Текст книги "Одинокие мальчики"

Сначала он попробовал отвернуть крышечки у тюбиков с красками. И ничего не получилось. Крышки намертво приклеились к резьбе и держались за металлические горлышки, как неумеющие плавать за спасательный круг.

Что делать? Сюжет уже был готов, фанерная доска, которую он решил использовать вместо непонятного ему холста, стояла на столе под нужным углом. Он решил тогда проколоть один тюбик и посмотреть, что из этого выйдет. Прокалывать, а иначе говоря, жертвовать, следовало тюбиком, у которого есть двойник. Например, почему не попробовать просто GRUN, а MALACHITGRUN оставить для дела?

Краска, однако, легко выдавливалась (и усилий не нужно было прикладывать) словно зубная паста. Правда, запах был очень неприятный – прогорклого масла, или даже ненавистного рыбьего жира. Краска, тем не менее, без затруднений наносилась на поверхность, но сохла несколько дней. Решение было найдено: рисовать нужно быстро, за один день и потом оставить сохнуть. И все.

(Молодой Сталин бежит из ссылки, он обманывает урядника, который за ним следит, у него ружье удивительного боя, может быть даже с оптическим прицелом, у него полные карманы патронов, у него острый нож, одеяло, спички и табак. Самые трудные эти версты до реки, до какой-нибудь большой реки, где можно на лодке доплыть до железной дороги, а там сесть на поезд. Товарищи по партии помогут, а на железной дороге много рабочих, которые конечно же знают, кто такой Сталин. Вот Сталин быстро выходит из избы, где он живет, он вязнет в снегу, снег глубокий, до колена… Впереди сосновый лес, где зверья… Сталин не пропадет!)

– Ну, показывай, что ты нарисовал, – сказала Любовь Анатольевна. – Показывай, показывай, не стесняйся.

Он протянул ей картину. Любовь Анатольевна недоверчиво её взяла и потянула носом.

– Почему пахнет маслом? – спросила она. – Ты, что, написал маслом? Да?

Он кивнул он. – Да.

Безмерное удивление слышалось в её голосе:

– Вот это изба, вот это лес, вот это небо, вот это, как я понимаю, следы от избушки в лес… А где товарищ Сталин? – спросила она свистящим шепотом и почему-то испуганно оглянулась. Она быстро завела его в свой кабинет, плотно закрыла двери и опять еле слышно спросила:

– Куда ты дел товарища Сталина?

– Товарищ Сталин убежал из ссылки, неужели непонятно? Вот следы, он уже в лесу… И он идет к Енисею.

Он увидел, как по её лицу пошли красные пятна и как в её глазах заплескалась странная смесь злобы, растерянности и изумления. Наконец она тихо проговорила:

– Тебе действительно еще рано посещать нашу школу… Приходи лет через пять… Если будешь еще рисовать…

Отойдя от дверей Художественной школы метров на тридцать он оглянулся, прощаясь с этим домом навсегда. И увидел, что его следы на мокром снегу были точь в точь как на его картине, и он знал, что за углом его ждет троллейбус, который уже расчехлил свернутые паруса контактных дуг и вот-вот отчалит с ним на борту в свою последнюю осеннюю навигацию по уже начинающей покрываться льдом реке – Кирочной улице…

Летающее крыло

– Спокойно Гельфер, спокойно, – шептал мальчик, поглаживая правой рукой шелковистую голову ретривера. Левой рукой он прижимал к глазам отцовский 20-кратный цейссовский бинокль, направленный сквозь щели охотничьего шалаша на обычное бретонское болото, которое когда-то было озером. Солнце уже выкатывалось из-за леса, растапливая туман и контуры родового замка, принадлежащего его отцу – потомку нормандских баронов, стали очень отчетливыми. Над зубцами полуразрушенной стены кружили вороны. Собака припала к земле, хвост её вибрировал. Гельфер ждал:

– Сейчас прилетят дикие утки, опустятся с шумом на воду, хозяин припадет к малокалиберной винтовке с оптическим прицелом, свистнет, чтобы стрелять уток в лет – сидящих на воде бить неспортивно, одна птица обязательно рухнет в камыши, теряя на лету перья, он бросится вперед и принесет её хозяину, целый год после этого чувствуя на зубах трепещущее окровавленное тельце…

На этот раз вместе с утками прилетело несколько диких гусей, которые закрыли собой стаю уток. Ждать было некогда, солнце уже стояло высоко и ему ничего не оставалось как свистнуть, птицы с шумом взмыли вверх, и гуси были по-прежнему между ним и утками.

