они застыли на нем, не двигаясь, не чувствуя никакого движения в ответ. Она пролежала так еще минуту, но ничего не менялось, только небо все ниже и ниже опускалось прямо не нее.

– Ну, что ты? – раздался голос Роджера.

– А что делать? – спросила Элизабет, а сама подумала: «Ну неужели это всегда так сложно и неинтересно?»

– Что ты дурочку валяешь? – Теперь в его голосе появилось заметное раздражение. – Поласкай его.

– Как это? – не поняла Элизабет и даже разжала пальцы. – Как его поласкать?

Но она не дождалась ответа. Взамен тяжесть исчезла полностью, принося освобождение и удивительную легкость во всем теле. Элизабет уперлась руками в сиденье, приподнялась. Казалось, ровным счетом ничего не изменилось, ее ноги все так же раскинуты – одна заброшена на спинку сиденья, другая спущена книзу, юбка задрана и скомканным кольцом держится на животе, и только Роджер мелко подпрыгивает на месте, пытаясь натянуть трусы.

– Ты чего это? – удивилась Элизабет. – Что, все, что ли, закончилось?

– Да ну тебя, ты издеваешься только, – проговорил Роджер, не переставая подпрыгивать. – Ты специально.

– Ты о чем?

– Да ладно, – наконец он натянул трусы, длинная рубашка тут же покрыла их, – как будто не знаешь. Но Элизабет не знала.

– Так чего? Ничего не получилось? – спросила она, хотя теперь уже сама знала, что не получилось. Она не расстроилась, но и не обрадовалась, скорее ей было все равно.

– А ты как думала? – Он был растерян, обижен и не скрывал этого. – Как тут могло получиться, когда… – И он замолчал.

Теперь, когда Элизабет поняла, что продолжения не будет, она сбросила задранную ногу со спинки сиденья, оттолкнулась спиной, села. Роджер вышел из машины и теперь подпрыгивал на траве, пытаясь натянуть брючину на ногу. Он выглядел забавно.

– Ты злишься? – пожалела его Элизабет.

– Еще бы, – подтвердил он и попал наконец ногой в брючину.

– Да ладно тебе, – пожала она плечами.

– Тебе, похоже, «ладно». А мне не ладно.

– А чего, ты все еще хочешь?

Видимо, такого нелепого вопроса он не ожидал. Он даже замер от неожиданности, даже перестал прыгать и наступил ногой на вторую, все еще не натянутую брючину.

– А ты как думаешь? – Он уставился на нее, не скрывая удивления.

– А чего же ты тогда не смог? – засмеялась Элизабет. Почему-то ей нравилось его поддразнивать.

– Ну да, получится тут с тобой. Тебе ведь самой не хочется. – Он снова стал прыгать на одной ножке. Элизабет вдруг стало обидно.

– Почему это мне не хочется? Конечно, хочется. Здесь просто тесно. Знаешь что, – вдруг поняла она, – давай по-другому.

– По-другому? – Роджер натянул вторую штанину и теперь стоял, поддерживая пояс брюк руками. – Как по-другому?

Не отвечая, Элизабет вышла из машины; ее белые трусики забились в щель между сиденьем и спинкой и торчали там легким светлым пятном на тяжелой, темной коже. Она не спеша обошла машину, высокая трава холодила лодыжки, и остановилась у плоского широкого багажника.

– Давай так, – проговорила она и нагнулась и свесилась на еще более холодный и сырой, чем трава, металл машины, и уперлась на него локтями, легла грудью, прильнула к нему лицом.

– Так? Ты шутишь? – раздался изумленный голос Роджера сзади. Элизабет снова не видела его лица, теперь только долину внизу и огни города. Они тоже успокаивали, как звезды до этого. – Ты шутишь? – повторил голос.

– Нет, конечно. – Она даже покачала головой.

– Но ты же говорила, что у тебя в первый раз. Или ты обманывала?

Она ничего не ответила, ей надоело постоянно уверять его, ей хотелось смотреть на огни внизу.

– Так в первый раз не делают, – сказал Роджер, но неуверенно.

– Почему? Какая разница? – наконец ответила Элизабет, но тихо. Она не была уверена, слышит ли он ее.

– Ну хорошо, как знаешь, – проговорил Роджер. – Вернее, как хочешь.

Тут, по-видимому, он снова стал прыгать на одной ноге, теперь стягивая с себя брюки. Но Элизабет не смотрела на него, она не сводила глаз с огней внизу, особенно с одного, он почему-то завораживал ярким, слишком желтым фонарным светом.

К тому же он колыхался, будто сам фонарь раскачивался от ветра, хотя никакого ветра Элизабет не чувствовала. И все же свет, бросаемый им, вернее, жирное желтое пятно, растекающееся от него в разные стороны, совершало плавные, почти круговые движения, словно сигналило, словно что-то пыталось передать на расстоянии. Глаза Элизабет остановились на нем, зафиксировались, она хотела обернуться, но не смогла оторвать глаз от света и только вздрогнула, когда почувствовала удар свежего, холодящего воздуха по оголенным ягодицам.

