Текст книги "Мировая холодная война"

Доказательство не агрессивности

Общая британская оценка может быть взята из письма Кадогана в последний день конференции: «Я никогда не видел русских настолько легкими и готовыми уступить. В особенности хорош был дядюшка Джо. Он – великий человек и особенно впечатляющ на фоне двух стареющих государственных деятелей». Черчилль был под впечатлением чувства юмора Сталина, его готовности к пониманию и умеренности. По возвращении в Лондон Черчилль пишет: «Пока Сталин жив, англо-русская дружба будет сохранена. Бедный Невиль Чемберлен верил, что может доверять Гитлеру. Он был не прав. Но я полагаю, что прав в случае Сталина». А вот что пишет генерал Исмей: «Конференция явилась огромным успехом – и во многом не благодаря формальным ее заключениям, а ввиду духа откровенного сотрудничества, характеризовавшего дискуссии, как формальные, так и неформальные… В политической сфере осталось несколько препятствий, которые конференция не смогла преодолеть. Но, по крайней мере, мы прошли этот путь не круша стены».

Следует отметить следующее важное обстоятельство. Тогда, в феврале 1945 г. Советская армия, уже два года безостановочно гнавшая вермахт в фатерлянд, стояла всей своей мощью на восточной границе Германии. В этих обстоятельствах, будучи коварной, любая военно-политическая сила постаралась бы ради достижения своих целей использовать военно-стратегический фактор. Она обрадовалась бы готовности американцев уйти, а немцев постаралась бы «купить» сохранением единства Германии. Ничего подобного не последовало со стороны России.

Именно в той обстановке, стоило Сталину приступить к односторонней дипломатии, к односторонним действиям – и никто в мире не смог бы сказать ни слова. Американцы ждали советские войска ради уничтожения японских наземных сил в Китае – а не в битвах с американцами на островах. Англичане не могли решить германской задачи, они еле отдышались от арденнского контрнаступления немцев. Советская Россия могла со всей силой мщения, закрыть глаза на два года подводивших ее союзников и решать германскую проблему по-своему. Обратим внимание на это обстоятельство. Если бы Кремль заведомо готовился к отчуждению западных союзников, он бы постарался занять максимально выгодные позиции в центре Европы. А проблемы репараций не выдвигал бы вперед – их он решил бы одним махом.

Но Сталин сдержал в феврале 1945 г. маршала Жукова, стоявшего в ста километрах от германской столицы. Всякий, кто обвиняет Советский Союз в начале «холодной войны», пусть поразмыслит над германской политикой Кремля. Ведь советское руководство весьма легко могло бы использовать свою подпись (или ее отсутствие) в проблеме о зонах оккупации от уступок Запада в других вопросах. И это был бы мощный фактор. В этом пункте максимальной силы Советского Союза его руководство посчитало занять жесткий курс не рациональным. Один рывок в центр Германии решал для России все, но Москва не пошла на подобное коварство, сохраняя союзническую лояльность. Не так поступят американцы в час своего всемогущества, связанного с ядерным оружием.

Шестнадцатого марта 1945 г. американский посол в Париже Дж. Кэффери сообщил президенту, что де Голль совмещает просьбы о помощи американцев в деле восстановления позиций Франции в Азии с предупреждениями, что неудача в возрождении французского могущества заставит Францию стать «одним из федеративных государств под эгидой русских… Когда Германия будет сокрушена, они (русские) обернутся к нам… Мы не желаем стать коммунистами; мы не желаем попасть в русскую орбиту, и мы надеемся, что вы не подтолкнете нас в нее».

Если бы советская сторона хотела перечеркнуть все американские планы в Европе, она просто могла воспользоваться своим превосходным договором с Францией от декабря 1944 г.

Важнейшая проблема, одолевавшая Рузвельта в Ялте, – возможность вступления СССР в войну против Японии. Президент предпринял активные двусторонние переговоры с советским руководством. Они начались на пятый день конференции. На первой встрече кроме лидеров присутствовали В. М. Молотов, А. Гарриман и переводчики. Рузвельт знал о пожеланиях советского руководства и начал встречу прямо с сути: он не видит трудностей в возвращении в будущем Советскому Союзу южной части Сахалина и Курильских островов. Что касается незамерзающего порта, то этот вопрос они вдвоем со Сталиным уже обсуждали в Тегеране, и он остается при прежнем мнении: Россия должна получить южный порт в окончании Южно-Маньчжурской железной дороги. Это можно будет сделать либо путем прямой аренды порта у китайского правительства, либо за счет превращения Дайрена (Дальнего) в международный открытый порт. Сам Рузвельт склонялся ко второму варианту, но не исключал и первый.