– Как они но разному взлетают! Утки поднимают голову, а гуси опускают и при этом их крылья треугольником отброшены назад, совершенно разная техника, гуси в несколько раз больше, а скорость много выше!

Охота закончилась и будущий создатель Конкорда заторопился домой, где ему нужно было доклеить корпус картонного «Спитфайера»

…Мальчик боялся высоты. Когда он поднимался по лестнице, он всегда инстинктивно прижимался к стене и старался не встречаться глазами с зовущей к себе пустотой воздушного живого пространства, вокруг шеи которого как питон навивалась лестница. Высота его всегда пугала своим зовом, которому он не смог бы сопротивляться, если бы не было так страшно шагнуть в пролет…

…Тем удивительнее было то сладкое ощущение свободного полета над землей, над стадионом, надо всем, что уже месяц было составной частью его жизни. Он даже не подозревал, что это так замечательно – лететь, парить, и по своему желанию менять высоту. Стоит только захотеть… Он не чувствовал тяжести тела, он ощущал, что его мышцы одновременно расслаблены и удивительно сильны и упруги и как-бы накачены тем воздухом, которым мы дышим и который поднимает аэростаты и поддерживает крылья самолетов, не давая им упасть на Землю.

Он парил над землей и ему хотелось найти то дерево, с которого он частенько смотрел на Кронштадт сквозь старенький полевой бинокль, который так удивительно приближал купол собора и делал его неотличимым от купола Исаакия. Это была старая могучая береза, одна из многих в аллее, которая вела к старинной финской усадьбе (от дома остался только гранитный фундамент и там можно было накопать много ржавых гвоздей) От середины ствола до кроны ветвей не было – от них остались только короткие сучки – и он думал всегда, что если бы не это, то с самой верхушки можно было бы даже разглядеть пирсы и причалы Кронштадта и фортов. Однако березу было трудно найти среди множества похожих деревьев и он поплыл в сторону поселка…

Скользя над крышами он увидел, что всё-всё распланировано с удивительной геометричностью и жесткой канцелярской точностью. Улицы строго параллельны и перпендикулярны друг другу. (Это было неожиданно – с земли казалось, что поселок застроен хаотично и улицы извиваются и сливаются в беспорядочные клубки, не подчиняясь никаким законам.)

Хорошо лететь!

Между тем он медленно просыпался и чем больше он снижался, тем тяжелее и неуправляемее становилось его тело, и когда он, наконец, коснулся земли, то открыл глаза и с недоумением увидел, что лежит на спине на обычной раскладушке и прямо ему в лицо сквозь волнообразное чистое оконное стекло светит яркое утреннее июльское солнце. В левой половинке окна была крона березы, а в правой ольхи. Листья были неподвижны и казались нарисованными на стекле.

Неожиданный нарастающий грохот возник из ниоткуда, словно внезапно появившаяся из глубокого туннеля электричка. Непереносимый вой нарастал, достиг максимума, внезапно стал тихим и исчез. За окном, как на экране, проскользили три сверкающие тени с блестящими откинутыми назад крыльями, на которых рдели необычно большие красные звезды.

Звено истребителей – первенцев реактивной эры пронеслись словно стрелы выпущенные из многоствольного арбалета невидимого охотника, притаившегося в той дальней сосновой роще по одному ему ведомой цели…

Мальчик открыл окно. С первым вялым дуновением бриза прилетела бравурная мелодия. (Динамик у магазина включили. Значит уже девять, – подумал он.)

«Все выше и выше и выше стремим мы полет наших птиц…» Мальчик знал, что этой песне больше десяти лет и иногда он задумывался, почему её никто не поет на улицах. Даже летчики-фронтовики пели другое, а эту только по радио по случаю праздников.

Потом долетели слова «Сталинские соколы… слава… советские авиаторы…»

– Ага, – вспомнил мальчик. – Сегодня День Авиации. Надо пойти дядю Колю поздравить.

