Текст книги "Конец лета"

Глава 11

На этот раз Исак не опоздал. Но пришел впритык, так что пропустил и кофе с булочками, и разговоры о погоде. В понедельник он не появился, и Вероника с нетерпением ждала его всю рабочую неделю. Помечала дни, пыталась сосредоточиться на остальной группе. Судя по физиономии Рууда – с переменным успехом.

Завсегдатаи пятничной группы уже уселись в кружок – все, кроме Ларса. Рууд звонил ему, объяснил, что пустит его обратно не раньше чем через месяц. Ларс воспринял новость не сказать, чтобы хорошо. Обвинял в случившемся Веронику, причем в таких выражениях, что Рууд отказался их повторить.

Исак уселся на тот же стул, что и в прошлый раз, приветливо кивнул ей. Глаза были синее, чем ей запомнилось. Он улыбался, и Вероника заметила, что улыбается в ответ.

– Добро пожаловать, – сказала она, мелко дыша.

– Спасибо.

Исак продолжал смотреть на нее, подавшись вперед. Он уже собрался что-то сказать, но тут словно из ниоткуда вынырнул Рууд и поставил свой стул рядом с ней.

– Вот, решил посидеть сегодня с вами. Все в порядке, – не столько спросил, сколько констатировал Рууд.

– Конечно. – Она снова повернулась к Исаку, но тот выпрямил спину и отвернулся. Черт, черт! Вероника постаралась скрыть раздражение от Рууда.

Сеанс проходил хорошо, во всяком случае внешне. Участники говорили о своем горе; время от времени, если человеку требовалась помощь, Вероника задавала вопросы. Ручка, как прежде, шуршала по страницам блокнота, но она перестала быть эффективным орудием. Она больше не впитывала горе и боль, а только скакала по странице, и привычный кайф от услышанных рассказов не приходил.

Разочарование нарастало; Вероника поймала себя на желании, чтобы другие участники поскорее отговорили свое и она передала бы слово Исаку. Из-за Рууда приходилось следовать рутине, сдерживать себя, позволять другим выговориться до конца. Лейф, бизнесмен лет пятидесяти, потерявший всю семью в автокатастрофе, отнял слишком много времени. Пока он плакал и шмыгал носом, драгоценные минуты уходили, и когда Вероника произносила слова поддержки, ей пришлось сильно постараться, чтобы в голосе не прозвучало нетерпения.

Когда наконец настала очередь Исака, стрелке стенных часов оставалось щелкнуть всего несколько раз. Вероника быстро нашла чистую страницу в блокноте, чувствуя, как дрожат руки.

– Здравствуйте, меня зовут Исак. – Как и в прошлый раз, Исак не назвал своей фамилии. – В детстве я потерял лучшего друга. Он пропал без вести, а я так и не узнал, что с ним случилось. С тех пор я много думал о нем. Он до сих пор иногда снится мне.

Кажется, Исак выговорился до конца: он заозирался, ожидая обычных сочувствующих кивков.

– О чем эти сны? – Вероника постаралась, чтобы ее голос звучал нейтрально, хотя сердце в груди гулко билось о лед.

– О разном. – Исак пожал плечами, взглянул ей в глаза.

– Можешь привести пример?

Двусмысленный вопрос. Его вполне можно было истолковать как вопрос о чувствах, однако, как Вероника и надеялась, Исак понял ее неверно. Он стал выкладывать подробности, ей даже не пришлось задавать наводящие вопросы.

– Иногда мне снится, что мы играем в прятки у него в саду.

Его улыбка была улыбкой обращенного в себя человека; Исак смотрел в пол и в сторону, словно воспоминания плыли по серому ковролину, как по экрану.

– Сад очень большой, во всяком случае, мне так помнится. Заросший, почти лес. Я закрываю глаза и считаю до ста. Слышу, в какую сторону он бежит, как свистит ветер, как трещат ветки, когда он пробегает между кустов. – Исак замолчал, снова поднял глаза.

– А потом? – спросила Вероника. В горле пересохло, пульс царапал глотку. Рууд поглядел в ее сторону. Она перешла границу, но уже не могла остановиться.