Почему Рузвельт так тяготел к сотрудничеству? Ответ найти нетрудно. Именно в это время американские военные в очередной раз просчитывали возможные потери в ходе завершения войны с Японией. Всеобщим было мнение, что операции будут исключительно кровопролитными, и союзническая помощь СССР явилась бы крайне полезной. Военные планировщики полагали, что даже с участием СССР война на Тихом океане будет длиться не менее восемнадцати месяцев. Без помощи же СССР война «может длиться бесконечно с неприемлемыми потерями». (Последней крупной битвой на островах была высадка 1 апреля 1945 г. на Окинаве 183 тысяч американцев, которым противостояли 110 тысяч японцев. На флот вторжения обрушились девятьсот тридцать камикадзе, они уничтожили десять миноносцев и один легкий авианосец и повредили более двухсот других судов. На пути к Окинаве американцы потопили флагман японского флота – суперлинкор «Ямато» (водоизмещением в 64 тысяч тонн), чьи пушки калибра 18,1 дюйма, крупнейшие в мире, так никогда и не нанесли удар по достойной цели. Битва за Окинаву продолжалась почти три месяца. Захват Окинавы ставил на повестку дня вопрос о высадке на собственно Японские острова. Потери в этих сражениях, судя по Окинаве, могли быть колоссальными.) Американские военачальники подчеркивали необходимость того, чтобы Советская Армия начала боевые действия против Японии, по меньшей мере, за три месяца до начала высадки американцев на Кюсю, первом из четырех главных Японских островов.

К этому времени Рузвельт уже предполагал, что атомная бомба будет применена против японцев примерно в августе текущего года. Но тем не менее он не ослаблял усилий в деле привлечения к войне на Дальнем Востоке Советского Союза. С одной стороны, никто в руководстве США не знал подлинной эффективности атомного оружия, с другой – ему в это время обещали создание не более двух бомб в 1945 г. В кармане Рузвельта лежала рекомендация Объединенного комитета начальников штабов: «Участие России в максимально приближенные сроки, которые позволяют ей ее наступательные возможности, крайне желательно». Высшее военное командование США довело до сведения Рузвельта в январе 1945 года, что «необходимо обеспечить всю возможную помощь нашим операциям на Тихом океане». Оно видело следующие выгоды от вступления СССР в войну: разгром Квантунской армии, уничтожение континентального плацдарма Японии, уничтожение всех видов сообщения между азиатским материком и японским архипелагом, бомбардировки Японии с советских аэродромов на Дальнем Востоке. Главное: устрашающие калькуляции о миллионных потерях американских войск уйдут в область предания. Возможно, что Рузвельт в эти дни и часы помнил и совет У. Буллита, данный в 1943 г.: завязанность Советского Союза на Дальнем Востоке обеспечит реализацию американских планов на противоположном конце земного шара – в Европе.

Немало внимания уделялось маньчжурским железным дорогам. Рузвельт хотел, чтобы передача Китайской восточной железной дороги в аренду Советскому Союзу осуществлялась правительством Чан Кайши. Вероятно, были бы найдены пути совместного советско-китайского управления этой дорогой. Но Рузвельт сам признал, что начать переговоры с Чан Кайши означало бы оповестить через двадцать четыре часа весь мир о намерениях СССР вступить в войну. Сталин выразил согласие провести переговоры с китайцами после того, как на Дальнем Востоке будет сосредоточено не менее двадцати пяти дивизий. Он хотел, чтобы советские условия вступления в войну были письменно поддержаны Рузвельтом и Черчиллем. Рузвельт ответил согласием.

Ясно, что в эти дни президент исходил из концепции долгосрочного сотрудничества с СССР. Вместо резервации для Китая позиции, уравновешивающей СССР в Евразии, Рузвельт в Ялте дал четкий ответ на вопрос, кто является его главным союзником в войне и в последующем мире. Это были дни больших ожиданий с точки зрения советско-американских отношений.