Дядя Коля сидел у дровяного сарайчика. Мальчик издалека увидел его круглую спину обтянутую выгоревшей и застиранной гимнастеркой, под мышками которой были большие темные полукружия пота, похожие на ручки инвалидных костылей. Дядя Коля сидел сгорбившись и лениво, но беспрерывно шевелил локтями, двигал руками вверх и вниз, производя какие-то пассы в небольшом пространстве вокруг плеч и головы. Капельки пота на маленькой лысинке прямо на темечке смешно посверкивали под утренним солнцем.

– Дядя Коля доброе утро, – вежливо произнес мальчик. – С праздником Вас.

С близкого расстояния он наконец разобрал, чем занимается дядя Коля – бывший фронтовой летчик. С крыши сарая свисала рваная рыболовная сеть и дядя Коля латал дыры при помощи специального приспособления, похожего на большую канцелярскую скрепку. На коленях он держал моток пряжи.

– Ну, привет, видел? – он мотнул головой в сторону неба.

– Чего? – не понял мальчик.

– Да этих долбаных реактивных, – выдохнул дядя Коля водочный запашок и положил на пенек надкусанный шматок сала.

– А, видел, конечно. Во здорово!

– А чего здорово-то? – передразнил его дядя Коля и рывком повернулся к нему опухшим лицом. Мальчик увидел темно-красный пятиугольник ордена и квадратик багрово-желто-красного знамени несуществующей страны ЗАТЯЖЕЛОЕРАНЕНИЕ.

– Меня такой вот стре-еми-и-тельный и саданул над Померанией. Нашел чему радоваться, – грубо ответил дядя Коля и мальчик в который раз прослушал историю нелюбви бывшего фронтовика к реактивной авиации.

Нашему-то бате «героя» надо было позарез, а войне уже пиздец не сегодня-завтра, а командир полка без «героя» и решил он завалить одного немца в свободной охоте, пока еще не объявили ничего. А где для него «мессера» или «фоккера» возьмешь – уже три дня ни одного не видели, дело-то к концу шло… А летать-то за бабами да водкой забыл как. Ну, взял три звена прикрытия, чтобы его защитили в случае чего и сунули ему немца прямо в рот. Только кнопку нажать… И надо же, выскочил как по заказу на нас немец из-за тучки, и странным он мне показался (а я прикрывал нашего снизу) каким-то горбатеньким, что-то необычное в нем было, что-то в нем сразу насторожило меня. А Батя кричит:

– Это мой! Это мой! Прикрой, прикрой так твою перетак и так далее… (Потом-то мне стало все-таки интересно – откуда немцу было взяться и куда он летел.) Вошел, короче, Батя в пике, а немец сделал иммельман и на какой-то необычной скорости, мы и ахнуть не успели, вышел прямо мне под брюхо и как трахнет со всех пушек, и все по мне. Как я на земле оказался не помню, и как парашют дернул не помню. В госпитале сказали, что повезло мол, это был реактивный мессер, а мне-то не легче. До сих пор осколок сиди в самой жопе и помеха этому самому делу… Машинка, то-есть, не работает. Хорошо, что двух девчонок успел перед войной заложить… Что-то там такое, б– бля, нарушено…

Дядя Коля помолчал и спросил:

– Ты мою-то вчера видел?

Мальчик не ответил. Хотя он вчера видел как его-то вечером тискалась в кустах с местным "говновозом" – отчимом Вовки. (Вовка был старше мальчика года на три и обычно туманно отвечал – видимо научили – «папа по коммунальной части». Как-то оказавшись в одной очереди в магазине рядом с отчимом приятеля мальчик осторожно втянул воздух, стараясь уловить запах дачных уборных. Однако от одежды мужика несло табаком и луком.)

Мальчик промолчал и ожидал (как уже бывало), что дядя Коля попросит его сбегать в магазинчик за маленькой и Беломором. Эти предметы всегда выдавал ему из-под прилавка мордатый продавец, который тоже служил в авиации, но не летчиком, а парикмахером. Дядя Коля каждый раз приговаривал:

– Пусть, бля, грехи замаливает, пусть стыд ложкой хлебает, бздюля с ножницами… Однако каждый раз строго спрашивал:

– Не забыл спасибо сказать?

