Текст книги "Не будите спящих демонов. Персонажи народных сказаний и герои реальной истории"

Не будите спящих демонов

«Сон разума порождает чудовищ». Этой испанской пословицей озаглавил Франсиско Гойя один из своих офортов. Чуть более трети века спустя другой великий мастер показал, что и бодрствующий, любопытствующий, сомневающийся разум способен пробуждать дремлющих под спудом монстров…

У гоголевского «Вия» в литературе, да и не только в ней, особое место. Мало того, что это классика. Знаменитую повесть включают в антологии фантастики. Её считают образцовым произведением в жанре литературы ужасов[20]20
  См., например: Логинов С. Какой ужас! (Предисловие к сб. рассказов) // На языке мертвых. М., 2000. С. 5–14. Попутно – замечание насчет экранизации гоголевской повести. Картину, снятую в 1967 г., нередко упоминают как единственный советский фильм ужасов. Меж тем киношный Вий не страшен, скорее, нелеп. В своих мемуарах режиссер Константин Ершов посетовал: то, что задумывалось, реализовать не удалось. «Первоначально Вий должен был быть невысокого роста, карлик с огромной нечеловеческой силой, продирающийся наружу, из-под земли, с треском взламывающий пол. Сначала слышатся глухие подземные толчки, удары, затем треск разламываемого пола, и, наконец, появляется снизу Вий. Такова была идея. Затем постепенно Вий был превращен в мягкую игрушку с глазами-блестками… К замыслу, поняли мы тогда, нужно тоже продираться с невероятными усилиями, взламывая пол, кровавя пальцы, а иначе – бессмысленно, иначе – бука, елочная игрушка из фольги» (Ершов К. Рисунки на полях старых конспектов // Искусство кино, 1984. Цит. по интернет-публикации: «Торжествовал жанр чистой сказки». Разные взгляды на экранизацию «Вия». URL: https://chapaev.media/articles/11939 (дата обращения: 26.12.2022).


[Закрыть]. На материале «Вия» изучают славянскую мифологию и прослеживают её арийские корни. Современные последователи Юнга расшифровали глубинный смысл произведения, выявив представленные в нём архетипы[21]21
  Детальная реконструкция первообразов человеческой психики и мифологии, явленных в произведениях Н. В. Гоголя, в том числе в повести «Вий», содержится в работе: Иваницкий А. И. Архетипы Гоголя // Литературные архетипы и универсалии. М., 2001. С. 248–292.


[Закрыть].

При этом традиционно считается, что Гоголь не сознавал всей глубины своего творения. Просто обработал с присущим ему блеском старинное предание, возникшее из древнего мифа. Так ли это? Так ли прост Гоголь? Так ли прост его бурсак Хома?

Обратимся к имени главного героя. Мы вправе считать это имя значимым, «говорящим»: такова ономастика Гоголя, достойная диссертаций и монографий. Писатели вообще редко дают своим героям случайные имена, но у Гоголя они особенные, часто необычные, удивительные, и уже одной своей необычностью каждое такое имя что-то говорит, что-то добавляет к характеристике персонажа. Иногда же – является единственной его характеристикой, если только оно одно и упомянуто. Сегодня об этом знают школьники. А в 1930-е гг. маститый прозаик и критик Викентий Вересаев задавался вопросом: «И что за “русские” фамилии, – Яичница, Земляника, Коробочка… Держиморда, Неуважай-Корыто, Пробка, Доезжай-Недоедешь? Откуда столько украинцев в русской глуши?..» И ставил диагноз: «Малое знакомство с жизнью, незнание быта…»[22]22
  Вересаев В. В. Как работал Гоголь. М., 1934. С. 64.


[Закрыть]. Повременим смеяться над глухотой исследователя, не расслышавшего в именах гоголевских персонажей того, что сказал ими автор. Наши-то уши в полном порядке?