Думая о соотношении СССР и Китая в плане пользы для США, Рузвельт тогда был полон надежд на то, что именно советское руководство поможет найти путь к компромиссу между Чан Кайши и Мао Цзэдуном, поможет превратить Китай в действительно мощный фактор мировой политики. Как бы подтверждая реальность планов президента, Сталин сказал, что в Китае уже существовал некоторое время единый антияпонский фронт и он не видит особых препятствий для воссоздания этого фронта в будущем. Вероятно, у Сталина были опасения, что продолжение войны может быть губительным для Мао Цзэдуна и он, со своей стороны, хотел компромиссным путем обезопасить северные коммунистические районы. По крайней мере, он не выразил никакого желания расколоть Китай, обострить гражданскую войну. В зафиксированном письменном перечислении советских условий вступления в войну с Японией есть согласие заключить «пакт дружбы и союза» с гоминдановским правительством для освобождения Китая от японской оккупации.

Десятого февраля Рузвельт и Сталин окончательно условились, что СССР, вступит в войну против Японии через два-три месяца после завершения боевых действий в Европе. Три великие державы антигитлеровской коалиции признавали независимость Монголии, необходимость возврата Советскому Союзу Южного Сахалина, интернационализацию Дайрена – с признанием советских интересов в нем, передачу Советскому Союзу в аренду военно-морской базы в Порт-Артуре, создание совместной советско-китайской компании по эксплуатации восточнокитайских и южноманьчжурских железных дорог. Был специально оговорен суверенитет Китая в Маньчжурии, особо указано на правомочность передачи Курильских островов СССР.

Этот документ отражает определенное противоречие в отношении Рузвельта к правительству Чан Кайши. С одной стороны, он не согласился с послом Гарриманом, требовавшим снять недвусмысленную фразу из документа: «Главы трех великих держав пришли к согласию, что эти требования Советского Союза должны быть безусловно выполнены после поражения Японии». Рузвельт явно считал, что отсутствие этой фразы сделает неизбежными американские консультации с Чан Кайши, вызовет необходимость давления на Китай, согласование с ним указанных условий и т. п. Видно, что Рузвельт фактически не воспринимал правительство Чан Кайши в какой-либо мере равным «великой тройке». С другой стороны, президент добавил к процитированной фразе текста следующее: «Соглашение относительно Внутренней Монголии, портов и железных дорог потребует согласия генералиссимуса Чан Кайши». Это означало, что националистическому правительству Китая давалась в будущем зацепка дипломатически «торговаться» с Советским Союзом, особенно если этого потребуют обстоятельства гражданской войны. В своих мемуарах Черчилль называет все эти переговоры и «китайские тонкости делом американцев… Для нас эта проблема была отдаленной и вторичной по значению».

Очевидец – адмирал Леги свидетельствует об удовлетворенном состоянии президента Рузвельта – «нет сожалений относительно того, что получили русские. Он думал, что русские заслужили всего этого». Позитивный ответ на вопрос о возможности сотрудничества с русскими, поставленный два года назад Идену. Рузвельт как бы создал свою – «ялтинскую аксиому».

С нашей точки зрения, справедливы слова американского историка Д. Йергина, который обобщил конференцию так: «В общем и целом, русские сделали больше уступок, чем Запад; и когда они представляли свои предложения, они, по существу, просто возвращали предложения, переданные им ранее западными державами. Русские помнили свои трудности в Лиге Наций, которые, в конечном счете, привели к их исключению. Они беспокоились о том, что найдут себя изолированными в новой международной организации, контролируемой Соединенными Штатами и Объединенным Королевством посредством своих союзников, клиентов, доминионов и „добрых соседей. Русские приняли американский компромисс, при котором великие державы сохраняли право вето в Совете Безопасности, а западные лидеры согласились поддержать принятие двух или трех советских республик. Англичане добились модифицированной роли великой державы для Франции, включая зону оккупации в Германии и участие в Германской контрольной комиссии“.