– А вот Кожедуб сказал на лекции, что реактивные не лучше моторных, – нерешительно произнес мальчик. Он давно хотел пораспрашивать дядю Колю, да случая не предоставлялось.

– Ну!? – выкрикнул бывший летчик. – Ну? Сам Кожедуб? Ваня своих всегда решал сам, за спины не прятался. Ва-ня всег-да сам, сам, – со злобой повторял дядя Коля с силой протаскивая иглу сквозь зияющие дыры в рыболовной сети.

– Сам!!

– Так ведь и давно это было… Семь лет назад. Если бы нам, к примеру сказали, что у немцев есть реактивные, мы бы опасались…

– Ко-о-о-ля! – раздался женский крик. – Винегрету хочешь?

– Ага, – удовлетворенно проговорил дядя Коля. – Моя! Знает как подойти. Дай-ка мне руку встать.

Дядя Коля поднялся со стула. Еще молодой и сильный, ноги он ставил как-то с трудом и раньше мальчик думал, что дядя Коля ходит на протезах как лётчик Маресьев. Но оказалось, что ноги у летчика свои, но странно тонкие и немощные. Чтобы стоять на ногах и как-то передвигаться, нужно было туго пеленать икры специальными бинтами.

– Ну, пока, орел-сокол ясный, – произнес дядя Коля и упал бы, если бы не придавил плечо мальчика.

– Крепыш ты, удовлетворенно сказал инвалид. – С мышцой. Я всегда правым беком был, а ты?

– Предпочитаю центральным защитником. Бегать не люблю, – аккуратно выговорил мальчик.

– Это-то верно, верно, – приговаривал дядя Коля, двигаясь в сторону двухэтажной дачи. – Верно, мать твою, бегать не люблю, – бормотал он. – Да, слышь-ка, ты хотел журнальчики посмотреть. Там в сарае целый чемодан. Можешь не отдавать.

(Мальчик давно просил соседа отдать ему кучу старых «Огоньков», лежавших без пользы под столом в сарайчике, под ржавыми лейками, и прочей садовой рухлядью, принадлежавшей хозяевам дачи. Над столом была прибита сапожными гвоздями большая фотография – обложка одного из журнала, на которой т. Сталин приветствует пролетающие над ним самолеты на параде в Тушино. Самолеты образовывали фразу «СЛАВА СТАЛИНУ». Сталин и его окружение глядели вверх, прикрывая глаза от солнца.)

Мальчик очень ценил Огонек, однако не за литературные его достоинства – с его точки зрения читать там было нечего, кроме последней страницы, а за высокие качества плотной бумаги, резко отличающейся по устойчивости на сгиб от тетрадочных листов. Самолеты, которые можно было сделать из такого материала выдерживали множество запусков, не то что сделанные из тетрадочного листа. К тому же учителя всегда нудили «где же остальные листы»?

– Спасибо, дяколя! – крикнул мальчик и из журнала, лежащего сверху, рывком вырвал несколько страниц. Он положил их на пенёк, на котором еще недавно лежало сало и стал разглаживать страницы ногтем, рассеянно посматривая на небо, ожидая появления новой эскадрильи. Однако самолетов больше не было. Проведя ладонью по страницам он понял, что работа окончена и можно пойти и прогладить их утюгом. Заготовок для будущих самолетов было сделано достаточно. Он осторожно взял разглаженные листы и посмотрел на верхний. Там был рисунок (или фотография). По зеленому небу, покрытому бугристыми зелеными облаками (сразу после войны было почему-то модно печатать фотографии в Огоньке в каком-либо одном цвете) летело нечто, похожее на большой треугольник – типа школьной треугольной линейки. Под картинкой было напечатано несколько предложений. Он скользнул по ним: «американцы… безумная затея… деньги на ветер… налогоплательщики… поджигатели войны… бредовая идея… народы мира… несостоятельный прожект…»

– Надо будет спросить, что такое прожект…

Треугольник был удивительно похож на его бумажные самолетики, которые тем не менее проявляли замечательные летные качества, если их правильно сделать и особенное внимание обратить на изготовление хвостового оперения, которое требовало необыкновенного внимания – иначе модель входила в пике. Хорошо сделанный самолетик мог очень долго планировать с крыши школы, пока не приземлялся (всегда на фюзеляж) в пришкольном участке в метрах трёхстах от школы. Если же дул ветер, то самолетик опускался на асфальт или его заносило на крыши соседних домов.