– Вот я досчитал до ста, ищу, но не могу найти его, хотя ищу везде, где мы обычно прячемся. В дупле вяза, в шалаше, который его брат с сестрой устроили на старом дереве, даже на сеновале. Потом я сдаюсь и начинаю звать его. Зову, зову…

Исак перевел дух. Тишина сгустилась, все взгляды были прикованы к нему. Ручка Вероники давно уже замерла, и на какой-то миг ей показалось, что следом за ручкой остановилось и ее сердце. Исак медленно открыл рот, словно собирался закричать, как во сне.

Минутная стрелка на часах громко щелкнула, возвестив: сессия окончена. Но Вероника этого не заметила. Исак пытался поймать ее взгляд. Его губы двигались, словно беззвучно произнося какое-то слово. Два тихих слога, таких знакомых. От которых по броне ее бдительности пошла трещина.

Бил-ли!

Вероника словно примерзла к месту. Она не могла ни заговорить, ни пошевелиться. Через несколько секунд на выручку ей пришел Рууд.

– Ну что же, спасибо за рассказ, Исак. На сегодня достаточно.

Заскрежетали стулья – участники группы вставали, но лишь когда Рууд положил руку ей на плечо и спросил, как она себя чувствует, оцепенение отпустило. Не отвечая Рууду, Вероника вскочила и на ватных ногах двинулась к двери.

– Вероника! – позвал Рууд, но ей было наплевать на него. Надо догнать Исака, надо узнать больше.

На ступеньках предвечернее солнце ослепило ее, заставило заслонить глаза рукой.

Кто-то проехал мимо. Мотоцикл взревел и скрылся в закатном свете.

Глава 12
Лето 1983 года

Началось все хорошо. Бритт, одна из его секретарш, забронировала под пресс-конференцию маленький актовый зал средней школы, где по пятницам иногда показывали кино. О своем желании присутствовать заявили четырнадцать репортеров и фотографов, но за час до начала пресс-конференции на разворотную площадку перед школой вдруг свернул автобус радиокомпании. Техники выставили антенны и принялись носиться с проводами туда-сюда, бомбардируя школьного сторожа вопросами насчет трансформаторов и трехфазных соединений. По поселку загадочным образом распространилось лихорадочное возбуждение, и за полчаса до назначенного времени перед актовым залом уже выстроилась целая очередь.

Монсон не ожидал, что обитатели поселка настолько заинтересуются пресс-конференцией, а потому не отдал своим людям распоряжений кого-то не пускать. И вот теперь он стоял вовсе не перед двумя рядами стульев, занятых репортерами: перед ним волновался набитый под завязку актовый зал, желающие услышать его слова теснились даже в дверном проеме. В зальчике было, наверное, градусов тридцать, не меньше, и первые ручейки пота заструились у Монсона между лопатками, еще когда он только выходил на небольшую сцену. Прожекторы под потолком светили в глаза, отчего трудно было различить людей, сидевших дальше первого ряда. Монсон мог рассмотреть только сосредоточенное, напряженное выражение на лицах.

Он откашлялся и глянул в свои записи. Неловкие чиновничьи слова, которые он разучивал перед зеркалом. Сверкнула фотовспышка, потом еще. Мужчина с большой телекамерой на плече сделал несколько шагов вперед.

– Как вам известно, прошло уже больше недели с тех пор, как пропал Билли Нильсон. – Монсон перевел дух. Полыхнула еще одна вспышка. – Мы провели масштабные розыскные работы, но в данный момент подобные вложения сил и времени уже не могут рассматриваться как обоснованные.

Он хотел не делать пауз, не ждать реакции публики. И все же остановился. По залу пронесся шум, перерос в ропот.

– Поэтому я принял решение прекратить поиски, – продолжил Монсон. – Однако следствие продолжает разрабатывать другие версии.

– Вы все еще считаете, что Билли мог заблудиться? – выкрикнул кто-то с первого ряда.

Монсон попытался рассмотреть спросившего, но его ослепили вспышки.

– Ну… Мы работаем непредвзято и не исключаем никаких сценариев.

Ропот перешел в гул.

– Как по-вашему, мальчика могли похитить? – выкрикнул другой журналист.

– Как я уже сказал… – Монсон почувствовал, что рубашка прилипает к спине. Он поднял руки, чтобы утихомирить публику. – Как я уже сказал, мы работаем непредвзя…

– У вас есть подозреваемый? – прервал его кто-то. Монсон заслонил глаза от света, пытаясь понять, кто задал вопрос. Очередной журналист?