Итак, философ (то есть бурсак предпоследнего, «философского», класса) Хома Брут. Современный исследователь поэтики Гоголя Юрий Манн считает это имя «странным», «парадоксальным», но не более того: «Странные имена вводит Гоголь и в собственно фантастические произведения. Таково имя Хома Брут», – и в подтверждение своих слов Манн цитирует литературоведа Григория Гуковского: «Это ведь как бы лексический парадокс, сталкивающий противоположное: с одной стороны, бытовое, весьма “прозаическое” Хома (не Фома, а по-народному, по-украински – Хома) – и Брут – высокогероическое имя, символ подвига свободы, возвышенной легенды»[23]23
  Манн Ю. В. Поэтика Гоголя. Вариации к теме. М., 1996. С. 111–112.


[Закрыть]. Далее Манн замечает, что такой же лексический парадокс являет собой имя одного из спутников Хомы – Тиберий Горобець, то есть Воробей. И довольствуясь этим кажущимся сходством (оба лоботряса-бурсака – тёзки знаменитейших римлян!), даже не пытается «вчитаться» в имя главного героя повести.

Наша беда, что не учат нас древним языкам, как учили некогда гоголевских бурсаков и самого Николая Васильевича. Иначе давно бы мы задумались, как пишется на латыни и что означает «высокогероическое» имя предателя и убийцы Цезаря. Brutus. В переводе на русский – «тяжёлый, неуклюжий», в переносном же смысле – «тупой, бессмысленный, глупый»[24]24
  Малинин А. М. Латинско-русский словарь. М., 1961. С. 83.


[Закрыть]. Неплохая характеристика для «философа»!

Но почему Хома? Почему не Остап, не Данило, не Богдан? Не потому ли, что имя Хома созвучно латинскому homo – человек? И тогда получается не такое уж парадоксальное сочетание: «человек тяжёлый», или «человек глупый». Как бы в противовес homo sapiens – «человеку разумному»!

Итак, не бурсак со «странным» именем, а homo brutus, человек тяжеловесный, человек неразумный становится героем гоголевской мистерии. Есть ли этому подтверждение в тексте? Да, есть. Вот диалог сотника и Хомы:

«– А кто был твой отец?

– Не знаю, вельможный пан.

– А мать твоя?

– И матери не знаю. По здравому рассуждению, конечно, была мать; но кто она, и откуда, и когда жила – ей-богу, добродию, не знаю»[25]25
  Здесь и далее текст повести «Вий» цит. по изданию: Гоголь Н. В. Избранные сочинения. В 2 т. Т. 1. М., 1984.


[Закрыть].

Р. Ф. Штейн. Иллюстрация к повести Н. В. Гоголя «Вий». СПб. Издание А. Ф. Маркса. 1901

Зачем Гоголь сделал своего героя круглым сиротой? Чтобы никого не огорчила его безвременная гибель? Или это очередная подсказка читателю? Ведь не в бытовом, а в бытийном смысле не знает (не имеет) биологических отца и матери только первочеловек, олицетворяющий собою род людской, человечество в целом. И в этом контексте противостояние Хомы и Вия обретает поистине вселенский смысл[26]26
  Е. М. Мелетинский обратил внимание на мотив «сиротства» Хомы, но трактовал иначе: «Хома Брут не знает своих родителей. В этом пункте древнейший архетип “сироты” и “одинокого героя” как первопредка… давно уже вытеснен квазиэпическим представлением о потере отъединённым героем связей с почвой…» (Мелетинский Е. М. Р. Ф. Штейн. Иллюстрация к повести Н. В. Гоголя «Вий».


[Закрыть].

Но кто такой (или что такое) сам Вий? И где он является герою? И где проходит начертанный Хомою круг?

В традиционной трактовке Вий – персонаж низшей мифологии восточных славян, повелитель подземного царства, то есть хтоническое божество[27]27
  Хтонические боги (от греч. χθων́ – земля, почва) – божества земли и подземного мира. В народных верованиях играли значительную роль. Трансформация архетипов в русской классической литературе (Космос и Хаос, герой и антигерой) // Литературные архетипы и универсалии. М., 2001. С. 159).