– Дядьколя, а Валя выйдет? – крикнул мальчик.

Бывший летчик остановился и буркнул, не оборачиваясь:

– Спрошу…

Мальчик дружил с дочкой дяди Коли – его ровесницей, и частенько она стояла в футбольных воротах и он стучал пенальти. Она была прыгуча как кошка, хотя и не такая цепкая, и без страха металась в левый нижний угол и даже в левый крест, куда он научился бить баночкой и попадал в восьми случаях из десяти. Правда удар получался несильным, но взять его было практически невозможно. Вот и вчера, когда он отчаялся ускорить полет мяча – просто баночка не позволяла сделать это физически, и он это хорошо понимал, он саданул пыром, целясь в левый крест и к его удивлению почти попал, если бы мяч не ударился в самый перекрест штанги и перекладины… Тяжелый намокший мяч (утром прошел дождь) с хлюпающим звуком сбил перекладину и она рухнула бы на землю, если бы не сетка, которую натянули перед предстоящей игрой взрослые парни из ремесленного. Он замер. На лице Вали появилось безмерное удивление.

– Ну ты дал! – воскликнула она с восхищением. – Во врезал!

Не прошел бесследно контакт со штангой и для мяча. Он завис на ржавом гвозде и медленно шипя, сморщивался, пока не превратился в нечто похожее на большую кожаную варежку.

– Чего делать будем? – упавшим голосом спросил мальчик. (Мяч стоил дорого и не имея собственного мальчик занимал мяч у соседей.)

– Делов-то! – воскликнула Валя. – У нас есть новый клей. Клеет всё!

– Подожди, – сказал мальчик и, подставив пару кирпичей, осторожно достал мяч. На его счастье гвоздь вошел между швами.

– Только камеру заклеить, – сказал он успокоенно. – Только камеру. Ну, тащи свой клей и шнурок с мамашиной шпилькой.

– Что же это за клей такой, – спросил он, выдавливая капельку клея из голубоватого тюбика на страницу из Огонька.

Янтарная капля, едва оказавшись вне материнского лона, стала уплощаться и тускнеть, её края истончались и через минуту пахучая желтая капелька стала похожа на тусклые потеки смолы на соснах. Мальчик осторожно потрогал пятнышко клея.

На поверхности серо-белой сферы остался четкий след – рисунок кожи.

– Осторожно, приклеешься! – испуганно толкнула его Валя.

Он повертели тюбик в руке и прочитал вслух «БФ-2 УНИВЕРСАЛЬНЫЙ КЛЕЙ»

– Сначала надо края зачистить, – быстро проговорила Валя осторожно выговаривая по слогам ор-га-ни-че-ским рас-тво-ри-те-лем.

– Чем, чем? – переспросил мальчик.

Валя фыркнула:

– Ну водкой… И добавила, оглянувшись:

– У нас её много…

Стадион медленно наполнялся народом. Покатили на новеньких велосипедах «Турист» по гаревым дорожкам аккуратные чистенькие «мальчики-гогочки». За ними испуганно следили мамаши с шестимесячной. В глазах каждой мамы светилось неукротимое желание защитить, спасти и оградить сыночка от нежелаемых контактов с дурными мальчиками, ремесленниками например, которые курили и кричали через все поле запрещенные слова.

Солнце поднималось всё выше. Неожиданно щелкнул репродуктор и из него стали выплескиваться волны шума и ликования, переполнявшего толпы в Москве в Тушино. Диктор еще не сказал ни слова, а уже было ясно, что там событие на уровне национального праздника. Затем с высокого столба, где был укреплен динамик стали вырываться четкие рубленые фразы:

«…День авиации… сталинские соколы… трибуны ликуют… среди них Герой Кореи Сень-сень-сень сбил летающую крепость… Слава Великому Сталину! Ура!..»

Затем слова диктора утонули в реве реактивных двигателей.