– Раздвинь ноги, – прозвучал сзади знакомый голос, и она послушалась, она сама знала, что так надо.

– Согни немного, – последовала следующая команда. – Нет, не так сильно, – поправил он, и она догадалась, что слишком высока для него.

Потом наступила пауза, она не была длинной, но казалось, что тянется вечность – тело с каждым мгновением становилось все напряженнее, все жестче, пока совсем не окаменело. В голове билось лишь одно муторное ожидание, оно раскручивалось все сильнее и сильнее, разгоняя страх по спирали, он возник неожиданно, вдруг, и теперь бил наотмашь своими стремительными лопастями, корежа все на пути, подавляя чувства, желания, как анестезия, замораживая и притупляя их. И Элизабет поняла: она должна смотреть на это желтое пятно внизу и вглядываться в него и не отводить глаз, соединяя его с ожиданием, потому что оно тоже часть анестезии и тоже замораживает и притупляет.

Именно поэтому, наверное, она ничего не почувствовала. Вообще ничего. Только непривычное ощущение наполненности, будто в нее влили плотную вязкую массу, но массу чужеродную, аморфную, которая не раздражала, не причиняла боль, но и не облегчала, не выводила того, что засело в глубине – страх, ожидание, скованность, – наружу.

Она хотела чувствовать, ей было обидно не чувствовать, обидно за себя, и она еще пристальней вглядывалась в далекий желтый свет, колеблющийся, двоящийся. Она не хотела, да и не могла от него оторваться, и вдруг он разошелся, раздался, и Элизабет, не обращая внимания на мелкие, торопливые, ненужные толчки сзади, увидела в нем собственное лицо, зависшее над гладкой поверхностью, и свои склоненные плечи, и свою грудь. И все было знакомо и понятно – блуждающая, почти неживая улыбка, устремленные в одну точку глаза, – они были совершенно застывшие, поражали отсутствием жизни, но почему-то именно сейчас они были правы, именно такие, остекленевшие, они имели глубокий, вечный, совершенно ясный смысл.

И тут в мутящееся, улетающее, попавшее за порог реальности сознание Элизабет тихо, едва-едва заплыла очевидная, простая мысль, что это не она стоит склоненная, распластанная по металлической гладкой поверхности, а Дина. Вернее, не так – она, Элизабет, стала сейчас Диной и делает то, что должна делать Дина, и чувствует, что та должна чувствовать, и делает это с ним, с тем человеком, с которым должна делать Дина. И даже ни к чему оборачиваться и пытаться убедиться, что это он, просто иначе не могло быть.

И когда все наконец встало на свои места и слилось воедино, там, внутри ее что-то обожгло, небывало остро, как не бывало никогда, а потом еще раз обожгло, совсем не больно, пробирая до самой кожи, до мурашек на ней. И она подалась корпусом назад, пытаясь растянуть, удержать, не выпуская, впрочем, завороженным взглядом скользящее, колеблющееся лицо, обрамленное желтизной фонарного света, и все в ней набухло, налилось и расширилось – не только снаружи, но и внутри, – и стало больно упирающимся в металл соскам, как будто заостренные маленькие стрелы впились в самые кончики. А еще стало тянуть в животе, тяжело, надрывно, и Элизабет судорожно схватилась рукой за живот, пытаясь развести эту тяжесть, но не смогла – казалось, еще секунда, и тяжесть прорвет тонкую кожную оболочку и взрывом извергнется наружу.

Но тут толчки сзади заторопились и сразу перешли на мелкий, неразборчивый, лихорадочный ритм, и наполненность внутри как-то слишком безвольно сжалась и тут же разжалась, а потом отпустила и освободила полностью.

Элизабет не шевелилась, все так же пристально вглядываясь в плывущее в желтеющем мареве лицо, но его колебание расползлось, и оно стало теряться, пожираемое ярким фонарным светом.

– А… – раздалось сзади, и снова: – А…

Она оглянулась, Роджер стоял, опустив голову, что-то пристально разглядывая внизу Тут она поняла, что все закончилось, что больше ничего не будет, хотя тяжесть в животе все еще давила и не думала рассасываться, и хотелось тереться о край выступающего багажника, чтобы хоть как-то ее разогнать. Но вместо этого Элизабет выпрямилась, обернулась, она попыталась разглядеть подробнее, что там Роджер изучает внизу, но ее глаза после яркого желтого пятна ничего не видели в этой кромешной темноте, замыкаемой полукругом подступающего леса.

– Так ты меня все-таки обманула, – проговорил Роджер куда-то вниз, и Элизабет ничего не поняла.

– Ты о чем? – спросила она, хотя ей было совершенно неинтересно.

– Так о том, что это у тебя не в первый раз. – Он наконец поднял голову и посмотрел на нее.

– Что не в первый раз? – снова не поняла Элизабет.

– Да ладно, кончай из меня дурака делать. Ты не девственница, и нечего было разыгрывать из себя девственницу.

– Как это не девственница?

– Это у тебя надо спросить как. – В голосе Роджера звучала откровенная ирония. – В принципе мне все равно, какая мне разница, просто не надо из меня дурака делать, – повторил он.