[Закрыть]. Лингвист и фольклорист В. И. Абаев провел параллель между восточнославянским богом, чьё имя он реконструировал как Вей (в украинской огласовке Вiй), и иранским богом-демоном ветра и смерти Vayu. Другой исследователь, А. А. Назаревский, установил ряд соответствий между гоголевским Вием и Касьяном – персонажем украинских народных преданий (таковы смертоносный взгляд, веки до самой земли, близость к подземному миру) и предположил, что имя Вий произошло от украинского названия ресницы или века вместе с ресницами: вiя, вiйка (по-белорусски – вейка)[28]28
  Подробнее о месте Вия в мифологии восточных славян, а также о некоторых параллелях его образу в мифах других этносов см.: Мифы народов мира. Энциклопедия. Т. 1. М., 1987. С. 235–236; Русская фантастическая проза эпохи романтизма (1820–1840 гг.) / Сост. Виролайнен М. Н. и др. Л., 1991 (текст опубликованной в этом сборнике статьи М. Н. Виролайнен и О. Г. Дилакторской о фантастических произведениях Гоголя воспроизведён также на сайте «Русская фантастика». URL: http://www.rusf.ru/rsf-XIX/gogol.htm (дата обращения: 26.12.2022); Волошина Т. А., Астапов С. Н. Языческая мифология славян. Ростов-на-Дону, 1996. С. 187–190.


[Закрыть].

Впрочем, некоторые исследователи (В. Милорадович, В. Гиппиус и др.) склонялись к тому, что образ Вия – плод художественного вымысла автора. В таком случае ссылка Гоголя на украинское «народное предание», пересказанное им «почти в такой же простоте, как слышал», – не более чем литературный приём. Выходит, Николай Васильевич «дописал» свод восточнославянских мифов и тем самым «дополнил» пантеон славянских языческих богов?! Не верится, что столь ответственный к миссии литератора человек решился бы на такую мистификацию. Да ещё вовлёк бы в неё А. О. Смирнову-Россет, из воспоминаний которой следует, что Гоголь мог услышать о Вие от её няни[29]29
  Волошина Т. А., Астапов С. Н. Указ. соч. С. 189.


[Закрыть].

Разноголосицу исследователей скупо итожит современная энциклопедия: «ВИЙ, в восточнославянской мифологии дух, несущий смерть. Имея огромные глаза с тяжёлыми веками, Вий убивает своим взглядом»[30]30
  Большая энциклопедия «Кирилла и Мефодия». М., 2000. Комплект эл. опт. дисков (CD-ROM).


[Закрыть].

Хтонические боги ужасны, часто звероподобны. Страшен и принадлежащий им «нижний» мир. А что мы видим у Гоголя?

Основное действие повести происходит в церкви. Храм Божий – модель мироздания, Космоса. И одновременно – образ человека, микрокосма.

Снова обратимся к тексту: «И вдруг настала тишина в церкви; послышалось вдали волчье завыванье, и скоро раздались тяжелые шаги, звучавшие по церкви; взглянув искоса, увидел он, что ведут какого-то приземистого, дюжего, косолапого человека… Тяжело ступал он, поминутно оступаясь. Длинные веки опущены были до самой земли».

Итак, гоголевский Вий – не зооморфное чудовище, не уродливая химера, а человек. Тяжёлый, неуклюжий, незрячий… Человек тяжеловесный. Человек неразумный. Homo brutus.

То, что явилось герою, зовётся его же именем! Хома Брут встретился с собственным «Я» в его тёмной, первобытной ипостаси. Со своим бессознательным, прорывающим обережной круг обыденных представлений.