– Хорошая все таки бумага, – думал мальчик, проводя пальцами по гладкой поверхности страниц из Огонька. И он стал сгибать листы по давно отработанной технологии, пока не получил модель в форме треугольника, при этом хвостовое оперение, а по сути дела длинный клинообразный киль, который должен был итти от вершины треугольника, то есть носа до его основания и строго ему перпендикулярно, должен был оказаться снизу фюзеляжа, а не наверху. Если киль сделать вверху корпуса, то самолет сразу войдет в пике и врежется в землю. Нерешенной оставалась проблема надежного и прочного соединения двух половинок треугольника – они расходились после многочисленных сгибов и резко ухудшали, если совсем не ликвидировали его летные качества. Он пробовал использовать для соединения канцелярский клей, но высохнув, клей приводил к изгибу корпуса и выпрямить его практически не удавалось. Кроме того клей был довольно тяжелый и смещал центр тяжести. И клея этого требовалось достаточно много – почти два грамма. А если учесть, что сама модель весила двенадцать грамм, то эта была значительная дополнительная тяжесть. Столярный клей не склеивал бумагу, а применение ниток сказывалось губительным образом на свойствах корпуса.

– А что если попробовать БФ-2? – подумалось ему. – В самом деле, наверно одной капельки хватит за глаза. Особенно если её быстро размазать. И веса никакого и держать будет фюзеляж.

Ведь мячик заклеен намертво, хотя уже почти месяц по нему бьют здоровенные парни.

Клей стоил денег, а денег не было. Пришлось обучить игре «в пристенок» поселковых мальчишек (которые к его величайшему удивлению, такой игры не знали) и выиграть за неделю пять рублей. Однако клей ему достался бесплатно. Продавщица сказала, что привезли месиво какое-то, и если, мол, найдешь целый тюбик и выташишь из ящика – то он твой задаром. Только ящик выброси на помойку.

Он нашел…

Самолет, занесенный с всеми предосторожностями на верхушку его березы лежал на ладони. Далеко, далеко на платиновой плоскости залива вдали лежал Кронштадт, похожий на котелок дореволюционных приказчиков. Далекий дым у края котелка – лайнер из Балтики в Ленинград – вился папиросными кольцами…

– Ну, что, пускаешь? – донесся голосочек Вальки с далекой земли.

– Да, – и еще раз проверил, правильно ли он взял модель. Все было верно: большой и указательный пальцы сходились точно в центре тяжести, там где была фотография небывалого доселе летального аппарата ЛЕТАЮЩЕЙ КРЫЛО.

– Это хорошо, что ветра нет, – сказал мальчик и заведя руку за голову привычным движением направил модель немного вверх в вперед и, когда самолетик оказался на расстоянии вытянутой руки, будучи еще зажат захватом пальцев, он раскрыл ладонь. Он послал самолет в сторону поля, за которым была старинная роща и их дом, не решившись запустить в направлении леса – там самолет мог застрять где-нибудь на верхушке сосны и доставать его по-о-том…

Самолет плавно летел в сторону их дома. Вот он стал снижаться, планируя всё еще на достаточной высоте, пересек поле и повис словно маленькая белая сова в сетчатой кроне березы. Он с облегчением вздохнул – достать модель оттуда было не трудно; он залезал на каждое дерево около дачи много раз.

– Ты видел, куда он упал? – крикнула Валя.

– Не упал, а совершил вынужденную посадку, – рассмеялся мальчик.

Он вертел в руках открытку, посланную ему неделю назад из районного Дворца Пионеров. Его приглашали записаться в шахматную секцию.

– А, – понимающе протянул он. – Это Робка…

(Робкин отец – мастер спорта – руководил шахматной секцией и набирал ребят на следующий год. Он был вечно озабочен «часами» и тем, что если учеников будет мало, то у него не будет работы. Робкин папаша внешне был похож на тяжеловеса Новака – маленького роста, приземистый, с широкими ладонями. Когда он показывал им разные партии, мальчик всегда удивлялся, как он не ломает такие хрупкие шахматные фигурки. У отца был серый пиджак, который он носил круглый год. На лацкане блестел нетускнеющий серебряный значок с золотой ладьей в центре. По низу значка на синей эмали была надпись ПОБЕДИТЕЛЮ ТУРНИРА.)

Надо было ехать в город, что представляло некоторые трудности, так как его по малости лет могли не пустить.