Относительно позиции Сталина приведем слова британского историка Овери: «Сталин не обманывал Запад, они обманывали себя сами. Ничто в Сталине не позволяло предположить, что он отойдет от политического оппортунизма и защиты собственных национальных интересов… Его приоритетом была советская безопасность, вот почему Польша так много значила для него». По окончании конференции Рузвельт пишет: «Конференция в Крыму была поворотным пунктом – я надеюсь, и в нашей истории и в мировой истории… Крымская конференция должна положить конец системе односторонних действий, особых союзов, сфер влияния, баланса мощи и всех прочих средств, которые опробовались в течение столетий – и всегда приводили к краху. Мы предлагаем замену всему этому в виде всеобщей организации, в которую все миролюбивые нации в конечном счете будут иметь возможность войти. Мы должны либо взять ответственность за мировое сотрудничество, либо нести ответственность за следующий мировой конфликт».

Сталин сказал, что мир будет сохранен, по крайней мере, на период жизни трех руководителей-участников. Но он не знал – не мог ответить – каким будет мир через десять лет. Через некоторое время он сказал, что «есть вопросы более важные, чем создание международной организации». Не следует слишком большое внимание уделять малым государствам. «Самую большую опасность несет конфликт между тремя Великими Державами». Главная задача – предотвратить их конфликт, «обеспечить их единство на будущее».

Польша

На третьем пленарном заседании Рузвельт объявил, что хотел бы обсудить польский вопрос. «Я проделал самый длинный путь и, находясь на самом большом удалении, имею преимущества взгляда издалека». Касательно Польши вопрос вставал о границах и правительстве. Отметим, что польский вопрос обсуждался в Ялте больше и детальнее, чем какой-либо другой.

Головной болью западных союзников польский вопрос встал еще на предварительном заседании на Мальте. Было ясно, что реформировать эмигрантское лондонское правительство уже поздно. Советская армия стояла на польской территории и вовсе не просила о воздействии на лондонских поляков. В то же время Рузвельт и Черчилль не были готовы признать люблинское правительство. Бросить все ради защиты старой Польши? Госсекретарь Стеттиниус предупредил президента Рузвельта, что неразрешенность польской проблемы может в конечном счете поставить под вопрос наиболее ценимое американцами – создание Организации Объединенных наций.

Три фактора воздействовали на Рузвельта в польском вопросе: решения Тегеранской конференции; реалистическая оценка потребности Советской Армии в дружественном, а не враждебном тыле; и, главное, учет того, что в общую международную организацию главные военные союзники должны войти, соблюдая интересы своей безопасности. Последнее касалось СССР не в меньшей степени, чем США.

Складывается впечатление, что в «польском вопросе» Рузвельт был гораздо менее связан идеей американского самоутверждения, чем многие его дипломатические помощники. Как пишет американский историк Р. Даллек, у Рузвельта не было особых иллюзий относительно американского влияния в этой стране, но «он надеялся, что Сталин примет предложения, которые сделают Польшу меньшим по значимости предметом обсуждений внутри США и за границей… Он утверждал, что удаленность Америки от Польши делает его объективным в отношении этой проблемы. Но в США проживает от шести до семи миллионов поляков, и ему было бы легче иметь с ними дело, если бы советское правительство изменило „линию Керзона“ – в частности, отдав Польше Львов и нефтяные месторождения в прилегающей области. Но он лишь делает предложения, – добавил быстро президент, – и вовсе не настаивает на них».

Польский вопрос был единственным, при обсуждении которого хладнокровие едва не покинуло руководителя советской делегации. Сталин после испрошенного им десятиминутного перерыва сказал: «Если для Великобритании вопрос о Польше является вопросом чести, то для России это не только вопрос чести, но и вопрос безопасности… В течение последних тридцати лет Германия дважды пересекала этот коридор вследствие того, что Польша была слаба. В русских интересах, как и в польских интересах, иметь сильную Польшу, мощную и имеющую возможность собственными силами закрыть этот коридор. Этот коридор не может быть механически закрыт извне Россией. Он может быть закрыт лишь изнутри самой Польшей. Необходимо, чтобы Польша была свободной, независимой и мощной… Я должен напомнить вам, что „линия Керзона“ была изобретена не Россией, а иностранцами Керзоном, Клемансо и американцами в 1918-1919 годах. Россия не изобретала ее и не участвовала в этом… Некоторые люди хотят, чтобы мы были меньше русскими, чем Керзон и Клемансо».