И ещё одна подсказка читателю: «“Не гляди!” – шепнул какой-то внутренний голос философу». Внутренний голос – это здравый смысл, система запретов, оберегающая рассудок от чудесного и чудовищного. Но человек сомневающийся (Хома, то есть Фома – не намек ли, помимо прочего, на Фому Неверующего?[31]31
  О маловерии Хомы свидетельствует и лихорадочно рисуемый им обережной круг – атрибут языческой магии. «В гоголевском “Вие” главный герой сражался с силами тьмы… И секретом его спасения был круг, который он рисовал на полу. В этот круг не могли прорваться демоны и чудовища. Это был магический круг! А его магическая сущность заключалась в том, что у человека, а не у Бога оказывается секрет, используя который он может защитить себя от проблем всяческого рода…» (Мохненко Г. В. Казнить нельзя, помиловать! Глава 5. Цит. по интернет-публикации. URL: http://cityofgod.org/li-brary/texts/mokh205.htm (дата обращения: 26.12.2022).


[Закрыть]), человек, не просвещённый светом Истины (недаром Хома – только «философ», а не «богослов»), не может удержаться от соблазна познания, как не мог не вкусить запретный плод Адам, как не могли не оглянуться назад Орфей, выводящий из Аида Эвридику, и жена Лота… «Не вытерпел он и глянул».

Попытка всмотреться в глубины собственного подсознания оборачивается его встречным прорывом на уровень рассудка – в форме ужасных образов, с которыми ум неподготовленного человека не справляется и гибнет. «Бездыханный грянулся он на землю, и тут же вылетел дух из него от страха». Заметьте – в тексте нет ни слова о ранах и увечьях, нанесённых герою накинувшейся на него нечистью. Его никто не убивал – он умер сам по себе. Все случившееся произошло в нём самом, в его голове и сердце. Круг, мысленно начертанный Хомою, отделял его внутренний космос от его же внутреннего хаоса[32]32
  Людям искусства подчас приходится переступать этот круг. Сладок ли хлеб того, кто по роду профессиональной деятельности вынужден будить в себе монстра, вживаясь в образ носителя зла? Известны случаи, когда актёры отказывались играть нелюдь и нежить. А некоторые исполнители «нечестивых» ролей по прошествии времени раскаивались в том, что их сыграли. Так, Наталья Варлей, исполнившая в кинофильме «Вий» роль панночки-ведьмы, после съёмок серьёзно заболела (для сравнения: Линда Блэр, сыгравшая ведьму в «Экзорцисте» Уильяма Фридкина, попала в больницу с тяжёлым психическим расстройством). Впоследствии Варлей призналась: «За эту роль я уже покаялась, получила в церкви прощение и твёрдо уверена, что нельзя заглядывать туда, куда смертным вход воспрещён» (Романенкова Е., Алексеева Т. Смертельное кино // Теленеделя. 2000.№ 7. Цит. по интернет-публикации «Игра в смерть приводит к смерти». URL: http://zapiski-rep.sitecity.ru/ltext_1112152723.phtml?p_ident=ltext_1112152723.p_1612014853 (дата обращения: 26.12.2022).


[Закрыть].

Не к такому ли пониманию человека дал ключ в наивной, на первый взгляд, повести-сказке Николай Васильевич Гоголь? И пометил этот ключик «странным» именем своего героя.

…Зигмунд Фрейд и Карл Густав Юнг написали свои учёные книги уже в XX в.

Леденящие душу картины. Русский классик у истоков жанра хоррор

К числу именитых отечественных авторов, отдавших дань чудесному и ужасному, исследователями относятся А. С. Пушкин и Н. В. Гоголь, М. Ю. Лермонтов и А. А. Бестужев-Марлинский, Антоний Погорельский и В. Ф. Одоевский, О. М. Сомов и А. К. Толстой[33]33
  Подробнее см.: Женевский Владислав. Хоррор в русской литературе (часть I) // DARKER. 2012. № 9. URL: http://darkermagazine.ru/page/horror-v-russkoj-literature-chast-i (дата обращения: 26.12.2022).