– У н-нас…

– Разумеется, подозреваемый есть. Весь, мать его, поселок знает, кто это сделал! Вопрос только в том, почему Томми Роот до сих пор на свободе.

Монсон моментально узнал этот голос. Харальд Аронсон. Он не успел ответить: шум все нарастал, люди кричали, соглашаясь с Аронсоном. Кое-кто из журналистов встал и протиснулся поближе к сцене, чтобы было лучше слышно.

Монсон снова поднял руки, прося людей сесть, чтобы он мог отвечать на вопросы по одному. Напрасно. Его, кажется, никто уже не слушал. Люди выкрикивали вопросы, вопросы перемежались утверждениями.

– Так у вас нет подозреваемого?

– Арестуйте этого дьявола, Монсон!

– Какую гипотезу вы сейчас разрабатываете?

– Рооту доверять нельзя! Скользкий черт!

– Идет ли речь о шантаже?

– Мы боимся выпускать детей на улицу, пока он на свободе!

– Считаете ли вы, что Билли еще жив?

Монсон понял, что потерял контроль над ситуацией, и счел за лучшее прекратить пресс-конференцию.

– Вот дерьмо, – бурчал он себе под нос, покидая сцену под прикрытием своего самого надежного полицейского. – Вот же чертово дерьмище!

Глава 13

Вероника не была хорошей дочерью. И хорошей сестрой не была. Домашний телефон Маттиаса она помнила настолько плохо, что, собираясь позвонить брату, всякий раз перелистывала затрепанную записную книжку, чтобы уточнить номер.

В год, когда пропал Билли и умерла мама, ей исполнилось четырнадцать, а Маттиасу – шестнадцать. Они росли в районе, который Маттиас когда-то окрестил Страной теней. Веронике нравилось это выражение, она вертела его так и сяк. Лишь много лет спустя она поняла, что брат, должно быть, услышал его в каком-то фильме.

Страна теней огромна, но ее редко показывают в новостях, если только там не произошло что-нибудь ужасное. В остальное время она прячется за названием станции, которое со свистом проносится мимо окон поезда, или ответвлением дороги, на которое никто никогда не сворачивает. Полузнакомые места из тех, что минуешь, спеша попасть куда-нибудь еще.

В Стране теней бывают люди двух типов, говорил Маттиас. Те, кто уезжает, и те, кто остается. Они с Вероникой уедут при первой возможности.

В восемнадцать лет Маттиас поступил в Полицейскую школу в Стокгольме, оказавшись одним из самых младших на своем курсе. И на долгих два года оставил Веронику в большом доме один на один с отцом и пустыми комнатами. Она злилась на брата. Но все же с нетерпением ждала его приездов домой на выходные. Ждала его рассказов о квартире в Стокгольме, где они будут жить вместе, о вещах, которые станут делать вместе. Она считала дни до его выпуска, отмечала их в блокноте, как заключенный отмечает дни до освобождения.

– ДаслушаюСесилияНильсон!

Голос в телефонной трубке походил на возглас радости. Сесилия, невестка Вероники. Первая и единственная девушка Маттиаса. Несмотря ни на что, Сесилии удалось сохранить их отношения, когда брат переехал. Она быстро соображала, ничего не требовала, предоставляла постель и объятия, когда ему того хотелось. А Маттиас оказался достаточно глуп, чтобы хотеть.

Когда в блокноте оставалось зачеркнуть всего пять дней, Вероника, стоя на ступенях церкви, бросала рисовые зерна на мундир Маттиаса и платье Сесилии, наводившее на мысли о торте. Блестящая белая ткань на слегка округлившемся животе. Маттиас быстро получил место в полицейском участке поселка, а дядя Харальд подарил ему на свадьбу домик в ряду типовой застройки. Свадебная фотография лежала где-то на дне коробки, стоявшей в чулане, но Веронике не нужно было доставать ее, чтобы вспомнить: выражение лица у Маттиаса на ней было таким же, как на старой семейной фотографии. Потому что Маттиас – послушный мальчик.

Через неделю Вероника собрала сумку, и все осталось у нее за спиной. Страна теней, мама, папа, Билли. И Маттиас.

– Здравствуй, это Вероника. – Запах алкоголя ударил в телефонную трубку.

Молчание на пару секунд затянулось.

– Вера, – пояснила Вероника.