– Ну, ладно, – решил мальчик. – Туда-сюда, скажу что был на пляже, или в лес пошел. Часов за пять обернусь…

Назавтра он поехал, прихватив с собой книгу рассказов болгарского писателя Эмиля Стоянова, на которой было написано Борькой «ЧИМПИОНУ ДВОРА май 1952, ЛЕНИНГРАД».

Шахматная секция находилась на третьем этаже запущенного здания, которое, еще не приобрело нормальный облик после блокады. На потолках были сине-белые разводы бесконечных протечек, лестницу покрывала вытертая ковровая дорожка, мраморные перила были выщерблены и кое-где заделаны серой известкой. На каждой лестничной площадке стоял синий эмалированный бачок с прикованной алюминиевой кружкой. Над бачком была надпись «ПИТЬЕВАЯ ВОДА»

– Навряд ли кто-нибудь будет пить из этой помойки, – подумал мальчик медленно поднимаясь наверх. Было очень тихо и пустынно.

– Лето, – констатировал он. – Лето…

На площадке второго этажа он остановился. Его внимание привлекло объявление, висевшее на одной из дверей, выходивших в пыльный грязный коридор.

– Времени еще много, – и он решил посмотреть, что это за объявление.

ЗДЕСЬ ПРОИЗВОДИТСЯ ЗАПИСЬ В АВИАМОДЕЛЬНЫЙ КРУЖОК С ДЕВЯТИ УТРА. РУКОВОДИТЕЛЬ ИОСИФ БОРИСОВИЧ МЕЦЕНГЕНДЛЕР. ПРОСЬБА СТУЧАТЬ.

Мальчик постучал. Ему никто не ответил, но он вошел. У окна, в конце длинной пустой комнаты, в глубоком кресле спиной к нему сидел мужчина и курил.

– Тебе чего, ты кто, – без выражения проговорил мужчина и повернулся к нему лицом. Мальчик ответил.

– Ну тогда подойди, – отозвался мужчина. Тут мальчик увидел, что мужчина еще молод, что у него густые черные волосы зачесанные назад. У мужчины не было левой руки, её заменял протез в черной перчатке.

– Привет, – ухмыльнулся мужчина и сказал. – Я Иосиф Борисович. Самолеты хочешь делать?

Мальчик кивнул.

– А уже построил чего нибудь?

Мальчик снова кивнул.

Иосиф Борисович улыбнулся и показал здоровой рукой:

– А это что у тебя «РУКОВОДСТВО ПО НОЧНЫМ ПОЛЕТАМ»?

Мальчик протянул ему книгу.

– Так, Болгария, значит, тихо себя проговорил Иосиф Борисович и неожиданно запел «ГДЕ Ж ВЫ, ГДЕ Ж ВЫ, ОЧИ КАРИЕ, ТИХИЙ ГОВОР, ЗВОНКИЙ СМЕХ, ХОРОША СТРАНА БОЛГАРИЯ, А РОССИЯ ЛУЧШЕ ВСЕХ…»

Мальчик знал эту песню: её всегда напевал бывший летчик дядя Коля, когда выпивал пиво с прицепом.

– Учитель тоже уже выпил, – подумал мальчик и не ошибся. Ветерок донес знакомый запах.

– Не дошел я до Болгарии, не довелось, – тихо сказал Иосиф Борисович. – Видишь? – он постучал здоровой рукой по протезу.

– Знаешь, как получилось? Я зенитчиком был. Когда гансы двинули на нас под Балатоном, наш дивизион поставили прямой наводкой по танкам. А опыта-то не было… Через дуло наводили, а «Фердинанд» опередил и прямо болванкой по расчету… А потом «фоккеры» налетели… Ты знаешь что такое фоккер? А наши зенитки в землю смотрят и половина уже на том свете, а у меня, чувствую, рука ноет, а посмотрел – руки-то и нет…

– Так чего можешь строить, чимпион? – спросил он, посмотрев мальчику в глаза.

– Летающее крыло…

– Ну… – протянул Иосиф Борисович. – Ну… Никогда не слышал про такое…

– Это вот, – и мальчик нарисовал.

– Тоже мне, – разочарованно сказал мужчина. – Я такие еще в школе делал.