[Закрыть]. С этим перечнем трудно не согласиться. А вот младший их современник, Николай Алексеевич Некрасов, называется в этом ряду значительно реже. С таким положением дел соглашаться не стоит: он вправе рассчитывать на законное место у истоков означенного жанра. Причём благодаря не только своей прозе, ныне полузабытой.

Что касается «массовой» беллетристики, тут вопросов нет: к литературе ужасов отдельными эпизодами примыкает авантюрный роман-фельетон «Мёртвое озеро»[34]34
  О месте этого произведения в отечественной словесности см.: Шпилевая Г. А. Динамика прозы Н. А. Некрасова: художественный метод и стиль, жанр и межродовые отношения. Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук. Воронеж, 2006. URL: http://cheloveknauka.com/dinamika-prozy-n-a-nekrasova-hudozhestvennyy-metod-i-stil-zhanr-i-mezhrodovye-otnosheniya.


[Закрыть]. Его Николай Алексеевич написал совместно со своей гражданской женой Авдотьей Яковлевной Панаевой и опубликовал в журнале «Современник» в 1851 г. с подписями «Н. Н. Станицкий и Н. А. Некрасов». Но поэзия?..

Приведу показательные фрагменты из двух безусловно хрестоматийных стихотворных произведений.

Железная дорога

(Отрывки)

 
Прямо дороженька: насыпи узкие,
Столбики, рельсы, мосты.
А по бокам-то всё косточки русские…
Сколько их! Ванечка, знаешь ли ты?
 
 
Чу! восклицанья послышались грозные!
Топот и скрежет зубов;
Тень набежала на стекла морозные…
Что там? Толпа мертвецов!
 
 
То обгоняют дорогу чугунную,
То сторонами бегут.
Слышишь ты пение?.. «В ночь эту лунную
Любо нам видеть свой труд! <…>
 
 
Братья! Вы наши плоды пожинаете!
Нам же в земле истлевать суждено…
Всё ли нас, бедных, добром поминаете
Или забыли давно?..»
 

Жутковатая картина, не правда ли? Сколько раз варьировался в кино подобный эпизод: мчащийся поезд – и толпа пустившихся вдогонку мертвецов!

Дав общий план, поэт (вполне «по-киношному» – за треть века до появления кинематографа) фокусирует внимание читателя на портрете одного из рабочих.

 
…Видишь, стоит, изможден лихорадкою,
Высокорослый больной белорус:
 
 
Губы бескровные, веки упавшие,
Язвы на тощих руках,
Вечно в воде по колено стоявшие
Ноги опухли; колтун в волосах;
 
 
Ямою грудь, что на заступ старательно
Изо дня в день налегала весь век…
Ты приглядись к нему, Ваня, внимательно:
Трудно свой хлеб добывал человек!
 
 
Не разогнул свою спину горбатую
Он и теперь еще: тупо молчит
И механически ржавой лопатою
Мерзлую землю долбит![35]35
  Здесь и далее стихотворения цит. по изданию: Некрасов Н. А. Полное собрание сочинений и писем в пятнадцати томах. Том второй. Стихотворения 1855–1866 гг. Л., 1981.


[Закрыть]
 

Стихотворение написано в 1864 г. Через много лет создатели кинокартин с восстающими мертвецами именно так начнут изображать их: изъязвлённое тело, скрюченная поза, взлохмаченные волосы, однообразные отрывистые движения. Не зачитывались ли создатели таких фильмов Некрасовым? Шучу, разумеется, но в каждой шутке… Российский кинорежиссёр, сценарист и продюсер Тимур Бекмамбетов, успешно сотрудничающий с американской «фабрикой грёз», категоричен: «Вся творческая часть Голливуда – это внуки и правнуки выходцев из России. Я не преувеличиваю. И это не только братья Уорнеры, открывшие киностудию Warner Brothers, и Михаил Чехов, которых вспоминают чаще других…»[36]36
  Бекмамбетов Тимур. Весь Голливуд – это потомки выходцев из России / Интервью // Известия. 2016, 8 сентября.