– А-а-а, здравствуй! Я тебя не узнала.

Вранье, конечно. Невестка в своей пассивно-агрессивной манере дала понять, что их речь теперь звучит по-разному. Это тоже было частью игры, как и то, что Сесилия вынудила Веронику представиться именем, которым сама Вероника не называла себя больше пятнадцати лет.

– Маттиас дома? – спросила Вероника, пока невестка не завела предсказуемые речи о том, что Вероника долго не звонила (правда) и что девочки так скучают по своей тете (чистой воды вранье).

Сесилия глубоко вздохнула, явно раздраженная тем, что ее опередили.

– Сверхурочная работа. Большое расследование, вместе с городской полицией. Франсен доверил Маттиасу почти все. Он в следующем году уходит.

– Маттиас? – Вероника тут же сама поняла, что ошиблась. Все из-за алкоголя и гормонов стресса, водивших хоровод у нее в мозгах.

– Нет. Франсен, конечно. Ранняя пенсия. – Сесилия усмехнулась, довольная, что вернула себе преимущество. – Маттиас займет его место, станет самым молодым начальником местного полицейского участка. Во всей Швеции!

– Здорово, – пробормотала Вероника. – Ты не знаешь, как с ним связаться? Мне надо поговорить с ним, это срочно.

– Ты не пробовала звонить по мобильному? Или у тебя нет номера брата? – Сесилия, естественно, знала ответ на вопрос еще до того, как задала его. Один-ноль в пользу надежной, ответственной жены.

– Нет. Я была бы признательна, если бы ты мне его продиктовала. – Веронике пришлось проглотить горькую пилюлю.

Маттиас ответил после третьего гудка. Вероника удивилась, услышав жесткий взрослый голос. Брат, однако, все же смягчился, поняв, кто звонит. – Привет, Вера. Я не знал, что у тебя есть этот номер. – Кажется, Маттиас был рад ее звонку. Хотя бы немного. – Сесилия дала. Я не помешала? – Мы сейчас как раз ведем наблюдение. Думаю, что до полуночи ничего не случится. Как дела? Давненько не виделись. – Хорошо. – Вероника сама услышала фальшь в своем голосе. Брат тоже. – Что-то случилось?

Вероника глубоко вдохнула, собралась. – Ты помнишь Исака Шёлина? – Кого?

– Закадычного приятеля Билли… – От имени младшего брата лед в груди, как всегда, пошел трещинами.

– Смутно. А что?

– Мне кажется, я недавно его видела.

– Как это? – В голос брата вернулись полицейские нотки.

– Хочешь верь, хочешь не верь, но он пришел в мою группу. Проживание горя.

– А откуда ты знаешь, что это именно тот Исак Шёлин?

– Я этого и не знаю. Но учитывая, что он рассказывал… кем еще он может быть?

Несколько секунд они молчали. Потом голос Маттиаса зазвучал так, будто брат поднес телефон ближе ко рту.

– Что он говорил?

– Что в детстве потерял своего лучшего друга. Что друг пропал без вести, а потом жизнь так и не вошла в колею. Рассказывал про наш сад, про дуплистый вяз, шалаш на дереве, сарай. – Пытаясь остановить поток слов, она отпила из бокала и отвела трубку подальше, чтобы Маттиас не услышал, как она глотает.

– Он упоминал про Билли? Говорил, что речь о нем?

– Не напрямую.

– В каком смысле? – Вопрос последовал так быстро, что Вероника не успела собраться с мыслями.

– Другой участник спросил, говорит ли он про Билли, но Исак не сказал ни да, ни нет.

– Значит, ты не уверена?

– Не уверена в чем? – Мозг снова напряженно работал.

– Что это был Исак Шёлин. И что речь действительно шла о Билли.

Вероника не ответила. Ее брат-полицейский всегда неумолимо разоблачал нестыковки в рассказах. Даже то непроизнесенное слово, которое померещилось ей на губах Исака, ничего не изменит, так что она не стала о нем упоминать. Вероника знала, что скажет Маттиас. Догадка – не доказательство. Предположение – не то же, что факты.

Однако вместо сухой полицейской констатации последовал новый вопрос. Вопрос, который сбил ее с толку. Вопрос, который она не успела себе задать.

– Думаешь, он знает, кто ты?

Вероника помолчала – ей пришлось задуматься.