Военная необходимость диктует предотвращение стрельбы советским войскам в спину. Следует предотвратить подобные действия АК. Почему не признать сотрудничающий с советскими войсками люблинский комитет? Его права на представительство польского народа не меньше чем у де Голля, с согласия союзников представляющего французский народ. 6 февраля Сталин пригласил в Ялту руководителей люблинского правительства, а 7-го февраля Молотов предложил советский пакет решения польского вопроса: союзники признают «линию Керзона» (с некоторыми изменениями в пользу Польши на востоке и с границей по Одеру-Западной Нейссе на западе), в люблинское правительство будут включены «некоторые эмигрантские лидеры» – расширенное правительство будет признано Соединенными Штатами и Британией, в Польше при ближайшей возможности будут проведены всеобщие выборы. Трехсторонняя комиссия оценит расширение польского правительства и даст соответствующие рекомендации своим правительствам.

Президент Рузвельт назвал эти предложения интересными, к нему присоединился Черчилль, оба они испросили время подумать над данными предложениями. По существу Рузвельт предложил отложить обсуждение польского вопроса. В течение последующих трех дней он и Стеттиниус стремились достичь продвижения за счет «тихой дипломатии». Все же Рузвельт посчитал нужным уведомить Сталина, что он не признает люблинское правительство в его нынешнем составе. Тут же он добавил, что, не решив этот вопрос, три лидера «потеряют доверие мира». По мнению Черчилля, люблинское правительство не отражает воли даже трети польского населения. Западные союзники рискуют потерять доверие 150 тысяч поляков, сражающихся на западном фронте и в Италии. Обратившись к Сталину, Рузвельт сказал, что «большинство поляков похоже на китайцев, им главное – спасти лицо». Советская делегация дала обещание реорганизовать люблинское правительство на широкой демократической основе с включением демократических политиков внутри и за пределами Польши. Это правительство проведет свободные выборы. Послы США и Англии в Москве – Гарриман и Керр смогут осуществлять контакты с представителями люблинского правительства в Москве и с другими польскими деятелями.

Лед несколько тронулся. Рузвельт подчеркнул, что он за то, чтобы в Варшаве было правительство, дружественное по отношению к Советскому Союзу. Он предложил призвать на текущие совещания двух членов люблинского правительства и двух-трех других польских политиков, чтобы здесь же, не откладывая дела в долгий ящик, решить вопрос о временном правительстве Польши. Сталин выдвинул контрпредложение: пусть часть деятелей польской эмиграции войдет в люблинское правительство.

Премьер-министр Черчилль, имея в виду получение Польшей больших территорий на западе с шестимиллионным немецким населением, предупредил, что «польский гусь» не должен «съесть слишком много немецкой пищи, чтобы не возникла угроза несварения». Сталин заверил, что бегство немцев от наступающей Советской армии оставит полякам практически пустую территорию.

Можно ли было ставить под вопрос успех всей союзнической конференции, войска участников которой стояли уже под Берлином? Черчилль просил учесть, что несогласие в польском вопросе будет иметь трагические последствия. Британский премьер желал демократического решения вопроса. В этом месте Сталин не выдержал и «попросил страстного сторонника демократии в Польше объяснить присутствующим, что ныне происходит в Греции?». Американская сторона при желании, могла бы воспользоваться этим вопросом. Черчилль ответил, что ответ на этот вопрос займет слишком много времени. Похоже было, что ситуация в Греции, как и греческая демократия, не особенно интересует президента Рузвельта. По крайней мере, он не проявил того интереса, который был столь острым в польском вопросе. Итак, польская демократия – это все, а греческая демократия – это нечто побочное. Сталин также сказал, что он не предъявляет счета Черчиллю по поводу формирования греческого правительства.

Президент спросил, сколько времени понадобится для проведения всеобщих выборов в Польше? Американская делегация предложила модификации к пакету от 7 февраля: «линия Керзона» будет принята, но на западе граница Польши будет отодвинута к востоку – Польша потеряет 8100 квадратных миль. Три великие державы проведут дискуссии относительно создания Правительства национального единства, пока же Польшей будет управлять президентский совет из трех человек, где Люблин будет представлен коммунистом Берутом; после создания такого правительства великие державы дипломатически признают новое польское правительство.