[Закрыть] Конечно, Тимур Нурбахытович полемически сгущает краски. Да и не одним Голливудом живо киноискусство, включая «ужасные» картины. Например, впечатляющих успехов достигли на этом поприще японские и южно-корейские мастера. Есть ли у них российские корни, большой вопрос, но интерес к русской литературе, бесспорно, имеется. А русская литература стержневым своим корнем уходит в отечественный фольклор. Довольно жуткий, как, впрочем, и фольклор других народов, если знакомиться с ним в оригинальных записях, а не в адаптированных для детей переложениях.

Фольклорными мотивами, отзвуками дохристианских мифов – как славянских, так и античных – пронизана самая замечательная и самая загадочная поэма Н. А. Некрасова.

Мороз, Красный нос

(Отрывок)

XXX

 
Не ветер бушует над бором,
Не с гор побежали ручьи,
Мороз-воевода дозором
Обходит владенья свои.
 
 
Глядит – хорошо ли метели
Лесные тропы занесли,
И нет ли где трещины, щели
И нет ли где голой земли?
 
 
Пушисты ли сосен вершины,
Красив ли узор на дубах?
И крепко ли скованы льдины
В великих и малых водах?
 
 
Идет – по деревьям шагает,
Трещит по замерзлой воде,
И яркое солнце играет
В косматой его бороде.
 

Эти строки мы помним с раннего детства. Но всем ли памятно продолжение – песенный монолог «седого парня» Мороза, обращённый к вдовице Дарье?

 
Дорога везде чародею,
Чу! ближе подходит, седой.
И вдруг очутился над нею,
Над самой ее головой!
 
 
Забравшись на сосну большую,
По веточкам палицей бьет
И сам про себя удалую,
Хвастливую песню поет:
 

XXXI

 
– Вглядись, молодица, смелее,
Каков воевода Мороз!
Навряд тебе парня сильнее
И краше видать привелось?
 
 
Метели, снега и туманы
Покорны морозу всегда,
Пойду на моря-окияны —
Построю дворцы изо льда.
 
 
Задумаю – реки большие
Надолго упрячу под гнет,
Построю мосты ледяные,
Каких не построит народ.
 
 
Где быстрые, шумные воды
Недавно свободно текли, —
Сегодня прошли пешеходы,
Обозы с товаром прошли.
 
 
Люблю я в глубоких могилах
Покойников в иней рядить,
И кровь вымораживать в жилах,
И мозг в голове леденить.[37]37
  Здесь и далее текст поэмы цит. по изданию: Некрасов Н. А. Полное собрание сочинений и писем в пятнадцати томах. Том четвертый. Поэмы 1855–1877 гг. Л., 1982.


[Закрыть]
 

Каково? По сюжету, эти шокирующие подробности, казалось бы, необязательны. Сочинитель желает напугать читателя? Логично: таково требование жанра. Но одновременно здесь подсказка, ключ к пониманию истинной сути «рачительного» хозяина зимних владений. Он – повелитель царства мёртвых, владыка загробного мира.

Обложка отдельного издания поэмы «Мороз, Красный нос». 1872. Рис. Елизаветы Бём

Автор ограничивается одной жутковатой строфой: нагнетать ужасы ни к чему, поэма и без того мрачна. Событийная канва разворачивается вокруг болезни и смерти крестьянина Прокла, мужа Дарьи. Подробно описываются варварские попытки его излечить, похороны и страдания героини. В форме её воспоминания рассказывается ещё об одном погребении – молодой монахини, насельницы той обители, где побывала Дарья в надежде на помощь чудотворной иконы. Гнетущую атмосферу повествования о череде смертей несколько разряжают авторские отступления. Но даже в знаменитой вставной оде «Есть женщины в русских селеньях…» звучит мотив нечаянного несчастья: чтобы охарактеризовать ярче «тип величавой славянки», поэт привлекает фактор беды, крайние, форс-мажорные обстоятельства: «В игре ее конный не словит, / В беде не сробеет – спасет: / Коня на скаку остановит, / В горящую избу войдет!» (Вам приходилось присутствовать при деревенском пожаре?)