– Понятия не имею. Откуда бы? Я сменила имя, никто в поселке не знает, ни где я живу, ни где я работаю.

Даже моя собственная семья, прибавила она про себя.

Маттиас хмыкнул, и она поняла, о чем он подумал. Полицейские не верят в случайные совпадения.

– Как он выглядел? – спросил Маттиас.

– Светлые волосы, средней длины. Голубые глаза.

– А возраст?

– Около двадцати пяти, как… – Она запнулась на полуслове, и Маттиас закончил за нее:

– Как было бы Билли.

Несколько секунд они молчали. Вероника услышала, как брат поерзал на сиденье, потом затрещала рация.

– Мне пора, – сказал Маттиас. Сказал сердито, словно ему хотелось бы продолжить разговор. – Шёлины давно переехали, но я узнаю, куда.

– Спасибо.

Где-то рядом с Маттиасом снова затрещала рация. Открылась дверца машины, послышался женский шепот.

– Мне пора, – повторил Маттиас. – Держись подальше от этого Исака, пока я не выясню, кто он такой и что ему надо. Вдруг это журналист, который хочет втереться к тебе в доверие, а то и хуже – какой-нибудь псих. Почти двадцать лет прошло. На годовщины люди иногда начинают куролесить.

– Ладно.

– Хорошо. Береги себя, Вера. Я наведу справки и позвоню тебе, как только что-нибудь узнаю. Как здорово, что ты позвонила.

Разговор вдруг прервался, так что Веронике не пришлось придумывать подходящий ответ.

Она вернула телефон на базу. Подойдя к окну, допила вино. Взгляд упал на место, где в тот вечер стоял курильщик. Огонька сигареты не видно. Странно; Вероника почувствовала себя немного обманутой.

Она уже собиралась опустить жалюзи, когда вдруг заметила, что что-то движется прямо под ее окном. Она даже не успела испугаться. Какой-то зверь осторожно вышел из тени, опустив нос к земле.

Сначала Вероника подумала, что это собака, но вот зверь оказался в конусе света от уличного фонаря. Остановился, задрал морду к ее окну и склонил голову набок, словно смотрел прямо на нее.

Черный нос, белая грудь, рыжий мех.

Лиса.

Глава 14
Лето 1983 года

Монсон добрался до своего кирпичного дома на Альгатан лишь к десяти вечера. Вертушка-ороситель у болтливого соседа была включена, и Монсону показалось, что за аккуратно подстриженными кустами туи, возле гаражной дорожки, кто-то ходит. Монсон ускорил шаг.

Он оставался в участке, пока не завершился выпуск «Актуэлльт»; наконец кадры с провальной пресс-конференции показали в последний раз. Как Монсон и ожидал, полицмейстер лена позвонил уже через несколько минут. Погладил по шерсти: дал понять, что выделил своих следователей ему в помощь. Монсон вежливо поблагодарил. Сказал, что ждет не дождется сотрудничества с уголовной полицией лена и что, конечно, с благодарностью примет любую помощь, главное – распутать дело. Но он понимал, что все это значит в действительности. У него забирают дело Билли. Его дело.

Малин ждала его на кухне. Она приготовила горячие бутерброды – наверное, сунула их в духовку, как только услышала шум его машины. От аромата расплавившегося сыра, ананаса и ветчины заурчало в желудке, и Монсон вспомнил, что последний раз ел в обед. Он опустился на стул и отпил молока из стакана, который жена поставила возле его тарелки.

– Мальчики спят?

Малин кивнула.

– Хотели дождаться тебя, но я сказала, что ты вернешься поздно. Юхан просил его разбудить, он собирался рассказать тебе о матче.

– Ага. Как все прошло? – Сказать по правде, Монсон понятия не имел, о каком матче речь. Он подозревал, что жена это понимает, просто подыгрывает ему.

– Два-ноль. Один гол забил он.

– Здорово. А Якуб?

Малин скривилась, и Монсон тут же все понял. Вздохнул.

– Опять?

– Он же молчит. Просто заперся у себя в комнате.

– Хм-м. – Монсон выпил еще молока. – И кто?

– Наверняка та же банда, что в прошлый раз. Оба парня Торгаша, Патрик Бринк и еще один.

– Давай я позвоню родителям? Сёрен же не дурак, Улле Бринк тоже. В общем и целом.