– Этот не такой. Он только похож на обычный, – возразил мальчик. – Мой летает и может планировать почти триста метров.

– Да? – спросил Иосиф Борисович недоверчиво. – Такие самолетики вообще-то не летают.

– Не Вы один, – дипломатично сказал мальчик. – В Огоньке тоже не верят. Могу принести и показать. Мой летает.

– Верю, верю, – отмахнулся Иосиф Борисович. – Я тебя принимаю, а ты запиши адресочек и телефончик. Заявление возьми на столе. Извещу о начале. Лады? А любопытно было бы взглянуть на твой самолетик. Если не долго – принеси…

Мальчик видел, что Иосифу Борисовичу явно нечего делать.

– Кстати, парень, а ты в какой кружок шел записываться? Я чего-то не разобрал, чего ты чимпион?

Мальчик ответил.

– А как же шахматы? – опять спросил Иосиф Борисович.

Мальчик отмахнулся и произнес:

– Так я принесу модель… Но только завтра (опять нужно будет смотаться в город.)

– Ну завтра, так завтра, – согласился его собеседник.

Мальчик стоял у раскрытого окна кабинета, в котором будет размещаться авиакружок и смотрел во двор. Окна районного Дворца Пионеров выходили не только на улицу, но и во двор. По правде говоря двора не было. Вместо него лежали развалины разбомблённого дома и стояла уцелевшая боковая стена. Остатки разноцветных обоев, словно лоскутья нижнего дамского белья еле прикрывали наготу грязной известки. Странно было видеть висящую на ржавых петлях дверь, где-то на уровне третьего этажа, за которой не было ничего и перед которой тоже ничего не было, кроме скрученных ребер перил… Из стены также торчал кусок рельса, к которому были приделаны качели.

– Так, так, – вертел за его спиной Иосиф Борисович модель.

– Бумага из Огонька? Так? А это что за картинка?

– Летающее крыло. Как у меня. Только там пишут, что не полетит. А мой летает…

– Надо проверить, – примирительно сказал Иосиф Борисович и подошел к окну. Умело взял самолетик за середину фюзеляжа и спросил (из вежливости, конечно):

– Правильно держу?

И, не дослушав ответа, метнул модель в воздух. Оба бросились на подоконник и жадно смотрели за поведением белого треугольника.

– Смотри, летает, – удивленно посмотрел Иосиф Борисович на мальчика. – А пишут – не полетит… Слушай-ка, а ты не мог бы сварганить такую же модель, но только из бамбука, специальной бумаги и прочего? Я дал бы книжку, в которой все написано. Это тебе будет просто. А?

– Сейчас клей хороший появился, – быстро ответил мальчик.

– БФ-2.

– И это знает, – усмехнулся учитель. – Принесешь на первое занятие. Договорились?

Была уже середина сентября. Перед мальчиком лежал учебник русского языка. На дом задали выучить стихотворение.

– «Есть в осени первоначальной… чудная пора… когда сентябрь стоит как бы хрустальный, – повторял мальчик. – Как бы хрустальный, как бы хрустальный…» Он посмотрел в окно. Город лежал как аккуратно вырезанный макет из серо-красной бумаги, наклеенный на необыкновенное синее небо с расплывающимся желтым пятном солнца. Стихотворение было выучено и он повертел открытку, которой он заложил нужные страницы.

«Занятия переносятся в Центральный Дворец Пионеров…». Первое завтра, то есть в субботу.

Он открыл чемоданчик, в котором лежала летающая модель, сделанная из бамбука и бумаги. Бамбук был нарезан из старой лыжной палки. Палку он сломал в прошлом году, пытаясь увернуться от дерева в Сосновском лесопарке. Наибольшее препятствие он встретил, однако, не при монтировке элеронов а тогда, когда пытался нарисовать красную звезду на промасленной бумаге. Пришлось её сначала нарисовать на ватмане, затем вырезать и только после этого наклеить на киль.

– Здесь авиакружок? – спросил он, сверившись с номером комнаты.

– Здесь, здесь, мальчик, входи, – сказала крупная моложавая женщина в белой шелковой кофточке. На её шее был повязан короткий пионерский галстук, концы которого она все время разводила пальчиками в стороны, как народная артистка Ладынина в «Кубанских казаках»