Характерна лексика поэмы: слова «смерть», «мёртвый», «умирать» и производные встречаются в ней 12 раз, «покойник» и «покойница» – семь, «могила» и «могильный» – также семь, «гроб» и «гробовой» – 11 раз. А ещё «саван», «кладбище», «похоронный»… Печален исповедальный зачин, где поэт обращается к своей сестре Анне: «Пусть я не был бойцом без упрека, / Но я силы в себе сознавал, / Я во многое верил глубоко, / А теперь – мне пора умирать…» Нерадостен и лирический итог: «Ни звука! Душа умирает / Для скорби, для страсти. Стоишь / И чувствуешь, как покоряет / Ее эта мертвая тишь».

В советское время жанр хоррор объявлялся чужеродным. В объёмистом справочнике «Кино: Энциклопедический словарь» фильмы ужасов определяются как «тематически обширный и разнообразный круг произведений буржуазного кинематографа, изображающих явления загадочные, анормальные, сверхъестественные с установкой на то, чтобы вызвать у зрителей чувство страха. В западной критической литературе значительную часть этой кинопродукции относят к фантастике, обозначая ее “weird fiction” – жуткая, сверхъестественная фантастика, в отличие от “science fiction” – фантастики научной»[38]38
  Кино: Энциклопедический словарь. М., 1987. С. 450. Цит. с заменой сокращений слов на их полную форму.


[Закрыть]. Так что классический «ужастик» «Вий» считался киносказкой, только более страшной, чем ленты с Бабой Ягой, Змеем Горынычем и Кощеем Бессмертным. А повести о нечисти и нежити романтиков XIX в. и символистов XX столетия занимали жанровый диапазон между литературной сказкой и «ненаучной» фантастикой.

«Сказочным» представлялся исследователям и образ некрасовского «воеводы Мороза». Литературовед В. А. Сапогов, проанализировав фольклорные мотивы и жанровые особенности «Мороза, Красного носа», пришёл к выводу, что в основе произведения «лежит балладный сюжет, это – разросшаяся баллада или поэма типа баллады. <…> Так же, как и в поэме, ведущий балладный признак – событийность. <…> Другим важнейшим жанровым признаком баллады является наличие в ней чудесного, фантастического, ужасного»[39]39
  Сапогов В. А. Анализ художественного произведения: Поэма Н. А. Некрасова «Мороз, Красный нос». Пособие по спецкурсу. Ярославль, 1980. С. 44–45.


[Закрыть]. О том, что эта «разросшаяся баллада» и есть во многом произведение жанра хоррор, что чародей Мороз, который пытается овладеть Дарьей, приняв облик её опочившего мужа, – персонаж демонический, прямо советское литературоведение, по понятным причинам, не говорило. Но читатель догадлив…

Финал у поэмы открытый: «А Дарья стояла и стыла / В своем заколдованном сне…» (Эти строки и впрямь завораживают безукоризненной звукописью.) Первоначальную редакцию завершал эпилог, в котором героиня приходит в себя, разбуженная троекратным ржанием коня: «…Она не погибла. Лукавый / Хотел погубить, но не мог. / Служивший семейству со славой / Савраска и тут ей помог…» Здесь, как видим, «сказочный» Мороз назван своим родовым именем: «лукавый», то есть бес. Далее в эпилоге, отмечают современные исследователи, «возникает намек на некую тайную близость уже пришедшей в сознание героини с неведомым чародеем-инкубом:

 
И тайной навеки осталось,
Что делала в роще она.
Лишь Дарьюшка после боялась
В лесу оставаться одна,
 
 
Да долго румянец багровый
Вдове позабыть не давал,
Как жарко Морозко суровый
Ее под сосной цаловал…
 

<…> Намек на “тайну”, которая и со временем не перестала бы мучить героиню (если бы эпилог был оставлен как часть текста), предполагал знание широкими читательскими кругами архаических, частично отраженных в фольклоре представлений о соблазнении человеческих существ нежитью».[40]40
  Ромащенко С. А., Жиличев П. Е. О морозе, смерти и «заколдованном сне» (коннотативный объем ключевого эпизода поэмы Н. А. Некрасова «Мороз, Красный нос») // Новосибирский государственный педагогический университет. Сибирский филологический журнал. 2015. № 3.