– Вряд ли поможет. Сейчас, во всяком случае.

– Может, и не поможет, – проворчал Монсон.

Дети всего лишь повторяют то, что говорят за обедом родители, подумал он. А родители говорят, что он и его коллеги не сумеют найти Билли. Что он не посмел арестовать единственного возможного преступника. Что он, Монсон, попросту боится Томми Роота.

Конечно, Монсон понимал, к кому тянутся ниточки. И Бринк, и Торгаш принадлежали к близкому кругу Аронсона. Если Монсон позвонит им и попросит призвать отпрысков к порядку, их мнение о нем только укрепится.

Малин выдвинула стул и села рядом с мужем.

– Я видела тебя в «Сюднютт», – сказала она с той же интонацией, с какой утешала мальчиков, когда те были маленькими. – Как ты?

Монсон ощутил, как на его руку легла ее ладонь, и пробормотал что-то в стакан с молоком. Его первым порывом было ответить, что все в порядке. Все под контролем, пусть она за него не тревожится. Малин приняла бы такой ответ и не стала бы больше задавать вопросов. Только чуть печально склонила бы голову набок, как делала всегда, когда знала, что он врет. Так что Монсон не стал утруждать их обоих необходимостью играть спектакль и сменил тему.

– Нильсоны… – начал он. – Магдалена очень плоха, даже с постели не встает. Врач у них каждый день. От Эббе одна тень осталась. А брат с сестрой…

Монсон снова опустил глаза, повертел стакан, следя, как крутятся на дне остатки молока. Малин, ничего не говоря, обняла его за плечи.

Монсон покосился на жену. Они вместе уже почти двадцать пять лет, знают друг друга вдоль и поперек. За эти годы лицо у Малин округлилось, она сама чуть пополнела. Морщинки в уголках рта и между бровей обозначились резче, и, если присмотреться, в волосах можно различить седые пряди. Она все больше становилась похожа на свою мать, чего Монсон, разумеется, не позволял себе замечать.

В эту минуту он любил жену, как никогда. Именно сейчас, когда она просто сидела здесь, молча держа его за руку.

Его вдруг переполнило чувство благодарности. Они с Малин сидели на кухне, а Юхан и Якуб спали наверху, в покое и безопасности. Монсон уже готов был рассказать жене обо всем. Рассказать о своем стыде – не из-за тех мер, которые он предпринял как шеф полицейского участка и руководитель розыскных мероприятий, а из-за того облегчения, которое испытывал при мысли, что не его маленького мальчика поглотила августовская ночь, не его семью утащило во тьму. Но не успел: таймер плиты возвестил, что ужин готов.

Монсон съел один за другим три горячих бутерброда, откусил от четвертого – и тут его настигла изжога с отрыжкой. Он прикрыл рот рукой. Желудочный сок горел в глотке; Монсон отложил нож и вилку и откинулся на спинку стула.

– Брат и сестра Нильсоны, – сказал он. – Ты ведь видишь их в школе?

– Да. – Малин поднялась, забрала у него тарелку и приборы. – Маттиас Нильсон весной перешел в девятый класс. Хороший воспитанный мальчик, не шумный.

– Дальше будет учиться в городе?

– Да. Двухгодичный курс, насколько я знаю. Мне кажется, он думает стать полицейским или, может быть, пожарным.

– А девочка? Вера?

Малин села рядом с ним, чуть заметно покачала головой.

– Профориентация у учеников начинается только в восьмом классе. Я, конечно, знаю Веру, вижу иногда в коридоре. Слышу, как отзываются о ней учителя.

– И как же они отзываются?

– Прилежная, хорошо учится. – Малин сразу заговорила уклончиво.

– Но? – Монсон знал жену не хуже, чем она его. Знал, когда пора задать уточняющий вопрос. Малин пожала плечами.

– С ней иногда трудновато.

– В каком смысле? – Монсон словно увидел девочку перед собой. Мосластые ноги, детский голос.

Малин выглянула в прихожую, словно опасаясь, что кто-нибудь из сыновей стоит там и слушает. Потом наклонилась к мужу.

– Она не по годам развитая. Мальчики, алкоголь. Подключили куратора, но это все, что мне известно.

Монсон кивнул. Ему вспомнились глаза Веры Нильсон. В них были ум, настороженность – и что-то еще. Какое-то беспокойство.