– Откуда ты знаешь? – Элизабет сама была удивлена.

– Так нет уже ничего. – Теперь его голос был еще и разочарованным.

– Чего «ничего»? – снова спросила Элизабет.

– Так вообще ничего. Крови нет, и не почувствовал я ничего.

– Какой крови, чего ты не почувствовал?

– Как чего? Ты что, придуриваешься? – Казалось, он начинал злиться. – Девственности твоей не почувствовал.

– Странно, – удивилась Элизабет и повторила: – Странно. А где ж она?

– У тебя надо спросить, – буркнул он и нагнулся к земле, поднял брюки.

Уже по пути домой, когда машина медленно, переваливаясь с боку на бок, ехала по проселочной ухабистой, спускающейся с холма дороги, Роджер, смотря только вперед, будто Элизабет и не было рядом, сказал туда же, вперед:

– Мне-то все равно, просто обидно, что ты меня обмануть хотела.

– Я не хотела, – ответила Элизабет после паузы, так же, как и он, глядя только вперед. Но он не обратил внимания на ее слова.

– Я сразу догадался, что у тебя уже было, с самого начала. А когда ты сказала, чтобы я сзади вошел, я вообще стал уверен, просто хотел убедиться.

– Почему? – Элизабет так и не поворачивала головы.

– Просто хотел убедиться, – повторил Роджер.

– Нет, почему ты так подумал, когда я предложила, чтобы сзади?

– Да потому что девчонки никогда не хотят так в первый раз.

– А как они хотят? – спросила Элизабет, ей на самом деле было интересно.

– Да ну тебя, – огрызнулся Роджер. – Тебе бы только издеваться. – И он замолчал.

Лишь когда они подъехали к дому, он повернул к ней голову.

– Тебе все-таки было хорошо? – спросил он.

– Ну конечно, – кивнула Элизабет.

– Может быть, как-нибудь еще раз встретимся? – Теперь он смотрел только на нее, ему даже пришлось остановить машину. – Ты, конечно, красивая, и все у тебя так устроено правильно… – он помедлил, – там, – пояснил он.

– Может быть, – согласилась Элизабет. – А у меня не будет ребеночка? – спросила теперь уже она.

– Да нет, не будет. – Роджер посмотрел вперед, и машина снова поехала. – Я предохранялся. Тебя пожалел.

– Спасибо, – сказала Элизабет после паузы, когда они подъехали к ее дому. Ей оставалось только чмокнуть его на прощание, сказать «спокойной ночи» и выскочить из машины.

Дина ждала ее и, как только хлопнула входная дверь, выскочила в коридор.

– Ты вернулась, Лизи? – спросила она. Почему-то ее лицо было красным, особенно щеки.

«Похоже, она не тратила время зря и делала то же, что и я, – подумала Элизабет. – Ну что же, пусть делает, если ей необходимо. В любом случае теперь мы с ней сравнялись. Во всем, даже в этом».

– Да, мама, – ответила Элизабет. И зачем-то подошла и поцеловала мать в щеку – они были почти одного роста. Ей показалось, что от матери действительно пахло его запахом. Или ей только показалось? – Я устала, пойду спать. Сколько времени? – спросила она.

– Как раз одиннадцать, – ответила Дина.

– Ну видишь, ты просила не позже одиннадцати, я и вернулась, как ты просила. Я послушная дочь? – И, не дождавшись ответа изумленной Дины, Элизабет стала подниматься по ступенькам – она и в самом деле вдруг почувствовала себя совершенно выбившейся из сил.

В своей комнате она полностью разделась, пошла в ванную, села на керамический край ванны. Спустила ноги вниз, включила воду. Струя тут же покрыла ее пузырчатой, теплой лаской, грохотом маленького водопада отогнала все другие внешние, ненужные звуки.

«Он сказал, что там ничего нет, – подумала она. – Как такое может быть? Нет, он наверняка ничего не понял».

Она поставила ступню на сливное отверстие, и вода медленно стала подниматься – сначала она покрыла ступню, потом поползла по лодыжке, осторожно, ощупывая ровной линией каждую строчку ее кожи, покрывая ее, поглощая, чтобы так же плавно и разборчиво перейти к следующей. Когда вода доползла до середины узкой, едва выделяющейся полукругом икры, Элизабет сползла вниз на гладкое, скользкое дно и села, так и не разгибая колени, так и не отпуская пяткой жадную, засасывающую дырку на дне.

– Как могло ничего не быть? – произнесла она в шум плюхающийся вниз струи и сама не услышала своего голоса. – Разве так бывает?

Она выгнулась, склонилась – ее распущенные волосы поплыли по поверхности – и заглянула вниз в колышущийся от колышущейся воды разрез между ног. Но так ничего и не увидела, чего не видела прежде, – лишь плотную, сжатую, совсем недлинную линию, не пускающую внутрь себя ни воду, ни взгляд. Тогда она опустила руки в воду, раскрыла линию пальцами и, не отрывая взгляда, позволила им потеряться внутри.