[Закрыть]

Полагаю, что автор отказался от эпилога не потому, что усомнился в эрудиции читателей. «Хэппи-энд», устраняя мучительную недосказанность повествования, вместе с тем превращал высокую трагедию сильной женщины, убитой отчаянием и не желающей больше бороться, в комичный рассказ о поселянке, едва спасшейся от преследования демона-инкуба. В окончательной редакции поэмы не показано посрамление беса, но не явлено и его торжество. Забытьё продолжается, чары не развеяны, однако жизнь в округе не замерла: «…Послышался шорох случайный – / Вершинами белка идет. / Ком снегу она уронила / На Дарью, прыгнув по сосне. / А Дарья стояла и стыла / В своем заколдованном сне…» В этом холодном мире надежда всё ещё теплится…

Задуманная осенью 1862 г., поэма «Мороз, Красный нос» была завершена в январе 1864-го. Подробную разработку в ней смертной темы предваряют относящиеся к 1861 г. стихотворения о кончине соратников поэта: «На смерть Шевченко» и «20 ноября 1861»; о погребении неотпетого стрелка: «Похороны»; об ожидании собственного ухода: «Что ни год – уменьшаются силы…». Стихотворение «20 ноября 1861», написанное сразу же после похорон Н. А. Добролюбова, интересно, помимо прочего, деталями и лексикой, которые вскоре почти буквально повторятся в сюжетной линии с лесным чародеем: «Ты схоронен в морозы трескучие… / Ты лежишь как сейчас похороненный, / Только словно длинней и белей / Пальцы рук, на груди твоей сложенных, / Да сквозь землю проникнувшим инеем / Убелил твои кудри мороз, / Да следы наложили чуть видные / Поцалуи суровой зимы / На уста твои плотно сомкнутые / И на впалые очи твои…»

Надо ли удивляться пристальному вниманию литератора, который только что перешагнул сорокалетний рубеж, а незадолго до этого перенёс тяжёлую болезнь, к страшному в жизни, включая самое ужасное – смерть? Его учителя также отдали дань погребальной атрибутике и загробной мистике. Некрасов – знаток народного творчества, ценитель Пушкина и приверженец Гоголя. В числе старших его современников – Эдгар По, В. Ф. Одоевский (первым представивший литературный образ фольклорного Мороза) и А. К. Толстой. И неважно, в каком объёме была доступна Некрасову мистическая фантастика отечественных и зарубежных коллег (так, при его жизни была опубликована лишь одна «ужасная» повесть А. К. Толстого – «Упырь»). Воздух, которым дышали писатели-романтики (а позже – символисты), был общий. Леденящий душу воздух грозовой поры – эпохи индустриальных и социальных революций, реформ и кризисов… В том же эпохальном 1861 г. Некрасов пишет стихотворение «Свобода» – с такими пророческими строками: «В этих фантазиях много ошибок: / Ум человеческий тонок и гибок, / Знаю, на место сетей крепостных / Люди придумали много иных…»

Переживая третий по счёту промышленный переворот, который принято называть «цифровой революцией» (со своими «иными сетями»), или «Индустрией 3.0», и стоя уже на пороге «Индустрии 4.0» – с роботизацией всего и вся, с устранением человека из многих сфер производства[41]41
  Комиссаров Алексей. Четвёртая промышленная революция // Ведомости. № 3938 (14 октября 2015).


[Закрыть], мы тоже дышим этим воздухом. И продолжает расти число фантасмагорий, где сублимируется подавляемый нами страх – перед истинными демонами цивилизации.