Именно 8 февраля обсуждение польского вопроса достигло критической точки. Рузвельт сказал, что между союзниками осталась одна проблема – как будет управляться Польша до всеобщих выборов. Рузвельт выразил сомнения в целесообразности переноса границы на реку Нейссе. Но он и Черчилль в принципе согласились с идеей переноса польской границы значительно на запад, хотя и не так далеко. Отвечая, Сталин начал проводить аналогию между польским и французским правительством. По его мнению, ни правительство де Голля, ни временное правительство Польши не имело ясно выраженного мандата избирателей, но Советский Союз признал режим де Голля, и союзники должны сделать то, же самое по отношению к люблинскому правительству.

В конечном счете президент очертил свое понимание вопроса. Польша должна ограничить себя на востоке «линией Керзона», на западе присоединить к национальной территории Восточную Пруссию и часть Германии. Рузвельт настаивал на том, что правительство в Варшаве должно иметь расширенный политический фундамент, включить представителей пяти главных партий (президент перечислил их). Черчилль поддержал президента, напомнив о том, что Англия вступила в войну вследствие нападения на Польшу, и восстановление польского суверенитета является для англичан делом чести.

Молотов сказал, что для советской стороны в общем и целом приемлемы контрпредложения американской стороны за исключением пункта о президентском совете в Польше. Стеттиниус согласился с этим изменением. Он снова повторил, что Соединенные Штаты откажутся участвовать в создании Организации Объединенных наций, если польская проблема не будет решена.

Именно на этой фазе Рузвельт и Черчилль согласились с основой решения польского вопроса. Что касается деталей, то они решили передать доработку польского вопроса в руки министров иностранных дел.

Повторяем, важные свидетельства говорят о нежелании Рузвельта превращать польский вопрос в главную межсоюзническую проблему. Компромисс был ему нужен для решения гораздо более масштабных дел послевоенного мира. И если прежде он настаивал на том, чтобы люблинское правительство составляло лишь одну треть будущего правительства Польши, то теперь он удовлетворился обещанием общего расширения основы польского правительства за счет демократических сил, находящихся за пределами Польши. Рузвельт предложил, чтобы послы трех великих держав в Варшаве наблюдали за выполнением польским правительством взятых обязательств по расширению политического спектра кабинета министров и проведению всеобщих выборов. Более того, Рузвельт здесь же, в Ялте, модифицировал свою позицию – не «наблюдать» за польским правительством получили мандат послы, а «информировать свои правительства о ситуации в Польше».

Повторим: все действия и конечные мнения Рузвельта базировались на том, что у США и Англии нет эффективных рычагов определения политической ситуации в Польше. Представляет интерес мнение А. Гарримана о восприятии советским руководством американской позиции. «Сталин и Молотов пришли к заключению в Ялте, что, ввиду нашего согласия принять общие словесные формулировки в декларации по Польше и освобожденной Европе, признания нужды Красной Армии в безопасных тыловых зонах и преобладающих интересов России в Польше как в дружественном соседе и как в коридор, ведущем к Германии, мы проявили понимание и согласились на принятие уже известной нам советской политики». Окончательное соглашение в Ялте по польскому вопросу предполагало «реорганизацию польского правительства на широкой демократической основе».

Во исполнение этого решения трое представителей лондонского правительства вошли в варшавское правительство, которое возглавил премьер лондонского правительства Миколайчик. Беседуя с адмиралом Леги, Рузвельт сказал, что добился максимума возможного в польском вопросе. Он не мог бесконечно оказывать воздействие на союзника, от которого зависело число американских жертв в Европе и на Дальнем Востоке, союзника, обеспокоенного враждебностью Запада и заботившегося о своей безопасности в конце самой кровопролитной в истории войны. Если бы Рузвельт занял позицию бескомпромиссного восстановления прозападного правительства Польши, сбылась бы мечта Гитлера – великая коалиция разрушилась бы на решающем этапе. Создание всемирной организации, в которой Рузвельт надеялся занять доминирующее положение, стало бы обреченным делом.